Меня зовут Фиби. Мне двадцать пять, и до прошлого месяца я была младшим геопространственным аналитиком у субподрядчика, работающего с Министерством внутренних дел. Проще говоря, я делала карты. Большая часть работы сейчас цифровая — чистка спутниковой телеметрии, корректировка границ зонирования для страхования от наводнений, такое скучное административное. Работа хорошая. Или была.

Три недели назад мой руководитель, мужчина по имени Дерек, у которого единственная черта характера — пить несвежий кофе, позвал меня к себе. На мониторе у него был открыт квадрант. Участок сельских Аппалачей, спрятанный в долине, которой, по идее, не должно существовать, если верить нашим моделям рельефа.

«Повреждение данных», — пробормотал Дерек, постукивая по экрану колпачком от ручки. — «Спутниковые пролёты за 2009-й, 2014-й и прошлую неделю показывают одно и то же. Размыто. Просто пиксели. Будто кто-то ластиком прошёлся по сырым данным изображения».

Я присмотрелась. В середине моря тёмно-зелёного леса была прямоугольная серая заплатка. «Может, облачность? Или отражение?»

«Три отдельных облёта за десять лет?» — Дерек покачал головой. — «В документах округа сказано, что это земли федерального фонда, но старое свидетельство гласит, что это частное сельхозугодье. Мы не можем публиковать обновлённые топографические карты региона с дырой посередине. Тебе нужно съездить туда. Возьми LiDAR-дрон, возьми ручной GPS. Дай мне данные с местности. Докажи, что оно существует».

Я, честно говоря, обрадовалась. Полевую работу давали редко. Я уложила оборудование в один из джипов агентства, загрузила в холодильник бутерброды и энергетики и отправилась в четырёхчасовую поездку в горы.

Место было глубоко в глуши. В конце концов мне пришлось оставить джип на конце лесовозной дороги, которая, казалось, не видела колёс со времён Рейгана. Навигатор на торпеде уже сдался, показывал крутящийся кружок, так что я взяла тяжёлый ручной Garmin, рюкзак и кейс с картографическим дроном.

Минут сорок я шла по густым зарослям кустарника и соснам, пока линия леса не оборвалась резко.

Не постепенно сходила на нет. А именно обрывалась, как стена.

Я вышла из прохладной тени леса в долину. Это и было «чёрное пятно» на карте.

Долина имела форму чаши, со всех сторон окружённая высокими, крутыми грядами, которые, вероятно, мешали радиосигналам. Небо сверху представляло собой ровный тяжёлый пласт серых слоистых облаков, рассеянный свет таков, что почти не было теней.

Это были сельхозугодья. Но неправильные.

Почва была взрыхлена и тёмная, вспахана в идеальные ряды, тянущиеся на акры. Но ничего не росло. Ни кукуруза, ни пшеница, ни соя. Только акры и акры тёмной земли и пятна жёлтой, умирающей остистой травы.

И тишина. Первое, что ударило в грудь, — физическое давление. В лесу позади меня были цикады, белки, шорох оленей. Здесь? Тишина. Полная, вакуумная.

Я проверила оборудование. Компас дрона лениво вращался, не находя север. Экран GPS бесконечно показывал: расчёт…

«Отлично», — пробормотала я. Звук моего голоса прозвучал пугающе громко.

Я пошла по центральной дорожке между вспаханными рядами, собираясь запустить дрон в геометрическом центре долины. И тогда я увидела первого.

Ярдов пятьдесят впереди, на кривом деревянном столбе, стояло пугало.

На первый взгляд — вполне обычное. Синяя фланелевая рубашка, выцветшие джинсовые комбинезоны, голова из мешковины, набитая соломой. Оно было повернуто ко мне спиной, глядя к центру долины.

Проходя мимо, я почувствовала, как по шее ползёт озноб. Я не суеверная. Я учёный. Но пропорции были тревожными. Руки были не просто палками; их набили, чтобы они казались мускулистыми. Кисти были не из рыхлой соломы; это были белые садовые перчатки, туго пришитые, пальцы будто сжимающие что-то невидимое.

Я пошла дальше.

Ещё ярдов через сто я нашла ещё двоих. Они были меньше. Детского размера.

Они были установлены иначе. Не на столбах. На земле. Одно, в маленьком розовом платьице, запятнанном от непогоды, сидело на земле. Другое, в мальчишеской полосатой футболке-поло, стояло на коленях напротив.

Я остановилась. Достала бинокль и навела на них резкость. Между ними, в земле, стоял чайный сервиз. Настоящий фарфор, треснувший и грязный.

«Кому это надо?» — прошептала я. Это выглядело как арт-инсталляция. Очень мрачный арт-проект посреди нигде.

Я двинулась дальше, глубже в долину. Рельеф был ровный, так что, двигаясь, я легко видела общую композицию. И по мере того как я шла, тревога в животе превращалась в холодный тяжёлый свинец.

Это были не пара пугал. Поля были ими заполнены.

Их были сотни.

И они охраняли не посевы. Они и были посевом. Или, скорее, населением.

Я вышла к тому, что походило на «городскую площадь» этой странной экспозиции. На широком пятне мёртвой травы кто-то вытащил мебель. Старые, гниющие бархатные кресла. Обеденные столы. Школьные парты. Парковые скамейки.

И повсюду — пугала, разыгрывающие безмолвную, неподвижную пантомиму жизни.

Слева от меня «семья» из четырёх сидела за обеденным столом. Фигура отца имела мешковинное лицо с грубой, широкой чёрной улыбкой. На нём был костюм, сгнивающий на соломенном каркасе. У матери были жемчужины — пластиковые, дешёвые — и нарисованный рот удивлённым «О». Перед ними — пустые тарелки.

Справа — рядами стояли школьные парты с фигурками поменьше. Они смотрели на большое пугало впереди, у которого к перчатке была примотана линейка.

Мне стоило развернуться. Каждый инстинкт моего приматского мозга кричал, что это территория хищника. Беги, Фиби. Беги к машине.

Но у меня была работа, и у меня была камера. Я достала зеркалку и начала щёлкать. Документация. Дерек не поверит без доказательств. Одни усилия, необходимые, чтобы притащить сюда всю эту мебель, чтобы сшить эти сотни кукол… безумие.

Я прошла через «парк». Пугала застыли на ржавых качелях. Пугало «выгуливало» «собаку» из сена и проволоки.

Тут я заметила ветер.

Когда я пришла, в долине тянуло — постоянная, тихая тяга, сползающая с гор. Она шуршала по сухой траве и заставляла сотни фланелевых рубашек и мешковинных мешков хлопать и трепетать. Шух-щёлк. Шух-щёлк. Это был единственный звук в мире.

Потом он стих.

Ветер просто умер. Последовавшая неподвижность была абсолютной. Будто мир задержал дыхание.

Я стояла перед парковой скамейкой, в пяти футах от пугала в образе старика — с плоской кепкой и тростью.

Я опустила камеру, чтобы проверить экспозицию на экране. Нахмурилась на показания. Это заняло у меня, может быть, две секунды. Я моргнула, протирая песок из глаза, и снова посмотрела на «старика».

Он смотрел на меня.

Я застыла.

Раньше его голова была склонена, подбородок упирался в грудь, он глядел в землю. Теперь мешковинное лицо было поднято. Чёрные нарисованные глаза — просто беспорядочные завитки смолы или краски — были устремлены мне прямо в лицо.

«Ладно», — сказала я дрожащим голосом. — «Тебя сдвинуло ветром. Очевидно».

