Эй, толстый! Пятый сезон. 21 серия
Что-то странное произошло с Башировым, когда он поредевшими в ходе сегодняшних событий зубами вцепился в ногу Фантомасу. Как будто перещелкнулся какой-то внутренний выключатель.
И после этого перещелкивания Баширов осознавал собственный разум, как гадостный темный сортир, в котором вдруг вспыхнул свет. И стало видно все безобразие – брызги, бурые потеки, а вон кто-то мимо унитаза навалил.
Это было зомбачество. Гадостное ощущение. Не особо приятней вращения барабана.
А сейчас оно вдруг ушло. Это значило, что где-то там у Петрова встал хуй и тем самым установил дроч-канал телепатической связи, и по этому каналу забрал себе зомбачество. Так что сейчас зомби – снова Петров. А Баширов – опять человек.
Освобождение от зомбачества сопровождалось необычайно приятным ощущением. Это была упоительнейшая эйфория, Баширов чувствовал в себе некий странный сверхразум, который давал способность смотреть на все происходящее с высоты.
Увидеть глазами Петрова Баширов в этот раз смог очень немногое. Запомнились лишь алые вертикальные буквы, образовывавшие бессмысленную надпись «ЦНЭК» или «ЦЭНК». Видение было мгновенным и ускользнуло так же стремительно, как и появилось.
И с этой высоты он видел стелсов. Отчетливо. Странно, что он их раньше не распознал. Вон же один, а вот второй. И они сейчас уебут того Баширова, который остался внизу.
– Стойте! – крикнул Баширов. Вроде, как сделал это сверху, а получилось снизу.
Ни на что больше не было времени, только на вот этот короткий выкрик – «стойте!»
Фантомас вскинул ладонь. Стелсы замерли – зловещие, как воины-ниндзя. Только хуже. Потому что невидимые.
– Я больше не зомби! – сказал Петров.
– Это как же так? – спросил Фантомас. – Обычно эта песня навсегда остается с человеком. А ты вдруг – раз такой кудрявый-немазанный – и от зомбачества излечился, а? Может, и от СПИДа можешь?
– СПИДа не существует, – сказал Баширов то, что знали, в принципе, все.
– Ну, допустим, – прищурился Фантомас.
Баширов всем сознанием вновь оказался у себя в теле, и так получилось, что он стоял на коленях, будто провинился. Хотя, посмотрим правде в глаза, если кусание за ногу начальства не есть провинность, то что тогда?
– И скажи мне этот способ, – приказал Фантомас.
– Петров зомбачество забрал. А до того – я от него.
– Откуда оно вообще взялось, долбоебы?
– Петров же по канализации съебывался, – Баширов с какой-то легкостью выкладывал все, словно от сыворотки. Хотя пока он барахтался в черном безумии, его могли и уколоть. – И там с зомбаками сцепился. Ну, вот и погрызли его.
– И откуда ты это знаешь? – спросил Фантомас.
– Так между нами канал образовался, – как о чем-то очевидном сообщил Баширов.
– Телепатический?
– Ну, наверное.
– И от чего он возникает?
– Оттого, что у Петрова встает хуй.
– Мда, – словно бы даже разочарованно сказал Фантомас. – Вы такие убогие долбоебы, что и канал у вас установился самый простой и грубый.
– А что, по-другому, что ли, можно было?
– У всех по-другому. У кого-то на определенный запах телепатия вырабатывается. Или на вкус. Или на строчку в газете. А вы, значит, на дрочке зателепали. Долбоебы, что можно сказать.
– Так такое не только у нас? – ошарашенно спросил Баширов.
Фантомас только скривился.
– Большинство за год друг с другом телепать обучаются. А вам больше двадцати лет потребовалось. И вот наконец-то один придурок подрочил хуй – и вот оно. Вы двоечники! Позор подразделения, если хочешь знать.
– Но, Фантомас Фантомасыч. Я же пытки выдержал. Петров же ускользнул
– Это слишком ничтожные основания, чтобы оставлять вас в живых, долбоебы. Вот, – Фантомас указал на стелсов, – молодая шпана. Четкая, исполнительная. Следов не оставляет, на территории стратегических партнеров не лажает. А вы двадцать лет не могли канал настроить. Но то, что вам это все-таки удалось, это признак того, что вы все-таки небезнадежны, долбоебы. Наконец-то, после долгих лет – прогресс. И вот этот прогресс и заставляет меня задуматься о том, чтобы оставить вас в живых. Возможно, вы – не совсем отработанный материал.
«Жить! Я буду жить!» – думал Баширов, поедая Фантомаса взглядом.
– Но, как истинные долбоебы, вы умудрились все испортить, – продолжал Фантомас. – Вы пропустили в этот канал связи вирус. И теперь он кочует между вами, от одного к другому, и обратно.
– А что же делать? – спросил Баширов. – Должен же быть какой-то способ.
– А способ есть, – сказал Фантомас. – Только вам он не понравится.
– А вдруг, Фантомас Фантомасыч?
– Один из вас должен умереть. Тот, в котором на данный момент будет зомбачество.
– Это Петров, что ли?
– Необязательно, – сказал Фантомас. – Можешь умереть и ты. Мне без разницы. Мы можем решить эту проблему очень легко – подрочи хуй, возьми себе зомбачество, тебя быстро и эффективно задвухсотят. И, собственно, все. Спасешь Петрова. Согласен?
Следовало бы сказать «да», но Баширов словно бы завис. Он не мог сказать ни да, ни нет. Если надо будет – он за братуху Петрова жизнь отдаст. Без всяких разговоров. Но в данной конкретной ситуации почему сдвухсотиться должен именно Баширов? Это он, что ли, зомбачество подцепил? Пусть тот, кто подхватил эту хуйню, сам с ней и разбирается. Да. Хотя и ох, как неправильно было так думать! Нет, Баширов может, конечно, за товарища… Но если товарищ сам накосячил, то какого, спрашивается, хуя должен подставляться Баширов? В общем, и так неправильно, и этак. Хуй его знает, как быть.
– Ну, и? Что надумал? – спросил Фантомас.
– Не знаю, Фантомас Фантомасыч.
– Вот и я не знаю. Я вообще думаю: пусть победит сильнейший, а? Или все решит случай.
– Это каким образом?
– Дуэль вам устроим. И тот из вас, который будет в нужный момент человеком, должен будет прикончить того из вас, кто будет зомбаком. Так будет честно, да боец Баширов? Поэтому давай без фокусов скажешь нам, где находится Петров, и мы как можно скорее решим этот вопрос.
Баширов не знал ничего. Ну, почти. Но даже это «почти» он не хотел озвучивать. Как-то не по-людски это было. Теперь-то он понимал, что произошло сегодня. Это было списывание в утиль старичья. Как там, в том фильме? «Старикам здесь не место». Пришла, блядь, молодая шпана в костюмах невидимок, двухсотить стариков. Пиздец! Но можно было выжить.
– Ну? – сказал Фантомас. – Я долго буду ждать? Через пять секунд я прекращаю разговор. Мы скормим тебе таблеточку виагры, у тебя возникнет эрекция, тут же к тебе вернется зомбачество, ребята тебя задвухсотят, и всех дел.
– ЦНЭК, – сказал Баширов. – Вертикальная большая надпись. Это все, что я знаю.
– Хорошо, – сказал Фантомас. – Этого пока достаточно.
– ЦНЭКов слишком много, – впервые сказал один из стелсов. – Это означает Центр независимой экспертизы качества. Они есть в каждом округе.
– Было ли там обозначено название округа? – спросил Фантомас.
– Нет, – ответил Баширов. – Большие вертикальные буквы.
– ЦНЭКи – заведения слишком незначительные, чтобы писать себя аршинными буквами, – сказал Фантомас. – Значит, здесь какая-то ошибка. Может быть, буквы расположены в другом порядке? Например, ЦЭНК?
– Есть ЦЭНКИ, – отозвался один из стелсов. – Центр эксплуатации объектов наземной космической инфраструктуры, улица Пруд-Ключики.
– Есть изображение здания?
– Да. Вижу вертикальную надпись, большими буквами.
– Значит, Петров там. Спасибо тебе, боец Баширов.
– Товарищ командир, – замялся Баширов. – А можно задать вопрос?
– Ты сегодня задавал вопросы и не спрашивал разрешения. Валяй.
– Я же вас покусал, Фантомас Фантомасыч! Почему вы не паникуете? Почему вы такой спокойный? Вы же можете тоже стать зомбаком?
– Это зависит от того, кем ты был в момент укуса. Если зомби, то я – заражен. Если нет, то мне повезло. Только и всего.
– Но почему вы так спокойны?
– А стоит ли волноваться? Считай меня Фантомасом Шрёдингера.
– Это как? – удивился Баширов.
– Был такой математик, Эрвин Шрёдингер. Он разработал такой эксперимент. Поместил в герметичный ящик кошку, совсем немного радиоактивного вещества, реле и колбу с синильной кислотой. Ящик со всех сторон сделали непроницаемым. Если хоть один атом радиоактивного вещества распадался, на излучение срабатывало реле, которое разбивало колбу с синильной кислотой. Радиоактивный атом необязательно должен был распасться, но и это тоже было возможно с вероятностью 50 на 50. Стало быть, с той же вероятностью кошка могла быть живой и мертвой. Отсюда последовал парадоксальный вывод: кошка Эрвина Шрёдингера была одновременно и жива, и мертва. Так же и я – одновременно зомби и не-зомби. Понимаешь?
– Нет, – признался Баширов.
– Эх ты, долбоебушка, – сказал Фантомас.
