— Слышь, братан, пропусти, а то скоро одиннадцать...
Не дожидаясь разрешения, дюжий работяга оттеснил Савельева от кассы и грохнул звенящую бутылками корзину на ленту. Савельев было открыл рот, но, трезво оценив шансы, промолчал –пять минут погоды не сделают. Тостовый хлеб, замороженные наггетсы, сыр, сосиски и бутылка колы – бывшая жена не одобрила бы такой продуктовый набор, но теперь своим мнением она делилась где-то на солнечных берегах Калифорнии. «Ты, Алёша, архетипичный лузер. В Эл-Эй такие как ты спят в коробках на пляже» — сказала она ему напоследок. В тот день Савельев узнал заодно и с кем спала его жена — как оказалось, та уже два с лишним года делила ложе офисного стола с иностранным партнером своего шефа. А по первому зову белозубого американца сорвалась в страну небоскребов и возможностей, оставив Савельева с дочерью.
— Мужчина, пакет брать будете? – протяжно, будто пережевывая слова, поинтересовалась кассирша.
— Нет, спасибо. Картой, пожалуйста...
Выйдя из магазина, Савельев словно ненадолго ослеп – на освещении в Чертаново как будто экономили. Половина фонарей тускло мерцали, другие и вовсе не горели. Внимательно смотря под ноги, чтобы не споткнуться о трещины в асфальте, Алексей Викторович, преподаватель на кафедре териологии заштатного ВУЗа, специалист по изучению тел Бабеша-Негри, шагал через ночное Чертаново и поминутно оглядывался.
В сумерках район напоминал дикие джунгли, опасные и непредсказуемые. То и дело из темных дворов раздавались выкрики пьяни, споткнувшейся на предыдущей ступеньке эволюции; выли в кустах городские шакалы – бродячие псы. Торчащие тут и там многоэтажки, что слепо пялились в пустоту желтыми бельмами окон, напоминали древние и незыблемые мегалиты, щедро покрытые «наскальной» живописью аборигенов: нечитаемые теги, предложения приобрести соли и смеси, подозрительные ссылки и ничего не значащие иероглифы в виде линий, квадратов и спиралей.
Входя во двор, Алексей Викторович уже издали приметил мелькающие во тьме огоньки сигарет у скамеек; запертая меж домами металась какая-то жуткая какофония, доносившаяся из Блютус-колонки. Кажется, это называлось «дабстеп». Музыкой Савельев это не мог назвать при всей либеральности взглядов. Стараясь прошмыгнуть незамеченным за мусорными контейнерами, он уже было достиг подъезда, когда в спину ударил басовитый, ломающийся оклик:
— Слышь, старичок, закурить есть?
Савельев вжал голову в плечи, надеясь, что обращались не к нему. Кому он нужен, скучный взрослый преподаватель с пакетом продуктов? Но чертов порыв, передавшийся по бесконечно-длинной и спутанной генетической цепочке от глупой жены Лота заставил его-таки обернуться. Огоньки сигарет прекратили свое мельтешение, и, напоминающие глаза хищников, застыли, будто уставившись на него. Вот, одна пара «глаз» разделилась, и огонек медленно потек через темноту к нему.
— Эу, бро, я к тебе обращаюсь!
Долговязый акселерат лениво перебирал кроссовками по дворовой пыли. Торчащие локти и кадык, крупный нос-картошка и россыпь угрей на щеках. В руке банка с каким-то коктейлем, зубы сжимают дымящую сигарету.
— Не курю! – пискнул Савельев, нащупав, наконец, звенящую связку в портфеле. Ткнув таблеткой ключа в электронный замок, он под пиликанье домофона нырнул в дверь подъезда. В ежесекундно уменьшающейся щели дверного проема Алексей Викторович успел разглядеть щербатую улыбку подростка – тот лыбился на пределе человеческих возможностей. Казалось, еще чуть-чуть, и его рот порвется, а голова запрокинется назад. Стеклянно блеснули напоследок глумливо сощуренные глаза.
Лишь уняв колотящееся сердце, Савельев, наконец, загремел замками двери в квартиру – Соня не должна увидеть его таким.
