— Что ты наделал, Лёха? – пробормотал Марек, не отрывая взгляда от Источника. Что он у тебя забрал?

Алексей попытался сесть, но тело не слушалось. Он чувствовал себя одновременно сильным и слабым. Он посмотрел на Марека, в его глазах читалась тревога, но и решимость.

— Я не знаю, – прохрипел Алексей. Но я чувствую, что мы можем это сделать. Мы можем остановить их.

В этот момент пещера снова задрожала. Шаги, приближающиеся из тьмы, стали громче, увереннее. Слуги Источника, или что-то еще более зловещее, приближались.

Марек стиснул рукоять клинка.

— Похоже, у нас нет времени на разговоры. Что бы ты ни отдал, Лёха, лучше используй это.

Алексей закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Он чувствовал Источник внутри себя, его мощь, его потенциал. Он должен был научиться контролировать эту силу, чтобы защитить себя и Марека, чтобы остановить надвигающуюся тьму.

Сделав глубокий вдох, Алексей открыл глаза. В них больше не было страха, только решимость и странный, неземной свет.

— Пора, – сказал он, поднимаясь на ноги. Пора показать им, что значит гнев смертного, получившего силу Источника.

И они встретили тьму, готовые сражаться, несмотря ни на что. Алексей, изменившийся, но не сломленный, и Марек, верный друг, готовый стоять рядом до конца. Судьба мира висела на волоске, и только они могли предотвратить катастрофу.

Конгресс оказался зрелищем не для слабонервных. Сотни кошек со всего мира, каждая со своим характером и амбициями, собрались в одном месте. Были и надменные персы, и энергичные сиамы, и ленивые британцы. Все они жаждали внимания и, конечно же, лучшего куска тунца.

Мурка, как и полагается императрице, заняла почетное место во главе стола. Она свысока оглядела собравшихся и начала свою речь, которую, разумеется, подготовила Нюра.

— Дорогие кошачьи соратники, — начала Мурка, — мы собрались здесь, чтобы обсудить будущее нашего вида. Мы должны объединиться и требовать от наших двуногих слуг больше уважения, больше корма и больше когтеточек!

Зал взорвался аплодисментами. Кошки мяукали, мурлыкали и даже шипели в знак согласия. Мурка была в своей стихии. Она чувствовала себя настоящей королевой, повелительницей кошачьего мира.

Но не все были в восторге от Мурки. Среди собравшихся были и те, кто считал ее выскочкой, самозванкой, недостойной занимать такое высокое положение. Особенно недовольным был старый персидский кот по имени Султан, который считал себя истинным лидером кошачьего мира.

Султан решил бросить вызов Мурке. Он поднялся со своего места и заявил:

— Я не признаю твою власть, Мурка! Ты всего лишь избалованная домашняя кошка, которая ничего не знает о настоящей жизни!

Мурка, услышав это, пришла в ярость. Она спрыгнула со своего трона и бросилась на Султана. Началась настоящая кошачья драка. Шерсть летела во все стороны, кошки шипели и царапались. Нюра, Вася и Кэш пытались разнять дерущихся, но безуспешно.

В конце концов, драка закончилась ничьей. Мурка и Султан, уставшие и поцарапанные, сидели друг напротив друга, тяжело дыша.

— Ладно, — сказала Мурка, — предлагаю перемирие.

— И что ты предлагаешь? — спросил Султан.

— Предлагаю сыграть в игру, — ответила Мурка. — Кто быстрее поймает лазерную указку, тот и будет главным.

Султан согласился. Нюра достала лазерную указку и направила ее на стену. Мурка и Султан бросились в погоню за красной точкой. Они прыгали, бегали и кувыркались, пытаясь поймать неуловимый луч.

В конце концов, Мурка победила. Она поймала лазерную указку и гордо подняла ее над головой. Зал взорвался аплодисментами. Султан, признав свое поражение, склонил голову перед Муркой.

Так Мурка стала единоличным лидером кошачьего мира. Она правила справедливо и мудро, заботясь о своих подданных и требуя от них только одного — любви и уважения.

А Нюра, Вася и Кэш продолжали работать на благо "Мурлыка Инк.", разрабатывая новые виды кошачьего корма и организовывая кошачьи мероприятия. Они понимали, что их жизнь навсегда изменилась, но они не жалели об этом. Ведь они были частью чего-то большего — кошачьей утопии, которую создала Мурка.

Но это еще не конец истории. Впереди их ждали новые приключения, новые вызовы и новые кошачьи интриги. Ведь в мире, где правит кошка, никогда не бывает скучно.

Антон шёл тихо. Он не давал громких обещаний, но говорил девушке: «Твой смех похож на музыку», и она чувствовала, что это правда. Он говорил: «Я помогу тебе», и это значило, что он уже готов помочь. Его слова были крепкими и надёжными, как каменные ступени в гору. И его сад soon наполнился светом и теплом любви.

Лев же оставался один. Он щедро одаривал девушек пустыми словами: «Ты самая красивая на свете!», «Я ради тебя горы сверну!», «Мы купим дворец у моря!». Сначала они улыбались, но потом присматривались и… уходили. Потому что девушки, хоть и любят ласковые речи, чувствуют фальшь сердцем. Они привыкли, что мужчина говорит не много, но цельно. Что его «здравствуй» значит радость встречи, а «прости» — искреннее раскаяние. Они видели, что слова Лева — это мыльные пузыри, красивые, но лопающиеся от малейшего прикосновения к реальности. Они хотели кристаллов, возвращающих свет, а не чёрных дыр, пожирающих его.

Однажды Лев, оставшись в очередной раз один, пришёл к брату в его цветущий сад, где пели птицы и пахло мёдом.

— В чём секрет? — с тоской спросил он. — Я говорю им столько всего, а они уходят. А ты молчишь, как рыба, и у тебя всё есть.

Антон поднял голову от книги и посмотрел на брата с доброй грустью.

— Ты не говоришь, брат. Ты шумишь. Ты не строишь мосты из слов, ты заваливаешь ими души. Девушки не глупы. Они ищут не блеск, а свет. Не громкость, а тишину, в которой слышна правда.

Он подошёл к розовому кусту и осторожно поправил один бутон.

— Слово — это не мусор, чтобы его разбрасывать. Оно — кирпич. Одним можно построить дом, а другим — проломить голову. Ты пытаешься построить дворец из пыли, и он рассыпается. Начни с одного, но настоящего слова. Скажи «прости» тем, кого обидел. Скажи «спасибо» тем, кого ценишь. Скажи «я был не прав» и не ищи оправданий. Тогда, возможно, твой сад тоже начнёт прорастать.

Лев задумался. Впервые его слова показались ему лёгкими и пустыми, как шелуха. А тихие, простые слова брата — тяжёлыми, ценными и настоящими.

И он понял, что чтобы найти любовь, сначала нужно перестать заваливать мир словесным мусором и начать садить семена. Одно цельное, честное слово за другим.

Шли годы. Сад Антона цвел, наполненный детским смехом и светом его любви. Лев, хоть и старался, всё ещё спотыкался о собственные слова. Он уже не бросался ими как мусором, а бережно сортировал, но в его речи всё ещё звенела пустота, как в красивой, но ничем не наполненной шкатулке.

А в тени большого семейного дома жил третий брат, о котором мало кто говорил. Звали его Марком. Он был самым младшим и с детства отличался необычайной молчаливостью. Если Антон словами создавал миры, а Лев — ими же заваливал пространство, то Марк... слушал.

Он слышал, как шелестит дождь по крыше, как спорят между собой сверчки в траве, как вздыхает от усталости старая яблоня в саду. Он слышал не только ушами, но и кожей, и сердцем. А потому говорил так редко, что многие считали его странным, чуть ли не пустым.

Лев, научившийся хоть немного ценить слово, часто горевал:

— Вот я хоть и наломал дров, но я пытаюсь! А Марк... он будто и не существует. Как он найдёт себе девушку? Он с ней и двух слов связать не сможет!

Антон только улыбался:

— Не все слова рождаются во рту, брат. Некоторые зреют в тишине и проявляются в делах.

Марк же не искал любви. Он жил своей тихой жизнью: мастерил мебель из старого дерева, чинил то, что было сломано, и ухаживал за садом. Его руки знали язык, непонятный другим, — язык действия.

Однажды в их город приехала девушка, художница. Её звали Лилия. Она приехала за тишиной и новыми красками, устав от городского шума и громких слов, которые, как и у Льва, часто оказывались пустыми.

Лев, увидев её, устремился в атаку. Он говорил ей о её красоте, сравнивал с цветком, обещал показать все краски мира. Лилия вежливо улыбалась, но в глазах её читалась усталость. Она уже проходила это.

Антон предложил ей помощь в поиске натуры для картин. Его слова были честны и просты, и ей было с ним спокойно. Но её сердце оставалось глухо.

А потом она увидела Марка.

Он сидел на закате у пруда и не говорил ничего. Он просто смотрел на воду, и в его тишине не было пустоты. Она была наполненной, как спелый плод. Он чинил старую скамью у озера, и его движения были точны и бережны. Он не сказал ей ни единого комплимента, но однажды молча подал ей чашку чая, когда она замёрзла, стоя с этюдником.

Лилия, привыкшая к словам, сначала не понимала его. Но её душа, изголодавшаяся по настоящему, начала слышать.

Она поняла, что его молчание — это не отсутствие слов, а иной язык. Язык, на котором:

Стук молотка говорил: «Я делаю твой мир прочнее». Подставленная чашка чая значила: «Я позабочусь о тебе».

