— Не смотри туда, — буркнула мать, заметив её взгляд. — Лес — он чужой. Не зови беды.

Лада промолчала, но слова матери только разожгли её любопытство. Она слышала от деда Вещего, старика с их общины, что в таких местах живут духи. "Лешие, водяные, русалки, — шептал он, когда дети собирались у его костра. — Они старше нас, старше богов наших. Не трогай их — и они тебя не тронут". Дед Вещий сидел теперь у огня, грея скрюченные пальцы, и бормотал что-то себе под нос. Его никто не слушал — старик давно слыл выдумщиком.

К ночи первый сруб уже обрёл очертания. Мужчины вбивали колья в землю, сооружая частокол, а Велеслав, лучший охотник среди них, точил стрелы, сидя у костра. Его лицо, покрытое шрамами от былых схваток, кривилось в усмешке, когда он поглядывал на лес.

— Завтра добуду оленя, — бросил он, ни к кому не обращаясь. — Или медведя, коли повезёт. Шкуры нам пригодятся.

— Не торопись, — отозвался Ратибор, подбрасывая ветку в огонь. — Сначала дом поставим, а там видно будет.

Велеслав хмыкнул, но спорить не стал. Он был молод, горяч и не любил ждать. Лес для него был просто добычей — мясом, деревом, шкурами. О духах он не думал.

Ночь опустилась быстро, как всегда в этих краях осенью. Звёзды едва пробивались сквозь тучи, а луна висела бледным пятном над верхушками сосен. Люди улеглись спать, завернувшись в шерсть и шкуры, под треск костров и далёкий вой волков. Лада лежала с открытыми глазами, прислушиваясь. Ей слышалось не только волки — где-то в чаще хрустнула ветка, зашуршала листва, будто кто-то ходил кругами. Она приподнялась, вглядываясь в темноту за частоколом, но ничего не увидела. Только ветер качал ветви, да тени плясали в отблесках огня.

Утром всё изменилось. Когда люди проснулись, у входа в недостроенный сруб лежала аккуратная связка хвороста — сухого, готового к огню. Ратибор нахмурился, обошёл лагерь, спрашивая, кто это сделал. Никто не признался. Мужчины пожали плечами, женщины зашептались, а Велеслав лишь сплюнул в сторону.

— Ветром надуло, — бросил он, хотя сам не верил в свои слова. Ветер не складывает ветки так ровно.

Дед Вещий, шаркая, подошёл к хворосту и долго смотрел на него, щуря мутные глаза. Потом пробормотал:

— Лесной хозяин пожаловал. Благодарить надо.

— Хватит бредить, старик, — оборвал его Ратибор. — Нам работать пора.

Но Лада заметила, как вождь всё же бросил тревожный взгляд на чащу. Она сама не могла отвести глаз от деревьев. Ей казалось, что лес смотрит в ответ.

День прошёл в трудах. Мужчины рубили деревья, женщины таскали воду от реки, дети собирали грибы на опушке. К вечеру второй сруб был почти готов, а частокол вырос выше человеческого роста. Усталые, но довольные, люди собрались у костра, деля лепёшки и сушёное мясо. Велеслав ушёл на разведку с луком и вернулся с зайцем, которого тут же зажарили. Еда пахла сытно, и впервые за долгие дни пути переселенцы смеялись, рассказывая друг другу байки.

А лес молчал. Ни звука, ни шороха — только тишина, густая, как смола. Лада сидела ближе к огню, грея руки, и вдруг заметила: тень от сосны у частокола шевельнулась. Не так, как от ветра, а словно кто-то шагнул в сторону. Она моргнула — тень исчезла. Сердце заколотилось, но она промолчала. "Показалось", — решила она, хотя знала, что нет.

Наутро их ждал новый сюрприз. Тропа к реке, вчера заваленная буреломом, оказалась расчищена. Толстые ветви, что вчера ломали телеги, лежали в стороне, будто кто-то убрал их за ночь. Ратибор долго стоял над тропой, сжимая топор, но ничего не сказал. Люди зашептались — кто про удачу, кто про духов. Дед Вещий только ухмыльнулся, бормоча: "Хозяин леса добрый, пока его не злишь".

