Не смотря на прогнозы врачей после удаления всех зубов, второй год она коптит себе потихоньку. Два дня назад сидела на солнышке и впитывала его лучи

Для тех, кто ищет пулю, вот она.

886 бездомных хвоста нашли свой дом

1 683 кошки стерилизовано

https://t.me/irescue - мой телеграм канал с уютным чатом и большим количеством котиков и общения на разные темы

— Что ты врёшь, Тимофеева? Никого я не предавал! И вообще, тебя выгнали, ясно?

— Стоп-стоп, — вмешался Фёдор Николаевич. — С этого места поподробнее.

— Тут всё просто, — пояснила Стася. — Они с Юркой пришли на Фестиваль дружбы, знаете такой?

Учитель кивнул.

— Рассказывали ещё, что сомневаются. — Стася скривилась. — А после, к вечеру, приехала стража с военными. Кого побили, кого арестовали. У меня — вот. — Она задрала рукав и продемонстрировала здоровенный синяк на плече. — Стволом. Ни за что.

— Никита, это правда? — тихо спросил Фёдор Николаевич.

— Конечно, правда! — перебила Стаська. — Сидит тут, изображает из себя. Это подло, Наумов. Подло!

— Подло? — разозлился я. — А шашни с врагом устраивать — не подло? Страну опасности подвергать — не подло? Что твой трудсоюз вообще может? Про мир сюсюкать и палки в колёса вставлять?

— Молчала бы лучше, Тимофеева, — вмешался Юрка. Толька окрысился:

— Не лезь, Болт. У нас свобода мнений.

— Никита, — обратился ко мне Фёдор Николаевич. — Ты действительно имеешь к этому отношение?

Я хмуро кивнул и во всём признался. Как купил диктофон, как задавал Генриху нужные вопросы…

— Мне не стыдно, ясно? — Я с вызовом посмотрел на Стасю. — Я бы снова так сделал, хоть сейчас!

— Гнать его надо из Портика! — выкрикнула Стася. Гелька обернулся и смерил её взглядом. Славка нахмурился.

— Портик вне политики, и выгонять мы никого не станем, — покачал головой Фёдор Николаевич. — К тому же Портик — не про согласие. Он про то, чтобы учиться думать. Задавать вопросы. И, в конечном счёте, выбирать.

— Так давайте выберем, коллега. — Дверь открылась, и на пороге появился профессор Лебедев. Светлый льняной пиджак и начищенные туфли резко контрастировали с джинсами и кроссовками Фёдора Николаевича. В руках профессор держал тросточку.

Он обвёл нас взглядом, вежливо улыбнулся и подошёл к Стасиной парте:

— Вы позволите, юная мисс?

Стася кивнула, и он сел за парту, аккуратно пристроив трость к спинке стула. Под рукавами пиджака угадывались крепкие бицепсы. От профессора пахло чем-то утончённым и дорогим.

— Прошу извинить театральное появление, — картинно поклонился он. — Я хотел просить вас взять меня с собой, но вы уже ушли, и в ваших поисках я забрёл сюда. Услышав голоса, я не удержался и немного подслушал. Надеюсь, вы не в обиде.

— Нет, что вы, — Фёдор Николаевич сделал приглашающий жест. — Всегда интересно пообщаться с представителем другой школы мысли.

— Полноте, — вежливо отмахнулся Лебедев. — Наши споры всегда носили исключительно теоретический характер. — Он подчеркнул слово «исключительно».

— Итак, юного джентльмена обвиняют в том, что он предал чужое доверие. Я полагаю, что обвиняемому положен защитник, и готов выступить в этой роли. Если вы, конечно, позволите, — повернулся он ко мне.

— У нас не суд, Леонард Григорович… — поморщился учитель. — Мы просто обсуждаем поступок Никиты.

— И всё же так будет честнее, Фёдор Николаевич, — возразил профессор. — Я тоже в некотором роде педагог и убеждён, что мы подадим детям хороший пример. Разумеется, окончательное решение за вами.

Фёдор Николаевич помедлил и коротко кивнул:

— Почему бы и нет? Никита, ты согласен на такой формат?

— Согласен, — буркнул я.

Пижонистый Лебедев мне не нравился. Но оставаться один на один с «ЭфЭном» тем более не хотелось.

— Итак, — начал тот, — позиция обвинения ясна — ты поступил подло. Я пока воздержусь от комментариев и передам слово защите.