Взгляд, устремлённый на закат вместе с ней, кричал без звука: «Это прекрасно, и я рад, что мы видим это вместе».

Он не вешал лапшу и не ездил по ушам. Он просто был. Цельным. Настоящим.

Однажды Лилия подошла к нему, пока он вырезал из куска дерева фигурку птицы.

— Почему ты никогда ничего не говоришь? — спросила она, не столько с упрёком, сколько с любопытством.

Марк поднял на неё глаза. Они были спокойными и глубокими, как озеро на рассвете. Он ненадолго задумался, а потом протянул ей почти готовую деревянную птицу.

— Зачем говорить, — произнёс он наконец свой самый длинный монолог, — если можно сделать так, чтобы тебя услышали без слов?

И в этих немногих словах не было ни пылинки лжи. Они были тяжёлыми, как слиток золота.

Лев, наблюдавший со стороны, наконец понял последнюю, самую главную истину. Он понял, что есть слова, которые являются продолжением дел, — они ценны, как у Антона. А есть дела, которые являются единственными нужными словами, — как у Марка.

И его собственные слова, даже самые отполированные, рядом с этой тишиной, наполненной смыслом, снова показались ему легковесными и дешёвыми.

Марк и Лилия не гуляли при луне с пустыми разговорами. Они молча сидели на той самой отремонтированной скамье, и её рука лежала в его — самой твёрдой и надежной руке, которую она знала. Он не обещал ей счастье. Он его молча строил вокруг неё, делая её мир красивее и прочнее.

И их сад был самым тихим и самым цветущим. Потому что в нём росли не слова, а дела. И каждое из них было тем самым кристаллом, который возвращал свет и тепло в двойном размере.

Когда набралось примерно на два глотка, я не выдержал. Я прижал горшок к губам и выпил. Вода была противной на вкус — пахла железом, ржавчиной и чем-то еще, химическим. Но это была вода. Она обожгла пересохшее горло, и я чуть не закашлялся.

Еда. Нужно было что-то найти. Я вспомнил картинки из школьного учебника по выживанию. Грибы. Ягоды. Но здесь всё было отравлено. Каждый куст, каждое растение могло нести в себе тихую, невидимую смерть.

Я побрёл на окраину деревни, к лесу, но не заходя далеко. Мой ПМ был наготове. Я искал грибы. И нашёл. Рослые, мясистые подберёзовики, такие знакомые и обычные с виду. Но их шляпки были... деформированы. На них были странные синеватые разводы, а с обратной стороны поры отливали неестественным фиолетовым блеском. Они выглядели съедобными, но всё во мне кричало: «НЕТ!».

Я пнул один ногой, и он развалился с тихим хлюпающим звуком, обнажив червивую, прозрачную мякоть.

Отчаяние начало подступать снова, холодное и липкое. Я сорвал с куста несколько ягод, похожих на смородину. Они были огромными, почти с вишню, и неестественно блестели. Я поднес одну к носу — пахла йодом и металлом. Я швырнул её о землю.

Вдруг мой взгляд упал на заросли крапивы у покосившегося забора. Обычная крапива. Колючая, злая. Я вспомнил, что её можно есть. Варить. Но варить было негде. И тогда я, стиснув зубы, сорвал несколько верхушек, смял их в руках, сминая жгучие волоски, и сунул в рот.

Это было ужасно. Горькая, едкая, колючая масса. Она обжигала язык и губы. Я давился, но жевал и глотал. Это была не еда. Это было наказание. Наказание за мою глупость, за моё легкомыслие. Каждый жгучий комок напоминал мне, где я и почему я здесь.

Я наелся крапивы. Ненадолго, но червяк в животе утих. Я снова подставил горшок под трубу и стал ждать.

Я сидел на крыльце другого дома, сжимая в руке ПМ, и смотрел на туманную улицу. Я выжил ночь. Я нашел воду и еду. Но это не была победа. Это была отсрочка. Зона позволила мне пожить еще немного. Не из милости. А чтобы поиграть со мной. Чтобы посмотреть, на что я готов пойти ради ещё одного утра, наполненного вкусом ржавой воды и жгучей крапивы.

Главное — не смотреть на грибы. Ни в коем случае не смотреть. Они выглядят так аппетитно...

2 часть

Сидеть в этой вонючей деревне, в тени мёртвой собаки, значило сойти с ума или просто тихо сдохнуть от голода. Мысль о том, что в Припяти могут быть люди — нормальные, с едой, водой, оружием — стала навязчивой идеей. Единственной соломинкой, за которую я мог ухватиться. Это была иллюзия, я это понимал. Но лучше иллюзия, чем крапива и ржавая вода.

Я перезарядил ПМ, вложив в него последнюю обойму. Шесть патронов. Складной нож я зажал в левой руке, как дурацкий талисман. Выбравшись из деревни, я углубился в лес, стараясь идти по едва заметным тропинкам, оставленным, скорее, зверьём, чем людьми.

Лес здесь был другим — не таким мёртвым, как Рыжий, но всё таким же чужеродным. Деревья росли криво, стволы были покрыты мхом неестественного изумрудного оттенка. Воздух был сладковатым и спёртым. Я шёл, вглядываясь в каждую тень, прислушиваясь к каждому шороху. Страх сковал мышцы, превратив каждый шаг в усилие.

И вот, когда я обходил огромный, полуразвалившийся трухляк, из-за густого папоротника прямо передо мной что-то выпрыгнуло.

Это не было похоже на атаку. Это было стремительное, резкое движение. В лицо мне ударил запах — резкий, кислый, как уксус, смешанный с гнилью.

Я отпрянул, замахнувшись ножом, и увидел её.

Крыса. Это должна была быть крыса. Но размером с огромного, разъевшегося кота. Её тело было голым, покрытым не шерстью, а какими-то бледно-розовыми, влажными на вид складками кожи. Сквозь кожу проступали синие, налитые кровью сосуды. Уши были огромными, прозрачными, как у летучей мыши, и отчаянно дёргались. Но самое жуткое — глаза. Они были крошечными, чёрными, как бусины, и светились тусклым, злобным интеллектом.

Она не бросилась на меня сразу. Она замерла на мгновение, упёршись в меня этим взглядом, оценивая. Её длинный, чешуйчатый хвост с клочьями шерсти на кончике бил по земле, как плеть. Из оскаленной пасти, полной игольчатых желтых зубов, капала та самая кислая слюна.

Я застыл, парализованный отвращением и страхом. Рука с ПМ дрожала. Стрелять? А если на выстрел сбегутся другие? Или что-то похуже?

Мгновения нашей немой дуэли хватило твари. Она издала пронзительный, визгливый звук, больше похожий на скрежет металла, и рванула ко мне. Не прыжком, а стремительным, скользящим движением, будто её лапок не касалась земля.

Инстинкт сработал быстрее мысли. Я не стал целиться. Я выстрелил почти с живота, отпрыгивая в сторону.

Грохот оглушил. Пуля ударила в землю перед крысой, подняв фонтан грязи. Визг стал яростнее. Она изменила траекторию, и её острые, как бритва, зубы впились мне в голень, поверх ботинка.

Боль была острой и жгучей. Я закричал, по чистой животной реакции, ткнул в её спину ножом. Лезвие вошло в податливую, скользкую плоть. Тварь взвыла, разжала челюсти, но не отступила. Она извивалась на конце ножа, пытаясь дотянуться до моей руки, её когтистые лапы рвали мои штанины.

Я упал на спину, таща её на себе. Мы катались по земле, она — визжа и пытаясь вцепиться мне в горло, я — пытаясь удержать её на расстоянии окровавленным ножом. Её кислая слюна брызгала мне в лицо.

Я чувствовал, как слабею. От страха, от боли, от голода. И тогда во мне что-то щёлкнуло. Не ярость. Отчаяние. Чистое, белое, животное отчаяние.

Я отпустил нож, торчащий в её боку, и схватил её обеими руками за шею. Её кожа была скользкой, горячей. Она вырывалась, царапая мне руки до кости. Я изо всех сил ударил её головой о торчащий из земли корень.

Раз. Два. Три!

Послышался отвратительный хруст. Тело крысы затрепетало в последней судороге и обвисло.

Я отшвырнул её от себя, отползая по земле. Дышал, как загнанный зверь. Руки и нога были в крови — и её, и моей. На голени зияли два глубоких прокола, из которых сочилась тёмная кровь. Боль пульсировала с каждым ударом сердца.

Я сидел на земле, прислонившись к дереву, и смотрел на тушу монстра. Потом меня снова вырвало. Пусто.

Достал тот самый грязный платок, порванный о забор, и кое-как перевязал рану. Это могло ничего не значить. Её укус... он мог быть заражён чем угодно. Лучевой болезнью, чумой, бог знает чем ещё.

Я поднял ПМ. Осталось пять патронов. Нож я вытащил из тела крысы, вытер о мох.

Я посмотрел в сторону, где, как я надеялся, была Припять. Путь туда был вымощен страхом и болью. А назад дороги не было.

Я поднялся на ноги, хромая, и пошёл вперёд. Каждый шаг отдавался болью в ноге. Теперь я боялся не только того, что прячется в лесу. Я боялся самого себя. Того, что уже течёт в моих венах.

3 часть

Боль в ноге была постоянной, пульсирующей и горячей. С каждым шагом она напоминала мне о том, что я, возможно, уже отравлен. Но ещё сильнее боли был голод. Сосущая пустота в животе сводила с ума, кружила голову. Мысли путались, в глазах стояли чёрные точки.

