290 лет назад, 24 ноября (13 ноября по старому стилю) 1730 года, родился великий полководец, незаурядный мыслитель и остроумный человек, стоик и эксцентрик, которого до сих пор вся Россия знает в лицо — Александр Васильевич Суворов. Да и не только в лицо. Право, Суворова у нас каждый узнаёт и по седому хохолку — хотя фильмы о нём снимают далеко не каждое десятилетие. Наверное, это и есть слава. Бессмертие. Страна у нас воинская, поэтому полководец, ставший создателем и символом “науки побеждать”, всегда будет почитаем и любим.
Историки до сих пор спорят — где родился Суворов. Скорее всего, всё-таки в Москве Белокаменной, где служил в то время его отец. Да и дед — Иван Григорьевич — был одним из первых людей в петровской гвардии, ведал делами и Преображенского, и Семёновского полка. Именно в его честь названа московская Суворовская улица на Преображенке.
Человек и миф
Есть документальная история Суворова — приказы, письма, реляции. Есть история мифологическая — исторические анекдоты, мемуары, легенды, мастером на которые был Егор Фукс — один из “правителей канцелярии” полководца. В случае с Суворовым между этими двумя историями не так уж много противоречий, в главном они совпадают. И писать о Суворове рутинно, наукообразно — грешно. Он сам ненавидел скуку и “взрывал ситуацию”, если всё шло слишком благопристойно и тоскливо.
Александр Васильевич и впрямь отличался странностями. По-особому насыпал на тарелку соль, сторонился женщин, носил самые разные маски, ненавидел зеркала и приказывал занавешивать их в каждом доме, где останавливался хотя бы на день. Даже в Таврическом дворце. Да и большинство писем Суворова — это готовый “исторический анекдот”.
Приведу только один пример, хотя можно было бы цитировать бесконечно.
Служу я, милостивый государь, больше 40 лет и почти 60-ти летний. Одно мое желание, чтоб кончить высочайшую службу с оружием в руках. Долговременное мое бытие в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей. Препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к ним привыкать. Наука просветила меня в добродетели; я лгу как Эпаминонд, бегаю как Цесарь, постоянен как Тюрен и праводушен как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей, был счастлив потому, что я повелевал счастием.
Это цитата из подлинного письма Суворова всесильному Григорию Потёмкину 1784 года. Потёмкину, который ещё сравнительно недавно был его боевым товарищем, но “вошёл в случай” и стал вторым человеком в империи. Обратим внимание: всё здесь пересыпано солью иронии. Суворов, как всегда, просит “исторгнуть себя из праздности”, при этом прибегает к иносказаниям. Многое, сказанное им, следует понимать наоборот. Эпаминонд отличался прямодушием, Цезарь был отважен и не любил “бегать”, то есть, отступать. Без таких оборотов Суворов не умел: скучно становилось. А весьма уважаемый Суворовым за полководческие таланты французский маршал Анри де Тюренн как раз не отличался постоянством: из гугенотов он перешёл в католики. Здесь же, как бы между прочим, Суворов намечает свой главный принцип — “Я повелеваю счастьем”. Его победы частенько объясняли “везением” (“Раз везение, ещё раз везение, помилуй Бог, надобно ведь и умение!” — отбивался он). К этому принципу, кроме известных “трёх воинских искусств” (глазомер, быстрота, натиск) прилагается ещё один: “Я действую не часами, а минутами”. Он всегда был заряжен на опережение противника и понимал, что история состоит не из монолитов, а из мельчайших атомов — минут, секунд. Деньги дороги, жизнь человеческая ещё дороже, а время — всего дороже. Это тоже непреложное суворовское правило.
Александр Васильевич Суворов
Художник: Леонид Игнатьевич Вашля
Парадокс Суворова
Немало в русской истории признанных “всенародных героев”, немало в летописи мировых сражений великих полководцев, но ни один из них не похож на Суворова. И Суворов ни на кого не похож. Всё в нём парадоксально.