Затявкала Пенелопа, мальтийская болонка – любимица дочери, последний прощальный подарок от бывшей жены. Белая пушинка тут же принялась вертеться в ногах, подпрыгивая и цепляясь лапами за колени – пришлось взять на руки. Та тут же взялась старательно вылизывать Алексею Викторовичу подбородок.
— Соня, я дома! С собакой гуляла?
— Привет, па! – отозвалась дочь из комнаты. – Да, часа два назад.
— Ты что, до сих пор не спишь?
— Если бы!
Зайдя внутрь, Александр Викторович не сдержал улыбки – девочка, скрючившись, сидела над письменным столом с высунутым языком и что-то старательно выводила в тетради.
— Спину выпрями. Над чем корпишь?
— «Образ Базарова и философия нигилизма» — простонала дочь.
— О, Тургенев! Помним, знаем...
Савельев заглянул через плечо Соне – та каллиграфическим почерком выводила: «Базаров воспринимает окружающий мир, не как храм, но как мастерскую. Там, где иные видят сакральность, он через призму материализма и крайнего цинизма наблюдает лишь совокупность деталей, ничего не значащих по сути.»
— О как! Не слишком ли... заумно?
— Нормально, — отмахнулась дочь, — Альбертовна только за такое пятерки и ставит.
— Отличница моя!
Савельев потрепал дочь по коротко стриженым волосам, опустил собачку на пол и пошел переодеваться в кабинет. Пожалуй, лучшее, что было в его браке с бывшей женой – это их дочь Софья. Когда на первом курсе биофака стерва-Яночка залетела от Савельева, вместо радости он испытал холодный ужас, стиснувший все его существование до одной мысли: как прокормить семью? Яна наотрез отказалась делать аборт, и теперь, спустя годы, Савельев был ей за это бесконечно благодарен. Семья Яны взяла над молодой парой шефство, наскоро сыграла свадьбу и торжественно всучила трешку на Соколе. Ни к щуплому студенту из простой семьи, ни к собственной внучке родители Яны особенным теплом так и не прониклись. Пока Савельев корпел на аспирантуре, не оставив надежды заниматься наукой, карьера Яны в крупной фармацевтической компании шла семимильными шагами – папа тряханул связями. Иногда Алексей Викторович даже думал, что и в служебном романе жены не обошлось без родительского участия.
И вот, теперь он сидел в тесной комнатушке, прозванной по недоразумению «кабинетом» в спущенных брюках и застывшим взглядом сверлил тьму за окном – та, казалось, поглотила собой все сущее, и лишь неведомые космические огни то и дело сверкали в первобытном мраке. Выли дворняги, проревел вдали движок мотоцикла, закаркал пьяный смех в чаше домов – каменные джунгли жили своей обычной жизнью. Дабстеп – атональная, лишенная какого-либо ритма и смысла музыка пробивалась и сюда, наполняла квартиру болезненным беспокойством; хаотичные басы отскакивали от стен и врезались в мозг визгливыми запилами.
Уже собираясь пойти готовить, Савельев бросил взгляд на рабочий стол – что-то не так. Действительно, микроскоп – дорогущий «Левенгук» с комбинированным освещением и диоптрийной коррекцией, подаренный бабушкой и мамой к поступлению – теперь стоял на талмуде Никифорова «Курс общей териологии», в опасной близости от края стола.
— Софья! – позвал он, напряженно раздувая ноздри.
— Ну чего, па? – с раздражением в голосе спросила дочь, но все же пришла, встала в дверях.
— Я ведь тебя, кажется, просил не трогать микроскоп, так?
— Слушай, ты к себе все ручки перетаскал, а у тебя на столе пока что-нибудь найдешь...
— Мы же, кажется, договаривались!
— Но пап...
— Не папкай! Запомни! Ты! Не! Трогаешь! Мой! Микроскоп! Без исключений! – Алексей Викторович и сам был не рад, что повысил на дочь голос – та уже чуть не плакала. «Папина дочка», она привыкла, что Савельев балует и одаривает, карательная же функция лежала на матери. Но теперь все воспитание свалилось на щуплые плечи отца-одиночки, и временами требовало жесткости. – Еще раз я увижу, что ты брала мои вещи...
— Да, но ручки-то были мои!