Я остановился, опершись о сосну, и пытался отдышаться. И тогда взгляд упал на окровавленный платок на ноге. Кровь. Мясо.

Медленно, почти против своей воли, я обернулся и посмотрел туда, где осталось тело крысы. До него было примерно полкилометра. Полкилометра обратно, через этот жуткий лес.

Безумие. Это было чистейшее безумие. Но голод — советчик хуже страха. Я представил, что будет, если я потеряю сознание от слабости здесь, в лесу. Меня найдет что-то похуже крысы.

Стиснув зубы, я двинулся назад. Тело крысы лежало там же, уже облепленное мухами. Оно выглядело ещё отвратительнее при дневном свете. Розовая, голая кожа, синие прожилки.

Я достал нож. Рука дрожала. Я никогда не разделывал животных. Я покупал мясо в магазине, аккуратно упакованное в плёнку.

С отвращением, подавив новый приступ тошноты, я перевернул тушу и сделал надрез на спине, там, где должна быть мышечная ткань. Мясо оказалось темно-бордовым, почти чёрным, с фиолетовым отливом. Пахло оно не кровью, а химической горечью. Я отрезал небольшой, с ладонь, кусок. Он был плотным, жилистым.

Я быстро завернул этот кусок в большой лист лопуха, словно пытаясь спрятать и сунул в карман. Я не был уверен, что смогу это съесть. Но сам факт того, что у меня есть еда, немного приглушил панику.

Я снова повернулся к Припяти и заковылял дальше. Мысленно я уже разводил костёр, жарил этот кусок... Может, тепло убьёт заразу?

Я углубился в более старый лес, где деревья были толще, а тень — гуще. Воздух стал неподвижным и тяжёлым. Я шёл, почти не поднимая головы, борясь с болью и слабостью.

Внезапно, из-за мощного, разлапистого ствола старого дуба, метнулась тень.

Я вскрикнул и отпрыгнул в сторону, хватаясь за ПМ. Передо мной стоял... человек.

По крайней мере, так можно было подумать с первого взгляда. Он был одет в лохмотья когда-то камуфляжной формы, на ногах — рваные кирзовые сапоги. Но на этом сходство с человеком заканчивалось.

Его лицо было покрыто струпьями и язвами, как будто его облили кислотой. Один глаз был затянут бельмом, второй — невероятно живым, диким и голодным — с ненавистью уставился на меня. Его губы были распухшими, покрытыми трещинами, из которых сочилась сукровица. Он был худым до состояния скелета, обтянутого кожей.

Но самое жуткое — он не издавал ни звука. Он не дышал. Он просто стоял и смотрел на меня своим единственным безумным глазом.

Я замер, прижавшись спиной к другому дереву, не в силах пошевелиться. Пистолет был направлен на него, но палец оцепенел на спусковом крючке.

Он медленно, очень медленно повёл головой. Его взгляд скользнул по моей окровавленной ноге, по грязной одежде, и остановился на кармане, где лежало мясо крысы.

Его распухшие губы дрогнули и раздвинулись. Голос, который из них послышался, был нечеловеческим — хриплым, скрипучим, словно ржавые петли.

— Мясо? — прошипел он. Звук был полон такой жадности, что мне стало физически плохо.

Я не ответил. Я не мог.

Он сделал шаг вперёд. От него пахло, как от той крысы — кислой гнилью и химикатами.

— Я... сожру тебя... — проскрипел он, и это прозвучало не как угроза, а как констатация факта. Как будто он просто сообщал мне прогноз погоды.

Его единственный глаз закатился от наслаждения. Он облизал свои гнилые зубы.

— Отдай... или откушу сейчас...

Он был между мной и дорогой. Бежать в сторону — значило заблудиться окончательно. Стрелять? А если он не один?

Инстинкт самосохранения пересилил паралич. Я, не отводя от него глаз, судорожно полез в карман, вытащил тот самый свёрток в листе и швырнул его в сторону, в кусты.

— На! Бери! — прокричал я, и мой голос сорвался в визг.

Его голова резко повернулась вслед за свёртком. На его лице появилось выражение почти животной радости. Он издал какой-то клокочущий звук и кинулся к кустам, забыв обо мне начисто.

Я не стал ждать. Я развернулся и побежал. Бежал, не чувствуя боли в ноге, не чувствуя усталости, подгоняемый чистым, немыслимым ужасом. Я бежал от того, что когда-то было человеком.

Я понял теперь. Самое страшное в Зоне — это не мутанты. Это то, во что она превращает людей.

4 часть

Адреналин, что заставлял меня бежать, внезапно сменился чем-то другим. Горячим, чёрным, кипящим. Это была не просто злость. Это была ярость. Беспричинная, животная, всепоглощающая.

Он украл мою еду. Мою гнилую, отравленную, но мою еду. Ту, за которую я чуть не отдал ногу. Он посмотрел на меня как на кусок мяса. Как на что-то, что можно съесть.

Мысль в голове пробилась сквозь страх и боль: «ОНО ДОЛЖНО УМЕРЕТЬ». Не «я должен убежать», а «ОНО ДОЛЖНО УМЕРЕТЬ».

Я резко остановился, спотыкаясь о корни. Дыхание стало коротким, свистящим. Кровь ударила в виски, и мир окрасился в красноватый туман. Боль в ноге исчезла, растворилась в этом новом, жгучем чувстве.

Я развернулся.

Пистолет? Нет. Он был слишком безличным, слишком быстрым. Этому уродцу нужно было посмотреть в глаза. Нужно было почувствовать сталь.

Я выдернул складной нож, с тупым щелчком раскрыл лезвие и побежал обратно. Не прячась, не думая. Топот моих ног по земле был тяжёлым и яростным.

Я влетел на поляну, готовый к прыжку, готовый вонзить нож в его гнилую спину.

И замер.

Картина передо мной была сюрреалистичной и адской.

Уродец не ел. Он сражался. Свёрток с мясом лежал разорванный у его ног, и вокруг него кипела настоящая война.

Те самые огромные крысы, одна из которых едва не забрала мою жизнь, набросились на него. Их было пять или шесть. Они были быстрее, злее и, похоже, гораздо голоднее. Они работали как стая — одна отвлекала, бросаясь на него с визгом, другая вцеплялась клыками в голую лодыжку.

Уродец, казалось, не чувствовал боли. Он издавал те же хриплые, скрипучие звуки, что и раньше, но теперь в них была ярость. Он схватил одну из крыс за голый хвост и с размаху ударил ею о ствол дуба. Раздался влажный хруст, и тело твари обмякло. Но в тот же миг две другие впились ему в спину, разрывая лохмотья формы и вгрызаясь в плоть.

Он кружился на месте, сбивая их с себя, отрывая когтистыми пальцами одну крысу за другой и швыряя их в кусты. Но их было слишком много. Они покрывали его, как живой, визжащий ковёр, впиваясь в каждую доступную часть тела. Чёрная и бурая кровь — его и их — смешивалась, заливая землю.

Он дрался с немой, отчаянной силой загнанного зверя, который и сам уже был зверем. Он не кричал от боли. Он рычал от голода и ярости, пытаясь отстоять свою добычу.

Моя собственная ярость угасла так же внезапно, как и появилась. Её сменило леденящее, почти философское отвращение.

Я стоял, прижавшись к дереву, с ножом в руке, и наблюдал за этим пиром плоти. Я видел, как одна из крыс вцепилась ему в шею, и он, захлёбываясь, упал на колени. Его единственный безумный глаз поймал мой взгляд. В нём не было мольбы. Только та же бесконечная, всепоглощающая ненависть. Ко мне, к крысам, к миру, к самому себе.

Потом крысы накрыли его с головой.

Послышался звук — влажный, чавкающий, непрерывный.

Я больше не мог это видеть. Я больше не мог это слышать. Я повернулся и, уже не бегом, а быстрой, неровной походкой, почти бегом, пошёл прочь от этого места.

Нож я так и не спрятал. Он был зажат в моей руке, липкой от пота. Я шёл, и чавкающий звук преследовал меня, словно отдаваясь эхом в самой моей голове.

Я не мстил. Я не побеждал. Я просто увидел, каков настоящий закон этого места. Не «человек человеку волк». Здесь всё — волк для всего. И в конечном счёте, Зона сожрёт всех. Просто кого-то чуть раньше.

5 часть

Я обходил то место широкой дугой, забирая глубже в лес. Часы слились в один сплошной, мучительный марш. Нога горела огнём, каждый шаг давался через боль. В ушах всё ещё стоял тот чавкающий звук, смешанный с хрипом уродца. Я пил воду из луж, проглатывая её вместе с грязью, лишь бы смочить пересохшее горло.

Я прошёл, наверное, километров восемь. Солнце начало клониться к закату, отбрасывая длинные, уродливые тени. Я уже почти не видел дороги перед собой, двигаясь на автомате, упрямо ставя одну ногу перед другой. Мысль о Припяти стала навязчивой идеей, единственной точкой в этом безумном мире.

И вдруг — резкий хруст веток прямо справа от меня.

Я замер, сердце уйдя в пятки. Инстинктивно я вжался в ствол ближайшей сосны, зажимая в потной ладони рукоять ножа. «Снова они», — пронеслось в голове, и по телу пробежала ледяная волна. Я приготовился к очередной атаке, к визгу, к борьбе не на жизнь, а на смерть.

Из кустов выскочила крыса.