Лада смотрела на деревья, и ей чудилось, что в глубине чащи мелькнула фигура — высокая, сутулая, с ветками вместо волос. Она отвернулась, боясь верить глазам. Но с того дня она знала: они здесь не одни.

Прошла неделя с тех пор, как переселенцы обосновались на опушке. Лес, сначала казавшийся угрюмым и чужим, начал открывать свои дары. Рыба в реке ловилась легко, словно сама плыла в сети, грибы росли густо вдоль троп, а деревья, что рубили для срубов, падали ровно, будто кто-то заранее надрезал их у корня. Люди шептались об удаче, но никто не смел говорить громко. Даже Ратибор, суровый и недоверчивый, стал мягче. Он ходил по лагерю, проверяя частокол и крыши, и впервые за долгое время улыбался, глядя, как дети играют меж недостроенных домов.

Лада замечала больше других. Каждое утро она находила что-то странное: то у костра лежала горсть ягод, которых никто не собирал, то вёдра с водой оказывались полными, хотя ночью никто к реке не ходил. Однажды она вышла за хворостом и наткнулась на мёртвого волка — его шея была свёрнута, как от сильного удара, а рядом не было ни следа крови, ни следов борьбы. Она рассказала об этом матери, но та лишь отмахнулась: "Зверь сам подох, не выдумывай". Лада не спорила, но в душе знала — здесь что-то большее.

Дед Вещий, напротив, не молчал. Каждый вечер у костра он заводил свои рассказы, пока люди ели похлёбку или чинили сети. "Лесной хозяин тут, — говорил он, тыкая кривым пальцем в темноту. — Добрый он, коли не трогаешь его. Оставьте ему лепёшку или молока крынку — и будет вам ладно". Мужчины посмеивались, женщины качали головами, но Лада видела, как некоторые украдкой бросали корки хлеба за частокол. Она сама однажды оставила у старой сосны кусок лепёшки — наутро его не было.

Велеслав, охотник, не верил в байки старика. Он возвращался с добычей каждый день — то с зайцем, то с куропаткой, а однажды притащил целого кабана. Его стрелы били без промаха, и он хвалился этим, сидя у огня. "Лес — мой, — говорил он, жуя мясо. — Бери, сколько хочешь, он не обеднеет". Ратибор хмурился, но не возражал — шкуры и мясо шли на пользу общине. Поселение росло: три сруба уже стояли под крышами, четвёртый строился, а вдоль частокола появились ямы для запасов.

Но чем больше люди брали, тем меньше они замечали дары леса. Ягоды, что раньше лежали у порога, исчезли. Тропы, что вели к реке, начали зарастать колючим кустарником. Однажды утром сети, оставленные на ночь, оказались пустыми — рыба словно ушла. Ратибор списал это на холод: осень переходила в зиму, и река покрывалась тонким льдом. Но Лада чувствовала — лес меняется. Ветер стал резче, деревья скрипели громче, а тени в чаще казались гуще, чем прежде.

Первый знак пришёл через Велеслава. Он ушёл на охоту утром, пообещав принести оленя. Вернулся к полудню, злой и пустой. "Следы пропали, — бросил он, швыряя лук на землю. — Шёл за зверем, а тропа в никуда привела. Часа два плутал, пока дом увидел". Мужчины посмеялись над ним, но Лада заметила, как он потирал шею, словно кто-то сдавил её в темноте. На следующий день он снова пошёл в лес — и снова вернулся ни с чем. Его лицо было бледным, глаза бегали, но он молчал, лишь точил стрелы с остервенением.

Тогда же начали пропадать вещи. У одного мужчины исчез топор — нашли его в трёх шагах от частокола, вбитым в пень так глубоко, что пришлось вырубать вместе с деревом. У женщины пропала крынка с молоком — к вечеру она стояла у реки, пустая, с трещиной по боку. Люди винили друг друга, ссоры вспыхивали чаще. Ратибор кричал, требуя порядка, но даже он не мог объяснить, почему дрова, сложенные у костра, к утру оказывались разбросаны по лагерю.

Дед Вещий твердил своё: "Хозяин гневается. Берите меньше, благодарите больше". Ратибор наконец не выдержал. "Старик, хватит пугать людей! — рявкнул он. — Лес — это лес, а не твой леший". Но той же ночью случилось то, что заставило его задуматься. Ветер сорвал крышу с одного из срубов, хотя буря не бушевала. Брёвна разлетелись, как от удара, а внутри дома нашли следы когтей — длинные, глубокие, словно медведь прошёлся по стенам. Только медведи не ломают крыши.