— В этом доме нет ничего твоего! – выпалил Савельев и застыл, осознав, какая гадость только что выпала из его рта, шлепнулась на ламинат и теперь отравляла своим присутствием атмосферу в доме. Он и сам не знал, что на него нашло – дело ли в том, что очередной грант достался бездарю Забулыжникову, дело ли в стыде за собственный страх, пережитый во дворе, но сказанного уже не вернешь. Соня застыла, будто получив пощечину; застыл и он, ощущая, как лицо пошло пятнами – от злости на самого себя, проклятый район, прогнившую до сердцевины кафедру и суку-Яну, предавшую его. Взяв себя, наконец, в руки, Савельев прочистил горло и сипло выдавил:
— Пошли ужинать.
Дочь не ответила.
***
Поужинали, что называется, без настроения. Соня вяло поковыряла наггетсы вилкой, не доела почти половину, после – долго плескалась в душе. Время от времени Савельеву казалось, что он слышит плач.
Лежа на узкой односпальной кровати, он ворочался, переворачивался со стороны на сторону, раздираемый мыслями. Вдобавок, вечеринка во дворе, кажется, и не думала прекращаться: верещали пьяные голоса, звенели бутылки и гремел в голове бесконечный, бессмысленный «туц-туц». Наконец, не выдержав, он подошел к окну и уставился во мрак в надежде разглядеть неведомых хулиганов.
— Пап? – раздалось за спиной. Он резко обернулся – на пороге стояла Соня. В своей пижаме с осликом Иа из диснеевского мультфильма она выглядела еще младше, еще уязвимее. – Я не могу уснуть, эта музыка...
— Да. Да. – кивнул Савельев. – Я сейчас разберусь.
Включив свет, он принялся одеваться.
— Ты куда?
— Во двор.
— Пап, не надо. Может, вызовем полицию?
— Нет, я сам! – гнев и желание искупить свою недавнюю вспышку приглушали страх перед дворовыми гопниками. Кто они по сути? Просто дети, невоспитанные шалопаи, которых родители не приучили думать об окружающих. Он — взрослый, и в первую очередь он – мужчина, а, значит, должен встать на защиту дочери. В конце концов, именно за этим она к нему обратилась, ведь так? Значит, он должен доказать ей, что с папой она как за каменной стеной, иначе грош ему цена как отцу. – Я скоро.
Вылетев из подъезда, Савельев тут же покрылся гусиной кожей. Вечерняя прохлада обняла стылыми руками за плечи, тьма окутала плотным одеялом. Здесь, за пределами квартиры вне досягаемости Сониного взгляда он почувствовал себя тем, кем на самом деле всегда и являлся – затюканным ботаником, которого всю жизнь учили «не обращать внимания», «не опускаться до их уровня», один, в одной футболке, домашних трениках и шлепанцах на чужой территории. Поборов порыв вернуться в подъезд, он зашагал вперед – на звуки кошачьего концерта, раздававшиеся из Блютус-колонки.
Испуганный взгляд насчитал шестерых – трое сидели на спинке скамейки, закинув ногу на ногу, еще двое стояли рядом; тот, высокий, обратившийся к Савельеву с просьбой закурить стоял на краю песочницы и мочился внутрь.
«Ублюдок!»
— Але, молодежь, время видели? – обратился к ним Савельев издалека, подпуская в голос уверенности.
Подсвеченные смартфонами лица неспешно оторвались от дисплеев, повернулись в его сторону. Так сытые гиены поднимают голову, видя пробегающую мимо добычу. Среди подростков оказалось две девушки – уже хорошо. Лица не были обезображены интеллектом. Толстый слой тоналки, заметный даже в темноте, скрывал подростковые прыщи; глаза подведены так густо, что веки, кажется, начинаются сразу под бровями; поблескивали штырьки пирсинга; из-под неуместно-коротких юбок виднелись рыхлые бедра. Парни тоже соответствовали – широкие «пролетарские» морды, сбитые костяшки, невзрачные балахоны с накинутыми капюшонами. Тот, что отливал в песочницу, без лишних обиняков повернулся к Савельеву; встряхнул член, норовя попасть ему на тапочки, но поднимать штаны не торопился.
