— Я гоню?

Улыбаюсь убаюкивающе.

— Тише-тише. Не спеши. Сбавь, немного сбавь скорость. Дыши. Тише.

Выдохнул шумно. Шуршит пальцами по щеке. Чешет бороду. Смотрит на меня тлеющими углями в зрачках.

— Дыши. Еще дыши. Слышишь? Дыши!

Он эхом слышит в моих словах приказ. Его кровь бурлит злобой. Он не будет никому подчиняться!  Стук копыт в висках, они отбивают знакомый ритм — галопом по сухой земле. Присел, толчок, рывок, присел. Удар. Быстрее. Удар. Пошел. Поводья вросли в руки. Он чувствует землю ногами коня. Четырьмя подковами отбивает ритм.

Рычит:

— Не ори на меня!

Я шепчу себе:

Не думай, девочка моя. Не слушай голоса. Дыши телом. Телом чувствуй.

Запаривай травы. Заваривай отвары. Натри половник до блеска. Смени ритм.

Отворачиваюсь, говорю в сторону:

— Пора готовить ужин, посиди, отдохни, подыши…

— Я не голоден, — низко, сквозь зубы.

— Ну, может, позже захочешь… — тихо, через плечо.

Я шуршу, лью воду в чашку, в чайник и кастрюлю, мою овощи, чищу морковь, режу, шинкую; течет вода – кран все время открыт – мирно, тихо, ровно, гладко, скользит по каменной раковине, разлетается брызгами: от крана, от рук, вырывается из-под крышки кастрюли, поднимается из чайника паром.

Слышу: дышит. Нужен монгольский чай – и я рыщу по ящикам, нашла – ставлю на стол чашку, чайник, банку меда, миску орехов, молоко в кружке, кладу на стол ложку и салфетку, а руку ему на плечо.

— Подышим вместе... — ловлю его ритм. — Вддооооох — выдох. Вдоооох — пауза — вдох — выдоох. Вддооооох – выдох.

Минута, две, три, пять, течет время, растекается по комнате зеркальной поверхностью, капает ртутными каплями со стола на пол, стекает по ножке кресла, заползает на стеллаж; между книг — черепа ворона и вороны, в их глазницах дрожит зеркальное время. Пора.

Меняю темп: Выдооох — вдооох. Выдоооох — выдоох. Он не успевает выдыхать. Теперь он преследует мой ритм. Он должен догнать. Вдох–выХод…

Солнце садится и закатные лучи пляшут дикие танцы по комнате, нарезают линии, удлиняют тени, золотят сухоцветы на подоконнике, шторы дышат желтым. Его телефон брякает, он глубоко и долго выдыхает, он догнал, перегнал, кладет руку на мою, сжимает и отпускает. Встает, пьет остывший чай, по дому расползаются синие сумерки, тени тают.

— Хх-хм… Я приезжал спросить: это реально или иллюзия?

— Что именно?

— Мой сон. Это сон или явь?

— И то, и то…

— Это как?

— Вот так. Нет границ.

Он вздыхает, выдыхаааает:

— Я не понимаю…

— И я…

Смотрит мне в глаза пристально, вдруг замирает, щурится. Переходит на шепот:

— Твои глаза. Они сейчас стали серыми… Как так вышло? — всматривается, вглядывается, встает, подходит.

— Это просто свет так упал, — улыбаюсь, отворачиваюсь.

Телефон брякает все чаще и чаще разноголосьем мессенджеров, промежутки между бряканьем сокращаются.

— У них там схватки, что ли? — он снова злится, зубы скрипят.

— Да?! — зарычал в телефон.

Женский голос что-то говорит ему, но он не слушает. Звук, тембр, темп её голоса, интонаций, громкость, наборы слов топят его в вине. Он проваливается в липкую обездвиживающую злость.

— Скоро! Я же уже сказал! Что еще нужно? — он тянет согласную «щщщщ», шипит.

Бросает телефон на стол. Смотрит на меня усталыми глазами:

— Мне, видимо, пора…

— Да, пожалуй, — я улыбаюсь.

— Она не понимает… У меня не выходит объяснить…

Я вижу, как страх тянет его за позвоночник, там в районе копчика этот тугой, плетеный канат.

Что в нем? Нет. Не смотри. Глаза отведи. Не твое дело.

— Ничего. Ты разберешься. Вы разберетесь. А мы хорошо подышали. Хорошо, что доехал. Спасибо…

— Мне? — смеется. — Да ты шутишь, мой лучший вечер за год… — выдыхает.

— Встречи раз в год — хороши! — смеюсь в ответ.

— Приезжай пораньше, чем через год. Теперь твоя очередь.

— Я постараюсь!

Сгребает меня в охапку на прощанье, подмигивает, садится в машину. Хлопок двери, рык мотора, пыль от колес, блестящий силуэт растворяется в синих сумерках.

Уже ночью присылает фотографии. Две. Бабочка на заднем сиденье машины. Бабочка на ладони. Крупная, больше его ладони, тельце пухлое, светлое, усики черные, крылья в полоску. Шелкопряд? Лезу в гугл. Да, точно.

— Это шелкопряд.

Сердечко в ответ.

***

Звонит через день. Рассказывает: торопится, сбивается, подбирает слова, снова разгоняется.

— Я про шелкопряда звоню рассказать. Я почитал, кстати, ареал обитания так-то другой у них указан. Миграция, или как их сюда занесло... В общем, я вчера еду от тебя. Отдохнувший, музыку погромче, скорость повыше, чтобы не уснуть. Голова пустая. Непривычный штиль. Легко. Тепло. Теплый ветер льется в окно. Фуры расступаются, светофоры подмигивают зеленым. Кайфую.