Теперь-то Баширов его узнавал. Но отцом родным Фантомас уже не воспринимался. Он стал чужеродным, не-своим. И вот эта чужесть пугала больше всех стелсов вместе взятых.
***
Петров и в человеческом обличье не блистал быстротой ума, а став зомбаком, и подавно стал соображать туго, со скрипом. Мысли причиняли боль. Лучше было вообще без них. Мысли были как гнойная река в живом теле.
И когда Петрову в рожу хлестанул фонтан горячего говна, киллер растерялся. Ему разъедало глаза. А став полумертвым долбоебом, Петров их еще и потер. Так что на какое-то время он ослеп. В глаза как надавили вонючего шампуня. И Петров изнемогал от боли.
Хлопнула дверь, из автомобиля выпало что-то очень тяжелое, следом что-то хлынуло. И снова хлопнула дверь.
Петров расшифровал эту череду звуков как то, что Жирный рискнул съебаться из машины, открыл дверь, выпрыгнул, а за ним хлынул его понос, течение которого Жирный остановил, снова захлопнув дверь.
– Пиздец тебе, зловонная свинья, – пропел Петров почему-то голосом Михаила Боярского.
А затем совершил новую ошибку. До того ошибкой было тереть глаза правой рукой, которая вся была в говнище. А дальше Петров накосячил уже и левой. В ее ладони болтался какой-то конус не конус, хуйня не хуйня. С металлическим колесиком. Петров пальцем быстро провернул колесико.
И тут же раздался взрыв. Лицо Петрову ошпарило огненной волной, загорелись волосы, одежда.
– Ыаааааа!!! – страшно завопил Петров, колыхаясь в огненном озере.
Горело все – щетина, ресницы, волосы в носу.
Петров нащупал ручку и открыл дверь. Пламя тут же погасло. Его словно выдуло прочь.
А Петров вывалился из машины. Под ливень. И вода была блаженством. Петров дополз до ближайшей большой лужи и стал в ней с наслаждением валяться. В луже была холодная грязь, и Петров обмазывал ей свое раскаленное тело.
Тупым зомби-разумом он понимал, что в салон «киа» либо влетела шаровая молния, либо от огонька зажигалки сдетонировал пердеж Жирного. Скорее, конечно, второй вариант.
«Жирный! – вспомнил Петров. – Надо его задвухсотить. За что? Хуй вспомнишь. Просто надо. Потому что зловонная свинья с вкусными засаленными мозгами».
– Ыыыыуууаааа!!! – взревел Петров.
Водой из лужи он промыл глаза от говна и смог оглядеться.
Жирный, сотрясаясь всеми складками, удирал в направлении забора на противоположной стороне.
– Зловонная свинья должна сдохнуть! – заорал Петров.
В этот момент недалеко от ЦЭНКИ (все-таки так правильно называлось здание на Пруд-Ключиках) ударила молния. Практически тут же, вышибая перепонки, грохнул гром.
– Ыыыууууаааааа! – орал Петров.
Он вытянул себя из лужи, поднялся сначала на четвереньки, а потом на ноги которые, конечно, болели, но боль казалась очень далекой, почти не существующей. Петров пошел за зловонной свиньей.
ШАГ! Поймай! ШАГ! Растерзай! ШАГ! Сожри мозги!
Поймай! Растерзай! Сожри!
ШАГ! ШАГ! ШАГ! ШАГШАГШАГШАГШАГШАГШАГ!
Постерзай! Растержри! Постерсзастерзайсержри! ЫУААААААА!!!
Петров догонял. Зловонная свинья перед ним визжала, падала в грязь, теряла скорость.
Скоро! Уже совсем скоро!
– Ыыыыааааауууууу!!! – завывал Петров, лохматя ногами грязь.
– Ыыыыаааауууу!!! – принеслось вдруг в ответ. – Февефов!
«Что?» – опешил Петров.
Откуда ни возьмись, перед ним выросло семь жутких уебищ. Они вышли из струй дождя, из жидкой грязи. Евгений Александрович где-то окончательно потерял свой скальп, и в кровавой голове у него что-то уже копошилось – то ли насекомые, то ли капли дождя давали такой эффект. Рядом стоял Дима, пускал изо рта пузыри из говна и крови. Один из бурых пузырей надулся размером с человеческую голову, лопнул. Дима захихикал. За этими двумя стояли еще пятеро. Это были зомби-гастарбайтеры.
«Это пиздец», – понял Петров. Но стало почему-то весело. Петров понял, что пиздиться с ними будет до последнего. Новорожденный зомби это предвкушал.
– Я вам так просто не дамся, говнорожие! – заорал Петров!
– Ыыыааауууу!!! Февефов! Февефов! – ревели уебища.
А затем снова что-то произошло. Над головой Петрова – прямо в поле зрения – вдруг искривилось небо. Оно стало какое-то, словно отраженное в зеркале. И из этого искривления пространства вдруг посыпались, заструились пулеметные очереди. Та-да-да-дам! Вот одна их очередей размочалила брюхо Евгению Александровичу, и тот побежал прочь, разбрасывая кишки. Вот отлетела голова у Димы. Вот зомби-гастарбайтеры стали валиться, смешно подлетая, как расстреливаемые охотниками степные суслики-столбики.
А потом над головой у Петрова что-то заревело, зашуршало. Его подхватили крепкие, невидимые руки. Затем он оказался в кабине вертолета. И все понял.
Стелсы все-таки настигли его.
***
Жирный застыл и не мог пошевелиться.
«Что это было?» – спрашивал он себя. И не находил ответа.
Сначала за ним погнался Петров. И это было дико стремно. Но тут на Петрова напали зомби. А тех расхуячили в клочья гуманоиды-невидимки.
«Но, блядь, я-то здесь причем?» – пытался понять Жирный.
Впрочем, было очевидно, что каким-то образом Жирного пронесло мимо полного пиздеца.
Полный неосуществившийся пиздец ускорил течение Саниной мысли, как сильный ветер превращает морские барашки в девятый вал.
Сначала Саня понесся к машине. Он открыл переднюю дверцу. Пакеты с одеждой из «Смешных цен» были внутри. Одежда была, на первый взгляд цела. Чуть пованивала говном, где-то приобрела пропалины. Но не суть. Это было куда лучше, чем нынешний, промокший и грязный наряд.
Переодеться Жирный решил не здесь, а вон в тех кустах у забора.
До кустов он добрался как-то очень быстро. И когда он снял штаны, его осенило. Саня взял телефон, включил камеру и сфотографировал свое тело ниже пояса. Фотографией остался доволен. Виден был писюн, жировые складки и совсем не было титановых трусов.
Саня знал, кому отправить это фото. Кто заскрежещет зубами и запрыгает до потолка. У-ха-ха!
Саня вошел в мессенджер и понял, что у него трясутся руки. Но фотографию все-таки отправил.
«Сообщение для Зоя Смирнова отправлено», – появилось оповещение.
«Что? – опешил Жирный. – Какая еще нахуй Зоя Смирнова?»
Саня похолодел, но ничего не происходило. Зоя молчала.
«Ну, сейчас-то я не промахнусь!» – подумал Жирный. Но тут вблизи грохнул раскат грома, толстый палец скользнул вниз.
«Сообщение для абонента Ксяня отправлено», – сообщил телефон.
Вот теперь Саня похолодел по-настоящему. Явно фото его писюна сейчас улетело к неведомой однокурснице. А может там целая толпа придурков? Теперь Жирному хоть в институт не ходи. Впрочем, он и так уже давно туда не ходил.
«Вау! – пришел ответ от Ксяни. – Жжош, чувак!»
Жирный густо покраснел. Вот как ей теперь объяснить?
«Это точно твой хер? – сыпала вопросами Ксяня. – Слушай, я по телеку видела, на тебе трусы были железные. Ты их снял? Что это вообще за трусы-то? Эй, Саня!»
Саня закрыл окошко этого чата. С третьего раза фото должно было улететь по правильному адресу.
«Абонент Глист!» Чпок! Отправлено!
Саня успел уже полностью переодеться, когда пришла куча посланий от Ксяни, которые не надо было читать. И одно – от Глиста.
«Когда это снято?» – спрашивал этот олигарх.
«Прямо сейчас», – ответил Саня.
«Пиздишь!»
«Нет».
«Где ты находишься?» – спросил Глист.
Саня сказал.
Продолжение следует...
Эй, толстый! Пятый сезон. 17 серия
Баширов смотрел на лицо своего палача. И реальность рассыпалась колючими осколками, как расхуяренная новогодняя игрушка. Острые, опасные края были у этих осколков.
Якубович технично – с разворота, от корпуса, потом на обратном ходу с локтя – уебал Баширова по роже.
В голове загудело, как в колоколе.
– Ну, – похлопал Якубович Баширова по щеке. – Убедился?
Это действительно был ведущий «Поля чудес». Только откуда он здесь взялся? И что нужно ему от Баширова?
Пленник заерзал на коленях. Кровища, черная кровища лилась ему в глотку, текла в глаза.
Но картина мира вдруг встала на место.
– И кого вы пытаетесь обмануть, Фантомас Фантомасыч? – спросил Баширов, выплевывая слова сквозь прореженный частокол зубных осколков. – А то я не знаю, что вы облики любите менять? И вы думали, я поверю? Ну, ладно, на полторы секунды я поверил.
На спецкурсах учили точно отсчитывать секунды. По этой дисциплине Баширов был отличником. И сейчас от внезапного нехуй делать точно определил размер временного отрезка.
Якубович молчал пятьдесят семь секунд. А потом сорвал с себя лицо.
– Здравия желаю, товарищ командир, – сказал Баширов.
– Так бы и сразу, – сказал Фантомас. – А то сразу – «я твою маму в рот ебал, товарищ командир». Куда вот такое годится?
