— Это было не дружбой, а братством. Знаешь, с иными людьми через такое пройдёшь, что они становятся роднее семьи. Лёха был из таких.
Антон закурил. Пальцы с белыми рубцами шрамов смяли край сигареты. Сын с любопытством следил за этими пальцами, а Антон смотрел вдаль, туда, где его мысленному взору открывались воспоминания.
— Я дорожил нашей дружбой и до, и после... всегда, — сказал он медленно. Дёрнул слишком крепкими для простого программиста плечами. — Говорят, сложно забыть человека, который спас тебе жизнь. У нас было наоборот — я не смог забыть, что рисковал собой ради него, и на всю жизнь привык его оберегать.
Пашка слушал, внимал, вникал. Пелена прошлого заволакивала глаза сидящего напротив отца.
— Дорожил дружбой, — повторил тот, затягиваясь. Глубоко вздохнул. — И сам же её предал.
Рефлекторный жест к очкам. Поправить их, почесать нос с горбинкой. Задумчиво посмотреть на плавящийся в руке огонёк, так похожий на что-то далёкое, былое, горящее...
— Война есть война, — продолжил Антон увереннее. Рассказ сам рвался наружу, облегчая душу. — Мы жили под обстрелами. Каждый день свои беды: то машина подорвётся по дороге (четвёртая в колонне, на местности, проверенной до сантиметра), то с неба — огненный дождь. Вокруг жара, пыль, гибель. Бывало, лежишь, живот крутит, голову ломит невыносимо, знобит всего, мышцы ноют, а тебе: «Вставай, беги». Встаёшь, бежишь... Так и выживали.
Пашка не перебивал, сидел тихо, как мышь. Антон невольно усмехнулся. Мальчишкам всегда про войну интересно слушать. Пускай. Главное, чтобы слушали, а не воевали.
— Лёха моложе меня, — продолжил он. — Мне тогда двадцать два исполнилось, ему — девятнадцать. Из нашего полка самый хлипкий был, этакий воробушек, потерянный, с безумным взглядом. За узкие чёрные глаза прозвали его «Казахом», хотя и наш парень, русский. Я звал просто Лёхой и, раз приметив, помогал как мог.
В те времена людей узнавали быстрее. Посреди ада человек себя во всей красе показывал — кто-то добрее становился, кто-то, наоборот, зверел. Многие верить начинали, хотя и не полагалось. Но когда под звёздным небом друзья самогон свинцом закусывают, во что угодно поверишь, лишь бы с ума не сойти. Вот и я ранение словил — осколочное, в ногу. И всё ж таки добрее люди были, чем сейчас, сплочённее. Когда тот, с кем сейчас пьёшь, через день может жизнь тебе спасти, всё по-другому ощущается.
Комната будто исчезла. Другие места и события проступали за цветочными обоями кухни. Вместо «Любовь спасёт мир» Веры Брежневой за окном слышались крики, вместо смога от летних пожаров виделась поднятая взрывом пыль, вместо зауженных джинсов — военная форма. Антон поморгал, сбитый с толку своими же мыслями. Внутренности обдало холодом.
— В ту ночь началась бомбардировка казарм, — медленно произнёс Антон. — Всё взлетало на воздух, выживали лишь чудом. Я понял, что Лёха отстал, слишком поздно. И решил вернуться.
— Ты вытащил его из огня, да? — возбуждённо спросил сын.
Антон помолчал, вспоминая, как рыскал по развороченному лагерю в поисках пацана. Как, чудом не попадая под бомбы, тащил на себе Лёху. Оба едва не погибли, но всё же эта ночь кончилась, врезавшись в память на всю жизнь.
— Да, — улыбнулся Антон, — вытащил. Так мы и стали братьями.
Пашка помолчал, переваривая. Длинная история не утомляла его, хотя и от заданного вопроса ушла далеко. Но парень любил рассказы отца, о чём бы тот ни говорил.
— И как ты его предал? — спросил Пашка.
Антон вздохнул. Запрокинул голову, подбирая мысленно слова.
— После войны, — начал он тихо, — я потерял связь почти со всеми товарищами. Все искали себя заново. Кто-то так и не смог забыть произошедшее и спокойно заснуть ночью, кто-то не справился со взращённой боями жестокостью. Озлобились некоторые на мир. Только с Лёхой мы продолжали дружить — и скоро я понял, что и он не может сдержать прорезавшийся оскал.
