В посёлке было круглый год настолько чисто, что местных огорчал даже тёплый летний дождик. Эстонская аккуратность — притча во языцех, хоть коренных эстонцев в посёлке всего трое. Да и те обрусевшие полностью. А так все тут русские, военачальники прошлых времён, соратники не то что Будённого — самого Чапаева. Здесь живут как бы бивуаком на привале, вроде ожидая, когда долг позовёт. Но в реальности уже падая вверх: дальше служить некуда, воевать не с кем, награды все добыты. И вот развлекаются, как могут, в этом симпатичном пансионате: линии на глобусе двигают до драки, про политику спорят до бойкотов, нормативы армейские сдают на слабо.

Вдруг, июньским знойным дождём, когда все на крылечках цокали языками, осуждая размытые палисадники, в этом райском уголке объявился странник. Монах-иезуит. Ряса балахонная, мешочек тканый, руки накрест с бренькающими чётками, лица из-под капюшона не видно. В посёлке много кто бывал проездом, на перевале до Таллинна или до прочей прибалтийской Ривьеры. Йог, щуплый, как ветка; экзот-наследник с золотыми тату на лице (прозванный Маугли) с ручным тигрёнком; делегация шумных кубинцев с бубнами — это из последних гостей. Но какой-то иезуит непонятный? Не совсем естественное что-то в нём было, словно ожила картинка, выдранная из энциклопедии.

Однако иезуит оказался самым настоящим. Никого не спрашиваясь, явно не уважая порядков, в первую ночь монах запахнулся в рясу, подложил под голову свой тючок и спал на скамейке возле песочницы. Ровно под надписью "Вы сейчас здесь" на самописной карте посёлка, размещённой на фонарном столбе. Патруль только руками развёл и перешёл от небывалости события на эстонский.

С лучами зари монах принялся проповедовать, широко шагая по посёлку. Он размеренно напевал на латыни (наверное) и как бы выбрасывал чек за каждый куплет на чётках, словно земные дела на деревянных конторских счётах обсчитывал... Самые старшие генералы, обучавшиеся ещё в царских гимназиях, попробовали его остановить, но всем скопом вспомнили на латыни только несколько крылатых выражений. Объявив же окружённому монаху, что человек человеку — волк, смущённо ретировались.

К обеду монах, оккупировавший песочницу, положил на жёлтую горку здоровый камень с надписью. И ушёл петь снова. Надпись посельчане кое-как перевели, она гласила: "Здесь будет храм". Вконец растерянный генералитет удалился в экстренно созданный штаб и продымил насквозь весь сельсовет своими цигарками. Выкуренный через окно председатель, человек дисциплинированный, из дома вызвал пожарную команду, милицию и районное начальство. Которые прибыли на пяти машинах — и совершенно напрасно. Иезуит канул, бросив своё одеяние, вещмешок, чётки прямо в песочнице. На срочном построении всего посёлка также не досчитались одной молодой жены, одной совершеннолетней дочери, щенка, котёнка, хомяка и блудливого попугая. Куда отправился этот ковчег — тайна интимная, защищаемая минимум одним мужем и одним отцом.

Однако песочницу в ходе следствия разворотили. Под камнем, положенным иезуитом, неглубоко копнув, нашли тяжёлую закрытую колбу из радужной слюды с перламутром. В колбе цвёл красный каменный георгин искуснейшей резьбы. На постаменте под цветком, из серого в жилках камня, выпирали толстые буквы: "Всякая победа есть поражение". Это изречение перевели без словаря, вспомнив и греческий аналог про долю фиаско в любом триумфе. А пытливые местные дети больше всего оценили не финт с колбой. Их поразила перемена на карте, висевшей под фонарём. Надпись над круглой красной точкой, горевшей внимательным глазом, теперь гласила: "Я всегда здесь". И выглядела так, будто никто её отродясь не менял.

Необычный храм на месте песочницы стоит больше тридцати лет. Строился уже на частной земле, сразу с оградой, похожей на поднятые к солнцу клинки мечей рыцарей-тамплиеров. Кто там служит, кто туда ходит, и "всегда" ли он "здесь" — вопросы, ответив на которые почувствуешь себя обделённым непостижимостью Вселенной. Ведь нельзя было достать георгин, не разбив колбы. Не ощутив фиаско в этой пирровой, в общем-то, победе.