Но ветра не было. Воздух был неподвижен и мёртв.

Я шагнула назад. «Это просто гравитация, — рассудила вслух. — Начинка перекатилась».

Сердце билось о рёбра, как пойманная птица. Мне нужно было уходить. Прямо сейчас. На дрон плевать. Я развернулась, чтобы идти к кромке леса.

Я посмотрела на школьную «классную».

Все двадцать «детей» теперь стояли.

У меня похолодела кровь. Клянусь, сердце не билось целых три секунды. Мгновение назад они сидели за партами. Теперь они стояли, их палочные ноги неловко упирались в металлические ножки стульев. И каждое нарисованное лицо было повернуто ко мне.

Я не двигалась. Я не дышала. Я уставилась на них, глаза широко раскрыты, горят.

Ничего не происходило. Они стояли, неодушевлённые. Связки сена и ткани.

Не моргай, прошептал голос у меня в голове. Только попробуй моргнуть.

Я попятилась. Каблук ботинка зацепился за кочку корня, я дёрнулась, и глаза на долю секунды судорожно сомкнулись.

Шур-шур.

Звук сухой, как трущиеся друг о друга осенние листья.

Я распахнула глаза.

Они вышли из-за парт. Все. Они продвинулись фута на три. Их позы были застывшими, дёргаными, как плохая покадровая анимация, остановленная на середине. Один, в красном свитере, тянул ко мне перчаточную руку.

Это не был розыгрыш. Никто не дёргал за нитки. Вокруг были акры открытого пространства.

Вдруг поднялся ветер — сильный порыв, перебросивший мне волосы на лицо.

Я ахнула, ожидая, что они ринутся ко мне.

Но они не ринулись. Когда ветер дул, трепал их одежду и стучал по деревянным хребтам, они оставались совершенно недвижимы. Они снова выглядели неодушевлёнными. «Жизнь» вытекла из них вместе с возвращением воздушных потоков.

Я поняла правила. Я не знала как и почему, но логику уловила.

Ветер: безопасность. Нет ветра + открытые глаза: противостояние. Нет ветра + закрытые глаза: движение.

Я, пятясь, развернулась и побежала, пока дуло. Пронеслась мимо семейки за обедом. Их головы болтались на ветру, безжизненные и вялые. Я успела ярдов пятьдесят, прежде чем ветер снова умер.

Я юзом остановилась, развернулась, боясь оставлять спину в тишине.

Тишина. Полная тишина.

Я стояла, пыхтела, пот щипал глаза. Глянула на «ужин». Они были в пятидесяти футах. Отец, мать и двое детей.

Глаза резало. Мне нужно было моргнуть.

«Давай же», — всхлипнула я, моля небо. — «Поддуй».

Ничего.

Одна слеза выкатилась. Жжение было невыносимым. Я зажмурила левый глаз, оставив правый открытым.

Никто не двинулся. Ладно. Ладно, можно жульничать. Я поменяла глаза, закрыв правый.

Пугало-отец сдвинулось.

Это был не бег. Это был глюк. В одном кадре он у изголовья стола. Я моргнула одним глазом. Теперь он стоял на столе, возвышаясь, раскинув руки, как ястреб, пикирующий вниз.

Я закричала. Не сдержалась. Инстинкт заставил меня зажмуриться обеими глазами.

ХРУСТ-ШУР.

Я распахнула их. Он был прямо передо мной.

Он был огромен. Вблизи запах был ошеломляющим — гниющая мокрая солома, плесневелая ткань и кое-что ещё под всем этим… что-то медное и засохшее, мясное. Его мешковинное лицо было в дюймах от моего. Нарисованная улыбка трескалась в местах, где ткань заламывалась.

Я впилась взглядом в завитки краски его глаз. Не могла отвести взгляд. Я напрягла мышцы, заставляя веки держаться поднятыми.

Он застыл на полувзмахе, белые садовые перчатки зависли у моего горла. Я видела отдельные волокна мешковины. Я видела пятна на ткани, подозрительно тёмные.

Другие пугала двигались на периферии. Я чувствовала их. Стоило слишком сосредоточиться на Отце, края зрения мутнели, и остальные — школьники, наблюдатели с качелей — подбирались.

Мне нужен был ветер.

«Пожалуйста», — прошептала я сквозь стиснутые зубы. Глаза будто набили песком. Картинка плыла.

Тишина тянулась. Казалось, минута. Наверное, секунды.

Казалось, нарисованный рот Отца растягивается. Я знала, что это невозможно. Это краска на ткани. Но переплетение мешковины расходилось, дырочка за дырочкой, расширяя чёрную пустоту.

Я не выдержала. Веки дрогнули.

Я рухнула на землю.

Это был инстинкт. В ту же секунду, как закрыла глаза, я распласталась на земле и перекатилась.

Я услышала свист чего-то тяжёлого, рассекшего воздух там, где только что была моя голова. Звук, как если бейсбольная бита ударяет тяжёлую грушу.

Я вскочила, распахнув глаза.

Отец был вывернут, его талия неестественно перекручена на 180 градусов, он смотрел вниз туда, где я только что лежала. Его перчаточная рука была вонзена в землю по запястье.

Я побежала.

Не оглядывалась. Я знала, что ветра всё ещё нет. Знала — потому что не слышала его. А значит, каждый раз, когда я моргаю, они приближаются.

Я попыталась задать ритм. Беги-беги-беги — моргни.

ШУР-ТОП.

Их становилось всё больше. Это был не один и не двое. Это звучало как топот высушенных оболочек.

Беги-беги-беги — моргни.

ШУР-ТОП.

Я слышала, как ткань трётся о ткань. Сухой, скребущий визг.

Я увидела кромку леса впереди. Спасение. Грань. Я не знала, могут ли они покидать поле, но молилась, что нет. Пугала привязаны к своему «городу», наверняка.

До деревьев оставалось двадцать ярдов.

Ветра всё не было. Лёгкие горели, требуя воздуха, но глаза было хуже. Слёзы текли по лицу, превращая мир в водяное пятно.

Я споткнулась.

Мой ботинок зацепился за скрытую колею. Я рухнула, грудью в землю. Удар выбил из меня дух. Глаза от боли сами сомкнулись.

Я не открыла их сразу. Лежала, хватая ртом воздух.

И я их почувствовала.

Солнце заслонилось. Они стояли надо мной. Деревянные суставы скрипели под тканью.

Пахло гнилью. Душно.

Я ждала смерти. Ждала, что белые перчатки сомкнутся на горле, или что деревянный кол пронзит спину.

Но потом… я почувствовала прохладное касание щеки.

Это был ветерок.

Шух.

Впереди зашуршали листья в лесу. Высокая трава зашипела.

Ветер вернулся.

Я, кашляя, поднялась на четвереньки и подняла взгляд.

Они стояли там. Полукруг кошмарных фигур надо мной. Отец — в центре, рука вытянута, в дюймах от моих волос. «Учитель» из класса — рядом, с линейкой, словно кинжалом. Маленькая девочка в розовом платьице — у моей ноги.

Но их качало. Ветер толкал их, и они были просто… куклы. Вялые, безжизненные куклы, подчиняющиеся физике. Злоба исчезла, уступив место бездумному колыханию.

Я поползла. Не встала — поползла, пока не врезалась в подлесок. Вцепилась в кору и иглы, пока не оказалась далеко за кромкой леса.

Лишь тогда я поднялась и оглянулась.

Они всё ещё были на краю поля. Не пересекли линию, где трава сменялась сосновой подстилкой.

Они стояли неровным строем, мягко покачиваясь.