— Че, не спится? Бессонница? – поинтересовался с ухмылкой акселерат, растянул лицо в уже знакомой Алексею Викторовичу неестественной улыбке. Опустил взгляд, возмутился: — Ты куда смотришь? Педофил что ли?
Синхронно рассмеялись девчонки – грязно, вульгарно.
— Ребят, я все понимаю, май-месяц, хочется погулять-потусоваться, — принялся увещевать Савельев, ненавидя себя за вечную извиняющуюся нотку, — Я и сам в вашем возрасте ого-го...
Вновь прокатились по площадке смешки. Александр Викторович неловко переступил с ноги на ногу, почувствовал как под тапочком хрустнул осколок.
«А здесь ведь гуляют дети.»
— Короче, слушайте, людям завтра на работу вставать, дочке в школу. Давайте как-то потише может быть...
— А то что? – нагло спросил «осквернитель песочниц». Член он так и не убрал, держал обеими руками, направляя на Савельева. – Слышь, ты куда пялишься, перверт? А? Хочешь потрогать?
На этот раз смешков не было. Наоборот, над площадкой повисла зловещая тишина, наполняемая лишь хаотичными звуками, раздающимися из колонки. Боковым зрением Савельев заметил как две тени шмыгнули ему за спину. Сердце сжалось в неподвижный, холодный комок, взгляд сам собой заметался по темным окнам стоящих полукругом панелек – не смотрит ли кто, не собирается ли выйти на помощь? Но нет, Алексей Викторович был со стаей один на один.
— Ладно, ребят, сделайте потише, — пробормотал Савельев так тихо, что слышал, кажется только он сам, и подался назад. Кажется, останавливать его никто не собирался. Тогда Алексей Викторович развернулся и быстро зашагал в сторону подъезда.
— Да, ковыляй, дедуля! – неслось ему в спину. – Затралено! Иди в ментуру зарепорть!
Молодежный сленг всегда казался Савельеву чем-то неестественным, искусственнорожденным. Все эти «кек», «лол», «лмао» слышались ему враждебным и странным шифром со своими страшными значениями. С Софьей он постоянно боролся за чистоту языка – не «училка», а «учительница»; не «хайп», а «популярность», не «бомблю», а «злюсь». Оградив себя и дочь от словесных метастазов, Алексей Викторович теперь мучительно вслушивался в звучавшие за спиной незнакомые слова – не прозвучит ли сигнал к атаке:
— Зашкварный бумер.
— Ага, душнила.
— Бля, Митяй, ты мне на нью-бэлансы харкнул.
— Кринжа-а-а...
Ускорив шаг, Савельев вновь нырнул под защиту подъезда. Домой он вернулся понурившийся и оплеванный.
— Ну что? – спросила Соня, стоило войти.
— Да ничего, разве от них...
И вдруг музыка затихла. Какофонические риффы умолкли, в квартире стало тихо. Очень тихо.
— Смотри-ка, послушались, — не веря своим ушам, произнес Алексей Викторович. А следом из Сониной комнаты раздался звон разбитого стекла. Дочь завизжала; оглушительно затявкала Пенелопа. Осколки брызнули на пол и даже долетели до коридора, а вместе с ними, теряя инерцию, проскользила по полу бутылка из-под шампанского.
— Вот суки малолетние! – выругался Савельев, рванулся к разбитому окну, но за ним уже никого не было, лишь металось по двору эхо издевательских смешков.
***
Звонок в полицию ничего не дал. Сержант, сопя, выслушал жалобу, после чего казенно-заученной фразой ответил, что «это не входит в их полномочия», посоветовал поставить на окна решетки. Спать Савельев лег в комнате дочери, переселив ее на время в «кабинет». Оконный проем он заложил фанерой, снятой с задней стенки шкафа.
Ночью похолодало и Алексея Викторовича продуло, поэтому с самого утра он шмыгал носом, вдобавок Пенелопа поранила лапку о стекло и теперь жалко прихрамывала. Намечались и незапланированные расходы – со следующей зарплаты придется выложить кругленькую сумму за стеклопакеты.