Баширов все-таки запоздало удивился.
– Ладно, боец, молодцом, – сказал Фантомас. – Выдержал, не сломался под пытками. Орел. Прошел проверку. Руки ему освободите!
Стелсы-невидимки расстегнули пластиковые наручники. От притока крови к онемевшим рукам Баширову стало больно. Больнее, чем от вращения барабана. Он принялся трясти руками, словно играл на двух балалайках сразу.
– Значит, можно на тебя положиться, боец Баширов, – сказал Фантомас. – Можно тебя на ответственные задания посылать. Не поведешь, не расколешься, товарищей не выдашь.
– А то раньше безответственные выполнял, – сказал Баширов.
– Ну, если судить по тому, как порою выполнял, то безответственные.
Баширов покосился на стелсов. Они стояли где-то тут, невидимые. Какая-то, правда, рябь струилась по ближайшей стене подвала. Наверное, там и стоял один из невидимок. Или оба.
– А с каких это пор, Фантомас Фантомасыч, на нас стелсы работают? – спросил Баширов. – Это же не наша технология.
– А мы ее пиратим потихоньку, – сказал Фантомас. – Зато ведь поверил всему, а? Всему ведь поверил? Думал, на тебя «Ми-6» напало? А? Думал ведь?
«Нет», – вдруг понял Баширов. Хотя Фантомас и развязал ему руки, и разговаривал, вроде бы, любезно, Баширов не мог ему поверить. Чего-то не хватало в логике рассуждений.
– А мы ведь с Петровым троих парней задвухсотили, получается, да? А с тем лысым – четверых, Фантомас Фантомасыч. Это что же, у меня теперь вот это вот на совести? Да?
– Что же тебя смущает? – спросил Фантомас.
– Так это ведь наши парни, – простонал Баширов. – Наши! А жены-детишки у кого-то. А батя с задания не вернется. И будут они спрашивать: «А где отец наш?» А мамки-бабки что им скажут? Скажут: «Уехал твой батя, на задание, в другую страну, да?»
– Боец Баширов, прекрати, – сказал Фантомас.
– Я не понимаю, как так можно, Фантомас Фантомасыч? – Баширов плакал. Впрочем, это сказано слабо. Баширов истекал слезами, как презерватив, наполненный водой и истыканный иголками. – Я же думал, что у нас – гуманно все, что мы людьми-то дорожим, заботимся о них. А тут мы четверых положили.
– Значит, так было надо, – с раздражением ответил Фантомас.
– Надо? Кому?
– Родине, – весомо произнес Фантомас.
– Не верю я, Фантомас Фантомасыч, – горько рассмеялся Баширов. – Хоть режьте вы меня, хоть пытайте. Не по-нашему это.
– Что еще за «это?»
– Людьми разбрасываться вот так! Насколько я знал – заботятся у нас о людях. С пониманием относятся, в положение входят! Больничные, путевки. Если забухал, то на месяц тебя в санаторий, чтоб просох. Но вот так под сдвухсочивание не подставляют.
– Да много ты соображаешь! – Наверное, Фантомасу было тоже хуево. И потому он такой раздраженный был. – Извини, боец Баширов. Кадровый вопрос, как ты верно заметил, у нас очень… эммм… проблематичный. Очень мало верных кадров. Таких, чтоб могила. Чтоб ничего не таили, но в то же время и… эммм… стратегические партнеры от них чтобы ничего не дознались. Понимаешь?
– Нет, – сказал Баширов.
– То, что супербойцы нам важнее, чем… эмм… менее квалифицированные боевые единицы.
Баширов покосился на невидимых стелсов. Наверное, дисциплинированные ребята. Каково им это слушать про товарищей?
– Да не стоит моя квалификация слез их вдов, Фантомас Фантомасыч.
– Ты заебал, Баширов, – сказал Фантомас. – Бойцы этого спецподразделения – сплошь холостяки. Успокойся.
– И что, матери, значит, пусть плачут? Молодые, значит, парни. Жизни еще не хлебнули, а мы с Петровым и с вами их, значит, задвухсо…
Нижняя челюсть Баширова затряслась, слезы пропитали бороду, и от нее во все стороны разлетались соленые капельки.
– Не стою я того, чтобы из-за меня парни гибли, Фантомас Фантомасыч, – бормотал Баширов. – Ну его, знаете ли, нахуй. Я с таким на совести жить не хочу.
– Значит, вот твое слабое место, – сказал Фантомас. – Это совесть. Это сопереживание, боец Баширов. Пытки-то ты выдержишь, а вот на эти обманки ведешься.
– Обманки? – на мгновение Баширов даже перестал рыдать.
– Конечно! – сказал Фантомас. – Честь, совесть, вот это все хуё-моё – это же для чего выдумали? Для того, чтобы тебя в подчинении держать, чтобы рамки у тебя были. Понимаешь?
– Ну а как без них? – удивился Баширов. – Я без этих рамок, извините, не могу.
– Вот он, системный брак! – сказал Фантомас скорее сам себе, чем кому-то. – Откуда ты, брат, такой совестливый?
– Из детдома, сами знаете.
– Мы хотели из тебя сверхчеловека сделать, Баширов. Безжалостного убийцу, понимаешь? И ты со всем справляешься, убивать можешь. Но вот это слюнтяйство кто в тебя вложил?
– Потому что я и сам без родителей рос, Фантомас Фантомасыч! Это такой пиздец, чтобы вы знали. Нет такого, чтобы мама-папа, здрасьте, вот он я. Потому что нет вообще мамы-папы. А ребята их ждут. Они верят, что не погибли их паханы, не спились на хуй, не сдохли по пьяни. Они говорят: наши папы в космосе летают. А у кого-то в Антарктиде задания выполняют. Один ебанько был, он даже сочинял, что пахан у него в тюрьме сидит. И я тоже батю ждал, что ж вы думаете. Вы мне отчасти возместили, в более позднем возрасте. Но я, блядь, Фантомас Фантомасыч, не желаю такого их деткам…
– Да как же ты заебал! Нет у них деток!
Глазами он подал какой-то знак стелсам. И хотя вроде бы обстановка стала доброжелательной, Баширов каким-то сверхъестественным чутьем, какой-то над-интуицией понял, что сейчас его будут двухсотить.
– А где Петров? – спросил Баширов.
Фантомас снова одними глазами скомандовал что-то стелсам.
– А я не знаю, – сказал шеф. – Я вот подумал, может, ты знаешь?
На мыслеэкране вспыхнули картины – Петров, дрочащий в канализационном колодце, Петров, дрочащий где-то в промзоне, наступив на рожу какого-то толстяка.
– И я не знаю, – сказал Баширов.
Врал с тяжким сердцем, чего уж там.
– Врешь, – сказал Фантомас. – Пиздишь, боец. Опомнись.
– Я не вру, – еще раз соврал Баширов.
Конечно, правду было бы сказать легче, но что-то предостерегало Баширова от этого, какой-то барьер внутри не разрешал выпустить ее наружу.
– Врешь, – давил словами Фантомас, говорил, будто сваи вбивал. – Ты мне пиздишь. Мне. Тебя не учили, что нельзя этого делать?
– Да с чего вы взяли, Фантомас Фантомасыч?
– А с того, что ты молчал три, да почти четыре секунды, прежде, чем ответить. Ты что-то от меня скрываешь, боец? А если ты от меня что-то скрываешь, значит, ты – кто?
– Я ужасное открытие сделал, Фантомас Фантомасыч, – сказал Баширов. – Ведь и наши с Петровым жизни для вас – ничего не значат.
– Есть такие интересы, для которых приходится приносить жертвы, – туманно ответил Фантомас. – А судить о них – не твоя компетенция, боец. Ты мне итак мозги ебешь за мораль и нравственность уже непозволительно долгое время. Рассуждаешь, боец. Это не дело.
– Да я понимаю, Фантомас Фантомасыч, – Баширов ощущал себя как-то странно. Ему вдруг стало охота поговорить. Вот раньше не хотел, а сейчас – охота, прямо сил нет, как. Как будто сывороткой укололи. А вдруг? – Я все понимаю. Но как-то обидно, знаете, вот служишь-служишь, а потом с тобой, как с шавкой. Жил себе спокойно, а тут двухсотить людей надо. Да мне знаете, уже по ночам снятся эти люди. С глазами выдавленными, с шеями свернутыми, с черепушками – вот так вот, нахуй бензопилой расхуяченными. А оттуда – мозги, Фантомас Фантомасыч. Вот как они есть серые, скользкие. Мозги такие. Даже извилины видны. И по ним кровь такая течет, как река Волга. Кровь. По мозгам. А запах от них Фантомас Фантомасыч… Знаете, самый приятный в мире. И думаешь, сука нахуй, все отдал бы за мозги. Только чтобы вот так вот ложку в них запустить и так вот – ням-ням! Вкусные ведь, блядь, мозги, Фантомас Фантомасыч. И снятся, снятся. Дразнят, манят извилинами своими.
«Что-то я несу какую-то хуйню, – думал Баширов. – Да сроду мне мозги не снились».
Еще он попытался вспомнить, когда ему крутили руки – чувствовал ли он что-нибудь еще? По всему выходило – да. Был какой-то укол. Как будто бы в лопатку. Вот оно, значит, что. Сыворотка это.
Во взгляде Фантомаса появилась растерянность. Он смотрел куда-то за спину Баширова.