Лебедев поднялся из-за парты и ободряюще мне подмигнул.

— При кажущемся нейтралитете, уважаемый оппонент склоняется на сторону Станиславы. Но в чём именно вина Никиты? В отличие от стоиков, он не смирился с фестивалем, а действовал — дерзко и рискованно…

— Гадко он действовал!

Стася покраснела и вскочила, но Лебедев прервал её жестом:

— В вашем понимании — возможно. Но не в его. — Он указал на меня тростью. — Действуя в тяжёлых обстоятельствах, Никита смог найти решение. Это поступок сильного. Поступок лидера.

— Лидера, — мрачно хохотнул Толька. — Вождём ещё назовите.

— Да, лидера! — вскинулся я. — Пока вы друг на друга любовались, кто-то должен был пойти и вмешаться!

Лебедев одобрительно кивнул.

— Но позволь, Никита, — вмешался Фёдор Николаевич. — Есть же некоторые моральные категории.

— Какие? — крутнулся на каблуках профессор. — Не предавать? Но разве юный джентльмен что-то обещал трудсоюзу? Или, быть может, присягал им на верность?

— Правильно! — вставил я. — Ничего я никому не обещал, просто на разговор вызвал. Мы на фермах чуть не передрались из-за этого Генриха. А я теперь его жалеть должен?

Юрка одобрительно прицокнул. Толька быстро на него зыркнул, но промолчал.

— Разве требуется что-то обещать, чтобы быть человеком? — прищурился Фёдор Николаевич. — И в чём вина арестованных?

— А нечего хазарцев защищать потому что! — Уступать я не собирался. Прежний Никита сжался бы, извинился, убежал. Но слова профессора задели что-то внутри, словно разбудили. Я имею право быть сильным. И не обязан этого стыдиться!

— Их вина в том, что они слабы, — спокойно добавил Лебедев. — Вы, стоики, учите жить согласно природе, не так ли?

— Согласно разумной природе, — уточнил ЭфЭн.

— Но природа — это борьба, отбор, — парировал Лебедев. — Лев не спрашивает разрешения у газели. Никита оказался сильнее трудсоюзников — он переиграл их. Таков закон жизни.

— Мы не звери, — возразила Стася. — Мы люди!

— Верно! — подхватил Лебедев. — И именно поэтому можем подняться выше животных инстинктов. Но для этого нужна воля. Смелость. Готовность действовать, когда другие парализованы страхом.

Он обернулся к Фёдору Николаевичу:

— Вы учите их добродетели. Прекрасно. Но чья это добродетель? Марка Аврелия, завоевавшего полмира? А эти дети? Что даст им ваше смирение?

— Я не учу смирению, — твёрдо сказал ЭфЭн. — Я учу различать добро и зло.

— А кто провёл эту границу? — усмехнулся Лебедев. — Вы? Или те, кто отправляют детей в приюты? Никита имеет право на свою мораль. Мораль сильного, мораль умного!

Виль восхищённо кивал, Славка задумчиво хмурился. Гелька что-то яростно шептал соседу.

— А в чём же мораль умного? — тихо уточнила Стася. — Сильного — в чём мораль?

— В отличие от стоиков, я не собираюсь ничего навязывать, — отрезал Лебедев. — Сильный сам выбирает, во что верить и с кем идти. И если в данных обстоятельствах Никита выбрал Заставу, которая, хочу заметить, проявила к его судьбе немало участия, то он имел на это полное право.

Стася издала гортанный звук и выбежала из класса. Хлопнула дверь. Лебедев хмыкнул и недоумённо пожал плечами.

— Хочу заметить, что нахожу вашу философию странной и даже неприемлемой, — резко развернулся к нему ЭфЭн.

— Это не моя философия, — быстро возразил профессор. — Я защищал мальчика, опираясь, как вы сами изволили выразиться, на противоположную школу мысли.

— Леонард Григорович, — холодно сказал Фёдор Николаевич, — вы прекрасно знаете, что делаете.

— Что именно? — невинно удивился Лебедев. — Показываю ребятам, как работает диалектика? Учу их видеть разные точки зрения?

— Вы учите их поклоняться силе.

— Я учу их не быть слабыми, — парировал профессор. — Разве это плохо?

Повисла тяжёлая пауза.

— У вас сильная воля, Никита, — нарушил молчание Лебедев. — Не позволяйте её сломать.