Лада решилась. На закате она взяла лепёшку, немного мёда в плошке и пошла к старой сосне, что росла у кромки леса. Она положила подношение у корней и шепнула: "Прости нас, хозяин. Мы не хотели зла". Ночь прошла тихо, а утром у сосны ничего не осталось. Люди заметили, что день выдался удачным — рыба вернулась в сети, а дрова горели жарче. Ратибор промолчал, но Лада видела, как он бросил в лес горсть сушёных грибов, будто невзначай.

Неделя прошла спокойно. Поселение обросло новыми домами, запасов хватало, и люди снова начали смеяться у костров. Но Велеслав не унимался. Ему мало было зайцев и птиц — он хотел добычу побольше, чтобы все видели его силу. Однажды утром он ушёл в лес с копьём и вернулся к вечеру, таща за собой медвежонка. Зверёк был ещё жив, когда Велеслав добил его у частокола, хохоча и показывая окровавленные руки. "Вот вам шкура на зиму!" — крикнул он. Женщины отвернулись, дети заплакали, а Ратибор покачал головой.

— Зачем убил малого? — спросил он. — Мать его придёт.

— Пусть приходит, — ухмыльнулся Велеслав. — Я и её уложу.

Той ночью лес завыл. Ветер гнул деревья, срывая ветки, а где-то в чаще раздался рёв — низкий, гулкий, от которого кровь стыла в жилах. Люди сбились в кучу у костра, держа топоры и копья. Лада смотрела на тушу медвежонка, брошенную у входа, и шептала: "Мы пропали". Утром мать медведица не пришла, но лес стал другим. Тропы путались, грибы исчезли, а вода в реке пахла гнилью. Велеслав только смеялся: "Пугливы вы все, как бабы".

Но через день пропал первый человек. Молодой парень, ходивший за дровами, не вернулся к ночи. Его нашли утром — живого, но трясущегося, с пустыми глазами. Он бормотал про "тень с рогами", что гнала его через чащу, пока он не упал без сил. Ратибор велел ему молчать, но страх уже поселился в людях. Они стали реже выходить за частокол, а дети плакали по ночам, говоря, что слышат шаги в лесу.

Лада снова пошла к сосне. Она оставила мёд и лепёшку, но на этот раз добавила нитку бус — красных, что носила с детства. "Прости нас, — шепнула она. — Скажи, чего ты хочешь". Утром подношение исчезло, а рядом лежала ветка — сухая, с шишкой на конце. Лада спрятала её, не зная, что это значит.

Велеслав же не унимался. Он собрал мужчин и объявил: "Пойдём за оленем. Хватит бояться теней". Они ушли в лес вчетвером, с луками и копьями. Вернулись трое — без добычи и без четвёртого. "Упал в яму, — сказал Велеслав, но голос его дрожал. — Ногу сломал, мы не смогли вытащить". Ратибор молчал, но Лада видела, как он сжал кулаки.

Лес больше не помогал. Дрова гнили, рыба не ловилась, а ночью за частоколом кто-то ходил — тяжёлые шаги хрустели в траве, но следов утром не находили. Дед Вещий смотрел на людей и качал головой: "Сами беду накликали". А Лада знала — это только начало.

Лес перестал быть просто лесом. Он стал врагом — молчаливым, но зорким, следящим за каждым шагом переселенцев. После пропажи четвёртого охотника люди боялись выходить за частокол даже днём. Тропы, что раньше вели к реке, теперь исчезали в колючей чаще, а вода в реке стала мутной, с привкусом железа. Рыба сгинула, словно кто-то выгнал её прочь. Дрова, что приносили в лагерь, тлели плохо, чадили чёрным дымом, и ночи становились холоднее, чем могли бы в эту пору.

Ратибор держал людей в кулаке, но даже его голос начал дрожать. Он собрал мужчин у костра, когда солнце ещё не село, и сказал: "Нельзя сидеть сложа руки. Завтра идём за дровами и мясом. Кто боится — пусть молится Перуну". Люди кивнули, но в глазах читался страх. Лада смотрела на вождя и видела, как он постарел за эти дни — морщины на лбу стали глубже, а руки сжимали топор так, будто ждали удара.