Отправились двое моряков в путешествие по свету на поиски своей судьбы. И однажды приплыли к острову. У вождя, управлявшего местным племенем, было две дочери. Старшая была очень хороша собой, а младшую можно было назвать невзрачной. Но моряк, посмотрев на неё, сказал своему другу:

— Здесь мое счастье. Я женюсь на дочери вождя.

— Да, это правильный выбор. Старшая дочь вождя очень хороша собой и умница. Женись на ней и будь счастлив!

— Нет, друг, ты неправильно меня понял. Я собираюсь взять в жены младшую.

— Зачем? Она же некрасива!

— Я так не считаю, мне она понравилась, поэтому я женюсь.

И моряк пошел к вождю сватать младшую дочь. В племени была традиция давать за невесту выкуп коровами. Невеста, которая считалась хорошей, стоила сто коров – это была самая высокая цена. Моряк привел коров вождю:

— Вождь, мне нравится твоя дочь, и я хочу взять её в жены. Возьми этих коров и отдай её за меня замуж.

— О! Моя старшая дочь прелестница и стоит такой цены. Я отдаю её тебе.

— Нет, вождь, я хочу взять в жены твою младшую дочь.

— Но ты видел её. Она стоит десять коров, не больше. Я даже оставил мысль хорошо выдать её замуж.

— Но она мне понравилась!

— Хорошо, я не возражаю, но я возьму с тебя только десять коров, большего она не стоит.

— Нет-нет, я заплачу за нее как положено - сто!

Молодые поженились.

Друг моряка после свадьбы собрался и поплыл дальше. Прошло несколько лет. И однажды он решил навестить своего друга и узнать, как сложилась его судьба с женщиной, за которую был заплачен огромный выкуп. Он приплыл на остров. Сойдя на берег, он увидел перед собой красавицу. Поинтересовавшись у неё, где он может найти своего товарища, он направился к его дому. Подойдя, он увидел своего друга и вокруг него ребятишек. Он обратился к нему с вопросом:

— Как живёшь?

— Я счастлив.

В этот момент к ним подошла та самая красивая женщина.

— Познакомься мой друг, это моя жена.

— Неужели ты женился во второй раз?

— Нет, это жена, которую я выбрал, младшая дочь вождя.

— Но она так изменилась, прямо не узнать. Как такое могло произойти?

— Не знаю, спроси у неё.

Моряк подошел к жене своего друга и спросил:

— Когда мы встретились впервые, ты не была такой красивой. Как ты смогла так измениться?

— Просто однажды я поняла, что стою сто коров!