Та самая. Я был почти уверен. Такого же размера, с кота. Но что-то было не так. Я вгляделся, не веря своим глазам.

Её кожа... она не была голой и розовой. Тело твари было покрыто короткой, лоснящейся, угольно-чёрной шерстью. Она выглядела... здоровой. Сильной. Мускулы играли под кожей, когда она замерла, повернув голову в мою сторону.

И она не нападала.

Она стояла в десяти шагах от меня и смотрела. Её глаза — не крошечные чёрные бусины, а обычные, крысиные, но невероятно смышлёные и... внимательные. В них не было слепой злобы или голода. Был интерес. Оценка.

Мы стояли так, возможно, минуту. Я не дышал. Она не двигалась. Казалось, она изучала меня. Видела мою окровавленную ногу, мой измождённый вид, нож в моей дрожащей руке.

Потом она странно дернула головой — не агрессивно, а скорее, как бы указывая направление. Она повернулась боком, взгляд её скользнул в сторону, откуда должна была быть Припять, и она издала звук.

Это была не угроза. Это был короткий, отрывивый, почти свистящий взвизг. Он прозвучал как команда. Или предупреждение.

Затем она рванула с места. Не прыжком на меня, а вперёд, легко и стремительно скользя между деревьями. Чёрная шерсть мелькала в сумерках, как тень. Она бежала чётко в том направлении, куда шёл я. К Припяти.

Я ещё несколько минут стоял, прислонившись к дереву, пытаясь осмыслить произошедшее. Что это было? Галлюцинация от усталости, голода и заражения? Или... что-то другое?

Эта крыса была другой. Она не была продуктом распада. Она выглядела... адаптировавшейся. Хозяином положения. И её взгляд... он был почти человеческим по своей осознанности.

Её визг звучал в моей голове. Он не был угрожающим. Он был настойчивым. «Иди сюда». «Поторопись».

Сжимая нож, я побрёл за ней. У меня не было выбора. Куда ещё идти? Она была первым живым существом за этот долгий день, которое не попыталось меня убить. Пусть это и была крыса. Пусть это и было безумием.

Я шёл, хромая, а в голове крутилась одна мысль: Зона меняет не только тела. Она меняет самих существ. Делает их хитрее. Умнее. И я не знаю, что страшнее — слепая ярость голодного мутанта или осмысленный взгляд той, кто приспособился и выжил.

6 часть

Чёрная крыса бежала впереди, словно тень-проводник. Я, хромая и почти теряя сознание от боли и истощения, следовал за ней, как за последней надеждой. Мы вышли из леса. Впереди, в багровом свете заката, вырисовывались первые многоэтажки Припяти. Серые, молчаливые, словно надгробия над целым городом. Воздух снова изменился — запах леса сменился запахом пыли, ржавого металла и чего-то ещё, сладковатого и мертвого.

Крыса обернулась, посмотрела на меня своими блестящими умными глазками, словно проверяя, не отстал ли я. И в этот момент из глубины леса, прямо с того направления, откуда мы пришли, донёсся звук.

Это был не просто визг. Это был рёв. Глухой, полный слепой ярости и боли. Он был таким мощным, что ветер на мгновение донёс до нас запах — тот самый, сладковатый и гнилой, что был у кабана в лесу. Только теперь он был в разы сильнее. Кабан шёл по нашему следу. И он был близко.

Чёрная крыса мгновенно отреагировала. Она не испугалась, нет. Она встрепенулась, вся напряглась, как пружина. Её взгляд на секунду встретился с моим, и в нём читалось нечто похожее на предупреждение: «Медлить нельзя».

Она резко развернулась, метнулась к ближайшему пятиэтажному дому и юркнула в тёмный, зияющий провал подвала. Её чёрная шерсть слилась с темнотой в одно мгновение.

Я остался один на пустынной улице. Рёв кабана повторился, уже ближе. Земля, казалось, слегка дрожала под ногами.

Дом. Нужно было в дом. Подвал? Нет. Туда я не смел. Туда ушла она, и я не был готов встретиться с ней в тёмном замкнутом пространстве.

Я посмотрел на подъезд. Дверь давно снесена. Внутри — непроглядная тьма. Это было страшно. Но идти наверх было менее страшно, чем остаться здесь наедине с тем, что шло из леса.

Я вжался в подъезд. Запах ударил в нос — пыль, плесень, разложение. Под ногами хрустели осколки стекла и битого кирпича. Я достал свой ПМ, хоть он и был почти бесполезен, и стал подниматься по лестнице. Каждая ступенька отдавалась огненной болью в ноге. Я боялся смотреть назад, в чёрную дыру входа.

Поднялся на второй этаж. Квартиры стояли с распахнутыми дверьми, как раскрытые гробы. Я зашёл в первую попавшуюся. Дверь с трудом, со скрипом, но закрылась. Я прислонился к ней спиной, пытаясь отдышаться.

Квартира была разграблена и разорена. Мебель перевёрнута, шкафы зияли пустотой, на стенах висели облупившиеся обои и старые, пожелтевшие фотографии с улыбающимися людьми — они смотрели на меня с упрёком. Я был непрошеным гостем в их вечном сне.

Снаружи донёсся тяжёлый, громкий топот. И дыхание — громкое, влажное всхлипывание. Оно шло по улице, приближаясь к моему подъезду. Я замер, не дыша.

Топот остановился прямо под окнами. Послышалось громкое, недовольное хрюканье. Кабан чуял меня. Он был здесь.

Я отполз от двери и пополз вглубь квартиры, в самую дальнюю комнату — детскую. Обои там были с плюшевыми мишками, на полу валялась истлевшая кукла. Я забился в угол, между разломанной кроватью и шкафом, и натянул на себя какую-то старую занавеску.

Снаружи кабан начал биться в стену дома. Раздался оглушительный удар, посыпалась штукатурка. Он ревел от ярости, скребя копытами по асфальту. Он не мог попасть внутрь, но и уходить не собирался. Он решил подождать.

Я сидел в темноте, прижимая колени к груди. В кармане лежал нож. В пистолете — пять патронов. На ноге — воспалённая, пульсирующая рана. А снаружи ждал меня слепой, яростный часовой.

Я закрыл глаза. В голове проплыли образы: улыбающиеся люди на фотографиях, чёрная крыса с умными глазами, безумный взгляд уродца... и тихий, детский смех, который, мне показалось, я услышал в самой дальней комнате.

Город только казался мёртвым. Он просто затаился. И ждал. Как и кабан под окном. Как и всё в этой проклятой Зоне.

7 часть

Я сидел, зарывшись в вонючую занавеску, и слушал тяжёлое, хриплое дыхание кабана под окном. Каждая секунда растягивалась в вечность. Боль в ноге пульсировала в такт бешеному стуку сердца. Я боялся пошевелиться, боялся кашлянуть, боялся даже слишком громко дышать. Этот слепой, яростный зверь был моей тюрьмой.

И вот, сквозь стекло, доносится новый звук. Сначала далёкий, потом всё ближе. Это были не животные рыки. Это были человеческие голоса. Но искажённые до неузнаваемости — хриплые, надрывные, полные не то чтобы злобы, а какой-то абсолютной, бессмысленной ярости. Они выли, словно стая обезумевших псов.

— А-а-а-а-а! Мя-я-я-ясо! И-и-ди сю-ю-да!

Кабан под окном замер на секунду. Его хрюканье оборвалось. Я услышал, как он тяжёлой поступью развернулся, его копыта громко зацокали по асфальту. Он уловил новый, более сильный запах. Запах свежего безумия.

Раздался оглушительный, яростный рёв кабана — вызов, брошенный в ночь. И ответный, безумный визг человека. Потом — топот, тяжёлый и быстрый. Кабан рванул на звук.

Я, забыв обо всём, подполз к окну, зацепившись пальцами за подоконник, и осторожно выглянул.

Улица превратилась в адскую арену. Два тех самых уродца, похожих на того, что отнял у меня мясо, метались по улице. Они были тощими, сгорбленными, их движения — резкими и порывистыми. Один размахивал обрезком трубы, другой — ржавым ломом.

И на них, словно живой таран, нёсся кабан. Он был ещё больше, чем я представлял. Его спина была покрыта какими-то костяными наростами, как панцирь, а из пасти, полной кривых клыков, летели брызги слюны и пены.

Он снёс первого безумца с ног одним ударом головы. Тот взвыл, и звук этот оборвался хрустом рёбер. Второй уродец с диким воплем ударил ломом кабану в бок. Лом со скрежетом отрикошетил от костяного панциря, не причинив вреда. Кабан, не останавливаясь, развернулся и вонзил клыки в его ногу.

Началась бойня. Она длилась недолго, но была ужасающей в своей жестокости. Кабан не просто убивал. Он крушил, топтал, рвал на куски. Безумцы, в свою очередь, висели на нём, впивались зубами в его шею, били обломками железа, но их силы и их примитивное оружие были ничто против этой разъярённой туши.

Один из них, тот, что был с трубой, сумел вскочить кабану на спину и начал долбить его по голове. Кабан взбесился, скинул его оземь и, не дав опомниться, вдавил в асфальт своими мощными копытами.

Через несколько минут всё стихло. Только тяжёлое, победное хрюканье кабана нарушало тишину. Он стоял посреди улицы, весь в крови и грязи. Тела двух безумцев лежали вокруг него, изуродованные, почти нечеловеческие.

Кабан фыркнул, тряхнул головой и опустил морду к одному из тел. Раздался отвратительный, влажный звук. Он начал есть. Он забыл обо мне. Забыл о крысе. Перед ним была лёгкая добыча, и его голод был сильнее любой охотничьей ярости.