Велеслав, как всегда, был громче всех. "Это зверь, не дух! — кричал он, размахивая копьём. — Я найду его и притащу сюда шкуру!" Его слова подбодрили некоторых, но Лада заметила, как он косится на лес, словно сам не верит в свою браваду. Она хотела сказать про ветку с шишкой, что нашла у сосны, но промолчала — её бы не послушали.

Ночь перед походом выдалась тяжёлой. Ветер выл, как раненый зверь, и гнул сосны так, что те трещали, грозя упасть на срубы. Дети жались к матерям, а мужчины спали с оружием в руках. Лада лежала у стены, прислушиваясь. Шаги за частоколом стали громче — медленные, тяжёлые, будто кто-то ходил кругами, не решаясь подойти ближе. Она закрыла глаза, шепча: "Прости нас, хозяин", но сон не шёл.

Утром пятеро мужчин во главе с Велеславом ушли в лес. Ратибор остался в лагере, следя за работой — женщины чинили крыши, старики вялили остатки мяса. Лада помогала матери, но то и дело оглядывалась на чащу. Дед Вещий сидел у входа, бормоча что-то про "старые законы". Она подошла к нему, сжимая ветку с шишкой.

— Что это значит? — тихо спросила она, показав находку.

Старик прищурился, потрогал шишку пальцами. "Предупреждение, — сказал он. — Хозяин велит остановиться. Не послушаете — уведёт вас в топь". Лада хотела спросить ещё, но тут раздался крик с опушки.

Мужчины вернулись раньше, чем ждали. Их было четверо — Велеслав шёл впереди, весь в грязи, с порванной рубахой. За ним тащились трое, бледные, с пустыми руками. Дрова и добычу они не принесли. "Где пятый?" — рявкнул Ратибор, шагнув к ним. Велеслав сплюнул в траву.

— Пропал, — буркнул он. — Шёл сзади, а потом — нет его. Звали, искали — ни следа.

Люди зашептались, кто-то заплакал. Ратибор схватил Велеслава за грудки: "Что ты натворил?" Охотник вырвался, зло оскалившись. "Ничего! Шли тихо, рубили сосну, а потом он крикнул — и тишина. Лес его забрал".

Лада посмотрела на сосну у кромки — ту самую, где оставляла подношения. Теперь она поняла: ветка с шишкой была не просто знаком. Это был рубеж, который они перешли. Ночью лагерь трясся от нового ужаса. Костёр, что горел у входа, вдруг вспыхнул ярче, а потом угли разлетелись, поджигая траву. Люди бросились тушить, но огонь лизнул частокол, оставив чёрные пятна. Утром у сгоревшего места нашли след — нечеловеческий, длинный, с когтями, уходящий в чащу.

Страх сковал поселение. Женщины отказывались работать, дети не выходили из домов, а мужчины шептались о возвращении на старую землю. Ратибор собрал всех у костра, пытаясь вернуть порядок. "Мы не уйдём, — сказал он. — Это наш дом. Завтра идём в лес снова. Найдём зверя и убьём". Велеслав кивнул, но Лада видела, как дрожат его руки.

Она не выдержала. Ночью, пока все спали, она снова пошла к сосне. Взяла остатки мёда и бусы, что хранила с детства, положила у корней. "Мы виноваты, — шепнула она, — но не все. Останови это, прошу". Ветер качнул ветви, и ей почудился вздох — низкий, как стон земли. Утром подношение исчезло, но ничего не изменилось.

На рассвете мужчины ушли в лес — семеро, с топорами и копьями. Велеслав вёл их, крича, что найдёт "проклятого зверя". Они рубили деревья, ломали кусты, оставляя за собой хаос. Лада смотрела с порога, сжимая ветку с шишкой, и чувствовала, как лес дрожит. К полудню вернулись пятеро. Двое пропали — один ушёл за водой и не вернулся, другой упал в яму, что открылась под ногами, будто земля сама его проглотила. Велеслав был в крови, но не своей — он притащил тушу оленя, зарубленного копьём.

— Вот ваша добыча! — крикнул он, бросая тушу у костра. — А вы трясётесь, как зайцы!