И вот пришёл Лукавый к человеку и спросил:
— Что есть красота для тебя, человек?
И сказал человек:
— Не знаю я, как словами описать, что красота есть, но то что нравится мне, красиво, для глаз приятно, гармонично — то есть красота. То же, что безобразно, негармонично, неестественно — некрасивое есть.
— А ты сам красив? — спросил Лукавый и улыбнулся.
Застеснялся тут человек, ногой зашаркал, голову наклонил и сказал:
— Ну, наверно красивый, раз не безобразный. Скажи же, как сам думаешь, и меня научи, — промолвил человек в ожидании.
И вот сказал Лукавый:
— Много мест я повидал, и много созданий диковинных видел. И вот видел я одно из самых странных и безобразных. Представь, среднее оно по высоте, не высокое ни низкое, имеет мягкую плоть, а внутри его как бы палки или ветки хрупкие засунуты как каркас. И доходят эти ветви внутри него до самого дальнего места в теле его. Плоть же его дряблая, свисает складками, цвета гниющего мяса. На ощупь холодная и к тому же покрыта дурно пахнущими выделениями. Иногда с пятнами безобразными, иногда покрыта редким неприглядным мехом с волосом тусклым. На концах лап растут у него из кожи как бы когти, но кривые, слабые и ломкие, так что ни рвать, ни царапать он ими не может. Ходит он медленно, переваливаясь и шаркая нижними конечностями, движения его неловки и часто он роняет вещи, что в лапах держит, или те, что вокруг него. Уши у него снаружи тела, большие и вислые, и выглядят как куски плоти наспех к телу прилепленные. Но слышать он ими тоже хорошо не может. Слышит он только кваканье таких же существ как он сам или только самые грубые звуки природы, его окружающие. Глаз у него только два, и сидят они близко друг к дугу, а третий глаз у него совсем не развит и находится внутри головы его. Глаза его круглые и мелкие, и прикрыты плёнкой. И видит он только, когда светило его светит. Ночью же он не видит ничего. И видит только внешнюю форму вещей и существ его окружающих. Того же, что внутри их он видеть не может. Часто не видит он хорошо, и тогда берёт он кусочки камня прозрачного и смотрит через них, чтобы хоть что-то видеть. Посреди лица у него нашлёпка, комок плоти бесформенный с дырками. И это место у него — чтобы вдыхать воздух. И запахи он чует только самые грубые, а некоторые и вообще ничего не могут унюхать. Чуть пониже у него на лице ещё одна дыра, и выступают из неё концы тех ветвей или палок, что каркасом для его тела служат. Концы же эти непрочны, часто ломаются и болят. Через отверстие это он пищу свою потребляет, и пережёвывает её, что бы она потом в теле его переваривалась. И из этого же отверстия он то и дело то рёв издает, то крик дикий, и речь его невнятная, как будто два камня друг о друга трутся. О прочих же деталях и выделениях его, я тебе и рассказывать не буду, настолько противны они. И свисают у них со всех сторон тела складки плоти. И вот, все эти существа разные — не из-за возраста, а просто такими рождаются. Одни большие, другие маленькие, толстые и худые, стройные и кривобокие, толсторукие или худоногие, и даже цвет их кожи меняется от белого до чёрного. И из каждого отверстия тела его сочатся жидкости разные, противного вида и запаха. И поэтому создание это должно каждый день мыться и чиститься, иначе начинает оно смердеть и выглядеть противно. Но и это не самое страшное в нём. Когда обнажено оно и чисто вымыто, то ещё можно глядеть на него. Но представь, что у существа этого огромное количество привычек разных, глупых и противных. И вот одно из них — кутает оно себя в обрывки тканей разных, непрочных и безобразных, отличающиеся тысячами цветов, форм и расцветок. И вот, существо это, что принарядило себя в самый некрасивый и безобразный кусок материи, считает себя самым красивым, а всех других ещё более глупыми и безобразными, чем оно само.
— Представь себе, — сказал Лукавый, — самую безобразную тварь морскую, которая бы плавала между сородичами и чем безобразнее была бы, тем более гордилась бы своим уродством.
И рассмеялся тут Лукавый, и улыбнулся тут человек стеснительно, а Лукавый меж делом продолжил.
— И вот, представь, что некоторые из этих безобразных существ, что бы как-то исправить и приукрасить своё безобразие, пытаются ещё что-то украшать на себе. Одни мажут себе шкуру или мех маслом, так чтобы они блестели, другие красят себе кожу, третьи вешают на себя побрякушки и ракушки, и каждый из них вышагивает как павлин, чтобы показать, что он лучше других. Представь себе их всех, наряженных в побрякушки, убранных в обрывки материй, безобразных цветом и фактурой, да к тому же полуслепых, полуглухих и полунемых, со всеми их ужимками, трясением тела и смехотворной подпрыгивающей походкой. Таковы они, когда нравятся себе, когда считают себя красивыми и наряженными. А если хочет такое существо какую-либо эмоцию выразить, то тогда лицо его сморщивается, глаза подмигивают, рот кривится, голос дрожит и становятся оно ещё безобразнее, чем было.
