Этого врача я посещаю раз в месяц, она мне выписывает медикаменты, а так же выслушивает мои рассказы о том, как я поживаю. Разумеется, что я рассказываю и о том, что происходит со мной, в том числе и в социальных сетях

Как-то раз пришел я к ней в назначенное время, а в коридоре сидит какой-то дед, а рядом молодой человек. Дед тут же обозвал меня наркоманом, на том основании, что у меня усы и бакенбарды. Потом он начал рассказывать мне, как все было хорошо при советской власти. Потом уже начал орать на меня потому, что я молчу. Оглядев мою одежду, он решил, что я латыш, который не соизволил выучить русский. И тут он погнал националистический кал о величии славян, обзывая меня фашистом. Я тут же вспомнил фильм Пазолини о фашистах и заулыбался, что его привело в еще большее возбуждение. Даже охранник пришел на его крики. Этот человек вопрошал меня, кому мешал СССР, зачем его развалили такие придурки, как я. Молодой человек рядом с этим субъектом, обхватил голову ладонями, стараясь заткнуть уши. Заметив его маневр, старик завопил на него, что он предатель, что хочет от него откупиться, присылает деньги, и живет в Англии с буржуйскими выродками.

Двери в кабинете сделаны еще в советское время, через них все слышно. Врач, как увидела его, сразу попросила его помолчать, когда он собрался доказать, что он не псих, что не позволит предателю сыну упечь себя в дурдом. Сын излагал все быстро, у него было мало времени. Рассказал, что его папа, не дает жизни соседям с тех пор, как вышел на пенсию, а так же жутко запустил жилище, перестал мыться, ест очень редко, постоянно употребляет некачественный алкоголь в небольших дозах, много курит и не практически не спит. Бедняга давно никуда не ходил дальше магазина под окнами и большую часть времени смотрит телевизор. Когда врач сказала, что ему придется лечь в больницу на пару месяцев, он возопил, что от него, борца за справедливость и счастье великого народа хотят избавится, и он не позволит им это сделать.

Охранник, устало вздохнув, встал с кресла и вторгся в кабинет, на всякий случай, сняв с пояса стек. Дед вдруг стал смирным, поверил доктору, которая сказала ему, что все будет хорошо и бодро зашагал в приемную больницы. Сын спрашивал врача, когда его папа освободиться, чтобы забрать его к себе домой, то есть в Англию. Она сказала, что сразу после санатория этого делать не стоит. Психика, дескать, у человека хрупкая, может и там начаться новый кризис. Следует это сделать как-то постепенно.

Когда я зашел в кабинет и меня спросили, как я поживаю, я просто показал одну из тем в этой социальной сети. Так же привел несколько диалогов со своими однокурсниками и соседями по общаге. Своего папу я цитировать не стал, сказал, что его тоже не мешало бы положить в больницу, он любит Россию, лежа на диване в Риге и твердит о том, что партия была умом, честью и совестью эпохи. Она спросила меня, какого черта я делаю в таких социальных сетях, сказала, что при моем диагнозе, я не вполне могу себе позволить пребывать в состоянии стресса, а то, что я пытаюсь с помощью интернета выработать у себя иммунитет на такие истерики ближних с моей стороны достаточно рискованно. А что мне делать? Попросить у неё, чтобы она меня заперла на остаток жизни в одиночной палате, чтобы я только и делал, что зарядку, да печатал все, что ни попадя в стол? Сам бы я на это охотно согласился, я уже не ищу снаружи то, что находится внутри.

Проблема в том, что желающих подобного слишком много, большая часть жителей современной Латвии мечтают об этом, ибо в психиатрической больнице есть много того, что было в их родине. Главное - это стабильность. Раньше я боялся этой стабильности, но потом понял, что где бы я ни был, чтобы я ни делал, она мне не грозит, если рядом нет её поборников. В моей одиночной камере была бы вечная весна. Моя болезнь заключается в том, что я слишком чувствителен к чужой боли, ибо я понимаю, что в этом мире не может быть чужих проблем, чужой боли, тут все общее, ибо все взаимосвязано. Что мне за дело до проблем соседей по комнате, однокурсников, этого деда в психоневрологической клинике? А мне после такого становится не по себе, причем на физическом уровне.

Однако, хуже всего мне становится, особенно тогда, когда человеку так тошно, что он не знает, куда деваться, а он натягивает улыбку, и мелет всякий позитив про котиков. Улыбка на лице, демонстрирующая новые вставные зубы за пять тысяч, и взгляд загнанной в угол крысы. Порой меня берет злость на людей, которые щедро делятся со мной своими болевыми ощущениями, и тут же говорят, что они все делают правильно, что они вот, вот будут счастливы, и при этом усердно наступают на одни и те же грабли, и жутко злятся, когда я пытаюсь эти грабли отобрать. Ты что! Эти грабли - это моя святыня, это все, что у меня есть, я к ним привык, это очень увлекательное и богоугодное дело - ни них наступать по сто раз за день. Они гордятся разбитыми лбами, посмеиваются друг над другом тайком, но не замечают своей глупости. Потом эта злость становится только болью в теле. На счет меня врач решила, что меня лучше изолировать от общества, вернее дать мне возможность изолироваться самому. То есть, если у меня будет пенсия немного поболее нынешней, то у меня будет возможность ни с кем не контактировать или же контактировать до первых неприятных ощущений.

К примеру, когда я путешествовал, я гораздо лучше относился к людям, ибо у меня была возможность быть искренним. Моему другу легче бегать целый день в любую погоду за металлом, грибами или ягодами, чем устроиться где-то на работу. Я часто спрашиваю, почему он не хочет устроиться хотя бы в небольшой магазин на пару месяцев, чтобы читать газету за прилавком. Это не так трудно, как бегать целый день по морозу. Хотя я помню, каким образом он общался с начальством или коллегами, которые пытались осадить наглого новичка. Не может он функционировать в обществе, да и я даже в социальной сети прижиться не могу. Нет, чтобы начать печатать как положено, и что положено, к примеру, поздравления с праздниками и открытки, или ругательства. В этой школе инвалидов, меня, конечно, не особенно прессуют, но я знаю, что стоит мне пожить тут подольше, и все кончится, как всегда.