Замечательную эпитафию великому полководцу написал его младший современник, наш адмирал и просветитель Александр Шишков:
Не в латах на коне, как греческий герой,
С нагайкою в руке с полдюжины он Трой,
Не со щитом златым устрашены, он паче
В едино лето взял и на казачьей кляче.
По петухам вставал, сражался на штыках.
Чужой народ носил его на головах;
Одною пищею с солдатами питался;
Цари к нему в родство, не он к ним причитался,
Был двух империй вождь, Европу удивлял,
Сажал царей на трон и на соломе спал.
Шишков ухватил, быть может, главное в Суворове — сочетание несочетаемого. Как только мы начинаем размышлять о графе Рымникском — начинается парад оксюморонов… Для России со времён первых былин об Илье Муромце национальным героем всегда считался воин, защищающий Отечество от иноземных захватчиков. А Суворову за полвека службы ни разу не довелось участвовать в оборонительных кампаниях. Он был первой шпагой империи, стремившейся к экспансии! Поражений Суворов действительно не знал — ни в коротких кавалерийских стычках, ни в масштабных сражениях. И не было более опасного противника у соседей, которые замышляли недоброе против России. Он бил их изобретательно и неотразимо, бил на их территории — и пруссаков, и поляков, и турок, и ногайские орды. Для православных народов Балкан и Закавказья, подпавших под османское влияние, Суворов стал символом грядущего освобождения. О нём и в наше время помнят в Греции, Болгарии, Сербии, Армении, Грузии. А для России — воспитателем армии, которая выстояла в 1812 году против непобедимого доселе Бонапарта.
Суворов изведал, что такое европейская русофобия — и этим тоже преподал нам уроки. Даже союзники-англичане во время кампании 1799 года, когда Суворов бил французов, публиковали на него карикатуры — преувеличенно злые. Худощавый невысокий фельдмаршал превращался в огромного людоеда.
Прочитав, что пишет о походах 1799 года французский историк Дюма (однофамилец писателя), Суворов воскликнул:
У этого наемника-историка два зеркала. Одно, увеличительное — для своих и другое, уменьшительное — для нас. Но история разобьёт их — и выставит своё, в котором мы не будем выглядеть пигмеями.
Однако и в наше время в иностранных энциклопедиях можно прочитать, что Суворов был разбит в Альпах генералом Массена.
Чудак и оригинал
Несмотря на знатность, успешную службу в лейб-гвардии Семёновском полку и полководческий гений, Суворов поздно пробился в генералы, да и в полковники. Ему всё время что-то мешало. То отсутствие войн, то собственный характер, то неожиданные перестановки на престоле. Хотя уже во время Семилетней войны он — лихой кавалерист, подполковник, несколько раз наголову разбивший прусскую конницу — заслужил похвалу самого Петра Румянцева. Вот уж кому везло с малых лет, так это Румянцеву. Несмотря на буйный по молодости нрав, он стал генералом в тридцать лет, а фельдмаршалом — в 45. Не сравнить с Суворовым!
Говорят, что странности Суворова, его “юродства” были артистической игрой, хорошо продуманной. Он знал, что внимание императрицы легче всего привлечь остроумием. Но, поскольку не вращался в свете (да и не любил светской жизни), то стремился вести себя так, чтобы в армии ходили легенды о “странном полковнике”, который кричит петухом, обливается ледяной водицей и штурмует вместе со своими чудо-богатырями монастырские стены. Отчасти он преуспел. О нём действительно заговорили в Петербурге. В то время и для императрицы, и для других высоких сановников Александр Васильевич был, прежде всего “сыном генерала Суворова”. Василий Иванович не был полководцем, не водил солдат в бой. Свои ордена и звания он заработал, будучи прокурором и сенатором, разрабатывая воинские уставы и выполняя различные деликатные поручения монархов.
И для Екатерины II было удивительным, что сын столь почтенного и практичного человека ведёт себя как “чудак и оригинал”, при этом проявляет фанатичную преданность военному делу, не стремясь к столичным паркетам. Постепенно он стал самым известным полковником русской армии. На больших маневрах 1765 года в Красном Селе суворовский Суздальский полк поразил воображение императрицы необыкновенно эффективной выучкой.