В общем, настроение у Алексея Викторовича с самого утра было отвратное. Провожая дочь в школу, он заметил в окне компанию каких-то малолетних ублюдков – те краской из баллончика старательно выводили ядовито-желтую спираль на трансформаторной будке. Савельев мучительно вглядывался, пытаясь узнать в шпане ночных хулиганов, разбивших ему окно но ничего не смог различить под опущенными капюшонами.
Занятия прошли из рук вон плохо – на студентов Савельев откровенно срывался, выдавая «неуды» направо и налево, двоих выставил из аудитории. Вместо лекций о поведенческих особенностях ластоногих он только и мог думать о стайке сорвавшихся с цепи подростков. В столовой он рассказал о ночном происшествии коллегам по биофаку.
— Наверняка на солях сидят, — предположил Забулыжников, самый молодой на кафедре. – Я слышал, с них башню рвет только в путь.
— А ты пробовал? – язвительно спросил Савельев.
— Ты новости посмотри.
— Да, дети нынче пошли какие-то... не такие. Как взбесились. – подтвердила Лидия Самуиловна, специалист по чешуекрылым, бледная, со следами мела на фалдах пиджака, сама похожая на моль. – Более наглые, злые, циничные. Ни во что не верят, ничего не боятся, все для них – игрушки...
— Вот, пожалуйста, — делился Забулыжников, читая с экрана смартфона, — «В разных районах Москвы совершено более десятка схожих правонарушений: окна первых этажей подверглись массированной атаке. В ход шли камни, куски арматуры и пустые бутылки. В Гольяново была использована бутылка с зажигательной смесью, годовалому малышу осколок попал в глаз, глава семьи получил ожоги более чем семидесяти процентов поверхности тела, сейчас на госпитализации. Правоохранительные органы высказывают предположение, что все это может быть частью спланированной акции или некого жестокого флешмоба.» Так что, Савельев, тебе еще повезло.
— А ты где это читаешь? – поинтересовался Алексей Викторович.
— В «Телеге». – увидев непонимание в глазах коллеги, Забулыжников со вздохом объяснил. – Ну «Телеграм», это мессенджер такой новый. Он типа дохрена зашифрованный, где сядешь, там и слезешь. Куча функций, секретные чаты, сообщения с функцией удаления по таймеру и все такое... Там сейчас все барыги... ну, наркоторговцы сидят – их же ни ФСБ, никто выследить не может.
— А тебе зачем? – с подозрением спросил Савельев.
— Новости читать, не видишь что ли? Все, коллеги, у меня лекция...
Забулыжников спешно допил кофе и вскочил из-за столика, следом заторопилась и Лидия Самуиловна, а Савельев так и остался сидеть. Зайдя в магазин приложений, он быстро отыскал «Телеграм», ткнул пальцем в кнопку «Скачать».
***
С работы Савельев всегда добирался затемно. Чтобы доехать до Чертаново от ВУЗа приходилось сменить три вида транспорта – автобус, электричку и троллейбус, а занимало это все не меньше полутора часов. Шагая через двор, Савельев внутренне сжался: на детской площадке вновь гнездилась стайка подростков, а меж домами гудел все тот же ненавистный дабстеп. Алексей Викторович, обходя по кривой дуге шпану, отметил про себя, что сегодня их стало больше. На подъездной двери его встретило новое граффити – ядовито-желтая, закручивающаяся внутрь себя спираль с вписанными в нее символами. Савельев поморщился — звери метили территорию.
За дверью квартиры уже знакомо, по-домашнему тявкала Пенелопа.
— Соня, я дома!
В ноги Савельеву тут же бросилась собачка, принялась проситься на руки. Но в квартире было тихо – никто не отвечал.
— Соня, ты где?
Алексей Викторович прошел в свой кабинет, огляделся – здесь Сони не было. «Может в душе?» Но дверь ванной была открыта, свет выключен, а рядом на паркете растекалась желтая лужа. Что же это выходит? Получается, Соня не погуляла с собакой, придя из школы? А если она и вовсе не вернулась?
— Софья? – позвал Савельев уже громче, с нарастающим беспокойством в голосе. Похоже, дочери дома не было.