Я отполз от окна и прислонился к стене. Меня трясло. Я только что видел, как Зона пожирает сама себя. Одно чудовище пожирает другое. И это было в тысячу раз страшнее, чем если бы он пришёл за мной.

Я был свидетелем. Свидетелем того, что здесь было нормой. И понимание этого было холоднее любого страха. Моя жизнь, моя борьба за выживание — всё это было таким ничтожным на фоне этого вечного, бессмысленного круговорота насилия и голода.

Снаружи доносилось чавканье. Я закрыл глаза, пытаясь заглушить его. Но звук проникал внутрь, в самую мою голову. Он напоминал мне, что здесь нет победителей. Есть только те, кого ещё не съели.

— Король приказал следить? Или тебе просто нравится подглядывать за спутницей короля? Знаешь, что бывает за такое в нашем лесу?

На верхушке дерева кто-то шевельнулся. От ветвей отделился невысокий эльф в одежде, сливавшейся с корой. Его движения, лицо — всё выдавало юность. Ардолинн мгновенно впилась в него взглядом и успела поймать обрывок мысли:

— … Как же она разглядела меня?..

— Отвечай, — голос её стал твёрже, властнее. — Зачем следишь? Кто послал?

В голове у юноши, вместо стройных мыслей был сумбур . Он явно не ожидал быть раскрытым. Его аура была под стать внешнему виду — бледно-голубая, с розовыми всплесками растерянности.

— Её нельзя. Не скажу. Пусть король. Но если проверит? Нельзя. А если просто подглядывал? Расскажет королю, мне конец. Главное, чтобы не узнала про неё. Или просто сбежать?

Последнюю мысль он додумывал, уже разворачиваясь. Не дав Ардолинн опомниться, он прыгнул на соседнюю ветвь и скрылся в листве, оставив после себя лишь шелест и чувство недоумения.

Что за загадочное “её” про которое нельзя ничего рассказывать.

То, что юношу послал не король, немного успокаивало. Хотя кто знает — возможно, в ветвях прячутся и другие, куда искуснее.

Ардолинн осталась под сенью дерева, будто ожидая от него совета, что делать дальше. Прислонила ладонь к шершавой коре, вслушиваясь в шепот листьев. Но деревья Светлого Леса хранили молчание.

Зато вскоре вдали показался знакомый силуэт. Иллиан шёл в сторону Первого дома, а с ним — ещё трое эльфов, глав Высоких домов. Ардолинн узнала их: те, кто поддержал когда-то план Лихласа. Им король поручил переселение хоббитов. Что они делали в столице? Неужто так быстро закончили выполнять поручение?

Когда группа приблизилась, она заметила их походную одежду — видимо, заехали ненадолго. Иллиану просто повезло их застать.

Четверо вошли внутрь, и Ардолинн поспешила следом. Но на пороге остановилась. События последних недель научили её меньше доверять окружающим. Эксперимент на площади показал, как сильно внутреннее может расходиться с внешним.

В мыслях всплыл образ, легко лазающей по деревьям Таюн. И Ардолинн, не боясь показаться себе смешной, решила забраться на ветви этерона под окном покоев Иллиана. Спрятаться в листве, подслушать — и, если повезёт, заглянуть кому-то в глаза.

В детстве она, как и все, любила лазать по деревьям. Навыки не забылись — руки помнили, как цепляться, тело двигалось бесшумно. Медленно, осторожно она поднялась.

Оказавшись на уровне окна, она увидела Иллиана — он сидел лицом к ней. Трое других — спинами. Ни эмоций, ни мыслей разглядеть она не могла. Зато слышала всё отчётливо. Говорил Иллиан, остальные внимательно слушали.

— Доподлинно известно, что Лихласа сослали, а не отправили в Тагбабару послом, — вещал лекарь. — Король не пощадит и вас. Его спутница, бывший член моего дома, на нашей стороне.

Один из сидящих — глава Седьмого дома — резко вскочил и начал ходить по комнате. Он был явно взволнован.

— Свет Эльдории с нами? Для многих домов это будет знаком правильности наших действий. Но где же она? Почему не здесь?

Ардолинн не успела порадоваться. Мельком поймав его взгляд, она увидела нечто, что заставило её похолодеть. Его лицо светилось золотисто-жёлтой радостью, а мысли прорывались яснее слов:

— Сдать королю эльфийку. Измена. Мне за это всё простят. Надо схватить её.

Последние остатки веры рухнули. Кругом — одни предатели.

Что же теперь будет с Иллианом… Милый, наивный лекарь…

Ардолинн впилась зубами в губу, чтобы не вскрикнуть. Боль пронзила остро, до слёз. Она стала кусать себе руку, заглушая злость и отчаяние.

— Ардолинн была здесь недавно, — спокойно ответил Иллиан. — Я велел ей ждать. Видимо, ненадолго отлучилась.

Самые чёрные мысли кружились в голове у Ардолинн. Она не выдержала — и встретилась взглядом с Иллианом. Она должна была знать правду.

— Надеюсь с ней всё в порядке. Они пока не особо готовы сотрудничать. Придётся предложить им в дар рецепт моего элексира, надеюсь это поможет Ардолинн.

Он готов отдать всё ради меня… а я втянула его в то, что может стоить ему жизни.

Она зажмурилась, и горячие слёзы покатились по её щекам — не от боли, а от облегчения. Хоть кто-то в этом мире не лжёт. Он — простой лекарь, который хочет помогать всем вокруг. И ради неё готов отдать годы своих трудов, свой эликсир…

В это время Иллиан продолжал говорить, и каждое слово давалось ему с усилием — голос слегка дрожал, пальцы сжимали свиток так, что костяшки побелели.

— Господа, все эти годы я пытался создать исцеляющий эликсир. Многие попытки проваливались… но теперь — получилось. Я испытал его. Он лечит всё — от мелких ран и лёгкого кашля до гниющей плоти и тяжёлых хворей.

Он поднял свиток, и пергамент хрустнул в его напряжённых пальцах.

— Я отдам рецепт лекарям ваших домов. Взамен прошу лишь вашу верность. Я не хочу междоусобной войны — только избрания нового короля.

Главы домов замерли на мгновение, а затем заговорили все сразу, голоса сливаясь в возбуждённый гул:

— Правда? Любую болезнь? Это же… феноменально, восхитительно, невероятно!

Две вещи, что уносили жизни эльфов — болезни и войны. Эликсир решал обе проблемы. Иллиан предлагал им полноценное бессмертие.

— Я согласен. За эликсир поддержим тебя. Седьмой дом с тобой, Иллиан! — почти хором выдохнули они.

Иллиан раздал им по пузырьку и свитку. Руки его были твёрдыми, но Ардолинн заметила, как дрожали кончики его пальцев.

— Вот вам на пробу. А в свитке вы найдёте подробнейший рецепт приготовления. Я надеюсь на вашу верность. Мне нужно найти ещё союзников.

В момент вручения Ардолинн поймала взгляд главы Одиннадцатого дома — и прочла:

— Жаль отрубленную королём голову эта склянка не отрастит. Слишком опасно…

События оборачивались кошмаром. Эти трое не станут союзниками — они предадут. Хуже того, они готовы сдать их королю, ради собственного благополучия.

Ардолинн поспешила ко дворцу, лихорадочно обдумывая план. Нельзя пустить их к Эльриону. Надо перехватить у входа, напугать.

Она быстро добежала до дворца и встала за колонной, и стала в тени ждать. Вскоре увидела глав Четвёртого и Седьмого домов, направляющихся ко дворцу. Когда они приблизились, она вышла им навстречу.

На их лицах мелькнул страх, быстро сменившийся расчетливой радостью. В мыслях главы Седьмого дома пронеслось:

— Схватить. Отвести королю. Предательница.

Голос Ардолинн прозвучал резко, с недовольством и брезгливостью:

— Что это за лохмотья на вас? — с претензий почти взвизгнула она. — Вы в королевский дворец собрались, а не в чащу. Думаете, король обрадуется такому виду? Или ваши дома так обнищали, что главы не могут позволить себе приличную одежду? Или король уже забрал у вас всё за измену? Если нет — то за такие наряды точно заберёт.

Главы опешили, на лицах было удивление и озабоченность. Мысли скакали:

— Иллиан лгал? Не похоже, что она с ним заодно… Или просто хорошо играет?

— Что вы, госпожа, — заговорил глава Седьмого дома елейным тоном. — Мы с дальней дороги, выполняли поручение короля. Пришли засвидетельствовать ему своё почтение. Он рад видеть верных подданных в любом виде.

— Верных? — Ардолинн иронично приподняла бровь. — Не говорите потом, что я не предупреждала насчёт одежды. — Она небрежно махнула рукой, приглашая их войти.

Они переглянулись, неуверенность читалась в каждом движении.

— Если она участвует в заговоре, так просто не пропустит… Очередная игра короля? Лучше уйти, пока не стало лишь хуже.

— Самых верных подданных его величества, — кивнул глава Седьмого дома. — Спасибо за заботу, госпожа. Но ваше платье тоже помято… Вы, верно, тоже гуляли вдали от дворца?

— Я прогуливалась в саду. В своём саду! — парировала Ардолинн, и её улыбка стала острой, как лезвие. — Кстати, когда я гуляла, то видела, как вы шли вместе с Иллианом внутрь Первого дома. Неужели заболели в дороге? Ваши лекари не справляются? Или… вы с ним о чём-то договаривались? Об эксклюзивных правах на средство от рвоты? — Она рассмеялась, но взгляд её оставался колючим и жёстким.