Ратибор молчал, глядя на мясо. Люди радовались еде, но Лада видела: олень был убит не ради голода. Его горло было перерезано дважды, шкура изодрана без нужды. Велеслав убил его из злости.

Той ночью лес ответил. Сначала пришёл туман — густой, серый, пахнущий гнилью. Он заполз в лагерь, гася костры, и люди задыхались от его сырости. Потом раздался звук — шаги, треск веток, рёв, от которого волосы вставали дыбом. Частокол затрясся, будто кто-то бил в него снаружи. Мужчины схватили оружие, женщины кричали, а Лада выбежала наружу, чтобы увидеть.

В тумане мелькнула тень — высокая, сутулая, с ветвями, торчащими из спины. Она стояла у частокола, глядя внутрь, и глаза её горели зелёным, как болотные огни. Лада упала на колени, шепча: "Прости". Тень шагнула ближе, и земля под ней задрожала. Потом она исчезла, но утром люди нашли у входа мёртвую собаку — ту, что лаяла на лес каждую ночь. Её шея была свёрнута, как у волка, что Лада видела раньше.

Ратибор собрал общину. "Это не зверь, — сказал он, глядя в глаза каждому. — Это дух. Мы его разозлили". Дед Вещий кивнул, бормоча: "Я говорил, а вы не слушали". Велеслав сплюнул: "Дух? Я его зарублю, как оленя!" Но даже он не скрывал страха.

Лада умоляла вождя: "Оставим лес в покое. Вернём ему долг". Ратибор задумался, но Велеслав перебил: "Покой? Когда мы голодаем? Надо больше рубить, больше брать!" Его поддержали несколько мужчин, и Ратибор уступил. Они решили идти глубже в лес, взять, что смогут, и показать, кто здесь хозяин.

Три дня они рубили деревья, тащили брёвна, убивали всё, что попадалось — зайцев, птиц, даже лисицу, что выбежала на тропу. Лес молчал, но Лада чувствовала, как он сжимается вокруг них. На третий день пропал ещё один — мальчик, сын кузнеца, ушёл за водой и растворился в чаще. Его мать выла, рвала волосы, а мужчины нашли только его шапку, утопленную в грязи.

Ночью леший пришёл открыто. Туман вернулся, гуще прежнего, и в нём зазвучали голоса — шёпот, смех, плач. Частокол трещал, будто его ломали руками. Люди видели тень — она ходила вдоль стен, выше человеческого роста, с руками, длинными, как ветви. Кто-то кричал, что видел глаза в ветвях, кто-то — рога, как у зверя. Ратибор бросил копьё в темноту, но оно упало в траву, не задев ничего.

Продолжение следует…

Короткий ноябрьский день клонился к вечеру. В сумрачном лесу под кустом бересклета сидел леший и злился. Он злился частенько, но в этот раз ему что-то особенно было тоскливо и одиноко, и очень хотелось кого-нибудь хотя бы напугать.
   
  Заслышав шуршание опавших листьев на тропинке, лешак навострил волосатые уши. Вдали показалась фигура человека в брезентовом плаще с рюкзаком за спиной. Леший узнал егеря Кузьмича из деревни неподалёку и юркнул за осину.
   
  И когда егерь поравнялся с деревом, ловко метнул ему под ноги замшелую валежину.
   
   Егерь, споткнувшись, сказал "Ёп", взмахнул руками, но на ногах не удержался и упал носом в пожухлую листву, слегка припорошённую снегом.
   
   Леший довольно хихикнул, настроение немного улучшилось.
   
      Егерь поднялся, отряхнул с колен прилипшие соринки и, оглядевшись кругом, произнёс:
   -Всё озоруешь? И не стыдно?

     Леший выглянул из-за дерева:
   -Да ладно, уж и пошутить нельзя…

-А если бы я руку сломал? Думать-то надо башкой!

   -Кузьмич, ты что, обиделся? – забубнил леший. - Кузьмич, не обижайся! Лучше табачком угости, а то я тут соскучился по табачку-то.

   Егерь, остывая, присел на пенёк, достал из кармана портсигар, выудил оттуда две сигареты, одну, щёлкнув зажигалкой, прикурил сам, вторую протянул лешему. Тот сигарету распотрошил, табак высыпал на ладошку, размял и засунул в ноздри. После этого долго морщил нос, хлопал глазами,  наконец оглушительно чихнул, спугнув сороку, с верхушки дуба наблюдавшей за странной парой внизу.