– Но настоящий гурман, Фантомас Фантомасыч, с мозгами даже еще круче обходится, – струился подстегнутый пургеном сыворотки правды табун словесного поноса. – Он не просто мозги жрет. Кто-то их миксером любит взболтать. Вот так вот – вж-ж-ж!!! Сахарком посыпать – не-е. Это хуйня полная, Фантомас Фантомасыч. С перчиком надо, с листиком лавровым. В формы разлить и дать застыть. А потом под водочку. Вот это вещь, скажу я вам, Фантомас Фантомасыч.
«Это же зомбачество плюс сыворотка!» – остатками ускользающего в бездну разума понял Баширов. Отсюда и мозгожорный бред. Значит, Петров все-таки живой. И зомбачество все-таки перекинул ему. Спасибо, братуха, выручаешь.
– А я ж про настоящих гурманов не рассказал, Фантомас Фантомасыч, – несло Баширова. – Те, прежде, чем мозги жрать, они извилины вот так раздвигают, и вставляют туда свой хуй. А мозги-то нежные – Фантомас Фантомасыч. Такого кайфа вам ни одна пизда не даст. Или что вы там любите.
– Так, заткните его нахуй! – заорал Фантомас.
Баширов впервые в жизни видел его таким злым. Ему захотелось – прямо неудержимо – еще позлить Фантомаса. Вот так прямо чтобы совсем.
Поэтому, не дожидаясь, пока его схватят стелсы, Баширов бросился на Фантомаса и осколками зубов вгрызся ему в ногу. Если конкретно – в ляжку, продрав штаны. Пьянея от хлынувшей крови и близкого вкуса мяса.
Продолжение следует...
Эй, толстый! Пятый сезон. 16 серия
Откровение вспыхнуло и осветило картину происходящего. Совершенно неожиданную, надо сказать, картину. Которая все переворачивала кверху ногами.
– Это испытание такое? Проверка на вшивость? – спросил Баширов. – Да, Фантомас Фантомасыч?
– Как вы меня назвали? – Голос Якубовича словно валял дурака.
– Да вы это, – сказал Баширов.
Было Баширову легко. Почти что счастье в пыточном подвале нахлынуло. К своим попал, оказывается. Проверяли его.
– Я – это я, конечно, – согласился Якубович. – А вот ты кто таков, мил человек? Ты же ведь так и не сказал нам. Вращайте барабан.
– Да какой барабан, Леонид Арка… То есть, Фантомас Фантомасыч. Аааааа!!!
Ему снова выкручивали руки. Да могло ли это быть, когда Баширов обо всем догадался и понял, что его пугают свои?
Действительно, по спецшколе ходили слухи, что случаются такие проверки. И похищают, и пытают – все типа как по-настоящему. Чтобы понимать, где предел стойкости у человека, как много он способен выдержать, прежде, чем всех выдать.
«Или это все-таки не свои? – мелькнула у Баширова отчаянная мысль. – А ну, как вообразил я себе, что это – Фантомас. А это ведь не он! Хотя как же это не он, если он?! Он, блядь! Руку на отгрызание даю. На отгрызание на хуй, с мясом и костяной крошкой. Пожрать бы, чего бы пожрать-то?»
– Назовете букву? – дурачился Якубович.
– Буква «Х», – сказал Баширов. – Что означает «хватит меня мучить, Фантомас Фантомасыч, я вас узнал».
«Или я все-таки в сказки верю? – подумал пленный боец. – Да и по хрен. Я хоть в черта лысого поверю, если мне дадут пожрать. Мяса! Можно и сырого. Жрать!»
Но лже-Якубович снова сказал вращать барабан. А Баширов поймал себя на мысли, что то ли он к боли притерпелся, то ли что еще, но легко все эти мучения переносились. Как будто со стороны были наблюдаемы.
А вот злость была настоящей. С занозами саднящей досады.
– Что же вы, Фантомас Фантомасыч, делаете? – всей горечью пересохшего горла сказал Баширов. – Мы же за вас и под пули ходили. И под топоры. Под мачете ходили. Под того долбоеба с бензопилой. А вы, значит, нас так? Ну, проверили? Ничего ведь я не выдал?
– Вращайте барабан!
– Да за что же?! – стонал и ревел, как горная река на перекате, Баширов. – Что же вы делаете такое? Я же потом этими руками душить не смогу. А вы меня вот так вот?
– Тысяча очков на барабане!
И уж на что Баширов потерял чувствительность, но от тысячи очков он взвыл. Боль оказалась резкой, продирающей. Баширов стал кричать. Во рту у него, оказывается, образовалась пена. И сейчас она разлеталась по подвалу.
– Ебаный вы пидарас, Фантомас Фантомасыч! – Боль, только боль заставляла Баширова заступить за красную линию. – За что же вы меня? Я же за вас, за вас верой и правдой. Я же служу Отечеству, как и вы, ебаный вы козел. Аааа!!! Нельзя же так с челове… Ааааа!!!
– Назовете слово?
– Слово «пидарас».
– Ну, зачем вы меня огорчаете? – спросил голос Якубовича. – А, может, песенку споете?
– Про то, как я твоей дохлой матери рот ебал! – закричал осатаневший от боли Баширов. – Давай, блядь, спою.
Распорядитель пыток шагнул ближе и дал Баширову по роже.
А Баширов смог, наконец, рассмотреть его лицо.
***
– Я могу дрочить! Могу дрочить! – бормотал Жирный таким голосом, будто стал свидетелем какого-то небывалого чуда. – Наконец-то! Это свершилось! Спасибо вам!
Это были такие жалкие излияния, что Петров даже не посчитал нужным как-нибудь на них отвечать. Он возился с титановыми трусами. А это была та еще задачка. Сначала надо было стянуть с ног – больных и начинавших опухать – штаны. Которые – да! – не хотели, категорически не хотели стягиваться. Боль была такая, что не особо помогал и наркоз.
Когда же пытка штанами подошла к концу, когда Петров сорвал с себя обычные, тряпичные трусы и влез в титановые, он с ужасом осознал – все зря. Жирный оказался слишком огромен, слишком толст. И титановые трусы были гигантскими. По-хорошему, в них поместилось бы и два Петрова, и еще один худосочный Баширов. И в силу своей огромности они не могли предотвратить ничего. Их же изготовили на красноярском заводе, специально по мерке Жирного. На что надеялся Петров? Что они сожмутся, что ли? Так и хуй по всей роже.
Ошибаться случается всем, но ошибку надо заметить вовремя. А Петров, наверное, все-таки долбоеб. Правильно Фантомас говорил. А без Баширова, так и долбоеб в квадрате. Это же надо было столько времени потратить на хуйню!
Неужели совсем ничего нельзя придумать? Петров скомкал штаны, засунул их под пояс титановых трусов.
Штаны провалились в трусы, как крошка в пасть Гаргантюа.
– Дрочить! Я могу дрочить! – бормотала обезумевшая жирная скотина на заднем сиденье.
Петров выскользнул из холодных титановых объятий. Трусы с разомкнутым замком были похожи на капкан для динозавра.
Целую вечность Петров натягивал штаны обратно.
***
Еще полчаса назад Жирный пребывал в самом жерле преисподней. Ему было хуево. Но потом им словно выстрелили из катапульты прямо в небеса. И из жерла ада Саня вылетел прямо в райское блаженство.
Дрочить! Наконец-то! Он отвоевал себе это право. Он будет дрочить сутки напролет, несколько суток! Сколько же в нем накопилось! Вселенная содрогнется, когда Жирный разрядит свои запасы!
Может, начать прямо сейчас? Жирного так и тянуло это сделать. Хотя при Петрове было очень неудобно. Петров был крутой, хотя и наркоман.
Радость жизни щекотала Жирного как развеселые пузырики. Каким наслаждением было сидеть голой жопой на сиденье автомобиля, а не ощущать на себе постылую титановую гладкость.
Весь мир во всей своей прелести открылся перед Жирным.
«Здравствуй, мир! – думал Жирный. – Вот и я! Я залью тебя своими сперматозоидами! Что этот глупый дождь? Тебя ожидает потоп другого рода!»
Петров на переднем сиденье возился, вполголоса стонал и глухо матерился. Но Жирный не обращал на него внимания. Сбылась мечта! Хоть бы этот Петров куда-нибудь вышел?
И тут Петров вышел.
Дрочить! Жирный положил руку на писюн. И тот встрепенулся, узнал. Как счастливый Хатико после долгой разлуки.
«Ну, здравствуй, писюн!»
«Здравствуй, Саня! Мне было хуево!»
«Я знаю, писюн! Но видишь, какой я умный! Я сумел тебя освободить».
«Да, Саня, ты крутой. Я-то думал, что этот момент никогда не настанет. Я погрузился в отчаяние. Думал, что никогда уже не распрямлюсь во весь рост. Я не ожидал. Ты красавчик!»
«Знал бы ты, писюн, как я рад нашей встрече!»
«Ну, давай уже, дрочи!»
Вдруг открылась дверца слева. Это был Петров. А в руках у него были титановые трусы, похожие на разинутые челюсти спилберговской акулы.
– Давай-ка наденем это обратно, – произнес Петров.
Саню словно кипятком облили.
– Что? – прошептал он. – Вы не смеете! Нет!
Он стал брыкаться ногами. Ему казалось, что один раз он смог оттолкнуть Петрова. А потом тот как-то ловко схватил Жирного и за одну ногу, и за другую, а в следующую наносекунду ужасные, уродливые трусы вновь оказались надеты на Саню.
Мышеловка захлопнулась.
– Нет! – вопил Саня. – Что?! Опять?!
С небес он снова упал в бездну ада. И понял, что не быть ему ни крутым преступником, ни напарником Петрова, ни даже подрочить по-человечески ему не светит.
Чудеса мира упорхнули прочь, не попрощавшись. А Жирный вернулся к постылым будням.