Глава Седьмого дома съёжился, а в его глазах Ардолинн прочла:

— Лучше не связываться с этим делом. Непонятно, кто тут за кем следит. Надо поскорее уезжать из столицы с её интригами

— Ещё раз спасибо за предупреждение насчёт нашего внешнего вида, госпожа. Наверное, наш доклад не так важен, чтобы отвлекать короля от важных дел. Всего хорошего. — Они поклонились и почти побежали прочь.

— И вам не хворать, — бросила им вдогонку Ардолинн.

Она выдохнула. Пронесло. Глава одиннадцатого дома был слишком труслив, он не пойдёт к королю. А этих удалось напугать. Осталось лишь проследить куда они направятся.

Сегодня видимо был день лазанья по деревьям. Когда гости скрылись вдали, эльфийка проворно залезла на стоящий рядом этерон. С него было намного лучше всё видно. Зрение у неё было отменное.

Два эльфа практически дошли до Четвёртого дома, когда их перехватили две фигуры — одна в капюшоне, стройная, женская, другая — мужская. Пристально вглядываясь, Ардолинн сначала с удивлением для себя обнаружила, что мужская принадлежит молодому эльфу, который совсем недавно следил за ней.

Она надеялась разглядеть, кто же скрыт под капюшоном. Пока четверо говорили — почти десять минут — фигуры глав домов будто уменьшались, сжимались под тихим, но властным голосом незнакомки. Закончив, они почти бегом ретировались.

Фигура в капюшоне повернулась в сторону Ардолинн — и та с холодным ужасом узнала её. Это была Алария.

Квартира на третьем этаже оказалась почти нетронутой. Кто-то уходил отсюда в спешке: на столе стояла тарелка с окаменевшим хлебом, висела выцветшая занавеска, а на стене улыбался пионер с горном на пожелтевшей фотографии. Фёдор забаррикадировал дверь тумбочкой, сел у окна с целым стеклом и достал свой паёк — краюху чёрного хлеба и шмат сала. Он ел медленно, вслушиваясь в тишину. Счетчик пощёлкивал урывками, фон был высоким, но терпимым для короткой остановки.

Прошёл час. Хлеб был съеден, и Фёдор уже подумывал двинуться дальше, как вдруг тишину разорвал звук.

Сначала это был далёкий, безумный крик. Не крик ужаса, а именно вопль — животный, разорванный, полный такой первобытной боли и страха, что у Фёдора похолодели пальцы. Он резко вскочил и припал к окну, отводя в сторону край занавески.

Внизу, на пустынной площадке между домами, металась фигура в робе сталкера. Он бежал, спотыкаясь, падал, снова поднимался, оглядываясь с таким выражением лица, которое даже через расстояние и стекло говорило о предсмертном ужасе.

И тогда Фёдор увидел Его.

Существо выпрыгнуло из-за угла соседнего дома. Оно было огромным, размером с крупного медведя, но сложенным как волк — длинноногое, с мощной грудной клеткой. Но это было лишь подобие. Все его тело было покрыто свалявшейся, клочковатой шерстью, сквозь которую местами проступала голая, воспалённо-розовая кожа. Лапы были непропорционально большими, с когтями, которые цокали по асфальту, высекая искры. Морды почти не было видно — только длинная, растянутая пасть, полная зубов, которые даже отсюда казались неестественно белыми и острыми. А глаза… Они светились тусклым, больным желтым светом.

Оно не бежало. Оно двигалось — стремительными, размашистыми прыжками, слишком лёгкими для своей массы. Казалось, оно не бежит по земле, а скользит над ней. И оно догоняло. Беглец, обезумев, пытался отстреливаться. Глухой хлопок выстрела из «Сайги» донёсся до Фёдора. Пуля должна была попасть. Существо даже не дрогнуло. Оно лишь издало звук, от которого у Фёдора кровь застыла в жилах. Это не был рык или вой. Это был тот самый вопль, который он услышал минуту назад. Только теперь он шёл из глотки чудовища. Оно кричало человеческим голосом, полным муки и ненависти.

Сталкер споткнулся о бордюр и рухнул. Он попытался отползти, зажать уши от этого ужасающего двойного крика — своего собственного и того, что издавало существо. Но было поздно.

Тварь накрыла его одним прыжком. Фёдор зажмурился от щелчка, который был слышен даже здесь. Костный хруст. Крики оборвались. Наступила тишина, нарушаемая лишь тяжёлым, хриплым дыханием монстра и каким-то жутким чавканьем.

Фёдор, не дыша, снова выглянул. Существо стояло над бесформенной массой, что минуту назад была человеком. Оно подняло свою уродливую голову и медленно повернуло её прямо к его окну. Жёлтые глаза-прожекторы упёрлись в него сквозь стекло. Оно знало. Оно всегда знало, что он здесь.

Медленно, словно нехотя, оно отступило от своей добычи и сделало шаг в сторону его подъезда. Потом другой. Оно не побежало. Оно пошло. Твёрдой, неотвратимой походкой хищника, который уже уверен в своей жертве.

Сердце Фёдора колотилось где-то в горле. Он отскочил от окна, схватил свой ТОЗ. Руки дрожали. Он слышал, как в подъезде выбили дверь. Потом послышалось шарканье когтей по бетонным ступеням. Шаг… шаг… шаг… Оно поднималось по лестнице. Оно не искало его. Оно точно знало, куда идти.

Фёдор вжался в стену рядом с входной дверью, подняв ружьё. Его мозг лихорадочно соображал. Выстрел? Привлечёт других? А если это не убьёт? Оно не среагировало на пулю того несчастного.

Шаги стихли прямо за дверью. Послышалось тихое, влажное сопение. Существо чуяло его дыхание, его страх, его живое, трепещущее тепло.

Дверь, которую он забаррикадировал тумбочкой, вдруг дрогнула от тихого, но нечеловечески сильного толчка. Дерево треснуло. Стекло в серванте зазвенело. Ещё толчок — и щель между дверью и косяком стала шире. В ней мелькнул клочок грязной шерсти и тот самый желтый глаз, теперь в упор. Он смотрел на Фёдора с бездонным, голодным любопытством.

Тумбочка с скрежетом поползла по полу. Фёдор, не помня себя, вскинул ружьё и почти в упор выстрелил в щель. Грохот в замкнутом пространстве был оглушительным.

На мгновение воцарилась тишина. Потом с другой стороны двери раздался звук, от которого захотелось вырвать себе уши. Это был не крик боли, а… смех. Низкий, горловой, полный чистейшего, нечеловеческого злорадства хрип.

Дверь с грохотом вырвало из петель, и тьма на пороге обрела форму. Жёлтые глаза пылали в полумраке коридора. Фёдор отступил к окну, судорожно взводя второй ствол. Он понял, что его дробовик — это всего лишь громкая погремушка против того, что породила эта земля. Против того, во что она превращает всё живое.

Последнее, что он увидел, прежде чем тень накрыла его с головой, — это пионера на старой фотографии, который теперь улыбался не в будущее, а прямо на него. И улыбка эта была полна той же самой, знакомой до боли, радиоактивной тоски.

2 часть

История Антона.

Господи, как же я сюда попал... Эта дурацкая идея «подзаработать на артефактах» казалась такой простой за стопкой дешёвого вискаря в баре. А теперь вот я здесь. Колючка на заборе порвала куртку и оставила длинную царапину на руке. Глубокую. Я замотал её тем, что было — грязным носовым платком. Надеюсь, не заражусь чем-нибудь. Хотя, в этом месте, наверное, это уже не самая большая проблема.

До этого леса я шёл, подгоняемый адреналином, чувствуя себя героем какого-нибудь боевика. А потом адреналин кончился. Осталась только усталость, сосущая под ложечкой тоска и дикий, животный страх. От каждого шороха вздрагиваю. Ветка хрустнет — сердце в пятки уходит.

Деревня выглядела как декорация к фильму ужасов. Дома с провалившимися крышами, пустые глазницы окон, скрипящие на ветру калитки. Выбрал тот, что покрепче, с ещё целой дверью. Зашёл, и запах ударил в нос — сладковатый, гнилой, пыльный. Так пахнет смерть, которая была тут давно и обжилась.

В рюкзаке только два энергетика, полбуханки чёрного хлеба и пачка сигарет «Беломор». Оружие... Ха. Оружие. Папин старенький ПМ, который, я уверен, не чистили с чеченской, и складной нож, которым в армии консервы открывали. Я чувствовал себя идиотом. Наивным мальчишкой, который сунулся туда, где ему не место.

Начало смеркаться. Тени стали длинными, живыми и зловещими. Я задвинул единственный уцелевший комод к двери, забитой щепками, и сел в углу самой дальней комнаты, спиной к стене. Съел кусок хлеба, запил тёплым, липким энергетиком. Руки тряслись. Я пытался уговорить себя уснуть, хотя бы на пару часов, но веки не смыкались. Каждый нерв был натянут как струна.

И тут... послышалось шарканье. Сначала тихое, где-то на улице. Я замер, затаив дыхание. Шарканье стало ближе. Потом к нему присоединилось тяжёлое, хриплое сопение. И рычание. Тихое, низкое, больше похожее на стон. Оно шло откуда-то из самой глотки, булькающее и мокрое.

Я подполз к окну, стараясь не шуметь, и осторожно, через дыру в занавеске, выглянул.

