Не знаю какие ставить теги и можно ли публиковать моих голых женщин без спец пометок. Все рисунки выполнены на бумаге, потом обработаны в Procreate.

Каждый вечер, ровно в одиннадцать, Алексей выходил к лавочке у подъезда. Ритуал был прост: щелчок зажигалки, первая затяжка, и густой дым, плывущий в прохладную темноту начинающейся ночи. Это были его пятнадцать минут тишины. Пятнадцать минут, когда он принадлежал только себе.

Жизнь Алексея, как и у многих, делилась на две части. Одна — завод. Другая — дом. И ни в одной из них не было ему покоя. На заводе, после смены собственника, началась каторга: больше станков, отчётов, штрафов за опоздание на три минуты. А зарплата оставалась прежней, будто вмёрзшей в лёд. А дом — это тесная квартира-полуторка, где его ждал не уют, а война с начинающимся маразмом тёщи и уставшая жена, разрывавшаяся между работой и больной матерью.Вечерние перекуры были ему нужны, как глоток воздуха. Чтобы забыть о чистеньких менеджерах, не понимавших в его грязной работе слесаря ровным счётом ничего, зато свято веривших в свою бумажную волокиту. Чтобы не слышать уставшего ворчания жены, выжатой борьбой с маразмом матери и от того смотрящей на него пустым, невидящим взглядом.И потому он каждый день выходил в подъезд в любую погоду. В дождь или снег стоял под узким козырьком, в жаркие вечера располагался на лавочке. Он нуждался в этой тишине сильнее, чем в никотине.

Однажды выпал день, будто специально собранный из самых неприятных моментов его жизни. На работе, во время очередной экскурсии «эффективных управленцев», одна из дам в ослепительно-белой блузке, встретившись с ним взглядом, посмотрела с таким нескрываемым, физическим отвращением, будто он был не человек, а грязная лужа, в которую она вот-вот наступит. Этот взгляд, полный брезгливой жалости, обжёг больнее, чем случайная искра от сварочного аппарата.И дома его ждала очередная буря. Ещё на лестничной клетке он услышал истошные крики. У тёщи снова начался приступ паранойи. Растрёпанная и дикая, она металась по кухне, тыча пальцем в собственную дочь и выкрикивая, что та подмешивает ей в чай яд. Жена, бледная, с глазами, полными слёз и отчаяния, беспомощно пыталась её успокоить. Пока вызывали скорую, пока унимал рыдающую жену, он вышел на свой перекур позже обычного.

Была уже осень, но пока без дождей — первые дни, которые радуют своей прохладой после жаркого душного лета. Алексей сел и с глубоким вздохом потянулся за куревом. И словно в ответ его вздоху, обычную тишину нарушил шорох. Из-за кустов, обрамляющих придомовые газончики, на тусклый свет лампочки, робко показалась худая собака. Грязно-белая шерсть, торчащие рёбра и тоскливые умные глаза.
— Кыш! — сердито буркнул мужчина, махнув рукой и вложив в этот жест всю свою усталость.
Пёс отступил на шаг, но не ушёл. Он просто сел, словно понимая, что у этого человека свои пятнадцать минут отчаяния, и он не станет их делить ни с кем.На следующий вечер сцена эта повторилось. Только на «кыш» пёс не отреагировал вовсе. Он просто смотрел. Долгим, всё понимающим взглядом. А мужчина, отведя глаза, докурил и, уходя, бросил:
— Ладно, стой, если охота.

Так и пошло с тех пор. Два молчаливых существа в полумраке. Одно — выпускало дым, другое — сидело рядом. А потом, в один особенно скверный день, когда начальник на заводе в очередной раз объявил о «новых эффективных обязанностях» и «дисциплинарных взысканиях», мужчина вынес не только сигарету. В кармане словно случайно завалялась краюха хлеба, которую он бросил псу.
— На, ешь.
Пёс посмотрел на него внимательно, пристально и мгновенно сожрал кусок.