Пока я смотрела, ветер снова начал стихать. Покачивание замедлялось.

Я не стала ждать, двинутся ли они. Развернулась и сорок минут неслась к джипу быстрее, чем когда-либо в жизни. Захлопнула двери на замок, швырнула Garmin на пассажирское сиденье и так вырвала машину на лесовозную дорогу, что едва не обняла бортом ствол.

Три дня я не спала. Каждый раз, как закрывала глаза, видела то мешковинное лицо. Отца.

Вернувшись в офис, я сказала Дереку, что ничего не нашла. Сказала, что лесовозная дорога размылась, и я не смогла добраться до координат. Отдала ему карту памяти от дрона, но перед этим стерла её сильным магнитом, который всегда лежит в моём наборе. Сказала, что дрон барахлит.

На следующий день я уволилась. Сослалась на семейные обстоятельства.

С тех пор живу в городе. Там, где есть фонари. Там, где постоянный шум. Трафик. Люди. Движение.

Но я пишу это, потому что сегодня утром проверила Google Earth. Не знаю зачем. Может, из болезненного любопытства.

Глюк исчез. Пиксельная размазня над долиной обновилась до нового, высокодетального изображения.

Видно поле. Видны ряды вспаханной мёртвой земли.

Но если смотреть на спутниковый снимок, максимально приблизив… расположение другое.

Мебели нет. Обеденные столы, школьные парты, парковые скамейки. Их перенесли.

Теперь они выстроены в новый рисунок. Рисунок, который спиралью уходит из центра долины.

Они складываются в линию. Процессию.

И линия идёт в лес. К лесовозной дороге.

Они больше не жители. Они мигрируют.

И сегодня утром, глядя из окна моей квартиры на четвёртом этаже… улицы были тихи. Птицы не пели.

И ветер перестал дуть.

Если ты увидишь одного — если увидишь пугало там, где ему не место, или кучу старой одежды в углу твоей комнаты, которая выглядит слишком уж наполненной…

Не моргай.

Ради Бога, не моргай.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

— Не спится, Паша? — хрипло буркнула она, глядя в черную мглу за окном, где выла метель дальнего Урала. — Сигареты одну за одной цыбаришь. А зря не спишь. В такую погоду только черти свои свадьбы гуляют.

Павел, молодой парень, недавно устроившийся сюда ночным сторожем, затушил окурок в переполненной пепельнице и поежился.

— Баб Нюр, — усмехнулся он, хотя веселья в голосе не было. — Мужики в курилке трепались... Будто в старом колодце, том, что за котельной, живет кто-то. Напугать новичка хотели?

Нюра замерла. Ее тяжелое лицо, изрезанное морщинами, дернулось. Она медленно повернула голову, и в полумраке ее глаза блеснули недобрым, тяжелым огоньком.

— Брешут, — отрезала она, но потом подошла ближе, присела на край шаткого стула напротив. — А хотя... Тебе, как новому, знать полезно будет. Чтоб не лазил куда не просят во время обхода. Слушай сюда.

Она понизила голос до свистящего шепота.

— Дело было давно, сразу после войны. Этот санаторий тогда был побогаче. Частью старой барской усадьбы он был. Директором тут сидел один фронтовик, Степан Игнатьич. Человек лютый, с душой черной, как мазут. Любил порядок, чтоб все по струнке ходили. А на кухне работала девка молодая, Варя. Сиротка, тихая, с косой до пояса. Игнатьич на нее то глаз и положил. Только не по-доброму, а как волк на ягненка смотрит. Всё под юбку лез, а она ни в какую.

Нюра почесала нос и продолжила, смакуя слова:

— Был у Игнатьича пунктик — серебро барское он берег, что в подвале нашли. Двенадцать столовых ложек, тяжелых, с вензелями. Каждую ночь он их из сейфа доставал и пересчитывал. И вот однажды приходит он к Варе, рожу перекосило, орет: «Где двенадцатая?! Украла, сука!» А сам ложку ту в сапог спрятал. Повод искал.

Потащил он Варю в подвал, в «холодную». Привязал к стулу.

— Отдай, — говорит, — ложку. А не отдашь — буду пальцы ломать. По одному за каждый час молчания.

Варя плачет, божится, что не брала. А Игнатьич достал клещи, которыми гвозди дерут. Хруст стоял такой, что крысы по углам разбежались. Первый палец — хрусть. Второй — хрусть. Кровь на пол капает, густая, темная. Варя от боли уже и кричать не могла, только хрипела. А он ей в ухо шепчет: «Будешь моей — прощу. Скажу, что нашла». А она ему в лицо плюнула, кровью своей же.

Озверел тогда Игнатьич. Взял молоток и перебил ей ноги в коленях. А потом, когда она сознание потеряла, взвалил на горб и потащил на задний двор. Там, за котельной, септик старый был, яма выгребная. Глубокая. Скинул он ее туда, живую еще и крышку чугунную задвинул.

— И что? — Павел нахмурился, представляя себе эту картину. В горле пересохло.

— А то, — Нюра криво ухмыльнулась. — На следующую ночь проснулся Игнатьич от звука. Стук в окно. Дзынь... Дзынь... Выглянул — никого. А потом, из-под пола, раздался глухой, булькающий голос. Будто считает кто-то.

«Раз... Два... Три...»

Игнатьич за топор схватился, сидит, трясется. А счет все продолжается. Доходит до одиннадцати и тишина. А потом как завыл, что у того волосы на загривке дыбом встали: «Где двенадцатая?!»

Нюра замолчала, прислушиваясь к вою ветра за окном.

— В общем, с катушек быстро съехал Игнатьич. Стал сам с собой заговариваться. Все руки мыл, мыл, кожу до мяса стер, а ему всё казалось, что мертвечиной от них воняет. Через неделю пошел он к той яме. С ложкой той, двенадцатой. Думал, откупится. Открыл люк, наклонился...

— И она его утащила? — спросил Павел, нервно крутя в пальцах зажигалку.

— Хуже, — Нюра нахмурилась. — Нашли его утром. Лежал он возле люка. Мертвый. Лицо синее, язык мясистый набок вывалился, а на шее — следы. Будто клещами кто-то горло сжал и давил, пока хрящи не лопнули. А ложка та, двенадцатая, у него поперек глотки торчала...

Нюра резко встала, стул скрипнул под ней, как будто жалобно вскрикнул, — Дежурь давай, — сказала она. Подхватила ведро и вышла, шаркая ногами.

Перед тем, как тяжелая дверь хлопнула и лязгнул засов. Уборщица еще раз обернулась и окинув Павла мрачным взглядом, процедила:

— И запомни: к колодцу за котельной не ходи.

Он не листал ленту соцсетей, не играл в пасьянс "Косынка" и не смотрел ролики с котиками. Хотя котики были, и еще какие. Его прокрастинация была метафизической, почти что философской. Он не мог закончить, потому что завершение работы означало бы ее смерть. Пока задача висела в статусе "в процессе", она была жива. В ней таился потенциал, возможность создать шедевр. Стоило ее завершить, отправить на код-ревью, как она превращалась в просто еще один кусок кода в общей codebase, уязвимый для критики, багов, равнодушных взглядов коллег. Закончить - значит убить свои ожидания от нее. А пока она не закончена, он все еще гениальный архитектор, а не чернорабочий, сдавший посредственный результат.

Раздался тихий шорох, а потом удар о дверь. Виктор обернулся. У большого оконного стекла, за которым клубилась предосенняя мгла подмосковной ночи, маячил пушистый силуэт. Барсик. Он сидел, загнув хвост, и смотрел на Виктора с немым укором, свойственным только кошкам, которые ровно пять минут назад сами требовали выйти на веранду.