Слезы выворачивали его наизнанку. Саня принялся выть.
***
– Слышь, парень, не вой! – сказал Петров. – Ну, ты заебал, в натуре, а?
– Зачем вы на меня опять трусы надели? – стонал сзади Жирный.
– Потому что я не должен был их с тебя снимать. Это было ошибкой.
– Да вы… да вы…
– Заебал, а?
Петров включил радио. Пели «Жуки»: «Ой-ё! Шире вселенной горе мое! Ой-ё! Ой-ё-ё-ё-ё-ё!» Жирный рыдал в голос. Петров не выдержал, и чуть не проехал на красный. А направлялся он в сторону «Авиамоторной».
– Слушай! – не выдержал Петров. – Приказ на тебя был. Так и так: титановое спецоборудование на Жирного А.С. установить. А я – человек служивый. Мне сказали, я сделал.
«Что-то я пизжу много, – подумал Петров. – Прямо дохуя чего-то».
Но остановиться он не мог. Петрова несло. С ним случился словесный понос. Наверное, от героина.
– Но почему на меня? Что я такого сделал? В чем виноват?
– Я не знаю, парень. Вот честно, не знаю. Мне и не положено это знать.
– А кто знает?
– Есть такой человек, – сказал Петров
– На Фантомаса вот тот похожий?
«То ли паренек смышленый, то ли я – долбоеб», – подумал Петров. Собственно, мозг никогда не был его сильной стороной. А без Баширова Петров и вовсе на порядок поглупел, стал ошибки допускать.
– Да, – хмуро сказал Петров.
«Эх, не умею я тайну держать!» – подумал он.
– Как его найти?
– А мы ему сейчас позвоним.
– Так звоните!
– У меня телефона нет.
– Мой возьмите.
– Нет, – поморщился Петров. – С твоего нельзя.
– Почему?
– Потому что он в памяти твоей трубки останется. А не надо, чтобы он где-то оставался. Понимаешь?
– Сложно-то как все! А что делать?
– Найти таксофон и позвонить оттуда.
– И мы поедем к Фантомасу? – оживился Жирный.
– Не знаю, – сказал Петров с удивлением обнаружив, что жирное чмо его допрашивает. – Может быть, он сам приедет к нам.
– И снимет с меня трусы?
– Не знаю, – вздохнул Петров. – Это как он сам решит.
«Надежда есть!»– понял Жирный.
Он ввел запрос: «Таксофон Авиамоторная». Появился результат.
– Вот! – сказал Жирный. – Прямо в переходе станции!
– Отлично, – сказал Петров.
Продолжение следует...
Эй, толстый! Пятый сезон. 13 серия
Зловонная струя, обрушившаяся на Петрова в момент обрыва связи с Башировым, сыграла, в общем-то, позитивную роль. Мерзкий этот понос пробудил Петрова от подобия вялой спячки, вырвал бегемота его сознания из болота адреналинового отходняка.
Откуда только взялась энергия? А она взялась. И душу обожгла злость.
«Какого ебаного хуя?! – зажигали ночь разума искры мыслей-скакунов, за которыми гулко топотал по степи подсознания эскадрон шальной животной ярости. – Как посмело это жирное чмо срать на людей?»
Дело было даже не в том, что вот Петров – такой пиздатый, а на других – сри, пожалуйста. Вообще на людей срать нельзя! А то что это такое? Вот эта вот жирная жопа – она что, думает, что взяла, человека обосрала, и теперь можно уйти безнаказанно?
А мысль о том, что гнусное жирное уебище уйдет, не понеся крест наказания, была невыносима. Мысль была подобна раскаленному утюгу на податливой волосатой спине. Наказать жирного – вот что стало для Петрова самым главным.
«Ах ты ж, ебаное уебище! – Ярость билась в черепной коробке голодным тигром, которого раздразнили в зоопарке малолетние долбоебы. – Вот так вот, значит, срать на людей любишь?»
Сама вероятность того, что гнусный жирный кусок дерьма может съебаться и почувствовать себя в безопасности, была для Петрова невыносима.
Из колодца он выбирался бесконечно долго. Целю вечность ничего не получалось. Сначала Петров не мог закрепиться на стенках колодца – соскальзывал, съезжал больной ногой. А второй больной ногой держал упор, как на скалодроме. Ладонями Петров упирался в осклизлые стены, поднимая решетку головой и загривком мощной своей шеи.
«Не уйдешь, дрисливое уебище! – пузырился кипяток ярости в чайнике черепной коробки. – Я тебя, падлу, разорву. Говно у меня жрать будешь! С земли, сука! Буду пинать тебя по башке. По брюху твоему. Я разорву, нахуй, твое брюхо, вытащу кишки и намотаю их тебе на шею. Глаза падле выдавлю. Мозг сожру! Падла! Падла!»
В топоте эскадрона яростных мыслей звякнул звоночек тревоги.
«Динь-динь! – блямкал звоночек. – Ты гонишь. У тебя крыша поехала».
«Это у меня-то? – Ненависть штормила душу Петрова, как цунами, несущее смерть рыбацким поселкам. – Он первый начал, педрилище! Я его раздавлю, изничтожу, аннигилирую нахуй!»
Тяжелая решетка не поддавалась. Петров вдруг понял, что куда эффективнее будет не давить на нее, а бить головой, как тараном. Тело Петрова сжалось в пружину, потом распрямилось. Бах! – врезалась в тяжелый металл голова. Ах, бесполезно! Ну, еще раз!
Бу-бух! Бу-бух! Бу-бух, блядь! Голова Петрова билась в решетку монотонно и неумолимо. Петров побеждал. Решетка уже подпрыгивала и, в какой-то момент подлетела вверх, в брызги ливня, звонко пизданулась на асфальт.
А Петров, бурля от обжигающей ярости, выбрался наружу, встал на ноги и обрушил на мироздание рев злобы и торжества.
«Этот ебаный мир пытался меня сломать! – дудели фанфары торжества в ушибленном черепе. – Но это я его прогнул под себя, как охуевший Макаревич!»
– Ааааа, блядь!!! – устрашающе заревел Петров. – Уебашу нахуй!!!
Он видел жирное чмо. Оно трусливо семенило по асфальту. Съебывалось медленно и степенно, как потревоженный червяк.
Петров позабыл про боль в ногах. Это было сейчас совсем не главное. Правда, покусанная нога еле шевелилась и мешала быстрому продвижению. Теперь Петров вынужден был приволакивать ее за собой. Ушибленная голова склонилась набок на уставшей шее, как спелый колос на сытной ниве. Только этот колос был полон не зерна, а гноя.
Петров вытянул перед собою беспощадные руки. Ими он будет потрошить жирного говнюка.
– Гы-гы-гы! – обрадовался Петров.
Изо рта хлынул поток внезапной слюны – толстый, как канат. Лицо искривила усмешка.
«Потрошить брюхо! Разорвать гаденышу брюхо и насрать в него! Да!» – свирепствовал ураган темных мыслей в Канзасе опустевшего сознания.
Жирный гаденыш съебывался из последних сил. Взвизгивал и срал на бегу.
«Сри-сри! – думал Петров. – Побольше и погуще! Сейчас будешь у меня, падла, языком это все подбирать. Всю автостоянку эту языком, блядина, продезинфицируешь!»
Расстояние сокращалось. Петров уже чувствовал близкий запах смертельного страха. И он будоражил, как адреналин с шампанским. Надо было сожрать мозг, где хранился этот страх. Мозг! Ха-ха!
«Чувак, ты превратился в зомби!» – вдруг раздался слабый голос в голове. И тут же исчез, как убогий микрорайон в каменном шторме ударной волны, пробужденной к тлетворному существованию ядерным взрывом.
«Шевелись! Шевелись! Не дай ему уйти!» – грохотала литаврами праведная ярость.
Трясущаяся жопа, безразмерная спина, трусливый загривок становились все ближе.
– Уиии! Уиии! – повизгивал толстяк. Видимо, осознал свою обреченность.
А Петров поймал себя на мысли, что ему невыносимо хочется впиться зубами в загривок, в это гнусное сало вокруг позвонков, впрыснуть туда свою слюну. Ааааа!!!
Толстяк задыхался и уже больше трясся, чем бежал. Он потерял скорость, а в движениях сквозила обреченность.
Будет знать, как срать на людей!
Оказавшись совсем рядом, Петров оперся на покусанную ногу, которую подволакивал и дал жирному дристуну подсрачник. И тут же ногу пронзила страшная боль. Петров взвыл. Вместо мягкой жопы у толстяка был камень! От боли в глазах засверкали искры. Петров упал в лужу. Впрочем, все вокруг, вся автостоянка, была сплошной лужей.
У толстяка словно открылось второе дыхание. Тяжелой трусцой он побежал прочь. Надеялся, гондон, уйти. Решил съебаться.
Петров исторгнул из глотки рев, потрясший его самого, встал на оледеневшие от боли ноги. И пошел за жирной мразью. Петров откуда-то знал, что найдет его, где бы тот ни был, из-под земли достанет. И уебашит. Нахуй.
Толстяк оглянулся. Понял, что ничего не кончилось, завизжал. И тут же потерял в скорости.
Петров медленно, но верно, приближался. На шаг, другой, третий.
Вскоре жирный дристун оказался уже на расстоянии удара.
Левой рукой Петров сгреб воротник футболки жирного и чуть развернул его ебальником к себе. Правой хотел было ударить по роже. Но если обернулся катастрофой поджопник, то кто может знать, к чему приведет удар по ебалу?
Поэтому Петров ударил, можно сказать, нежно, по касательной, чтобы не выбить костяшки. А то вдруг этот толстяк, действительно, каменный? В общем, скорее, погладил, а не ударил.