И у меня волосы встали дыбом.

Во дворе, в синеве сумерек, стояла собака. Вернее, то, что когда-то ею было. Шерсть клочьями свисала с тела, обнажая покрытую язвами и струпьями кожу. Ребра выпирали, будто она год не ела, но самое жуткое было внизу живота. Сквозь рваную рану бурым канатом свисали её собственные кишки, волочась по пыльной земле. Она не обращала на это никакого внимания.

Её голова была повёрнута в мою сторону. Глаза... Господи, её глаза! Они были молочно-белыми, слепыми, но она смотрела прямо на меня. Она чуяла. Чуяла мою плоть, моё тепло, мой страх. Она облизнулась, и с её языка капнула чёрная, тягучая слюна.

Она снова зарычала, и на этот раз звук был полон нетерпения и голода. И она медленно, неуверенно, но очень целенаправленно поползла к двери.

Сердце колотилось так, что я боялся, что оно вырвется из груди. Я отполз от окна, судорожно вытащил ПМ. Рукоятка скрипела от старости. Я встал напротив двери, уперев пистолет в то место, где должна была появиться голова.

Снаружи послышалось влажное, причмокивающее обнюхивание щели под дверью. Потом тишина. И вдруг — глухой удар! Дверь содрогнулась, и комод скрипнул, сдвинувшись на пару сантиметров.

Я ахнул. Она была не такая большая, но удар был сокрушительным, будто её таранил кабан.

Ещё удар! Дерево двери треснуло. Я увидел в щели клочок грязной шерсти.

— блять! блять! — закричал я, не помня себя от ужаса, и нажал на курок.

Грохот выстрела в маленькой комнате был оглушительным. Отдача больно ударила по руке. Дверь вздрогнула, но удары не прекратились. Наоборот, они стали яростнее. Я промахнулся. Или попал, но ей было всё равно.

С треском и скрежетом комод отъехал ещё дальше. В образовавшуюся щель просунулась морда. Те самые белые глаза, разодранные язвами ноздри, оскал жёлтых зубов. Она пыталась просунуть голову, чтобы вцепиться в меня.

Я выстрелил ещё раз, почти в упор. Пуля ударила куда-то в шею, сорвав клок кожи и мяса. Чёрная, густая кровь брызнула на пол. Тварь дёрнулась, отпрянула, но не отступила. Её рычание перешло в визгливый, истеричный лай, полный чистой, безумной ненависти.

Она снова бросилась на дверь, теперь уже не останавливаясь, долбя её головой и телом с слепой, нечеловеческой силой. Петли заскрипели, древесина начала ломаться.

Пистолет я опустил. Я понял. Он бесполезен. Пули только злят её.

Я отступил вглубь комнаты, озираясь в панике. Заднее окно! Оно было маленьким, заколоченным гнилой фанерой. Я рванул к нему, начал бить прикладом ПМ по фанере. Та поддалась, треснула.

Сзади раздался окончательный, победный треск. Я обернулся. Дверь рухнула внутрь, и комод откатился в сторону. В проёме, залитая синевой ночи, стояла Она. Вся в чёрной крови, с торчащими кишками, с безумными белыми глазами. Она сделала шаг внутрь.

Я дико закричал и из последних сил рванул фанеру. Обломки гвоздей впились в ладонь, но я не чувствовал боли. Я вывалился через окно на улицу, в колючие кусты, и побежал. Бежал, не разбирая дороги, спотыкаясь о кочки и брёвна, слыша за спиной тот самый ужасный, визгливый лай.

Я бежал, а в ушах стучало только одно: «Беги. Беги. Беги». Я даже не знал, куда. Лишь бы подальше от этого дома. Лишь бы не слышать этого чавкающего дыхания у себя за спиной.

Кажется, я оторвался. Лай стих. Но я не останавливаюсь. Я буду бежать, пока не рухну. Потому что я теперь знаю, что здесь смерть ходит не невидимым излучением. Она ходит на четырёх лапах, волоча за собой свои кишки, и она очень, очень голодна.

3 часть

Я бежал, пока в легких не осталось ни капли воздуха, а в ногах — ни капли сил. Рухнул за огромным пнем, весь в царапинах от веток, и замер, пытаясь заглушить свой собственный свистящий вдох. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться и остаться здесь одного.

И вот тогда я услышал их. Сначала — пронзительный, агрессивный визг. Потом — ответный, хриплый и более низкий. И третий. Их было несколько. И звуки эти приближались. Неподалеку хрустнула ветка, потом еще одна. Я, затаив дыхание, рискнул выглянуть.

В луче лунного света, пробивавшегося сквозь чахлую листву, мелькнули тени. Крупные, неуклюжие, но быстрые. Я увидел спину одного — покрытую какими-то бородавчатыми наростами, с щетиной, торчащей клочьями. Радиоактивные кабаны. Сталкеры в баре рассказывали о них леденящие душу истории. Как они сносят с ног и затаптывают. Как рвут клыками. Одиночка против стаи — верная смерть.

Ледяная волна страха ударила в живот. Я прижался к пню, понимая, что бежать дальше — значит навлечь их на себя. Они уже чуют меня, мою свежую кровь на царапинах. Мысли метались, как пойманные мухи.

Деревня. Этот проклятый дом. И та... тварь. Собака.

Парадокс бился в моем воспаленном мозгу: я бежал от одного монстра прямиком к другому, гораздо более страшному. Но кабаны — это слепая, яростная стихия. Стая. Их не остановить. А собака... она была одна. Раненая. Я видел, как чёрная кровь брызнула от моего выстрела. Она была уязвима.

Это была не храбрость. Это был расчет загнанного зверя. Выбор между верной смертью в лесу и призрачным шансом в знакомом аду.

Сжав ПМ в онемевших пальцах, я пополз обратно. Каждый шаг давался с трудом. Каждый шорох заставлял замирать. Я шел на лай. Тот самый, визгливый, полный ненависти. Она была еще жива. И она была там.

Из-за деревьев показался контур дома. Лай доносился изнутри. Она не ушла. Она осталась в своем логове, зализывая раны. Или ждала, что я вернусь.

Я подкрался к тому самому окне, через которое сбежал. Фанера была сорвана. Внутри было темно, но слышалось тяжелое, хриплое дыхание и тихое поскуливание. Она мучилась.

Мой план был безумен и прост. Не дать ей выманить меня на открытое пространство. Зайти с тыла. Сделать один точный выстрел. В голову. В глаз. Во что угодно, лишь бы добить.

Я, как тень, проскользнул через окно в соседнюю комнату — должно быть, когда-то это была кухня. Пахло гнилью и свежей кровью. Я замер у дверного проема, ведя в большую комнату.

Она лежала на боку посреди комнаты, на том самом месте, где я сидел всего час назад. Её бока тяжело вздымались. Лужа чёрной, маслянистой крови растекалась под ней, сливаясь с тенями. Кишки по-прежнему волочились по полу. Она поворачивала голову, пытаясь дотянуться языком до раны на шее, и тихо скулила от боли. Её белые глаза были тусклыми, почти стеклянными.

Это был мой шанс. Момент, когда чудовище выглядело жалким и слабым. Но я помнил её силу. Помнил её ярость.

Я поднял ПМ. Рука дрожала. Я сделал шаг в проем, прицелился в её голову. Пол подо мной скрипнул.

Её голова резко дернулась в мою сторону. Скулящий звук в её глотке оборвался, сменившись низким, предупредительным рыком. Слепые глаза будто упёрлись в меня. Она попыталась встать, оттолкнувшись передними лапами, но задние подкосились. Пуля, видимо, задела что-то важное.

Адреналин снова ударил в голову. Я не стал ждать. Я выстрелил. Раз. Два. Грохот оглушил меня.

Первый выстрел пришелся в спину. Второй — чиркнул по черепу, сорвав клок кожи. Она взревела от ярости и боли, сделав последнее, отчаянное усилие, и рванулась ко мне. Не вставая на лапы, а ползя, волоча за собой непослушное тело, разбрызгивая чёрную кровь.

Я отпрянул, споткнулся о порог и рухнул на спину. Пистолет выскользнул из руки и укатился под печку. Я остался один на один с ползущим ко мне безумием. Её пасть была распахнута, из горла вырывался хриплый, захлебывающийся рёв.

Я судорожно полез в карман, выдернул складной нож. Жалкое, ничтожное лезвие блеснуло в темноте.

Она была уже в сантиметрах. Зловонное дыхание опалило мне лицо. Я зажмурился и изо всех сил ткнул ножом вперёд, в то место, откуда доносился этот ужасный звук.

Лезвие вошло во что-то мягкое, податливое. Тварь дёрнулась, издала булькающий, захлебывающийся звук. Я давил что есть сил, вгоняя нож всё глубже, чувствуя, как по руке течёт что-то тёплое и липкое.

Её тело затрепетало в последней судороге, потом обмякло и затихло. Тяжелая голова упала мне на грудь, придавив меня. Тишина, наступившая после, была оглушительной.

Я лежал, не в силах пошевелиться, под тушей мёртвого монстра, весь в его крови, и смотрел в потолок. Потом началась рвота. Долгая, мучительная, пока не свело желудок.

Я отполз, оттолкнув это тело. Оно больше не двигалось. Я нашёл свой ПМ, с трудом вставил в него последнюю обойму. Руки тряслись так, что я едва мог это сделать.