С вздохом Виктор откатился на стуле от стола и потянулся к ручке двери. Холодный воздух ворвался в комнату, пахнущий прелыми листьями и сыростью. Барсик величественно прошел внутрь, обнюхал ножку стула, будто проверяя, не изменилось ли что-за время его пятнадцатиминутной отлучки, и улегся посреди комнаты, принявшись вылизывать лапу.

Виктор вернулся к монитору. Он собрался с мыслями, нашел в голове ту самую ниточку, за которую нужно было потянуть, чтобы распутать логический клубок. Пальцы легли на клавиатуру.

Мяу.

Это был уже другой тон. Настойчивый, требующий. Виктор не оборачивался. Он знал, что сейчас происходит. На пороге сидела Мурка, серая тень Барсика. Она смотрела на брата, который уже устроился внутри, и ее внезапно осенило: ее место там, где он. И сейчас она хочет зайти.

"Подожди, - буркнул Виктор. - Дайте мне хотя бы строчку написать".

Мя-я-я-у! - завыла Мурка, царапая дверь когтями.

Пришлось снова отвлекаться. Он встал, открыл дверь. Мурка юркнула внутрь, обогнала Барсика и запрыгнула на стол, прямо перед клавиатуру, требуя ласки. Барсик, видя, что сестра получает внимание, тут же подошел и начал тереться о ногу Виктора, громко мурлыча.

Пять минут ушло на умиротворение кошачьего совета директоров. Наконец, они успокоились. Один свернулся калачиком на стуле, второй - на диване. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным постукиванием механической клавиатуры. Виктор вошел в поток. Мысли текли, код складывался. Он уже почти дописывал хитрую валидацию, как…

Мир погрузился во тьму. Монитор погас, системный блок замолчал. Тишина стала абсолютной, и тут же в ней послышалось настороженное ворчание Барсика.

"Опять…", - с бессильной злобой прошептал Виктор.

Он сидел в полной темноте, слушая, как за окном воет ветер. Электричество. А он, дурак, забыл сохраниться. Последние полчаса работы ушли в никуда.

Он нащупал на полке фонарь, зажег его. Комната залилась холодным светодиодным светом. Было уже поздно. Оставалось только лечь спать.

Наутро электричество, конечно, дали. Виктор включил компьютер, запустил IDE и уставился на вчерашний код. Энтузиазм прошлой ночи испарился без следа. Теперь нужно было не просто продолжить, а воспроизвести утерянное. Это было похоже на пережевывание старой жвачки - та же форма, но вкуса уже нет.

Он открыл браузер, чтобы проверить документацию. И тут понял, что интернет лежит. Мобильная сеть на даче ловила с пятого раза на горке у забора, и то только если встать на одну ногу и повернуться лицом на восток.

Прокрастинация накрыла его с новой силой. Без интернета он чувствовал себя калекой. Не проверить справку, не загуглить ошибку, не отвлечься на пятиминутный перерыв в каком-нибудь техническом блоге. Он был отрезан от мира, один на один со своей ненавистной задачей и двумя кошками, которые, проснувшись, с новыми силами принялись за свой ритуал: "Хочу туда-сюда, открой-закрой".

Он сидел и смотрел в окно на пожелтевшие березы. Самое главное, что мешало ему продвигаться, было не снаружи. Оно было внутри. Это была та самая стена, которую он сам и возвел. Стена из усталости, из разочарования, из страха перед неизбежной оценкой его труда, которая наверняка будет неидеальной. Кошки, отключения света и проблемы с интернетом были лишь удобными козлами отпущения. Шумом, который заглушал тихий, но настойчивый голос в его голове: "Ты не хочешь это делать. Ты выгорел".

Он встал из-за стола, прошел на кухню, поставил чайник на газовую плиту. Барсик и Мурка последовали за ним, надеясь на подачку. Виктор посмотрел на них. Они были живые, настоящие. Их мир состоял из простых вещей: тепло, еда, безопасность. Их не волновали API, дедлайны и перфекционизм.

Чайник засвистел. Виктор заварил чай, взял кружку и вышел на веранду. Холодный воздух обжег легкие. Он сел на ступеньку, и кошки тут же устроились рядом, греясь о его бока. Он не думал о коде. Он просто смотрел, как ветер срывает последние листья с яблони и гонит их по пожухлой траве.

Задача подождет. Она никуда не денется. А вот этот момент - хрупкий, тихий, наполненный простым смыслом - он настоящий. И, возможно, именно в такие моменты и рождается сила снова вернуться к монитору и все-таки, через "не хочу", через выгорание, через кошек и отключение света, дописать тот самый последний коммит. Но не сейчас. Сейчас - чай, кошки и осенний ветер. И в этом не было никакой прокрастинации. Была просто жизнь.

— Пап, а завтра на рыбалку пойдём? — Кирилл дёрнул отца за рукав. — В прошлом году в первый же день карася на килограмм поймали!

— Обязательно пойдём, — кивнул Виктор. — Удочки я уже приготовил.

— А мой цветник не засох? — встревоженно спросила Софья, машинально поправляя жёлтую ленту в волосах. — Я в прошлый раз петунии посадила.

— Тётя Наташа обещала присматривать, — успокоила её Алиса. — Она говорила, что регулярно поливает.

Телефонный звонок прервал семейный разговор. Виктор потянулся за мобильником, лежащим на краю стола.

— Алло?

— Добрый вечер, — послышался в трубке незнакомый женский голос. — Я могу поговорить с Алисой или Виктором Ростовыми?

— Да, это я, Виктор.

— Меня зовут Ольга Кравцова. Я звоню по поводу дачного участка в СНТ «Солнечный». Мы с мужем приобрели этот участок у Тамары Сергеевны неделю назад, и хотели бы завтра осмотреть наше новое имущество.

Виктор почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он машинально встал из-за стола, отошёл на несколько шагов, пытаясь осознать услышанное.

— Какой участок? — переспросил он, понизив голос, чтобы дети не услышали. — Вы что-то путаете.

— Дом с участком на Вишнёвой улице, 16, в СНТ «Солнечный», — уверенно ответила женщина. — У меня на руках договор купли-продажи. Тамара Сергеевна сказала, что там могут находиться какие-то ваши вещи, и попросила предупредить вас, чтобы вы их забрали в ближайшее время. Мы планируем начать капитальный ремонт со следующей недели.

Виктор оперся о стену, чувствуя внезапную слабость в коленях.

— Это какая-то ошибка, — произнёс он, стараясь говорить ровно. — Вы точно говорите о нашей... о даче моей мамы?

— Послушайте, — в голосе женщины появились нотки раздражения. — Мы купили этот участок абсолютно законно. Если у вас есть вопросы — обращайтесь к Тамаре Сергеевне. Мы просто хотели по-человечески предупредить, что завтра приедем на наш участок. Если вы не успеете забрать свои вещи — мы сложим их в сарай.

— Я перезвоню вам, — Виктор нажал отбой и застыл с телефоном в руке.

Алиса подошла к нему, взяла за локоть.

— Что случилось?

Он медленно повернулся к жене, не зная, как сказать то, что только что услышал. Двенадцать лет. Двенадцать лет их жизни, вложенных в ремонт и благоустройство. Детство Кирилла и Софьи, которые выросли среди яблонь, посаженных их руками.

— Мама продала дачу, — выдавил он наконец. — Какой-то семье Кравцовых. Неделю назад.

