Хороший ты мужик, но не орёл | Андрей Сальников
Они сидели на крохотном балконе старенькой полублагоустроенной двухэтажки, курили, попивали бражку и разговаривали.
— Ох зря ты, Надя, его ругаешь, — произнесла гостья после глубокой затяжки. — Не всем дерзкими быть, да и не в этом счастье, поверь. То, что сын у тебя не уличный, не дворовый, совсем не значит, что он места себе в жизни не найдёт. Не орёл, говоришь?! Давай-ка я тебе как раз про себя расскажу, ты давно спрашивала. Я родилась в таком же посёлке, как этот, но южнее, на самом краю башкирских степей. С детства была красивенькая, ну и, грешным делом, возомнила о себе. Все школьные годы за мной бегал одноклассник, мама даже женишком его прозвала — а мне такого и не надо, мне героев подавай, орлов. Вот и нашла себе орла. Как я им гордилась, Надя! Всё, что старшие про него говорили — всё, как это обычно и бывает, мимо ушей пропускала. Давай ещё по полкружечки…
Иллюстрация Лены Солнцевой
Они сидели на крохотном балконе старенькой полублагоустроенной двухэтажки, курили, попивали бражку и разговаривали.
— Роман был бурный, — продолжила гостья, которую звали Ниной. — Выскочила за него замуж. Мать ревела, тётки на свадьбе ревели, а с меня как с гуся вода. Как же, мой муж — парень, который любого в посёлке побьёт, никого не боится. А то, что попивает — так кто ж не пьёт-то! И ведь правда так думала, как в тумане жила. Потом и мне перепадать стало — тогда в голове помаленьку и начало проясняться, и из него, из тумана-дурмана этого, вдруг выплыли всякие неприятные вещи. Работать орёл не хотел, вечно отговорки придумывал — и это при СССР, когда не найти работу ещё суметь нужно было. Я была беременная, уже и так к нему, и эдак, а он, недолго думая, как врежет мне наотмашь — я и полетела, чудом угол печи виском не задела. Он ушёл к дружкам, я — бегом к матери, а она мне: «Тебя ж предупреждали», — но не выгнала. Дома остаться он не дал: пришёл ночью с дружками и такое устроил — вспоминать не хочется. Подай мне винегретика, положу себе. Ага, спасибо.
Они сидели на крохотном балконе старенькой полублагоустроенной двухэтажки, курили, попивали бражку и разговаривали.
— Вот так, Наденька, я попала в ад. Хорошо ещё, что ненадолго. Через семь месяцев после свадьбы орёлик мой со своими дружками избил до полусмерти одного мужика на станции. Дружки-то сухими из воды вышли, а мой загремел под фанфары. Давай ещё по капельке, за сына твоего. Пусть человеком будет, человеком! Орёл, не орёл — не нам с тобой решать, жизнь рассудит. Давай… В общем, только я немного оклемалась от этого кошмара, как мне письма с зоны приходить стали — роман, да и только. Извинялся-то он, клялся, что больше не тронет и только меня любит, о ребёнке беспокоился и себя проклинал. Я недолго сопротивлялась, растаяла. На зону к нему ездила, передачки возила — и дождалась на свою голову. В первый же вечер, когда он снова дружков привёл, я об этом горько пожалела. Дочь от пережитого почти год не разговаривала, а потом года три заикалась. Прилетел орёл в родное гнездо да так свою орлицу на радостях запинал, что я неделю чёрной кровью харкала. И убежать некуда: вся родня запугана, а участковый наш с ними же и пил — какая от него помощь? Как говорится, добро пожаловать на поле чугунных грабель...
Они сидели на крохотном балконе старенькой полублагоустроенной двухэтажки, курили, попивали бражку и разговаривали.