Потом пробочка небольшая, дождик заморосил. Грязь чтобы от фур не летела, я окна все закрыл. Точно закрыл, потому что ливень разошелся, и я даже кондей включал, душно стало. А потом дождь отрезало стеной. Ну знаешь, так бывает, по трассе когда едешь, выскакиваешь из-под облака, и даже днем полоса ровная на дороге видна…

Так вот. Выскочил, сразу подумал, надо свернуть, по лесу прогуляться, покурить, ты же знаешь, я в машине не курю, дети. И тут же увидел впереди себя что-то белое на дороге, как плотное облако. Напрягся, скорость скинул, резко в тормоз бить не стал. И вижу, когда подъехал, что это бабочки, прям много бабочек, облако из бабочек, прикинь! Ну,  я километрах на двадцати проехал сквозь облако, оно уже разлетелось, то ли они дорогу перелетали, то ли поток машины их столкнул. Я такого никогда не видел!

Поохуевал немного и дальше доехал. Километров сто уже оставалось до дома. Легко доехал, почти не устал. Выхожу из машины, назад залажу — сумку забрать, а там этот мотылек лежит. Ну не мотылек, а как ты сказала? Шелкопряд, точно. Он.

А сегодня, прикинь, второго под сиденьем нашел. Как это возможно? Буквально, что ли, границ нет. Получается…

Я молчу. Что такое буквально? Абстрактное понятие.

— Эй! Ну не молчи, скажи хоть что-нибудь, — смеется, голос бурлит, его несет какой-то радостный, легкий, свежий поток.

Я смеюсь в ответ.

— Получается как-то так! Ты главное дыши глубже и выдыхай.

Смеется.

— Да мне надо дышать, не забывать дышать! Обнимаю! Побежал. Жду приезда.

— Скоро, — отключаюсь.

Меню не похоже на привычное туристическое. Всё на каталонском. Мы ищем знакомые слова.

— Sangría!

— Да, это понятно! Возьмем графин.

— Рaella mixta?

— Пойдет!

— Fish and chlips!

— Отлично! Англицизмы везде!

— Аngulas?

— Что это?

— Наверное какая-то рыба. Давайте возьмем.

К нам подходит молодая улыбчивая девушка:

— Hola! Cómo estás? Estás listo para hacer tu pedido?

— Ноla!

Марина тычем пальцем в меню. Официантка что-то воркует в ответ и уходит.

Почти сразу приносят четыре стакана — высокие, из тяжелого стекла в рубчик. Большую плетенную корзину с пружинистым свежим хлебом, нарезанным ломтями. Тарелку разноцветных оливок: маленькие бурые, вытянутые зеленые и крупные немного сморщенные оранжевые. Бутыль оливкового масла, бальзамический соус, четыре тяжелые керамические тарелки и пухлый вспотевший от льда график. В кроваво-красном вине плавают кусочки апельсина и дольки яблок, пузырьки газиозы пляшут вместе с фруктами. Муж разливает нам в стаканы сангрию. После трех жадных глотков, усталость сползает с плеч, оседает вязкой тяжестью в бедрах…

Нам несут еду. Большая чугунная сковородка шкварчит, источает запахи: чеснока, петрушки, пропитанного маслом риса и зажаренной курицы. А вот и тарелка с кусками рыбы в кляре и картофелем фри. И еще одно блюдо. Улыбчивая девушка ставит на стол кастрюльку-горшок и уходит. Марина снимает крышку.

— Что это за кошмар? Фу! — муж брезгливо морщится.

Мы видим белые, блестящие от прозрачного соуса глисты. Я роюсь в сумке в поиске телефона.

— Аngulas — это мальки речных угрей!

Марина с любопытство наклоняется к блюду.

— Пахнет уксусом и чесноком! Я попробую.

Она берет пальцами из тарелки длинную как макаронина живность. Кажется она извивается у нее в пальцах. Подносит к лицу, кладет в рот, жует задумчиво.

— Вкусненько!

— Фу! Как можно? Смотреть на это даже противно. Уберите. — муж накрывает кастрюльку крышкой.

— Я тоже не буду — бубнит Маша, засунув нос в стакан с сангрией. Отворачивается. Накладывает себе паэлью на тарелку.

— А ты?

Марина смотрит на меня. В её карих глазах пляшут озорные огоньки, пухлые губы в масле от оливок ухмыляются.

— Разве тебе не интересно? Правда вкусно!

Она снова открывает крышку. Я вижу плоских червеобразных существ. Они напоминают мне о паразитах, которых показывали на уроке биологии. За запахом уксуса и чеснока, скрывается какой-то болотный душок. Когда Марина зачерпывает вилкой очередную порцию, тонкие тельца свисают с краев, как грязные нити. Я сглатываю, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Наливаю себе еще сангрии в стакан, выпиваю залпом. Ледяная фруктовая сладость прокатывается по горлу, разжигает огонь любопытства, вырывается смехом.

— Ну, хорошо! Попробую.

Я отгоняю ассоциации, беру руками одного угря. Его белое тельце немного пружинистое на ощупь. Я отвожу взгляд от кастрюли, смотрю на золотистые столбики картофеля. Кладу в рот. Язык обжигает уксусной кислинкой, при первом укусе чувствуется легкое сопротивление, угорь упругий, но мягкий внутри. К сладковато-соленый привкусу, похожему на кальмара добавляется нотка обжаренного чеснока, оставляя ореховое послевкусие.

— Ну? — Марина смотрит на меня, отправляя в рот очередную порцию червей, усадив на вилку кусочек перца чили.

— И правда не плохо.

— Фу! Сумасшедшие! — смеется муж, похрустывая картофелем фри.