Алиса смотрела на него, не понимая.

— Как «продала»?

— Вот так, — пожал плечами Виктор. — Оказывается, новые владельцы завтра приедут «осматривать имущество». И нам предлагают забрать вещи.

— Но она не могла... — начала Алиса и осеклась. — Хотя формально дача оформлена на неё. Но она же знала, сколько мы вложили...

Она оглянулась на стол, где дети уже разрезали торт, не замечая взрослых разговоров. Кирилл отковыривал крем, а Софья с детской непосредственностью облизывала ложку.

— Надо поговорить с ней, — прошептала Алиса. — Сейчас же. Позвони ей.

Виктор нажал на номер матери. Гудки шли долго, но трубку никто не брал. Он набрал снова — та же история. Отправил сообщение: «Мама, срочно перезвони». Ответа не было.

— Может, она звук на телефоне отключила? — предположила Алиса, нервно теребя край фартука. — Или спит уже?

— В семь вечера? — Виктор покачал головой. — Она никогда раньше одиннадцати не ложится. Просто не хочет говорить.

Он вспомнил их последний разговор три недели назад. Мать снова заговорила о Ларисе, о том, что сестре срочно нужна помощь с первым взносом по ипотеке. «Неужели вам жалко? У вас же есть деньги, вы вон на даче новую беседку поставили», — говорила она тогда. Виктор объяснял, что на беседку они копили два года, а свободных денег нет — половину зарплаты съедает ипотека, остальное уходит на детей и неотложные нужды. «Лариса всегда была к тебе добра, — упрекала мать. — А вы с Алисой только о себе думаете». Разговор закончился напряжённым молчанием, и с тех пор они не созванивались.

Виктор набрал номер сестры. Лариса ответила после второго гудка.

— Вить, привет, — её голос звучал немного напряженно. — Ты что-то хотел?

— Мама продала дачу, — без предисловий сказал он. — Это правда?

Пауза на том конце была красноречивее любого ответа.

— Лариса, ты знала?

— Послушай, — сестра говорила тихо и быстро, — так получилось... У нас появилась возможность взять ипотеку на очень выгодных условиях, но нужен был первый взнос. Крупный. Срочно. Мама сама предложила...

— И ты согласилась, — закончил за неё Виктор. — Ты прекрасно знала, что мы двенадцать лет вкладывали в эту дачу. Что она фактически наш второй дом.

— Витя, но ведь дача всегда была мамина, — возразила Лариса. — Вы там просто... ну, жили. Пользовались. А что касается ремонта — вы же сами решили его делать. Мама не просила.

Виктор закрыл глаза. Он вспомнил, как лет десять назад предлагал матери переоформить дачу на них — раз уж они взяли на себя все расходы по содержанию и ремонту. Тамара Сергеевна тогда возмутилась: «Что значит «переоформить»? Это мой дом, я его ещё с твоим отцом покупала! Поживите пока, а там видно будет».

— Лар, мы же семья, — сказал он, чувствуя, как внутри поднимается волна горечи. — Неужели нельзя было хотя бы предупредить?

— Мама боялась, что вы будете отговаривать, — тихо ответила сестра. — А предложение по ипотеке было ограничено по времени. Витя, я понимаю, что тебе неприятно...

— Неприятно? — он не узнал свой голос. — Ты хоть представляешь, что значила для нас эта дача? Сколько сил, времени, денег мы в неё вложили? Дети выросли там!

— Витя, я...

— Завтра поговорим, — оборвал он. — Приеду к маме утром. Надеюсь, она дома будет.

Виктор нажал отбой и повернулся к Алисе. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, бледная, с потемневшими глазами.

— Лариса знала, — констатировал он. — Им срочно понадобились деньги на ипотеку.

— Вот почему мы ничего не слышали от твоей мамы три недели, — горько усмехнулась Алиса. — Она всё это время готовила документы на продажу.

Виктор вспомнил, как гордо показывал матери новую баню прошлым летом. «Всё своими руками, представляешь? Фундамент, стены, крышу — всё сам». Тамара Сергеевна тогда кивала, говорила, что красиво получилось. А сейчас получается, что это уже не их баня, не их беседка, не их дом.

Из комнаты донёсся звонкий голос Софьи:

— Мама, папа! Идите торт есть! Мы вам самые вкусные кусочки оставили!

Алиса встрепенулась, провела ладонями по лицу, словно стирая потрясение.

— Только не при детях, — шепнула она. — Не будем портить Софье праздник.

Виктор кивнул, но когда они вернулись к столу, Кирилл сразу заметил неладное:

— Пап, что-то случилось?

— Нет, всё нормально, — Виктор постарался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. — Просто... небольшие взрослые проблемы.

— Пап, а мы завтра точно на дачу поедем? — не унимался мальчик. — На рыбалку?

Виктор встретился взглядом с Алисой. В её глазах стояли слёзы.

— Поедем, — ответил он сыну, не зная, как объяснить, что завтра они в последний раз увидят место, которое столько лет называли своим домом. — Обязательно поедем.

Утро выдалось пасмурным. Тучи висели низко, грозя вот-вот пролиться дождём — природа словно отражала настроение Виктора. Он заехал за матерью рано, около восьми, но дверь ему открыла соседка.

— А Тамара Сергеевна к дочери уехала, — сообщила пожилая женщина. — Вчера ещё. Сказала, на несколько дней.

Виктор едва сдержался, чтобы не выругаться. Конечно, мать сбежала к Ларисе — боялась разговора.

— Спасибо, — бросил он и вернулся в машину, где ждала Алиса с детьми.

— Её нет, — коротко сказал он жене. — К Ларисе уехала.

— Значит, едем на дачу, — решительно ответила Алиса. — Поговорим с новыми хозяевами. Может, мы сможем выкупить её обратно.

Виктор не стал говорить вслух, что шансов мало. Их сбережений едва хватило бы на треть стоимости участка. Но спорить не хотелось, и он молча повернул ключ зажигания.

Дорога до СНТ «Солнечный» заняла почти час. Дети на заднем сиденье болтали о своих планах: Кирилл рассуждал о новой удочке, а Софья мечтала, что этим летом разведёт возле беседки целую клумбу с флоксами.

«Как им сказать, что больше не будет ни рыбалки, ни клумбы?» — с горечью подумал Виктор, поворачивая на знакомую грунтовую дорогу.

У калитки их участка стоял чёрный внедорожник. Виктор припарковался рядом, и они с Алисой вышли из машины. Дети выскочили следом, но Алиса остановила их:

— Подождите в машине, нам нужно поговорить с людьми.

— Какими людьми? — недоумённо спросил Кирилл. — Это же наша дача.

— Просто подожди немного, — мягко, но настойчиво сказала Алиса.

Из дома вышел высокий мужчина в светлой рубашке и брюках. Следом за ним — женщина с короткой стрижкой, в которой Виктор узнал по голосу вчерашнюю собеседницу.

— Доброе утро, — сдержанно произнесла она. — Мы не ожидали, что вы так рано приедете.

— Это наша дача, — резко ответил Виктор. — Мы здесь двенадцать лет живём.

Мужчина выступил вперёд:

— Позвольте представиться, Дмитрий Кравцов. Мы с женой Ольгой купили этот участок у Тамары Сергеевны. Полностью оплатили, документы оформлены. Понимаю ваши чувства, но юридически всё в порядке.

— Юридически? — Алиса шагнула вперёд. — Мы двенадцать лет вкладывали в эту дачу все деньги, что у нас были. Дом перестроили, баню возвели, беседку соорудили, яблони посадили! Всё своими руками! Дети здесь выросли!