На гражданке худощавый мальчишка пополнел, отрастил бороду и кучерявые волосы, стал шире меня в плечах. Лёха быстро женился, и я искренне радовался свадьбе. Его жена — она просила, чтобы её звали просто Валери — оказалась волшебной девушкой. Если бы мне предложили выбрать спутницу жизни из лучших красавиц и умниц, я не колеблясь указал на неё. — Антон вздохнул, покосился на тёмный коридор, проверяя, что его не слышно из зала. — Валери была хрупкой нежной девушкой, из тех, кого одним хочется защищать и беречь, а другим — сломать. Спустя пару лет Лёха присоединился ко второму лагерю.
Пашка не по-детски нахмурился. Антон машинально пригладил короткий ёжик волос, тут же вставший обратно.
— Мой друг мучил жену самозабвенно, — продолжил он горько. — Их совместная жизнь быстро превратилась в тиранию. Бить он её не бил, зато бурно ревновал, терроризировал упрёками и насмешками, колотил в гневе кулаком по мебели. Валери постоянно плакала. Когда мы встречались, я видел в её глазах затравленное выражение. Она всё надеялась, что жизнь наладится, старалась угодить мужу, он же, как последний негодяй, вымещал на жене скопившуюся злобу. Естественно, я старался его образумить.
С одной стороны, я понимал Лёху. В его глазах, в лице, лоснящемся от новой сытой жизни, я видел застарелую привычку причинять боль другим людям. Рань, пока не ранили тебя. Я старался как мог, служить ему поддержкой и опорой, втолковывал, что времена поменялись. Лечил душу, так сказать. При этом защищал и Валери, невольную жертву нашего прошлого. — Антон вздохнул, вспоминая нежное, обрамлённое рыжим лицо с испуганными глазами. — Её было жалко. Уже тогда я привязался к ней и пару раз даже учил друга оплеухами. Помогало ненадолго, потом всё повторялось.
Перед мысленным взглядом встало лицо Лёхи, такое, каким оно становилось во власти гнева — безжалостное, искажённое почти садистской жестокостью. Криво сросшийся нос дёргался, узкие глаза ещё сильнее щурились, напоминая бойницы, из которых ведётся огонь. Это зрелище вызывало у Антона неприязнь — но воспоминания о том, как он тащил пацана под смертельным дождём в укрытие, пересиливало любое осуждение.
— Я до сих пор считаю, что должен был помочь ему, и до сих пор не понимаю, как мог это сделать, — признался Антон. — У меня ничего не выходило. Чем дальше, тем больше Лёха погружался в свою озлобленность. Мне не удавалось привести его в чувство. Вдобавок я видел страдания Валери и порой довольно жёстко заставлял друга щадить бедняжку.
Маленькая пауза. Гадая, поймёт ли Пашка в своём юном возрасте чувства отца, Антон сглотнул. Горло схватило спазмом.
— К прочим сложностям добавилась новая, которая и стала началом моего предательства, — продолжил Антон. — Мне очень нравилась Валери. Настолько, что я влюбился в неё — в жену лучшего друга. Понимая всю чудовищность ситуации, я молчал об этом и продолжал всеми силами защищать их брак. Поняв, что влюблён, я поклялся себе, что никогда не уведу женщину у друга. Так всё и было... пока Лёха не набрал обороты.
Новая затяжка. Сигаретный дым неприятно напоминал беловатую муть за окном. Антон нахмурился, продолжил:
— Валери давно начала обращаться ко мне за помощью, звонила, рыдала, умоляя повлиять на мужа. Я всегда откликался и всё больше злился на Лёху. Даже воспоминания фронта уже не оправдывали его действий. Помню, как мы стояли у дверей его квартиры, и Лёха, брызжа слюной, доказывал, что жена сама напросилась. Его кулаки разжимались и стискивались со слышимым хрустом. Становилось страшно за Валери, и я всё злее приструнивал Лёху хотя бы на пару дней. — Антон нахмурился, вспоминая тот год. — Я перестал уезжать из города даже по работе, как мог отказывался от командировок, чтобы всегда быть рядом. В таком дурацком положении прошло несколько месяцев, за которые Валери всё больше находила во мне поддержку, а я, стиснув зубы, скрывал мои чувства к ней.