Кулак Петрова, не встретив никакого сопротивления, потревожил жировые отложения на щеках, не коснулся зубов, а, сдвинув верхние слови кожаного покрова, ушел на излете энергии.
Петров тут же пожалел, что сэкономил силу. Надо было уебать от души. Но совершенно неожиданно для себя Петров обнаружил, что победил.
Толстяк грузно рухнул на спину, прямо в лужу. Он лежал, раскинув руки. Рот был раскрыт в гримасе невероятного страдания. Жирное чмо дышало хрипло, с завываниями. Он сдался и прекратил сопротивление.
Трус! Слабак! Фу таким быть!
Ярость Петрова вовсе не ослабла. Он уже решил, что толстяк будет мучиться дольше. Петров оторвет ему яйца, и затолкает их ему в пасть. А еще он организует встречу ебала с асфальтом. Отобьет почки. Вырвет кишки. Изгрызет в клочья загривок.
Но сейчас противник отчаянно унижался. Петров поставил кроссовку на рожу поверженному чмошнику. Жаль, что обувь была уже не в говне, что все смыла ливневка и дождь.
Сейчас Петрову было хорошо. Охуенно было. Он одержал победу, поверг врага.
Все-таки жизнь – штука прекрасная. Если долго мучиться, то можно и поиздеваться над пропылывающим телом врага.
От полноты бытия с Петровым вдруг случилось неожиданное. Он даже и предполагать не мог, что такая ситуация возникнет вообще.
У Петрова встал хуй. Ни в коем случае не на жирного. На полноту жизни.
И тут же в голове раздался очень четкий голос.
«Саня, ты здесь? Это я, Баширов!»
«Я выскребу у этой жиробляди сало, – ярился Петров. – Вымажу его этим салом. Будет гнойная липоскация с яичницей, хо-хо!»
«Саня! – пытался достучаться до напарника Баширов. – Что с тобой, Саня!»
«Жрать! Грызть сочный загривок! Впрыснуть яд. Отгрызть уши! О! Отгрызть и сожрать!»
«САНЯ!!! – отчаянно кричал Баширов. – САНЯ, ПОСЛУШАЙ МЕНЯ!»
«Съебись, я занят!»
«Саня! – требовательно воскликнул Петров. – Ты превратился в зомби?»
«Твое какое дело?!»
«Саня! Это я! Баширов!»
«В жопе Шилов».
«Саня! Я же твой друг. Русик!»
«Да! Да! Что тебе нужно! Жрать! Вгрызаться! Пить сладкую кровь артерий и горькую – вен! Жрать и блевать жиром!»
«Саня! Ты меня не слышишь? Петров?»
«Хули ты раззуделся?»
«Меня пытать ведут, Саня. Прощаюсь я с тобой».
Что-то стало прорываться к наглухо закрытому разуму Петрова. Какое-то понимание.
«Русик? Брат! Это ты?»
«Я, Саня! Прощай!»
«Подожди…»
«Саня, меня ведут по какому-то коридору. Мне пиздец».
Разум Петрова вдруг прорезался сквозь ярость, как луч маяка сквозь туман.
«Русик, брат!»
«Ты пропадаешь, Саня! Дрочи!»
«Да!»
Петров расстегнул джинсы и стал дрочить.
***
Жирный смотрел на это снизу, насколько позволял ботинок. Он видел, как этот кровожадный обдристанный им бомж снова начал мусолить свой хуй.
«Я нарвался на маньяка, – понял Жирный. – Мне пиздец».
С этой мыслью он смирился легко. В конце концов, он сдохнет. Как всегда, его работу сделают за него другие. Значит, можно расслабиться и страдать. Скоро это все равно кончится. Бездарная, в буквальном смысле просранная жизнь.
***
«Слышишь меня, Русик! Жрать! Жрать! Мясо! Грызть!»
«Саня, ты плывешь!»
«Блядь! Ничего не могу с собой поделать! Выпустить кишки! Уебашу нахуй!»
«Саня, брат!»
«Что, Русик! Жрать кишки!»
«Отдай мне свое зомбачество?»
«Жрать и блевать! Как же я его отдам?»
«Я попробую его из тебя вытянуть. Ты, главное, дрочи, не останавливайся. Мне сейчас зомбачество и нужно. У зомбаков ведь болевой порог высокий. И живучие они. Отдай мне зомбачество, Саня!»
«Бери, блядь, если получится!»
Какое-то очень странное чувство посетило Петрова. Ему казалось, что кто-то высасывает весь гной из его души, всю кровожадную хуйню. Ярость слабела. Видно, у Баширова что-то получалось.
«Дрочи! – говорил Баширов. – Я сосу!»
«Да, брат!»
Петров старался. В какой-то момент рука его разошлась, как взбесившийся кривоколенный шатун на древнем станке.
Петров кончил. Сейчас он ощущал странную легкость. И в теле, и в яйцах, и в мыслях.
Баширов исчез. Но исчезло, как и не было, кровавое наваждение. Петров больше не испытывал ярости. Только пустоту и усталость.
Он посмотрел на толстяка, который покорно валялся в луже, готовясь принять страдание. Петров убрал с его рожи кроссовок.
Толстяк давился безмолвным плачем. Словно какой-то невидимый червяк пытался толчками пролезть к жиртресту в рот.
И тут Петров его узнал.
– Ты же Жирный, – сказал он.
Толстяк не реагировал.
– Ты – Жирный Александр Сергеевич.
И тут невидимый червяк остановился. Жирный посмотрел на своего мучителя.
***
Жирный узнал его. Этот бомж оказался одним из те ублюдков, которые надели на Саню титановые трусы. Встреча была чудовищной. И ничего хорошего не предвещала.
Если только не уговорить этого онаниста снять с него трусы. Если дрочер послушается, Саня никому про него не расскажет.
– Да, – проблеял Саня. – Я – Жирный Александр Сергеевич.
Продолжение следует...
Эй, толстый! Пятый сезон. 11 серия
Если бы во время грозы, которая громыхала вот уже второй час, в постиндустриальных окрестностях метро «Кожуховская» прогуливался бы случайный прохожий, то он, может быть, и увидел под одной из решеток ливневой канализации промокшего бедолагу – настоящего бомжа на вид. «Но что же делает этот бомж? – задумался бы прохожий. – Вдруг он замерз? Вдруг он промок, и ему нужна помощь?» Возможно, прохожий почувствовал бы внезапное желание дать бомжу, скажем, сто рублей. Чтобы тот согрелся в непогоду.
«Эй! Братан! – крикнул бы прохожий. – На тебе стольник, от души!»
И вдруг этот распираемый благотворительностью благодетель рассмотрел бы, чем на самом деле занимается бомж. А тот дрочил, сидя на бетонном козырьке.
Если случайный прохожий оказался бы мужчиной, он бы просто плюнул и пошел дальше – гулять под грозой. Но есть вероятность, что случайно гулять по промзоне под грохот стихий могла бы и женщина. Как известно, дамы – существа более отзывчивые и добросердечные. Страдающий от одиночества и наиболее слабохарактерные женщины, может, и подумали бы, что бедный бомж таким образом вспоминает о своей несчастной любви. Но два обстоятельства не давали этой версии быть похожей на правду. Первое – уж очень равнодушен был бомж, дергая свой вонючий писюн. Он словно не вдохновенно дрочил, а совершал механическую, конвейерную работу. И второе, тоже немаловажное, обстоятельство – писюн был полувялым. Не производил впечатление упругого и звонкого удальца-гусара на лихом скакуне. Нет! Это было вялое обозное чмо верхом на кляче.
Может показаться очень странным, но на второй час сильнейшей грозы, окруженный блеском яростных молний, мокрый и без зонта – в районе Кожуховских коворкингов действительно бродил случайный прохожий. Впрочем, в циклопическом мегаполисе каких только чудес не случается. Отчего бы не появиться и прохожему в разгар грозы? Тем более, что когда-нибудь мы узнаем, что привело его в эти места, пропитанные тленом безнадежных стартапов.
Это не был ни взрослый мужчина, ни одинокая женщина. Прохожим оказался молодой человек, издали похожий на дирижабль, совершивший аварийную посадку. От невероятно огромного пуза трассирующими рикошетами отскакивали капли дождя, и носитель брюха становился похож на сюрреалистического морского ежа.
В сверкании одной из молний мокрый толстяк увидел канализационную решетку. Отблеск небесного электричества осветил внутренность колодца. И стало видно, что в нем засел странный человек. Впрочем, на второй час грозы все, гуляющие без зонтов, становятся странными.
«Он же дрочит!»– понял случайный толстяк. Мысли были пропитаны горькой и безнадежной завистью. Так житель навозных трущоб Калькутты завидует постояльцам отеля Хилтон.
Зрелище заворожило завистливого толстяка, и он застыл у решетки ливневой канализации.
Трудно представить, что бомж, дрочащий свой мерзкий хуй в промышленной клоаке, был очень близок к самой важной для толстяка проблеме, и даже знал, как ее решить. Но слабый человеческий разум не в силах предусмотреть такие совпадения. А тем более, исстрадавшийся разум жирного Сани. Ведь по промзоне, в отблесках молний, гулял именно он.
***
«Русик, ты где?» – встревоженно телепатировал Петров.
Конечно, тот, кого случайный прохожий мог принять (да и принял, посмотрим правде в глаза) за бомжа-онаниста, был внештатным оперативником Петровым, который неожиданно смог подключиться к каналу связи с похищенным невидимками напарником.
Сейчас телепатический голос Баширова был похож на испохабленную глушилками передачу Севы Новгородцева на радио BBC.