Ольга поджала губы.

— Мы покупали участок с домом и постройками. Всё включено в договор купли-продажи.

— Мы можем войти? — спросил Виктор, чувствуя, что ещё немного — и он не сдержится. — Это всё ещё наши вещи внутри. Мы хотим их забрать.

Дмитрий кивнул и отступил в сторону.

Когда они вошли в дом, Виктор почувствовал, как у него перехватывает дыхание. Всё выглядело таким родным и знакомым: потёртый ковёр в прихожей, деревянные ступеньки на второй этаж, которые он сам строгал, занавески на окнах, которые Алиса сшила прошлым летом. И в то же время дом уже казался чужим — здесь распоряжались другие люди, внимательно наблюдающие за каждым их движением.

— У нас не так много времени, — заметила Ольга. — Нам нужно осмотреть участок и решить, что оставить, а что снести.

— Снести? — переспросил Виктор, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева.

— Конечно, — пожал плечами Дмитрий. — Мы планируем полностью перестраивать. Дом маленький, баня не в том месте, да и беседка нам не нравится.

— Вы хотите снести то, что я своими руками строил? — глухо произнёс Виктор. — Годами? Каждое лето?

— Послушайте, — Дмитрий развёл руками, — мы купили участок и имеем право делать с ним что хотим. Мы вас понимаем, но...

— Ничего вы не понимаете! — не выдержала Алиса. — Здесь каждый сантиметр пропитан нашим трудом, нашей жизнью!

— Мы заплатили за всё это деньги, — твёрдо ответила Ольга. — Честно заплатили. Претензии предъявляйте к Тамаре Сергеевне. А сейчас, если можно, забирайте свои вещи и...

Она не договорила. С улицы раздались детские голоса — Кирилл и Софья не выдержали ожидания и выбрались из машины. Через мгновение они уже вбежали в дом.

— Папа, там наши грядки кто-то перекопал! — воскликнул Кирилл, останавливаясь у порога. Он перевёл недоумевающий взгляд с отца на незнакомых людей.

— А вы кто? — прямо спросила Софья, глядя на Ольгу.

— Кирилл, Софья, идите в свою комнату, соберите игрушки, — быстро сказала Алиса, стараясь говорить спокойно. — Нам нужно будет их забрать.

— Забрать? Почему? — Софья хмурилась, переводя взгляд с родителей на незнакомцев. — Мы что, уезжаем?

— Просто сделайте, что мама говорит, — Виктор положил руку на плечо сына. — Мы потом всё объясним.

Когда дети поднялись наверх, Дмитрий кашлянул.

— Может, нам лучше выйти, пока вы собираете вещи? Мы в беседке подождём.

Они с женой вышли, оставив Виктора и Алису одних в гостиной.

— Что будем делать? — прошептала Алиса. — Виктор, это же кошмар какой-то!

— Надо к маме ехать. Прямо сейчас. Ты собирай вещи с детьми, а я поеду к Ларисе. Уверен, мама там.

Алиса кивнула и поднялась наверх, к детям. Виктор вышел во двор, где Дмитрий что-то втолковывал Ольге, показывая на старую яблоню у забора.

— Я уезжаю, — сообщил им Виктор. — Жена и дети соберут вещи. Вы им не мешайте.

— Конечно, — кивнул Дмитрий. — Мы всё понимаем.

«Ничего вы не понимаете», — подумал Виктор, садясь в машину.

Квартира Ларисы находилась в новом жилом комплексе на окраине города. Виктор знал, что сестра уже второй год снимала там жильё и, видимо, решила оформить ипотеку на эту же квартиру — из окна открывался красивый вид на парк, да и планировка была удобная. Он бывал здесь всего несколько раз — общение с сестрой в последние годы ограничивалось редкими звонками и встречами на семейных праздниках. Он нажал кнопку домофона, и дверь почти сразу открылась — значит, ждали.

Лариса встретила его в прихожей, растерянная и немного испуганная.

— Витя, проходи...

Из кухни вышла Тамара Сергеевна — прямая, с поджатыми губами, в тёмно-синем платье.

Знала, что приедешь, — сказала она вместо приветствия. — Только скандалить не надо. У меня давление.

— Мама, как ты могла? — Виктор остановился посреди комнаты, не зная, куда деть руки. — Двенадцать лет! Мы столько в неё вложили!

— И пользовались столько же, — спокойно ответила мать, проходя на кухню. — Присаживайся. Поговорим как взрослые люди.

Они сели за стол. Лариса сделала попытку выйти, но Виктор остановил её:

— Нет уж, останься. Это и тебя касается.

— Витя, ты должен понять, — начала Тамара Сергеевна, разливая чай, будто ничего не происходило. — Ларисе нужна была помощь. Срочно. А у меня только дача и есть. Ты же знаешь, пенсия маленькая.

— А мы? — тихо спросил Виктор. — Мы с Алисой, твои внуки — мы для тебя ничего не значим?

— Не передёргивай, — поморщилась Тамара Сергеевна. — Вы у меня на даче двенадцать лет бесплатно жили. А Ларисе сейчас деньги нужны. Ей квартиру покупать.

— Мама, мы не бесплатно жили! Мы вложили в этот дом сотни тысяч! А сколько труда — ты представляешь?

— Вот именно — вложили в мой дом, — Тамара Сергеевна отпила чай. — Я вас об этом не просила. Это было ваше решение.

Виктор почувствовал, что задыхается от обиды и гнева.

— Ты хоть понимаешь, что для нас эта дача? Это наш второй дом! Дети там выросли! Кирилл каждое лето на рыбалку ходил, у него там любимое место, где карась клюёт! Софья цветы выращивала!

— Другую найдёте, — пожала плечами мать. — Не маленькие уже.

В этот момент хлопнула входная дверь, и в квартиру вошла Алиса. Виктор вздрогнул — он не ожидал её здесь увидеть.

— Тамара Сергеевна, — голос Алисы звенел от сдерживаемых эмоций. — Вы хоть понимаете, что натворили?

— Алиса, не начинай, — устало махнула рукой свекровь. — Я уже Виктору объяснила...

— Что вы ему объяснили? — перебила её Алиса, подходя ближе. — Что вы продали дом, в который мы вложили все наши деньги? В котором провели двенадцать лет? А дети? Вы о них подумали?

— А вы когда о Ларисе думали? — парировала Тамара Сергеевна. — Когда ей нужны были деньги на первый взнос? Отказали! У самих, видите ли, каждая копейка на счету! А на дачу деньги находились!

— Потому что мы там жили! Мы с Виктором выплачиваем ипотеку за квартиру, у нас двое детей, которых надо кормить и одевать!

— Вот и живите там! — отрезала свекровь. — А дача была моя. И я решила помочь дочери, а не...

Она не договорила, но все поняли, что имелось в виду: «не вам».

— Я не понимаю, — Алиса опустилась на стул, словно силы внезапно оставили её. — Как можно так поступить с родными людьми? Не предупредить даже?

— Потому что знала, что вы поднимите шум, — вздохнула Тамара Сергеевна. — Как сейчас. Начнёте давить, убеждать. А Ларисе деньги срочно были нужны.

— А мы? Мы теперь без дачи. Дети всё лето будут сидеть в городе, в бетонной коробке!

— Алиса! — Тамара Сергеевна повысила голос. — Вот когда у тебя будет своё — тогда и распоряжайся, как знаешь! А это моя дача, и я решаю, что с ней делать!