Вечерело. Поднявшись, Антон занавесил шторы и включил люстру, слегка разгоняя ярким светом картины прошлого.
— Всё изменилось, когда Лёха ударил её, — сказал Антон. — Валери не позвонила, а приехала, зарёванная, с припухшим лицом, в пальто поверх домашнего платья. Просилась переночевать, умоляла пустить хоть на пару часов — идти ей было не к кому. Ужасный вечер. Я уже было сказал «прости, не могу», когда она, беззвучно всхлипывая, осела на лестничную клетку. И я не сумел отказать. — С лёгким хрустом размяв пальцы, Антон заговорил снова, глядя перед собой невидящим взглядом. — Постелив ей в спальне и съездив в ближайший магазин за одеждой, я всю ночь курил на кухне. Противоречивые чувства боролись у меня в душе. Так я и отправился на работу после бессонной ночи, сказав Валери пока переждать в моём доме.
Антон вспомнил, с какого невинного вопроса начался этот рассказ, и усмехнулся. Да уж. И с чего вдруг он решил быть таким честным? Он покачал головой, задумчиво посмотрел на молчащего сына. Взрослеет всё-таки парень. Пора обнажать душу.
— Вернувшись с работы, я застал у двери Лёху, — ровным голосом продолжил Антон. — Он ломился в квартиру, как зверь, на меня кинулся с кулаками. Я словно снова увидел друга в бою, только раньше с таким лицом он мчался на чужих, а не своих. Всё ещё чувствуя вину, я кое-как его скрутил. Лёха плевался слюной, орал, что я тварь, тайно крутившая роман с его женой... Много он чего наговорил тогда. Все мои попытки напомнить про скандал, побои, слёзы ничего не дали. Наконец, не выдержав, я врезал ему и скрепя сердце вызвал полицию. Лёху увели, а я полночи отпаивал трясущуюся Валери чаем, убеждая, что всё наладится и не очень-то в это веря.
Пройдясь по кухне, Антон взял со стола женский платок. Скомкал его в ладони, невольно улыбнулся. С чувством вины он давно привык жить. И всё же был счастлив. По-настоящему счастлив.
— Я не отпустил Валери назад, — сказал он. — Первое время потому, что боялся за неё. Потом потому, что не захотела уходить. Я уже ничего не мог с собой поделать. Благодарность, доверие, привязанность захлестнули её с головой, и к мужу-садисту Валери не вернулась. На развод я её сопровождал — бешенство Лёхи в моём присутствии пугало гораздо меньше. Извинившись перед бывшим другом и получив в ответ множество оскорблений, я позволил себе дать слабину. Постепенно наши чувства развивались, и искреннее счастье Валери, наконец спасшейся от тирана, убеждало, что может не такой уж я и подлец.
Пашка задумчиво смотрел себе под ноги. Потом, подняв голову, внимательно взглянул на отца.
— Вот как вы, значит, познакомились с мамой, — протянул он.
Антон кивнул. Пошебуршал пальцем остывший пепел от сигареты.
— А что стало с Лёхой? — спросил сын неожиданно.
Антон поморщился, вновь рефлекторно поправил очки.
— Он спился. Я пытался помочь, но Лёха отвергал любую помощь. — Антон напряжённо хмыкнул. — Мне кажется, даже тогда, при жене и друзьях он был бесконечно одиноким человеком. Лёха не смог справиться с прошлым, всё оставил там, включая душу. Его гибель началась под бомбами, и остановить этот необратимый процесс у меня не вышло.
Прерывая грустные размышления, в зале заиграла музыка. Весёлые ноты разрезали почти осязаемую тишину квартиры. Улыбнувшись, Антон вышел в коридор, а Пашка остался на кухне, ни о чём больше не спрашивая.
— Снова много правок? — спросил Антон, заглядывая в комнату.
Валери сидела за компьютером. Брежнева играла из динамиков, и рыжие, как огонь, волосы подрагивали в такт музыке. Обернувшись, жена счастливо улыбнулась.
— Да. Но нет ничего такого, с чем нельзя справиться под музыку! — пропела она.
Подойдя ближе, Антон обнял любимую. Та прильнула к нему, привычно втягивая носом запах одеколона от одежды. Отстранилась, возвращаясь к работе. И Антон тихо сел на диван позади, любуясь её сосредоточенным нежным лицом.
© Лайкова Алёна
(История вымышлена, копировать с указанием автора)