И теперь, выходя на свой вечерний перекур, мужчина помимо сигарет брал и еду для пса. К хлебу добавлял иногда кусочек сала, а то и кости какие. Выходил и тихо свистел в темноту, из которой выходил пёс. И пока пёс ел, Алексей как-то неожиданно для себя стал рассказывать ему о своей жизни.Он говорил псу то, что не мог сказать никому: о тупой злобе мастера, о том, как унизительно выпрашивать аванс, потому что до зарплаты не хватает, о чувстве, что он — белка в колесе, которая бежит всё быстрее, но никуда не движется. О том, как обманула жизнь или он сам обманулся в ней. Пёс слушал, положив морду на лапы, и вежливо вилял хвостом. И в его молчаливом участии была такая поддержка, какой Алексей не получал ни от кого.

А потом умерла теща. Хоронить её поехали в родную деревню. Несколько дней суеты, малознакомых лиц, ритуальных обедов. Когда вернулись в город, в квартире стало просторнее и тише, но от этой тишины было не по себе.

Вечером он вышел на перекур как обычно. Как обычно, свистнул в темноту. Но пёс не пришёл. Алексей долго сидел в этот вечер, выкурил не одну сигарету, как обычно, а три. Хлеб и пару крупных костей с ошмётками мяса оставил в кустах. Утром, уходя на работу, заглянул — угощение оказалось нетронутым.В этот же день, сразу после работы, Алексей пошёл на окраину города — туда, где раньше видел стаи бродячих собак. Он бродил по пустырям, подзывал пса тихим свистом. Но его нигде не было. На душе было болезненно и гадко. Он представил собаку мёртвой под колёсами бешено мчащейся машины или в виде шкуры у живодёров.

На следующий вечер, с каменным лицом, он вышел в подъезд. Закурил. Сердце сжалось в комок. Прошло пять минут, десять. Он уже хотел тушить окурок, как вдруг услышал знакомый шорох. Из той же тьмы вышел пёс и, как в первый раз, посмотрел на него долгим, пронзительным взглядом. Он снова похудел и выглядел больным. Но был жив.
— Ты! — вырвалось у Алексея, и он сам удивился хрипоте в голосе. Он словно рухнул на колени и протянул к животному руки. Пёс кинулся к нему и ткнулся мокрым носом в щёку. В тот миг что-то в мужчине перевернулось. Решение пришло мгновенно.
— Пошли домой, — твёрдо сказал Алексей. — Хватит нам в подъезде торчать.

Он втолкнул пса в квартиру. Жена, мывшая посуду на кухне, обернулась и застыла с тарелкой в руках.
— Что это? — тихо спросила она.
— Это наш. Теперь наш, — сказал Алексей. Тишина длилась секунду. Потом разразилась буря. Крик, визг, слёзы. «Где мы его держать будем? На что кормить? У нас своих проблем полно! Ты с ума сошел! Выгоняй его сейчас же!».
Он пытался говорить, объяснять, просить наконец-то. Но её истерика от этого становилась лишь сильнее. «Собаку пожалел, — верещала жена, — а меня кто пожалеет?!». Пёс, прижав уши и поджав хвост, жался к его ногам. В глазах жены Алексей увидел не просто злость, а настоящий, животный ужас перед новой проблемой, новой грязью, новой ответственностью. И он понял: это проигрышная битва. Молча он открыл дверь и вытолкнул собаку на площадку.

На следующее утро, рано, когда утренний свет только начал пробиваться сквозь отступающую ночь, из подъезда вышел Алексей. Не в рабочей робе, а в старой поношенной куртке. За плечами висел потрёпанный брезентовый рюкзак, набитый самым необходимым. Он глубоко вдохнул свежий воздух, свистнул и решительно направился в сторону пригородной остановки.
Рядом с ним, помахивая хвостом, трусила собака. Алексей опустил руку и ласково, по-хозяйски, потрепал её по голове.

Впереди была дорога. И тишина. Та самая, которую он каждый день крал у своей жизни на пятнадцать минут, но теперь ему их было мало.