— Чего-то прохладно становится. Надюш, может, на кухню пойдём? Да, давай, сейчас стулья занесу. В общем, я ещё полтора года прожила в этом кошмаре. Дочку, правда, матери сплавила: ну а чего ребёнку страдать за башку мою дурную?! А ему-то что, дома ребёнок или нет, не о том он думал. Налей-ка ещё. За тебя, Надь. Ты такая хорошая, только несчастная, как и я, грешная. О-ух-х… Снова тюрьма от него спасла. Накостыляли ему в драке, а он за нож схватился. И как только его в СИЗО упекли, я руки в ноги — и бежать. Вся родня мне деньги собирала, но никто не знал, куда я на самом деле уехала. Говорила, что в Пензу, а уехала в Питер. С ребёнком, естественно, как ты могла подумать?! В Питере брат отца жил, фронтовик, он мне помог и на работу устроиться, и общагу выбить. Поступила на искусствоведческий. Раньше-то я рисовала хорошо, но по глупости учиться не стала, и вот начала — и прямо сердце радовалось. Выйду из родной Академии художеств, где стены всех царственных Александров и Николаев помнят, а напротив меня — стальная лента Невы, представляешь? И лежат у серо-стальной глади два сфинкса, словно реку времени охраняют. Знаешь, Надь, а мне Нева всегда рекой времени представляется, да. Ни Волга, ни Кама — нет, а Нева да. Как там у поэта? «Время пережёвывает нас серыми стальными челюстями… Вкуса нет, у сотен тысяч в час, и оно не будет сыто нами». Как я любила лекции Пунина!.. Эх, да что вспоминать — всё это теперь неважно… Доча прямо расцвела у меня, пошла в музыкальную школу. С мужиками мне и в Питере не очень везло: может, я дурная, а может, просто несчастливая. Прожила там девять лет — и вдруг пришла телеграмма, что матери плохо. Я испугалась, ничего толком объяснить двоюродной сестре не могла — но они и так всё поняли. Сказали, что не хотели расстраивать, но убили моего благоверного через год после того, как он с зоны вернулся. Так что, сказали, не бойся, возвращайся: матери помочь надо, да и отец тоже плох…
Они сидели на крошечной кухне старенькой полублагоустроенной двухэтажки, курили, попивали бражку и разговаривали.
— Давай-ка, Наденька, ещё по пять капель — и я закончу свою печальную повесть, а вернее, повесть, полную печали. Ну, за нас с тобою, за одиноких, красивых! Эх… Вот иду я с поезда, а навстречу мне тот самый одноклассник. Серёжа, оказывается, приехал меня встречать: наш дом за речкой был, на самой окраине, вот Серёжа со станции на своём москвиче меня и повёз. По дороге про себя рассказал. Представляешь, он уже был начальником тепловозоремонтного депо: получил образование, в люди выбился, почти пятьсот человек в подчинении. Построил дом — кирпичный, двухэтажный. Двое дочек у него. По глазам видела — любит, до сих пор любит, но ещё я поняла, что семью он даже ради меня не бросит. Мне так стыдно за то, что я ему тогда… Когда он после выпуска сватался ко мне, я и брякнула, кино насмотревшись: «Хороший ты парень, Серёга, но не орёл». Какой же дурой я была — до сих пор удивляюсь! Это ещё посмотреть надо, кто там орёл, а кто нет. Родня моя потом рассказала, что когда у Таньки Немыкиной пожар был, мой «орёл» и его дружки пьяно ржали, а Серёжа с работы шёл. Накинул что-то на себя, двумя вёдрами воды облился — и в огонь, девчонок спасать. Обеих спас! Вот тебе и не орёл…
Они сидели на крошечной кухне старенькой полублагоустроенной двухэтажки, курили, попивали бражку, обе уже ревели — и разговаривали.
— Ох, Наденька, какого я парня упустила… Давай-ка за нас, грешных, выпьем, мы же хорошие с тобой, только вот несчастливые. Правду говорят: не родись красивой — родись счастливой. Давай. Да не реви, а то и я начну. Вот поэтому, Наденька, я и не осталась в Вересово и сюда переехала. Он мучился, я мучилась, жена его мучилась — шила-то в мешке не утаишь. Дети тоже страдали. Вот и уехала я, опять никому ничего не сказала, чтобы успокоился он… Да хватит уже реветь-то, давай-ка лучше споём! Каким ты бы-ыл, таким оста-ался, орё-ёл степно-ой, казак лихо-ой, зачем, зачем ты снова повстреча-ался, зачем нарушил мой поко-ой…
Редактор Кристина Цхе
Об авторе
Андрей Сальников родился в 1964 году, живёт в Екатеринбурге. Работал в газетах и журналах «Пенсионер», «Уральская магистраль», «Опора России», «Свадебный вальс», «Хороший сезон» и др. Автор книг прозы «Чёрная манера» (Екатеринбург, 2015), «Травленый штрих» (Екатеринбург, 2018) и сборника стихотворений «Приходил ко мне мало ли кто» (Екатеринбург, 2020).