И теперь я сижу здесь, в углу этой комнаты, спиной к стене. Передо мной лежит то, что я убил. Пахнет смертью и кровью. Снаруди доносится тихий визг кабанов, но они не заходят в деревню. Кажется, их что-то отпугивает.

Или кто-то.

Я добил одного монстра. Но Зона шепчет, что их здесь больше. Что они уже идут на запах крови. У меня шесть патронов. Нож. И ночь только началась.

Я не сплю. Я прислушиваюсь к каждому звуку. И жду.

Меня зовут Рэд Кэррот. Я люблю придумывать разные миры и наблюдать за жизнью в них. Истории публикую на АТ и Литнете.

И здесь я, чтобы сказать, что у меня ну ооооочень давно чешутся руки показать героев этой истории, но каждый раз, когда доходят руки, начинает преследовать мысль - опять не то. Однако раз уж сегодня начата публикация третьей книги про приключения мага по имени Сайгар под названием "В вихре пламени. Ашир Эрна", то будет честно знакомство это все ж таки начать!

Краткий экскурс в тему: по законам этого мира маги умеют повелевать существами, именуемыми элементалями. У каждого элементаля есть сердце - оно принимает вид драгоценного камня, который маги носят на специальном артефакте. Главный герой книги по сюжету не любит элементалей, но одна встреча меняет все.

Итак. Первый элементаль, который попал к Сайгару на хельк и волею случая стал другом, носит имя - Вералис. Это элементаль ветра, стихия не шибко боевая. Магам служить элементали этой стихии не любят, за силой не гоняются, предпочитая сохранить свободу. Поэтому на хельках оказываются нечасто.

С иллюстрацией этого элементаля проблем.. как со всеми =) Придираюсь ко всему, так что показываю примерный облик Вералиса:

Если объединить все эти иллюстрации в одну, где-то получится похожее на нужный образ. Но это образ Вералиса, который он принимает, чтобы беспрепятственно путешествовать. Это слишком редкий элементаль, чтобы нейронка смогла в его настоящий вид. Одни уши в оригинальной версии чего стоят! Показать не смогу, нейронка даже близко не подошла, так что поверьте на слово =))

Где один, там и два. Как любит ворчать Сайгар - "Стоит взять одного, и этот поток уже не остановить". К счастью, природой предусмотрено ограничение на количество элементалей. На хельке может храниться всего десять камней. И вторым к магу попал элементаль земли по имени Тэхса.

Элементали земли в большинстве своем являются защитным типом, отчего очень ценятся магами. Стоишь себе за чужой спиной и колдуешь. Хотя, конечно, маги предпочитают друг с другом не сражаться вовсе. Это же риск! Элементалей не жалко, эти после смерти попадают в свой камень и возвращаются к жизни недели через 2-3.

Но Тэхса - элементаль земли типа разведчик. Подходит для слежки, потому что умеет смотреть на мир через глаза других существ (животных). Такой тип маги не любят. Боевого потенциала нет или очень мало, защитного нет вовсе, усиливающих бонусов магу не дает. Хорошее подспорье для воров, но у магов с деньгами проблем нет. Поэтому после поимки Тэхса и был выкинут.

И больше всего из образа этого парня нейронка любит его питомцев! Как она только над ними не измывалась - в оригинале должен быть хорек! Сейчас покажу. Их тут много!! *потирает лапки*. Но начну с самого похожего на момент знакомства Сайгара с Тэхса, конечно:

Здесь Тэхса уже высший элементаль и немного другой:

И даже бонусные иллюстрации есть для всех желающих. Покажу парочку. В качестве некой пародии на образ этого элементаля - довольно забавно на них смотреть =)

p/s Кто любит котиков? Их есть у меня!)

Из бедолаги Шесса нейросеть как раз чаще всего котов и лепила, в любых видах и даже количествах!!

А теперь, в отрыве от бонусных веселых иллюстраций, вы можете удивиться - почему такая разница в возрасте у верхних иллюстраций? Потому что... Ответы на вопросы будут в текущей книге. Не стану спойлерить.

А закончить сегодняшнее знакомство с элементалями хочу на огненной красавице по имени Халика.

Она - огненный элементаль, боевой тип. Самые лучшие воины - это они. Бесшабашные, азартные, озорные - тоже они. Одна искра, и вспыхнет пламя - и это про них. Никогда не унывают, голов лишними проблемами не забивают, предпочитают делать, а потом (возможно) думать. Но это не точно. Вернее было бы сказать - они позабудут о том, что терзались хоть какими-то сомнениями перед тем, как выжечь все вокруг. Чаще всего к магам идут именно элементали огня. Стать сильнее хотят все элементали, но эти "первее первых" =)

Для начала покажу образ юной Халики. Здесь иллюстрация очень похожа, но элементаль чуть-чуть младше той, которую поймал в ущелье Сайгар.

Ну а здесь чуть ближе к той, какой ее встретил маг в памятном ущелье.

На этом пора закругляться, а то текста многовато. В следующий раз вернусь с другой веселой троицей!

Всем хороших выходных и до встречи =)

На всякий случай оставляю ссылки на первую книгу:

author.today - ТЫК

Литнет - ТЫК

Ах да, отрывок. Чтобы не возмущались, что нечего "пощупать", сейчас чего-нибудь отыщу:

На улице прохладный воздух после душного и жаркого погреба показался сказкой. Ветер приятно скользнул под плащ, унося с собой лишнее тепло.

Сайгар вскинул голову к небу и потянулся. Наконец-то, звезды! Эти вечные тучи ему надоели хуже вареной редьки. Опять же, в такие ночи на земле гораздо светлее, опасность не подойдет незамеченной. Хотелось бы в это верить, конечно.

Возвращаться в гостиницу Сайгар не стал. Вместо этого вышел со двора и направился немного погулять по улочкам. Осмотреться. Понятное дело, что все лавки и магазины сейчас закрыты, но заиметь представление было бы неплохо о том, что здесь вообще есть.

Увы. К огромному сожалению мага, в городе почти ничего не оказалось. Он отыскал старое здание Гильдии Магов, осмотрел, но ничего интересного не нашел. То ли все забрали с собой, то ли уже хорошенько разграбили, когда поняли, что маги возвращаться не собираются. Никаких, даже самых слабых, отголосков магии он тоже не учуял. Похоже, малышка не соврала. В городе в самом деле нет магов. Да и не магов практически тоже.

Он уже возвращался обратно, когда чуткий слух уловил посторонний шум, нехарактерный для тихой ночи. А вот и те, кому не спится в столь позднее время. Сайгар свернул в знакомый проулок. Дошел до конца его бесшумной поступью. Его до последнего не замечали, слишком занятые своими делами.

-Еще не наигрались, мальчики? – зловещий голос заставил всех троих подскочить на месте. Надо же. Это были не те люди, которые измывались над элементалем не так давно. – Да я смотрю, парень пользуется бешеным спросом. Тоже, что ли, поучаствовать? Кто последним будет?

-Шел бы ты своей дорогой, - посоветовали ему.

-Да ладно тебе, видишь, дядя хочет присоединиться к мальчишке. Плащ так себе, но, может, под плащом что поинтереснее будет? – чуть хриплый голос раздался с земли.

Сайгар посмотрел вниз. Хмыкнул.

-Даже не сомневайся. Под плащом у меня очень много чего интересного. И прямо все по ваши души. Подходи, не стесняйся. Я не кусаюсь.

В принципе, он практически не врал. Кусаться не собирался. Только вот тем, кто издевался над элементалем, это не сильно помогло. Три огонька весело горели в переулке, освещая его неприветливые серые стены мягким и теплым светом.

Сайгар подошел к мальчишке, лежащему на земле. Интересно. Присел на корточки. От осторожного прикосновения к своей шее элементаль вздрогнул. Попытался увернуться. Но получалось плохо. Избит и помят весьма порядочно.

О, а вот и причина, по которой элементаль земли не заинтересовал поймавшего его мага. Вместо глаз у мальчишки зияли два провала. Смотрелось неважно. Впрочем, Сайгар на своем веку повидал и не такое. Поэтому скинул плащ и укутал найденыша в него.

В гостинице на мага с кем-то, завернутым в плащ, если и обратили внимание, то заострять его не стали. Подумаешь, кого там носят на руках. Если чей-то труп, то мертвецу уже ничем не поможешь, а если симпатичную девушку, то та наверняка сама не откажется от ночи с магом. Подумаешь, притащили связанной. Так, дура, сама еще своего счастья не поняла и не оценила.

Так что Сайгар без каких-либо помех поднялся на второй этаж, преодолел коридор, где отыскал нужную дверь. Толкнул. Не заперто. Не пусто. Более того, никто не спит.

-Скоро светать будет, - обронил Вералис, сидя к нему спиной на кровати. Элементаль смотрел на розовеющее небо.

-Знаю, - Сайгар прошел в комнату. Осмотрелся. Так, ванной, разумеется, нет. Не тот случай и сервис. Что ж, он так и предполагал. – Дверь закрой и тащи сюда всю воду, которая осталась.

-Я не мылся, - Вералис скользнул взглядом по дубовому чану, приютившемуся в углу. После чего посмотрел на мага в центре комнаты и замер. Вопросительно вскинул бровь. – Ты кого притащил?

-Ты же хотел себе ручного зверька, - Сайгар осторожно уложил свою ношу на кровать. Откинул край плаща и присел рядом. Следовало оценить степень ущерба, который успели нанести юному элементалю. Да, на вид совсем мальчишка. Лет двенадцать, может, чуть больше. Худой, как щепка. – Вот и занимайся теперь.