   Чихнув ещё пару раз, леший, зажимая поочерёдно ноздри корявым пальцем, высморкался и сдавленно произнёс:
   -Дрянь твой табак! Вот у деда твоего был табак так табак! Не поверишь – как чихнёшь, так шишки с деревьев падали…  И не жадничал, завсегда полкисета самосада отсыплет…

   Кузьмич намёк понял и выделил лешему ещё пяток сигарет. Сунув  их за пазуху, тот присел на корягу и тяжело вздохнул.

   -Чего пригорюнился? – насмешливо спросил Кузьмич. – Опять  в карты проигрался?
   -Ну и проигрался! – огрызнулся леший. – Тебе какая забота?
   -Кого на этот раз продул? Рябчиков?
   -Белок.
   -И кому же? Опять соседу, что за речкой живёт? Нашёл себе компаньона…  Да у него в колоде пять тузов!

   Леший укоризненно помотал косматой головой:
   -Ну и тупой же ты, Кузьмич! Сколько раз тебе объяснять – не живёт! Мы – нежить! Это вы, люди, рождаетесь, живёте и умираете, а мы или есть, или нас нет!

    Помолчав, добавил:
     -А белки…  Да леший с ними! Всё равно орехов неурожай, вот пусть сосед о них и заботится. По весне я их обратно отыграю… Тут, Кузьмич, другая беда. За Бабу Ягу опасаюсь. Как бы она быть не перестала. Месяц сидит в своей избушке, чахнет и причитает, мол, никому она не нужна. Оно и правда, раньше к ней и волки ходили, и лоси, и кабаны, она их от хворей поганками лечила. Знахарки из деревни травки всякие спрашивали.  Баба Яга показывала, какая от живота, какая от ломоты в костях, а какая и на приворот.

   -Может, просто хандрит старушка? – предположил Кузьмич. – Осень, скука…

   -Да? А русалка куда делась? Тоже вот так скучала, и всё, больше нетути в лесу русалки! Кот Баюн, правда, смеялся, мол, за кордон девушка увеялась, нашла там себе какого-то богатого дурака-тролля.

   Леший помолчал, горестно покачивая головой, затем, искательно заглянув егерю в глаза, спросил:
   -Кузьмич, а выпить у тебя есть?

   Егерь достал из кармана плоскую фляжку и, открутив  колпачок, протянул лешему. Тот принюхался:
   -Коньяк?
   -Ага. Французский. Шучу, дагестанский.

   Леший отхлебнул глоток, скривился:
  -Дрянь твой коньяк! Вот у деда твоего…
   -Да знаю, знаю! Наслышан! – перебил его егерь. – Вот у деда моего самогон был дак самогон! Первач! Как дохнёшь – вороны с неба падали. Ещё бы, сама Баба Яга на травах настаивала.

  Леший ещё раз приложился к фляге, затем с сожалением протянул её обратно Кузьмичу.

   -Оставь себе, - отмахнулся тот. – С Бабой Ягой Новый год отметите. Фляжку я потом заберу при встрече.

   Леший обрадованно сунул фляжку вслед за сигаретами, но тут же им овладел новый приступ меланхолии:
   -Если дотянет бабка до Нового года… Права она - никому мы не нужны. Раньше девки из деревни прибегут, на опушке поклонятся -  дозволь, дедушко, грибов пособирать, али орехов, али ягод. В зависимости от сезона, - последнюю фразу леший произнёс  значительно и искоса посмотрел на егеря. Тот уважительно повёл головой, поджав губы. Довольный произведённым впечатлением, леший продолжил:
   -Конечно, сыпанёшь им в туески чего хотят, да поболе. Медведю уши накрутишь, не трогай, мол, девчат! Он сердится, порыкивает, а слушается. Так забавно было наблюдать – с одной стороны малинника девки ягоды собирают, а с другой медведь торопится, лапой загребает вместе с листьями.

   -И где теперь тот медведь? – продолжал леший. – Лет сто уж как последнего извели. А за ним и лосей перебили, и волков. Три кабана на весь лес осталось, да зайцев с пяток! И тем, чую, недолго осталось.