В комнате повисла тяжёлая тишина. Лариса сидела, опустив глаза. Виктор смотрел на мать, не узнавая человека, которого любил всю жизнь.

— Твоя, — наконец сказал он. — Действительно, твоя. А я-то, дурак, думал — наша. Семейная. Поэтому и вкладывал в неё все силы. Думал, детям останется.

— Им и так есть что от вас получить, — отмахнулась мать. — Квартира у вас есть.

— Дома дети? — спросил Виктор жену, игнорируя последние слова матери.

— У соседки оставила, — ответила Алиса. — Кирилл плачет. Не понимает, почему нам нельзя остаться на даче. Почему чужие люди теперь там хозяйничают.

Тамара Сергеевна поморщилась, но промолчала.

— Сколько ты за неё получила? — спросил Виктор.

— Это не твоё дело, — отрезала мать.

— Два миллиона, — тихо сказала Лариса, не поднимая глаз. — Ниже рыночной цены, но нам нужны были деньги быстро.

— Два миллиона? — Алиса рассмеялась горьким, лающим смехом. — Да мы только на ремонт и пристройки потратили больше миллиона за эти годы! А сколько труда вложили!

— Никто вас не просил, — повторила Тамара Сергеевна, поднимаясь из-за стола. — Хватит устраивать сцены. Дача была моя, и я имела полное право её продать.

Виктор встал.

— Поехали, Алиса. Здесь нам делать нечего.

Они вышли из подъезда, не оборачиваясь. Виктор чувствовал пустоту внутри — словно выгорело что-то важное, оставив после себя лишь золу. Он смотрел на парковку перед домом, на детскую площадку с новыми качелями, на аккуратные клумбы у входа, и всё это казалось нереальным, как в кино. Будто не с ним происходило.

— Витя, подожди, — Лариса догнала их у машины, запыхавшаяся, с растрёпанными волосами. В руках она держала конверт. — Вот, возьми. Это... компенсация. Мама решила.

— Компенсация? — Виктор усмехнулся. — За наш дом?

— Это триста тысяч, — Лариса протянула конверт Алисе. — Мама сказала, что вы потратились на ремонт, и это... ну, справедливо.

— Триста тысяч? — Алиса не взяла конверт. — За двенадцать лет нашей жизни? За дом, в который мы вложили больше миллиона?

Лариса опустила глаза.

— Больше она не может. Остальное уже пошло на первый взнос.

Виктор смотрел на сестру, и вся злость, вся обида почему-то испарились. Осталась только горечь.

— Ты понимаешь, что вы сделали? — тихо спросил он. — Вы не просто дачу продали. Вы семью разрушили. Мама для меня теперь... чужой человек.

— Витя, не говори так, — Лариса почти плакала. — Мама тебя любит. Просто она считает, что поступила правильно. У меня же никогда ничего не было! Ты с Алисой давно квартиру купил, дачей пользовался. А у меня что?

— У тебя была мамина любовь, — глухо ответил Виктор. — Она всегда тебя ставила на первое место. А теперь ещё и деньги от продажи нашего дома. Поздравляю.

Он сел в машину и хлопнул дверью. Алиса, помедлив, взяла конверт из рук Ларисы и села рядом с мужем. Лариса осталась стоять у подъезда, маленькая и потерянная.

— Зачем ты взяла? — спросил Виктор, заводя двигатель.

— Это наши деньги, — твёрдо ответила Алиса. — Жалкие крохи от того, что мы потратили, но всё равно наши. Не оставлять же их им.

Они молчали всю дорогу до дома. Виктор смотрел на дорогу, Алиса теребила уголок конверта. Во дворе их дома гуляла соседка Наталья Андреевна с их детьми.

— Папа! — Кирилл бросился к отцу, как только они вышли из машины. — Что случилось? Почему мы уехали с дачи? Тётя Наташа говорит, теперь там другие люди будут жить?

Виктор присел на корточки, обнял сына. Не было слов, чтобы объяснить мальчику предательство близких людей. Как рассказать ребёнку, что бабушка без предупреждения продала дом, в котором он вырос?

— Да, сынок, — наконец сказал он. — Теперь там будут другие люди.

— Но почему? — недоумевал Кирилл. — Это же наша дача! Мы там каждое лето живём! У меня там удочки, и место для рыбалки, и...

— Папа, а мои цветы? — дрожащим голосом спросила Софья, теребя жёлтую ленту. — Как же мой цветник? Я столько сажала...

Алиса опустилась рядом с детьми, обняла обоих.

— Мы найдём другое место, — сказала она с твёрдостью, которой Виктор от неё не ожидал. — Своё. Которое никто у нас не отберёт.

— Но я не хочу другое! — упрямо мотнул головой Кирилл. — Я хочу на нашу дачу! Там озеро рядом, и мы с папой каждое утро ходили рыбачить!

— И яблони, — всхлипнула Софья. — Большие-большие. Мы с тобой, мама, варенье варили...

Виктор смотрел на жену и детей, и сердце сжималось от бессилия. Двенадцатилетний труд, тысячи часов, потраченных на обустройство дома, сотни вечеров, проведённых на веранде за чаем, первые шаги Софьи по дощатому полу веранды, первая пойманная Кириллом рыба — всё это больше им не принадлежало. Потому что мать решила, что это её собственность, а значит, она вправе ею распоряжаться, не считаясь с их чувствами и вложенными усилиями.

Вечером, когда дети наконец уснули, Виктор сидел на кухне, глядя в одну точку. Алиса тихо опустилась на стул рядом.

— Я разговаривала сегодня с Мариной из нашей больницы, — сказала она. — Ее родители продают участок. Помнишь, я тебе говорила про медсестру, которая недавно пришла в детское отделение? Так вот, её отец получил работу в другом регионе, и они срочно распродают имущество. Есть небольшой участок в двадцати километрах отсюда. Без дома, просто земля. Но там замечательное место — лес сразу за забором, и небольшая речка в пятистах метрах. Марина говорит, там тихо и красиво.

— Сколько? — спросил Виктор, не поднимая глаз.

— Четыреста пятьдесят тысяч. Недорого, потому что инфраструктуры почти нет. Электричество подведено, а с водой проблемы.

— У нас только триста от матери.

— Ещё сто восемьдесят на счету, — напомнила Алиса. — Хватит с запасом. А потом... потом потихоньку будем строить. Сначала времянку, потом...

— Зачем? — перебил её Виктор. — Зачем начинать всё сначала? Чтобы через десять лет кто-то пришёл и сказал: «Извините, это моё»?

Алиса протянула руку, коснулась его ладони.

— Потому что это будет наше, Вить. По-настоящему наше. Оформленное на нас двоих. Никто не сможет отнять.

Они молчали, держась за руки.

— Нам нужно подумать о детях, — наконец сказала Алиса. — Они расстроены. Особенно Кирилл. Мальчик так любил свою рыбалку...

— Я отвезу его в субботу на озеро, — кивнул Виктор. — Не на нашу... не на мамину дачу, а на другой берег. Там тоже неплохое место.

— А я посмотрю с Софьей семена цветов, — улыбнулась Алиса. — Купим, посадим в горшки пока. Потом, если участок возьмём, высадим там.

В эту ночь Виктор почти не спал. Вся его жизнь с Алисой пронеслась перед глазами — от первой встречи до сегодняшнего дня. Он вспоминал, как привёз её на полуразрушенную дачу, как она не испугалась, а засучила рукава и принялась отмывать окна. Как они вдвоём латали крышу, менявли полы, красили стены. Как родился Кирилл, и они впервые привезли его на дачу совсем крошечным. Как через четыре года появилась Софья, и для неё уже была готова детская комната на втором этаже. Они с Алисой потратили столько сил, столько любви вложили в этот дом...