Историк Дмитрий Бантыш-Каменский, автор одного из суворовских жизнеописаний, припомнил такой сюжет: однажды Екатерина Великая,
“…желая вывесть Потемкина из ошибочного его мнения об уме Суворова, присоветовала ему подслушать их разговор из соседней комнаты. Удивленный необыкновенным остроумием и глубокомыслием Рымникского, князь Таврический упрекнул его, зачем он с ним не беседует подобным образом. — “С Царями у меня другой язык” — отвечал Суворов”.
И вскоре в чине бригадира он прямиком из Новой Ладоги двинул свои войска под Люблин. Там начиналась война с польскими конфедератами — гонителями православных, лютеран и иудеев. Это была странная война. Король Станислав-Август считался союзником России и сам призвал русские войска в Польшу, чтобы спастись от жестокой шляхетской оппозиции. По сути, Россия вмешалась в гражданскую войну в соседней стране. Там-то Суворов и прославился эффектными победами.
Марка с изображением Александра Суворова
Swiss Post
Первый шутник
Его шутки бывали обидными. Он не щадил “сонливых”, нерасторопных, животолюбивых. После виктории при Рымнике, когда русские войска пришли на выручку австрийцам и разбили армию великого визиря, австрийцы предложили суворовским генералам как-то поделить трофеи — османские пушки. Узнав об этом, Суворов рассудил так: “Отдайте всё австрийцам. Мы в бою себе ещё немало пушек добудем, а им где взять?” Это и есть суворовская ирония, в которой благородство перемешано с сарказмом, а в основе всего — полная уверенность в собственных победах на много лет вперёд.
Позже, после многочисленных совместных побед в Италии, Суворов бросит: “Со мной и австрийцы воевать умеют”. Да, он был честолюбив. И, не считая награды главным в жизни, неизменно сокрушался, когда его обходили орденами и чинами — и шумно праздновал награждения.
Вся речь Суворова, сохранившаяся в сотнях писем, пронизана комикованием — но не праздным. И жизнь его можно изучать по курьёзам, по острым диалогам. Такого богатства исторических анекдотов не оставил ни один другой русский человек. Шутки истории сохранились не только в исторической памяти, но и в русской речи. Кто из нас не повторял: “За одного битого двух небитых дают”, “Смелость города берёт”, “Ученье — свет, неученье — тьма”, “Пуля — дура, штык — молодец”. Всё это либо придумано Суворовым, либо введено в обиход с его лёгкой руки.
Неудивительно, что пересуды о нём ходили ещё прижизненно и не скисли до сих пор.
Суворовский “Разговор с солдатами их языком” тоже замешан на юморе, хотя по существу это очень серьёзный текст, подробное руководство к действию в учениях и боях. Но он был убеждён: необходимо подтрунивать, подшучивать — чтобы тяжёлая солдатская ноша стала чуть легче. Да и кто будет ежедневно выслушивать скучные нотации? Только острое слово помогает офицеру удерживать внимание “чудо-богатырей”.
Проклятая немогузнайка! намека, загадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка. Кличка, чтоб бестолково выговаривать; крок, прикак, афок, вайрких, рок, ад и прочее — стыдно сказать! От немогузнайки много беды! За немогузнайку офицеру арест, а штаб-офицеру от старшего штаб-офицера арест квартирный.
Конечно, эти слова вызывали улыбку. Их обсуждали в солдатском кругу.
“Немогузнайка” — классическое суворовское словцо. Не было для него большего наслаждения, чем диалог с храбрым и находчивым человеком. И не было большего разочарования, чем замешательство солдата. На любой заковыристый вопрос у военного должен был готов дельный, осмысленный ответ. И никаких “Не могу знать”. О том, какие ответы нравились Суворову, тоже сохранились легенды. “Далеко ли до Луны?” — “Два суворовских перехода”. Здесь солдат оказался остроумнее полководца-пересмешника. Но воспитал его таким — Суворов!