«…охо… – доносилось до Петрова. – … охо дро… шьху… ходро…»
«Что ты несешь, Русик?»
«…хо дрочишь хуй!» – донеслось до Петрова хоть что-то осмысленное.
«Да, плохо! – согласился Петров. – Вообще, это глупая затея».
«Предложи что-нибудь лучше».
«Да мне сдохнуть хочется, а не дрочить! После заплыва-то по канализации. После зомбаков».
«Ты счастливый, – сказал Баширов. – Ты уже отмучился. А у меня – все еще впереди. Думаю, будут пытать».
«Русик! А вдруг обойдется?»
«Ничего не обойдется. Как учил нас Фантомас, случайностей не бывает…»
«Да, это плохо проанализированные закономерности», – грустно продолжил Петров.
Сейчас, вроде, связь установилась более-менее приличная. Петров поймал ритм, хуй снова отвердел, но отвлекаться на блондинку было трудно. Хотя и необходимо.
«Где ты?» – спросил Петров.
«В какой-то комнате. Я сижу на стуле. Ноги прикованы к ножкам. Те намертво приделаны к полу. Пол бетонный. Руки мои заведены за спинку стула и там скованы наручниками. Мне пиздецки неудобно. В глаза светит лампа. Классика».
«Держись, Русик!»
«Толку-то? Если будут пытать, я сознаюсь, я все им расскажу. Только, возможно, не сразу. Но постараюсь продержаться подольше. Час-то точно продержусь. Потом начнется палево».
«Как тебя вывезли?»
«На меня тоже натянули стелс-костюм. Меня никто не видел. Все смотрели, как кто-то выпал сверху. Это был ты?»
«Я, Русик!»
«А меня затолкали в машину».
«Модель определил?»
«Тойота-лэндкрузер. Номеров не рассмотрел. Меня затолкали на заднее сиденье и завязали глаза. Я ничего не видел».
«Повороты считал?» – спросил Петров.
«Обижаешь! Считал, конечно! Запоминай. Направо. Потом три минуты восемнадцать секунд, светофор. Прямо две минуты одиннадцать секунд. Далее – налево…»
«Блядь, Русик! Я Фантомасов телефон вспомнить не могу, а ты меня эти цифры заставляешь запоминать».
«Это может быть сотрясение. Тошнит?»
«Как весь пиздец».
«Пятна в глазах?»
«Да».
Русик произнес телефон Фантомаса, и тот тут же всплыл в памяти. Как и не уходил. И действительно, как можно было забыть?
«Ладно, – сказал Русик. – Но лучше бы тебе запомнить. Потому что второго сеанса у нас с тобой может не состояться. Если меня начнут пытать, я превращусь в дерьмо. Может быть, в следующий раз говорить с тобой буду уже не я, а мои палачи. Понимаешь? Я же выдам даже это. Не стоит обольщаться».
«Диктуй, Русик! Я запоминаю. Но я предупреждаю, что за дрочкой – так себе память работает. И я скоро кончу».
В училище им преподавали мнемотехнику. Были способы запоминать и последовательности чисел, и мысленно фотографировать документы. Петров сосредоточился. Эрекция стала пропадать вместе с голосом Баширова. Петров спешно восстановил связь, но что-то важное, похоже, пропустил.
«Четыре минуты пятьдесят шесть секунд, – шпарил Баширов. – Потом выехали на шоссе. Там была пробка. Двадцать шесть минут тринадцать секунд. И там мои похитители впервые заговорили. На двадцать пять-пятьдесят девять».
«Что они говорили?»
«Один говорил: «Ебать, размазало тачилу». Второй: «Попал мужик, его самого размазало, а теперь ему за «гелик» платить».
«Это уже след», – сказал Петров.
«Надеюсь, Саня. Дальше было шесть минут восемнадцать секунд прямо, четыре минуты тридцать две секунды кружили. Возможно, по эстакаде. Потом одиннадцать минут шесть секунд прямо…»
Память Петрова впитывала эти цифры, как сухая губка. И хуй стоял, всем на радость. Так держать!
«Как думаешь, кто тебя похитил?» – спросил Петров.
«Не наши, – сказал Баширов. – И не менты. Экипировка не та. Может, бандюки. Но тоже – не та экипировка. Думаю, спецслужбы вражеских государств».
«Мы тебя найдем, Русик!» – пообещал Петров.
«Я постараюсь остановить дыхание, – сказал Баширов. – Это трудно, но может получиться».
«Не делай этого!»
«А что еще делать? Ждать спасения? Но у нас – не Голливуд. У нас такого не будет. Этим миром правит жопа. И диктует законы».
«Блядь, Русик, не хотел тебе говорить, – сказал Петров. – Но я… В общем, меня зомбаки покусали. Я, по ходу, того… Сам таким стану. Может, уже. И как я тебя спасу, Русик?»
«Попробуй по максимуму, – сказал Баширов. – Действуй, брат! Я бы сам для тебя разбился в лепешку».
«Да я знаю. Я ведь тоже намерен разбиться».
«Будь, что будет. Не ссы».
Петров кончил, и связь мгновенно исчезла.
***
Жирному Саше было противно смотреть, как дрочит бомжара. Трудно было сказать, что вынуждало жирного подсматривать. Наверное, все-таки зависть. Душа жирного истекала желчью. Ведь сам он – пленник титановых трусов – лишен был счастья мастурбации. Жирный смотрел и желал, чтобы у этого мужика ничего не получилось.
Но бомж кончил. А потом вдруг заплакал.
К бомжу-онанисту приблизилась мокрая крупная крыса. Возможно, слезы она приняла за демонстрацию слабости, поняла, что чужак – не опасен. Она приблизилась, быстро-быстро дергая носопыркой.
И тут бомж быстро и технично обрушил кулак крысе на голову, разбил хрупкую коробочку черепа. Бродяга стал обдирать от шкуры еще дергающуюся, еже живую крысу. А потом принялся ее жрать. Сырую.
Сашу затошнило. В его жизни последних дней и так хватало гнуснейшего трэша. Не было только пожирания сырых крыс. Теперь – пожалте – и это тоже появилось.
Жирный ощутил мгновенную и бесплодную ненависть к этому скоту. Он ведь счастлив, но он такая мразь. Жирный был готов на все, чтобы как-нибудь обосрать торжество этого гада-крысоеда.
«А что если действительно?» – подумал жирный.
На самом деле, в брюхе у него уже давно бродили и сталкивались хищные пузыри, в лабиринтах кишок происходили тлетворные реакции. Но было пока что терпимо. Но то, что Саня увидел сквозь люк ливневки, подстегнуло процесс и стало катализатором. Весь Санин внутренний мир взбурлил от возмущения, как площадь перед грузинским парламентом.
Жирный едва успел сорвать с себя штаны, нацелиться отверстием в титановых трусах. Он не знал, заметил ли его бомж или нет. Это было уже все равно. Потому что в ту же наносекунду Саша изверг мощнейшую трехлитровую струю термоядерного поноса.
– Аааа!!! – донесся из колодца голос обосранного бомжа. – Что же ты делаешь, пидор вонючий?
Это было счастье.
Саня быстро застегнулся и потопал наутек. Он не сомневался, что успеет съебаться. И ищи его свищи.
После пяти секунд бега Саня оглянулся. Ох, зря он это сделал!
Продолжение следует...
Эй, толстый! Пятый сезон. 10 серия
Наступил момент, когда душа Петрова вырвалась из тоннеля в пространство бескрайнего света. Здесь Петров ощутил очень странную и сильную турбулентность. Трясло, как на ухабистой дороге. Петрова мотало туда-сюда, туда-сюда. С каждым ухабом он словно бы становился меньше. Вот слетела с него шкура взрослого человека. И что это? Петров снова оказался ребенком.
Ребенок Петров был одет в короткие штаны на тряпичных лямках, в сандалии и футболку с «Охотниками на привидений». Он стоял во дворе своего детства. Там, где детский сад граничил с гаражами. Петров ощущал себя лет на пять. Судя по всему, ощущение было правдивым.
А у гаражей толклись большие пацаны. Лет по семь-восемь. Они плевались семечками, а один из них – белесый и наглый – сказал:
– А тебе чо тут надо, мелкий?
– Я с вами хочу! – плаксиво сказал Петров.
– Потом приходи, – сказал пацан.
– Я сейчас хочу!
– Бе-бе-бе! Давай поплачем! Топай отсюда, шалапет!
– Ыыыы! – заревел Петров.
А белесый развернул Петрова и направил прочь поджопником.
– Так его, Петюн! – одобрили другие старшие пацаны.
Весь в слезах, задыхаясь от незаслуженной обиды, шел Петров домой. Он поднимался по лестнице на пятый этаж «хрущевского» дома.
Дверь была открыта. Матушки не было, а батя сидел в сортире. Несло свежим говном и сигаретами «Родопи».
– Это кто пришел? – рявкнул из сортира батя.
– Это я! – возмущенно сказал Петров. В его голосе звенели слезы.
Батя зашуршал газетой, потом бумагой, шумно спустил воду в унитазе. И вышел, застегивая штаны.
– А что за слезы? Почему рыдаем? – спросил он.
– Пацаны с собой не берут! – пылко пожаловался Петров.
– И что говорят? – прищурился батя.
– Что мне рано с ними играть!
– И правильно говорят, – сказал батя.
– Что?! – Петров даже задохнулся от возмущения. – То есть как так «правильно»?
Похоже, родной отец был заодно с его обидчиками. А ведь Петров хотел еще пожаловаться на поджопник. Но от возмущения даже забыл об этом.
– А так, – сказал отец, строго глядя на Петрова. – Зачем с тобой дружить? Ты плохой мальчик.