И всё это перечеркнуло одно решение матери. Одна подпись в договоре купли-продажи.

Через неделю они поехали смотреть участок. Небольшой, всего четыре сотки, на окраине садового товарищества. Ни забора, ни построек — только земля, поросшая высокой травой. Но сразу за участком начинался лес, а в пятистах метрах текла небольшая речушка.

— Как тебе? — спросила Алиса, когда они обошли границы участка.

Виктор пожал плечами.

— Неплохо. Земля хорошая, не заболоченная. Строить можно.

— Папа, а здесь рыба есть? — Кирилл уже бежал к речке, полный энтузиазма.

— Должна быть, — улыбнулся Виктор. — Проверим обязательно.

— А я тут цветы посажу, — Софья кружилась по участку, раскинув руки. — Много-много! И малину, да, мама?

— И малину, и смородину, и яблони, — кивнула Алиса. — Всё, что захочешь.

Они купили участок на следующий день. Процесс оформления всех документов занял почти месяц — приходилось бегать по инстанциям, собирать справки, ждать регистрации в Росреестре. Но в итоге все бумаги были оформлены на двоих — Виктора и Алису. Когда они получили выписку из Единого государственного реестра недвижимости, Виктор почувствовал странную смесь гордости и горечи. Это была их первая совместная собственность, которую не нужно делить ни с кем. Не подарок, не одолжение — честно купленная на собственные деньги земля.

А через месяц позвонила мать. Виктор увидел её номер на экране телефона и долго не решался ответить.

— Это она? — спросила Алиса, глядя на мужа.

Он кивнул.

— Ответь, — сказала она. — Всё равно придётся поговорить рано или поздно.

Виктор нажал на кнопку приёма вызова.

— Слушаю.

— Витя, — голос матери звучал необычно мягко. — Как вы там? Как дети?

— Нормально, — сухо ответил он. — Что-то случилось?

— Ничего... Просто звоню узнать, как вы. Я по внукам соскучилась. Может, привезёшь их на выходные?

Виктор молчал, не зная, что ответить. После всего, что произошло, после предательства, после разрушенных надежд — она просто звонит, словно ничего не случилось?

— Витя? Ты здесь? — переспросила Тамара Сергеевна.

— Да, здесь.

— Так что насчёт выходных? Привезёшь детей? Я пирогов напеку.

— Мам, не думаю, что это хорошая идея, — наконец сказал он. — После того, что произошло...

— Ой, ну что ты всё о старом, — в голосе матери промелькнуло раздражение. — Ну продала я дачу, делов-то! Зачем обиды копить?

— Ты не просто дачу продала, — тихо ответил Виктор. — Ты продала наш дом.

— Какой же он ваш, если оформлен на меня был? — возразила мать. — Я, между прочим, вам компенсацию дала. Триста тысяч! Не так уж и мало.

— Мама, давай не будем сейчас это обсуждать, — Виктор старался говорить спокойно. — Детей я привезти не смогу. У нас свои планы на выходные.

— Какие ещё планы? — недовольно спросила Тамара Сергеевна.

Алиса, стоявшая рядом, взяла телефон из рук мужа:

— Здравствуйте, Тамара Сергеевна. Это Алиса. Мы едем на нашу дачу.

— На какую ещё дачу?

— На нашу собственную, — в голосе Алисы прозвучала уверенность, которой раньше не было. — Мы купили участок. И теперь строим там дом. Своими руками, как и раньше. Только теперь он точно останется нашим и перейдёт нашим детям.

— Купили участок? — в голосе свекрови слышалось удивление. — Но откуда у вас деньги? Вы же вечно жаловались, что...

— Мы купили на ваши триста тысяч и наши сбережения, — спокойно пояснила Алиса. — Всё оформлено официально, на нас с Виктором.

Повисла пауза.

— Я хочу увидеть внуков, — наконец сказала Тамара Сергеевна.

— Они заняты строительством, — ответила Алиса. — Кирилл помогает папе заливать фундамент, а Софья разбивает цветник. Дети очень увлечены, знаете ли. У них теперь свой дом. Настоящий, без обмана.

Виктор слышал, как на том конце трубки мать втянула воздух, словно собираясь что-то сказать, но промолчала.

— Передавайте привет Ларисе, — добавила Алиса. — Поздравьте её с новой квартирой.

Она нажала отбой и положила телефон на стол. В кухне повисла тишина.

— Ты была слишком резка, — заметил Виктор после паузы.

— А она была слишком жестока, — парировала Алиса. — Или ты хочешь всё забыть и простить?

Виктор покачал головой.

— Не хочу. Но мне её... жаль почему-то.

— Мне тоже, — неожиданно призналась Алиса. — Но то, что она сделала — это предательство, Вить. Она за нашей спиной продала дом, в который мы вложили столько сил и любви. Простить такое... это нелегко.

Он кивнул. Обида ещё жила в нём, но уже не обжигала, как раньше. Теперь в сердце росло новое чувство — гордость за собственные силы, за то, что они сами, без чьей-либо помощи, начали строить новую жизнь.

В пятницу они снова поехали на участок. За прошедшие выходные они успели расчистить территорию от мусора и скосить высокую траву — теперь участок выглядел ухоженным и готовым к началу строительства. Виктор выгружал из машины инструменты и разметочные колышки для будущего фундамента, Алиса расстилала скатерть на раскладном столе. Дети носились по участку, придумывая, где что будет расположено.

— Пап, а мы баню построим? — спросил Кирилл, подбегая к отцу.

— Обязательно, — кивнул Виктор. — Но сначала дом, крышу над головой.

— А я уже землю вскопала для цветов! — сообщила Софья. — Мы с мамой бархатцы посадим!

Виктор смотрел на жену и детей, суетящихся по участку, и впервые за долгое время чувствовал покой. Да, им пришлось пережить предательство. Да, они потеряли дом, который считали своим. Но они обрели нечто большее — уверенность в собственных силах и знание, что только то по-настоящему твоё, за что ты заплатил сам — не только деньгами, но и трудом, временем, любовью.

Вечером, когда дети уснули в палатке, Виктор и Алиса сидели у костра. Пламя освещало их лица, отбрасывая тени на высокую траву.

— Знаешь, — сказал Виктор, глядя на огонь, — я не жалею, что всё так вышло.

Алиса подняла брови.

— Правда?

— Да, — кивнул он. — Мы слишком долго жили на чужой территории. Пусть даже это была территория моей матери. Всё равно — мы всё время помнили, что это не наше, боялись что-то не так сделать, спрашивали разрешения на каждую перестройку. А сейчас... — Он обвёл рукой поляну. — Это наше. Действительно наше. И мы вправе делать здесь всё, что захотим.

Алиса прижалась к его плечу.

— И никто не придёт и не скажет: «Вот когда у тебя будет своё, тогда и распоряжайся».

Виктор обнял её, глядя на огонь. Впереди было много работы: постройка дома, организация водоснабжения, обустройство участка. Но теперь они точно знали, что делают это для себя и своих детей, а не для чужой прихоти.

Из палатки донеслось сонное бормотание Софьи. Алиса прислушалась и улыбнулась:

— Опять сквозь сон о цветах говорит. Мечтает, как её клумбы зацветут.

— Зацветут, — уверенно сказал Виктор. — На нашей земле.

Они сидели у костра до поздней ночи, строя планы на будущее — теперь уже действительно своё.