Ни с кем Российская империя не воевала так часто, как с османами. Двум империям было что делить — Чёрное море! Иногда в русскую армию приходили служить французские и даже американские офицеры. Суворов и их подвергал шутливым экзаменам. Об одном из них сохранились колоритные воспоминания:
Когда Суворов встретился с Ламетом, человеком не слишком мягкого нрава, то имел с ним довольно забавный разговор, который я поэтому и привожу здесь. “Ваше отечество?” — спросил Суворов отрывисто. “Франция”. — “Ваше звание?” — “Солдат”. — “Ваш чин?” — “Полковник”. — “Имя?” — “Александр Ламет”. — “Хорошо”. Ламет, не совсем довольный этим небольшим допросом, в свою очередь обратился к генералу, смотря на него пристально: “Какой вы нации?” — “Русский”. — “Ваше звание?” — “Солдат”. — “Ваш чин?” — “Генерал”. — “Имя?” — “Александр Суворов”. — “Хорошо”. Оба расхохотались и с тех пор были очень хороши между собою.
В финале жизни — если верить Фуксу — Суворов так рассказал о себе и своей эксцентрике:
Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили Цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при Дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, утомлял буйных врагов Отечества. Если бы я был Кесарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его; но всегда чуждался бы его пороков.
Может быть, это не самая дотошно правдивая легенда, то уж точно красивая.
Последние походы
“Я не прыгал смолоду, зато прыгаю теперь”, — говорил Суворов, когда его возвели в графское достоинство и, после взятия Варшавы, произвели в фельдмаршалы. К нему пришла слава: в честь победителя слагали оды, имя Суворова после взятия неприступного Измаила и побед в Польше знала вся Европа.
Заняв престол, император Павел I затеял почти дружескую переписку с Суворовым. Но военная реформа, которую затеял новый император, большой поклонник прусской системы, Суворова категорически не устраивала.
“Русские прусских всегда бивали — чего же тут перенять?” — писал он в частном послании, которое, скорее всего, было прочитано императором. Знал Павел Петрович и замечательную рифмованную остроту Суворова: “Пудра не пушка, букли не порох, коса не тесак, я не немец, природный русак!”
Последовала жестокая опала, из которой — ещё один парадокс — Суворова вызвали “спасать царей” во главе австрийско-русской армии, которая должна была сражаться с французами в Италии и Швейцарии.
Так повелось в России: частенько в критической ситуации у нас во главе армии ставили почтенных стариков — и они не подводили. Как Пётр Салтыков в Семилетнюю войну, как Михаил Кутузов в 1812-м, как Суворов в 1799-м. Кто-то, быть может, добавит: как Евгений Примаков в 1998-м. Есть в этом какая-то “тайна Золотого ключика”. Возможно, закодированная и в нашем былинном эпосе — о “старом казаке Илье Муромце”.
В Вене Суворова принимали как последнюю надежду империи — торжественно. А он то и дело поддевал австрийцев — чтобы знали свое место. Вдруг начал выкрикивать из своей кареты: “Да здравствует император Иосиф!” Когда ему объяснили, что Иосиф пребывает в могиле, а в Вене нынче правит Франц, ответил простодушно: “Помилуй Бог, не знал!”. Когда австрийские стратеги пытались расспросить его о военном искусстве или дать свои рекомендации, он повторял одно: “Штыки, штыки!..”, а потом добавил: “Да, мы, русские, такие. Я ещё из лучших”. Но штыки и впрямь сыграли в кампании 1799 году ключевую роль.
Всё это напоминает фантазию какого-нибудь остроумного романиста, но на Суворова такие шутливые выходки похожи в ещё большей степени. К тому же, он всё рассчитал. “Цесарцам” сразу нужно было дать понять, что Суворов прибыл в Европу не для того, чтобы таскать им каштаны из огня.
Когда Суворову торжественно вручили план кампании, в финале которой он должен был оказаться на берегу реки Адды (в Италии), он ответил: “На Адде я начну кампанию, а где завершу — одному Богу известно”. И австрийцы вынуждены были стерпеть такое отношение: ведь без Суворова они оказались на грани катастрофы.