– Нет, хороший! – заупрямился Петров.
– Плохой, – ответил отец. – И знаешь почему? Ты друга в беде бросил.
– Какого друга? – тонким голосом пролепетал Петров.
– Русика. Ты же его спасти должен. А ты здесь прохлаждаешься. А ну бегом обратно.
– Но я…
Бум! Память обрушилась ему на голову, как содержимое кузова КамАЗа. Русик! Баширов! Он же в беде, его невидимки повязали. А я где? А я в сточной канаве… Ой!
– Вспомнил? – усмехнулся отец.
«А ведь тебя уже шесть лет нет в живых! – вспомнил Петров. – И у меня никогда не было среди знакомых вон тех вот пацанов. Паша какой-то. Может, он из чьего-то другого детства, но не из моего – это точно».
Петров вдруг совершенно точно понял, где находится.
– Здесь всегда детство? – спросил он отца.
– Хуетство, – сказал батя.
Затем развернул Петрова к себе спиной и мощным поджопником отправил в полет.
И вот Петров снова летел сквозь расплескавшуюся ослепительную синеву, влетел в шкуру взрослого человека, потом его понесло обратно по трубе.
***
Пока душа Петрова получала незаслуженные поджопники, из физического его тела жизнь уходила. Жизнь вела себя как приличный жилец, выселяющийся из квартиры. Все чемоданы и коробки – уже у лифта, осталось только обесточить электроприборы, нажав кнопку «выкл», запереть дверь, а ключи бросить в почтовый ящик.
И вот палец уже завис над кнопкой «выкл», как вдруг стало что-то происходить.
Сначала возник водопад. Он лился в трубу из колодца, прикрытого сверху металлической решеткой.
И здесь был воздух.
Телом Петрова управляла уже не душа. Та сейчас подвергалась позорному изгнанию из другого мира. Командование перешло к спинному мозгу – повелителю инстинктов и рефлексов. Спинной мозг направил тело вверх, поднял голову над поверхностью воды, активировал горящие от боли легкие.
– Уагхххх! – совершил бессознательный Петров первый вдох.
И тут-то все к нему и вернулось. И жизнь, и душа, и память, и боль.
Петров жадно дышал, отфыркиваясь от грязной воды.
Сознание отметило, что он находится в колодце. Лестницы, чтобы подняться наверх, к решетке, через которую вниз текла вода, не было. Подняться без лестницы? Нечего и мечтать. А это значит, что придется плыть по трубе еще раз – до следующего колодца, который будет неизвестно когда. Это значит – сколько придется проплыть без воздуха? Минуту? Две? Три? Пять? Эта неопределенность бесила Петрова.
«Я не готов! – думал он. – Я не выдержу такого во второй раз! Как же заебала эта канализация!»
Петров нырнул. Рассудок бунтовал и протестовал. А душа знала, что не утонет Петров, выживет. Дело у него есть – друга спасать. Надо делать, о себе не думать.
Всего Петров преодолел еще пять перегонов от колодца к колодцу. Самым трудным был второй – две минуты сорок две секунды. В спецшколе Петрова учили точно отсчитывать секунды. И сейчас, плывя во тьме под водой, стремясь защитить сознание от паники, Петров включил в голове секундомер. Третий и четвертый перегоны были ни о чем – тридцать восемь секунд и минута семь. А вот пятый длился минуту пятьдесят восемь и сожрал последние силы.
«Хоть режьте меня! – думал Петров. – Больше я не выдержу».
Но выдерживать уже ничего не требовалось. Петров увидел лестницу.
И эта лестница вела наверх.
***
Этот колодец был широким. В нем даже был обустроен бетонный не то карниз, не то козырек, на котором можно было перевести дух.
Петров не хотел отдыхать. Даже садиться на минутку не хотел. Ведь где-то страдал Баширов.
Но сейчас, похоже, управление телом вновь захватил спинной мозг, заставил Петрова сесть, свесить ноги. Затем выключил сознание. Петров рухнул в темный спасительный сон.
Проспал он около сорока пяти минут. В спецшколе его учили определять, сколько ты спишь, и просыпаться точно вовремя без будильника. Совсем не сложная была наука, даже смешная. Занятия проходили в комнате общежития. Наставник командует: «Курсанты! Спать двадцать три минуты!» «Есть спать двадцать три минуты!» И вот проходит ровно столько, сколько сказано, открываешь глаза. И стоит наставник с секундомером. Кому-то говорит, что тот рано проснулся, другой проспал, ну, а ты и ты – молодцы. Четко и вовремя.
Петров был недоволен. На сон он проебал очень много драгоценного времени. Сейчас Петрова мутило, как алкоголика после безумной пьянки. Руки болели. Но что эта боль по сравнению с тем, что чувствовали ноги?! Одна из которых была предположительно сломана, а другая – покусана зомбаком. А поскольку дело происходило в говнище, то ожидался воспалительный процесс.
А еще от голода крутило кишки. Петров надеялся, что это не тот безудержный, неостановимый голод, который приводит в движение зомби. Петров надеялся, что еще не стал дебильным полутрупом. Но выглядел, конечно, как самый настоящий беглец из ада.
«Пора идти!» – подумал Петров.
«И куда же ты пойдешь? – спросил ехидный внутренний голос. – У тебя, наверное, есть план? Ты знаешь, где искать Баширова?»
«Да какой тут на фиг план! – ответил Петров. – Все просто. Поднимаюсь на поверхность, звоню Фантомасу. А дальше он всех по тревоге поднимает, и начинаем искать Баширова. Все просто».
«Ну, да, – согласился внутренний голос. – А где твой телефон?»
Петров бросился ощупывать карманы. Уцелело немногое. Был размокший от говна подлинный паспорт на чужую фамилию. В правом кармане было несколько тысячных купюр – тоже, соответственно, размокших. Была связка отмычек, которая держалась на кольце брелока, надетого на безымянный палец правой руки.
А вот телефон Петров проебал.
«Номер Фантомаса ты помнишь?» – строго спросил внутренний голос.
У Фантомаса был чудовищный номер. Вроде бы обычные цифры, но в каких-то диких сочетаниях, которые запомнить было трудно. Цифры образовывали такую комбинацию, которая тут же улетучивалась из памяти. Фантомас специально выбрал именно такой номер.
«729, – перебирал Петров числа, – 231… Или 719? А в конце 85, вроде? Или 87?»
«Не помню, – признался Петров. – Но я вспомню».
«Эх ты, боец! Дырявая голова!»
«Я вспомню», – пообещал Петров.
Надо было идти, подниматься по лестнице, отодвигать решетку, придумывать, как позвонить. И, конечно, вспомнить номер Фантомаса! Много было дел.
А тело не слушалось. Стальная воля Петрова посылала импульсы: давай, вставай, мол! Но фигушки!
«Ладно! – сдалась воля. – Шестьдесят секунд разрешаю посидеть, собраться с силами. Время пошло».
Пошел отсчет. Петров поднес к глазам набор отмычек. Блондинка на брелоке сияла тревожной и порочной красотой.
Это не афишировалось, и признаваться в этом было, наверное, не стыдно, но Петров был девственником. Как и Баширов. Конечно, все курсанты до начала учебы вроде как имели что-то вроде секса. Но на словах. Это не опровергалось, но в глубине души все догадывались, что будущие суперпрофи с женщинами наивны и неопытны. Спецучилище было, по сути, монашеским орденом.
Петров стал мечтать. А что бы он сделал с этой блондинкой, встреться она ему в жизни? На самом деле, конечно, Петров вежливо бы с ней поговорил. Наверняка их свело бы какое-то дело. Потом Петров бы ей помог. А, может, она Петрову. Вдруг она в архиве работает. Бумажку может выдать. Или нет! Она медсестра! И вот Петров приходит к ней показать раненые ноги. А блондинка говорит: «Ты храбрый боец, я хочу тебя наградить!» Она скидывает халат и принимает кокетливую позу как на этом вот брелоке.
На тридцать седьмой секунде у Петрова встал хуй.
И тут же в голове раздался голос. Совершенно новый. Но знакомый. Просто он в голове у Петрова раньше никогда не звучал. А снаружи его Петров слышал часто.
«Кто здесь? – спрашивал голос. – Где я?»
«Русик?» – вопросом на вопрос отозвался Петров.
«Саня?! – грохнуло в мыслях. – Братан! Ты жив?!»
«Я-то да. Еле-еле. А ты где? И почему я тебя слышу? Может, я сошел с ума?»
«Нет-нет! – отозвался Баширов. – Видимо, мы смогли наладить связь друг с другом. Это – то, чего добивался от нас Фантомас. Нам удалось наладить телепатический канал».
«Но как?» – удивился Петров.
Мелькнула, конечно, предательская мыслишка: «Я ебанулся в этой клоаке. И разговариваю сам с собой». Но эту мыслишку Петров отогнал. Он не ебанулся, и Баширов был настоящим. Его слова несли какой-то отпечаток подлинности, который будто бы заверял: да, это Баширов и никто другой.
«Думаю, это твоя заслуга, – сказал Баширов. – Что ты сделал прямо сейчас?»
«Неужели!» – подумал Петров, с сомнением вглядываясь в блондинку на брелоке.
«Что неужели?» – переспросил Баширов, который все слышал.
«У меня сейчас стоит хуй», – стыдясь, словно пойманный за мастурбацией подросток, признался Петров.
«Бинго! – ответил Баширов. – Мы столько лет дрочили вместе, что между нами открылся канал. Фантомасу будет любопытно это узнать».
«Где ты?» – спросил Петров.
И Баширов стал рассказывать.
Продолжение следует...
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.