   -Раньше я здесь хозяином был! – не на шутку разошёлся лесовик. – Начнёт кто проказничать, привяжешь его невидимой верёвочкой к дереву, вот он и ходит в чащобе день-два-три, круги нарезает, пока найдут. Или не найдут. А теперь что – приедут на машинах, костры жгут, песни орут, шашлыки жарят. Дома им пожрать негде! Идёт такой рот разинув, мухоморы ногами сшибает. Вот нахрена ты их сшибаешь? Мешают они тебе?

   -Вот что это? – пнул он ногой ржавую жестяную банку. – Не мог пива дома выпить? В лес надо было тащить? Да хоть бы дедушку угостил… Фигушки! Выдул в одно горло и банку здесь бросил… И сделать ничего не можешь… Только глаза пылью запорошить.

   -А давеча с водяным курьёз был, - хохотнул леший. – Пошёл я его проведать, так не поверишь – сидит на берегу речки и рыдает. «Что случилось?» - спрашиваю.

   Отвечает: - «Приехали какие-то, машина большая, чёрная, блескучая, колёса широкие. Достали лодку, надули, спустили на воду. Я подплыл поглядеть, если, думаю, удочками рыбу будут ловить, то нехай, а если сети поставят, то изорву к лешему. Слышу, один говорит: «Смотрите какая щука! Щас я её!» И тут как шандарахнет меня чем-то, без памяти грёб-убегал подальше. Когда очапался, кикимора знакомая просветила, это, говорит, электроудочка, вроде молнии, только страшнее. От неё всё живое в реке гибнет. Вот до какой пакости додумались! Раньше, как рыба на нерест шла, колокола на церквях не звонили, коням на мосту копыта тряпками обматывали, чтобы не стучали. А теперь меня, водяного, электроудочкой!».

   - Я хоть и посмеялся над бедолагой, а меж тем дело сурьёзное. Вот ты скажи мне, егерь – о чём вы, люди, думаете? Почему живёте одним днём? Ведь внучка у тебя вырастет – а вокруг ни зайца в поле, ни косули в лесу, ни карася в речке, ни жаворонка в небе! Как жить-то она будет? Своих детей на асфальте вырастит?

   Кузьмич молчал. Прав леший, ох прав! Крыть было нечем. Поэтому, крякнув, он поднялся с пенька: - Пора мне, до темна надо до дому дойти. Не скучай. Свидимся.

   -Погоди! – остановил его леший. – Как до опушки дойдёшь, там дуб старый, знаешь? В дубе дупло. Я туда орехов положил, внучке отнесёшь. Маловато насобирал, ну, чем богат… Домовому привет!

   Кузьмич благодарно кивнул головой и зашагал по тропинке. Вслед ему из-под косматых бровей грустно смотрел седой лесной дух.

Плач, то ли  зайца, а то ли младенца,

Дети неужто блуждают в лесу?

Ветер ли выдал со слухом коленца,

Так искажая плутовку - лису?

Спрятался, плач раздаётся всё ближе,

"Нет, не мерещится", - думает чёрт.

"Кто там живой? Выходи не обижу!" -

В чащу кричит и под лапами ждёт.

Мальчик и девочка, брат и сестрёнка.

"Что, потерялись, "Ау" да "Ау";

Кто вы такие?" - "Степан и Настёнка...

Дядюшка, где вы?" - "Да тут на лугу".

Смотрят детишки - опушка лесная,

"Вроде тут были, откуда лужок?" -

Братик к сестрёнке, сестрёнка: "Не знаю..." -

Шепчет, глядь - дедушка, рост с посошок.

Уши косматые, плешью поеден,

Лапти не лапти, как будто без пят,

Щурится, как котофей на обеде,

Смотрит игриво на бедных ребят:

"Вы с деревеньки? Бывал в вашем крае,

В дом не пускали, а в баню не лез,

Много собак, как живёте вы с лаем;

Вам повезло, что я знаю весь лес..."

"Выведу к дому до ночи... - продолжил" -

"Деда, спасибо, скажите кто Вы..." -

"Так, старичок, просто странник - прохожий" -

"Звать-то Вас как" - "Не боисся, зови;

Ваши деды меня кличут анчуткой,

Может по мне проходил где-то слух?

Коли слыхали, так то прибаутки,

Вредные сплетни и сказки старух." -

Стёпка напрягся, а Настька, зевая:

"Я так устала, скорей бы домой,

Скоро темнеет и так чуть живая,

Деда Анчутка, идёмте со мной!"