Французская республиканская армия не просто считалась, но и была в эти годы лучшей в мире. Свергнувшие монарха французы отбросили все устаревшие условности и в тактике, и в амуниции. Нечто похожее провела и Россия — только не под революционными флагами, ещё при Потёмкине. Но главное, что сделал Суворов — привил своим воинам дух победителей, о котором мечтал Пётр Великий. Недаром Александр Васильевич любил повторять петровский афоризм: “Природа произвела Россию только одну, она соперниц не имеет”. И всей своей жизнью подтверждал его.
О знаменитом французском генерале Моро Суворов говаривал: “Он меня, старика, несколько понимает, но я его лучше”. И, действительно, дважды разбил его. Он весной и летом 1799 года одолел французов в трёх генеральных сражениях подряд: такое не удавалось ни одному полководцу в период революционных (наполеоновских) войн.
Адда, Треббия, Нови — три сестры, так называл те свои победы Суворов. Он был осыпан наградами — русскими, австрийскими, итальянскими. Но понимал, что всё это — лишь прелюдия к полному искоренению французской “гиены”. И стремился в Париж! Но тут-то и отомстили ему австрийцы, отговорившие союзников (включая императора Павла) от такого похода.
Битва при Треббии | Коцебу Александр Евстафиевич
Здесь лежит Суворов
У князя Италийского, графа Рымникского никогда не было собственного дома в Петербурге. Как-никак, он был московским барином. Будучи в столице, он останавливался у Дмитрия Хвостова — печально знаменитого поэта, чьё имя стало символом графомании. У Хвостова, в доме на Крюковом канале, Суворов и умирал. О новых сражениях, о походе на Париж, он мечтал до последних своих минут. Было у непобедимого полководца последнее желание, чтобы на его могиле было высечено только три слова: “Здесь лежит Суворов”. Возможно, он сам придумал эту эпитафию. Возможно, её создал Державин, а Суворов — восторженно одобрил. По крайней мере, Якоб Грот включил это одностишие в собрание сочинений Державина.
Но выполнить завещание Суворова удалось только много лет спустя. Современники испугались слишком лаконичной надгробной надписи. На первой могиле генералиссимуса в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры значились и имя-отчество, и титулы, и звания. Только внук полководца — петербургский генерал-губернатор Александр Аркадьевич Суворов (этот противоречивый человек заслуживает отдельного повествования!) добился смены надгробия. С тех пор это самая известная и выразительная русская эпитафия — “Здесь лежит Суворов”. Объяснения излишни. Регалии ничего не добавляют к столь великому имени. Здесь нетрудно разглядеть гордыню — но, как говорил Суворов, “невинность не терпит оправданий”, а цену себе — высочайшую! — он знал.
Бессмертие
Даже ХХ век не списал в архив Суворова — “солдата и полководца”. Любопытный факт: несмотря на популярность героев нового времени, самой читаемой биографической книгой 1930-х готов стал “Суворов” К. Осипова, выдержавший несколько изданий. А в годы войны — книги Кирилла Пигарёва, которые и в наше время читать интересно и пользительно.
В годы войны кавалер Георгиевского банта и советской медали “За боевые заслуги” Владимир Грусланов, сражаясь в рядах Красной Армии, неустанно — путём переписки с разнообразным начальством! — учреждал музеи Суворова — в Кончанском, в Новой Ладоге… И — представьте — их открывали. И до сих пор они остаются очагами памяти о Суворове.
Все знали плакат Кукрыниксов со стихами Маршака:
Колем мы здорово,
Бьёмся отчаянно,
Внуки Суворова,
Дети Чапаева.
А в блокадном Ленинграде никто не прятал от обстрелов единственный из старинных монументов — памятник Суворову.
Конечно, великий победитель не забыт и сегодня. Главное, чтобы память о нём не превратилась в подневольный ритуал. Суворов — это азарт, аллегория, порыв к победе, эксцентрика. Скуке — даже самой благообразной — в этом ряду не место.
Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала “Историк”
Специально для Fitzroy Magazine