— Но это только о теле пока говорил я, — сказал Лукавый и нахмурился. — А то же, что они между собой выделывают вообще и описать трудно. Представь, лучшим счастьем они считают мучить себя или других, таких же, как они, существ. Мучить либо словами, насмехаться над другими, кричать на них, заставлять их служить себе и выполнять всякие обряды дурацкие, или поднимать их тяжести, или ещё как-либо унижаться. Или сажают других за провинности мелкие или за то, что те нарушили законы их глупые, в каморки маленькие да тесные. И страдают те, кто сидят там, неописуемо. Или вот собираются они и начинают называть кого-либо из своего сообщества словами бранными и хулят его и иногда до того распаляются, что убивают многих и многих из сородичей своих, не щадя никого. Или убивают других животных на планете своей, а затем пожирают трупы их. И разрушают и отравляют они всё, к чему только могут прикоснуться: и себя, и других существ, и природу, их окружающую. И часто убивают они животных или таких же существ, как они сами, со словами, обращёнными к Богу, дескать, дела добрые они делают.
И увидел тут Лукавый, что побледнел человек и зашатался, и сказал он ему: «Тяжело мне рассказывать тебе вещи эти, но потерпи, скоро закончу я».
— И вот, — продолжил Лукавый, — считают эти твари себя лучшими из лучших, сыновьями любимыми Господа нашего, а на самом деле насмешка ядовитая, язва и опухоль мерзкая на теле Божьем. И не ведают они любви ни друг к другу, ни к Богу. А тех же, кто пытается начать чувствовать такую любовь, убивают с усердием, и называют таких недостойными чтобы жить. И вот, говорят они, что живут по законам Божеским, но нет такого закона, которого бы они не нарушали ежеминутно, ежесекундно. И самое главное, твердят они, что живут с Богом в сердце своём и по милости его, но нет других таких существ, которые были бы дальше от Бога нашего и искажали законы его больше, чем существа эти.
И вот посмотрел с участием Лукавый на человека и сказал: «А сейчас покажу я тебе портрет существа этого мерзкого». И хоть не хотел человек смотреть и отворачивался, но всё же подсунул ему Лукавый картинку волшебную. И вот взглянул на неё человек и увидел всё, как Лукавый рассказывал: и кожу противную, и глаза маленькие, и комки плоти на лице и по бокам его, и шерсть редкую и некрасивую на лице твари этой.
И вот, заметил человек с ужасом, что когда он улыбается, то и тварь эта на картинке тоже улыбается, и когда он моргает, то и тварь эта тоже моргает. И вдруг понял он, кто тварь эта, и о ком говорил Лукавый, и осмотрел себя с ужасом и упал без чувств. А Лукавый тем временем стоял рядом и терпеливо ждал.
И вот очнулся человек, осмотрелся и поднялся. А Лукавый тем временем продолжил:
— Но не только о созданиях странных и безобразных рассказывать тебе я буду. И вот, ещё об одном создании хочу рассказать тебе.
И вздрогнул человек и не хотел больше слушать. Но успокоил его Лукавый и сказал: «Не бойся, не буду больше тебя такими ужасами пугать».
— И вот, создания эти — наиболее прекрасные в мире, что я видел. Представь себе, как ангелы они, чисты и светлы ликом, высоки и стройны. И лица их пропорциональны и подвижны, и передают мельчайшие движение души их. Глаза их ясные, светлые и лучатся, кожа тонкая, прозрачная и просвечивает плоть их нежная сквозь кожу. Пышные длинные волосы на голове их, тонкие брови, и у мужских особей красивые бороды. Уши их небольшие и по бокам головы расположены, небольшие и формы красивой. Нос с двумя ноздрями, вырезан красиво, под ним рот, подвижный и гибкий, улыбается нежно и тонко. И когда любят они друг друга, то касаются один другого ртом и так ласкают друг друга. И глаза их, как зеркало чувств, и отражается в них то, что чувствуют они в этот момент. И как зеркало души глаза их. И если страдает душа, то и глаза их плачут, а когда радуется душа, то глаза их блестят и радуются. И волосы у всех у них разного цвета: у одних светлые как струящееся золото, у других тёмные, как ночь с блёстками как звёзды, у третьих цвета меди начищенной. И вот руки их, как и всё тело, пропорциональные: ни длинные, ни короткие, но складные и красивые. А на концах рук их — пальцы, тонкие и гибкие, сильные и изящные. Тела их продолговатые и стоят они на двух ног ногах, крепких и сильных. И вот, могут они своим телом управлять очень искусно: и ходить красиво, и бегать быстро, и прыгать далеко. Искусны они и в балансировании изящном и в танце спокойном и медленном, как течение реки или в быстром и страстном, как пляска огня. Играют они на многих музыкальных инструментах, и музыка их подобна божественной, и прекрасно пение их, и голоса их полнозвучны и сладки, как у ангелов. Искусны они и в поделках всяких: делают из дерева и из металла и даже из земли вещи изящные и диковинные, глаза услаждающие. И вот изобрели они искусство, подобного которому нет нигде — могут они запечатлеть на куске дерева или ткани то, что видят глаза их. А лучшие из них, те, что наделены даром божьим, видят души божьи в созданиях этих и могут и души эти запечатлевать тоже. И вот есть такие из них, которые желают не только на Бога нашего телом походить, но и душой