Голос как будто прорезал прореху

В кронах деревьев, развеяв туман,

"Ладно, раз так, то пойдёмте малехо", -

Дед оживился, прихлопнув карман;

Трубку достал, задымил и по кочкам

Шагом цыплячим повёл за собой,

Настя смеётся: "Как кот на носочках",

Стёпа за ними с надутой губой.

Ели хлестали, цеплялись осины,

Ухали совы, проснувшись от сна,

Волки завыли и только трясина

Стала тропинкой, сухая ж она.

"Лес провожает" - подумал чертёнок -

"Благо хозяина нет на беду".

Смотрит на Стёпку: "Какой нахалёнок,

Будто он чует, зачем я веду".

"Парень, не дуйся, деревня за горкой,

Там и родители..." - "Не, мы одни,-

Настя ответствует - дед наш Егорка

С нами остался на будние дни". -

"Дедушка запил, - вдруг встрянул мальчишка -

Матушка с тятей ушли на покос,

Мы их искали да сбились с путишка;

Дядька, спасибо," - сказал уже в нос.

"Верно голодные, долго бродили?" -

"Ягоды ели, нашли вон ерша,

Настя его без крючка и удила

С ветки словила, а так ни шиша."-

"Кто-то развесил ершей по берёзам? -

Чёрт усмехнулся - Да ну тебе врать." -

"Бо... - и осёкся." - Анчутка с угрозой

Вдруг посмотрел: "Не клянись, твою мать."

Настя споткнулась, а Стёпка замолкнул,

Чёрт засмеялся: "Я клятв не держу,

Мало от клятвы какой будет толку,

Но если дал, то берись за вожжу.

Но и поехали" - Настю на плечи

Вдруг подхватил и как конь поскакал,

Стёпа опомнился - дед уж далече,

Там где он был, только камень опал.

Чёрный как копоть, обточенный речкой,

Парень уж руки свои потянул...

"..ама"- Сестренка! Забилось сердечко.

"..ама" - По лесу проносится гул.

Выбежал в поле, родные просторы,

Шепчет гречиха: "Постой, отпусти",

Дуб у тропинки: "Ищи её в боре",

Ветер грозит: "Не найдешь и кости́".

Слезы ручьём, перекресток дороги,

"Стёпка!" - гля сбоку сестра и дедок:

"Что растревожил затёкшие ноги,

Ну, паренёк у тебя и видок.

Глянул на камешек?" - "Больно мне надо,

Мы уже дома, верните сестру." -

"Ну, раз ты хочешь такую награду,

То за опал я пожалуй верну." -

"Там и оставил." - "Ну, тоже годится,

Мало ли что принесёт этот дар;

Настя с колодца притащит водицы,

Вволю напиться - вот с вас мой навар."

Стёпа насупился, чёрт продолжает:

"С Настей же только у нас уговор,

Девку донёс, а топтать урожаи

Можешь и сам, зато быстро допёр".

Молча дошли до двора огородом,

Псы зарычали, на деда взъярясь.

"Это Анчутка, у, сучья порода,

Он вместе с нами.." - "Что делаешь, Насть?"-

"Дедушка добрый, сказал, что поможет,

Видишь мы дома, хорош воевать" -

"Если б я знал, не поймёшь же по роже

Леший, бродяга иль беглый он тать".

Псы напрягали анчутку недолго  -

Дети входили во внутренний двор;

Темень, лишь свет пробивается в щёлку

Ставней закрытых и скрипнул запор.

"Старый продрался, небось весь стеклянный,

Завтра суббота, а внуков и нет,

Люди с покоса придут, а он пьяный", -

Думает бес, теребя свой кисет.

Он здесь чужак, хоть по прихоти детской

Чёрта пустили до самых ворот,

Банник не пустит, хоть пьян и мертвецки,

Может в колодце никто не живёт?

"Дедушка гостем нам будешь на ужин" -

Настя кричит, и анчутку зовёт,

Но он пропал, только черною лужей

Лёг у колодца взъерошенный кот.

Лето прошло, иссушая без меры,

В старом колодце болезнь правит бал,

Настю и Стёпку забрала холера,

Старые бают: "анчутка побрал".