Теперь Савельеву стало по-настоящему страшно. Часы показывали без пятнадцати одиннадцать. Где она может быть в такое время? Загулялась с подружками? Нет, она бы позвонила. Попала в неприятности? Дрожащими пальцами он нашел нужный контакт, нажал кнопку вызова, облегченно выдохнул, услышав длинный гудок – значит, телефон включен. Трубку никто не брал. Руки дрожали от волнения, стены квартирки сдавливали. Где-то внутри вращались жернова, наматывая нервы на мощные валы, натягивали их до предела. Движимый неведомым порывом, Савельев, не запирая квартиру, выбежал во двор, мучительно вслушиваясь в гудки. Тем временем, в гул дабстепа от скамейки вклинилась до боли знакомая мелодия:
«Куда уходит детство, в какие города...»
Зубы Савельева заныли, когда он осознал – Сонин рингтон исходит оттуда – с детской площадки, где тусовалась кучка малолетних ублюдков. Не помня себя, он устремился к ненавистной компании, собираясь... сделать что? Почему он слышит эту мелодию? Говнюки отобрали у Сони телефон? Скорее всего, она же такая домашняя, такая беззащитная... А где же она сама?
Оказавшись в центре толпы одинаковых, будто под копирку срисованных друг с друга подростков в опущенных капюшонах, он близоруко заморгал, пытаясь понять, откуда же исходит эта старая советская песенка. Глаза метались от одной тени к другой – те что-то насмешливо выкрикивали, но Савельев не обращал внимания, полностью сконцентрировавшись на грустной мелодии. Теперь он был уверен – та исходит из сумочки какой-то невзрачной коротко стриженой гопницы. Алексей Викторович, движимый первобытным родительским инстинктом дернулся к сучке, рванул сумочку, поднял глаза на ее лицо...
— Пап, ты чего?
— Софка, это что, твой батя? – спросил уже знакомый Савельеву голос – это был прыщавый акселерат.
— Ты знала, что он у тебя педофил? – с подхихикиваньем сообщила одна из девчонок.
Выпучив глаза, Савельев смотрел на лицо родной дочери и не узнавал ее – лицо искажено насмешливой гримасой, темные глаза смотрели с презрением и насмешкой.
— Быстро домой! – прошипел Алексей Викторович, вцепился в запястье Сони и потащил ее за собой.
— Пап, мне больно! Отпусти!
— Эу, мужик, это домашний абьюз, в курсе?
— Я все засняла!
Но Савельев проигнорировал возмущенные выкрики, что неслись в спину. Травоядный страх перед юными хищниками затмила злоба. Нет, его дочь они не получат, она никогда не станет такой.
Войдя в квартиру, он толкнул Соню в комнату; встал в дверях, тяжело дыша. Та села на кровать, раздалось обиженное сопение.
— Бать, что за кринж?
— Кринж? – прошипел Савельев, — Ты вообще понимаешь, с кем ты связалась? Что ты делала рядом с этой шпаной?
— Мы просто чиллили...
— Чиллили? Софья! Где ты набралась этого словесного мусора?
— Бать, не мороси...
Чуткое ухо Савельева уловило какую-то неправильность в дикции дочери – точно язык у нее не умещался во рту.
— Софья, ты что, пила?
— Не-а, только энергетик...
— Ну-ка дыхни!
Не дожидаясь новых оправданий, Алексей Викторович приблизился к лицу дочери, принюхался.
— Софья! Ты еще и курила!
— Бать, не бомби по херне...
Пощечина стала неожиданностью и для Савельева. Рука дернулась сама и совершила роковой взмах раньше, чем он успел осознать происходящее. На щеке Сони – его маленькой девочки – расплывался малиновый отпечаток пятерни. Глаза дочери взглянули на отца с неверием и разочарованием, блеснули влагой; губы задрожали.
— Соня, я... – попытался было оправдаться Савельев, протянул руки к дочери. Весь гнев сошел на нет, уступив место жгучему стыдну.
Но девочка вырвалась из так и не сомкнувшихся объятий, убежала в ванную. Щелкнул замок, послышались всхлипы.
Алексей Викторович подошел к столу, бросил взгляд на открытую тетрадь – сочинение остановилось там же, где и вчера. Вернувшись в кабинет, он уселся на край кровати и закрыл лицо руками.
***
Продолжение следует...
Автор — German Shenderov
#6EZDHA