Он посмотрел на дверь и добавил:

— Пожалуй, мне пора. Передайте юной мисс, чтобы не держала зла.

Ещё раз поклонившись, он ушёл. Фёдор Николаевич помолчал и обратился ко мне:

— Я думаю, в этом случае ты сам должен вынести себе приговор. Итак, твой вердикт? Виновен или нет?

— Невиновен, — с вызовом ответил я. — И с профессором согласен. Так и запишите.

— Что вы на него насели? — пришёл на помощь Юрка. — Мораль, добро и зло… Они в наш город приехали и воду мутят. Кто нам друзья? Унийцы? Или эти, из Каракташа? Им дай волю, они тут всё сожрут. Как саранча. И хазарцы ваши не лучше, ясно?

— Что ж, добавить нечего, — вздохнул ЭфЭн. — В таком случае, на сегодня урок окончен. До следующей встречи, ребята.

Раздалась тревожная трель звонка, на столе Фёдора Николаевича запрыгал мобильник.

— Да… да. Иду!

ЭфЭн подхватил рюкзак и быстрым шагом вышел из класса. Мы задвигали стульями и принялись расходиться. Мимо, не прощаясь, прошёл Толька.

— Пошли в общую, «вождь». Там кино дают, — хлопнул по плечу Юрка.

— Ты иди… Я скоро.

Юрка ушёл, а я побрёл куда глаза глядят. В душе царил полный раздрай. Хотелось побыть одному.

Я шёл по коридору, уткнувшись в посеревший от времени линолеум. Как я его испугался, когда впервые сюда попал! А теперь он — почти родной. И даже к кислому запаху приютских щей я притерпелся.

— Никита!

Впереди кто-то промелькнул. Я ускорил шаг и свернул за угол коридора. В кармане кольнула потеплевшая монетка.

— Никита!

Тень взбежала по лестнице и исчезла на втором этаже. Сначала показалось, что это Аня. А потом…

— Никита…

Сердце бешено забилось:

— Мама! Мама, подожди!

Я взлетел по лестнице и принялся озираться. Никого. Да что же это за призраки такие!

Выхватив из кармана монетку, я в сердцах зашвырнул её вниз по лестнице. Десять стебельков жалобно звякнули и исчезли в тёмном лестничном проёме.

Я снова огляделся, надеясь на чудо. Никого. Сердце бухало, в ушах противно шумело.

В открытое окно донеслись чьи-то голоса. Я лёг грудью на растрескавшийся подоконник и осторожно высунулся. Прямо внизу стояли ЭфЭн, Лебедев и Герхард. Они что-то горячо обсуждали.

— Это неприемлемо, Фёдор Николаевич! — твёрдо сказал майор. — Профессор абсолютно прав, что сообщил.

— Но почему? — запротестовал ЭфЭн. — Я всего лишь…

— Понимаю вашу обиду, — примирительно сказал Лебедев, — но поймите — есть правила. Они едины для всех.

— Вы возвращаетесь в Ветерок, — перебил майор. — Сегодня же.

— Я не брошу детей, — отрезал Фёдор Николаевич. — Они важнее любых изысканий!

Вместо ответа Герхард достал телефон и что-то ему показал. Фёдор Николаевич переменился в лице.

— Вы забываетесь, — сказал майор. — Я могу поставить вопрос о служебном несоответствии.

— Есть вещи поважнее ваших воспитанников, — вкрадчиво добавил Лебедев. — Вы же сами знаете, что они… не совсем…

В смысле — не совсем? Неполноценные, что ли?!

Я сжал кулаки. Сейчас Фёдор Николаевич ему задаст!

Но Фёдор Николаевич не задал. Он побледнел, долго молчал и выдавил:

— Хорошо. Я согласен. Я уйду.

— Немедленно, — с нажимом сказал майор. — Вы, надеюсь, ничего там не оставили? Вещи, книги?

ЭфЭн помотал головой и они пошли — куда-то в сторону парка. Я тупо смотрел им вслед. От унижения хотелось завыть.

Вот тебе и Портик, вот тебе и Рим со стоиками. А как прижало по-настоящему — так в кусты. «Не совсем»!

Я упал на корточки и прислонился к стене форменной рубашкой. Дурацкая портупея тянула за плечо. Я сорвал пилотку и принялся яростно её комкать.

Меня отвлёк звонок. Я достал телефон и посмотрел на экран. «Дядя Витя».

Дурное предчувствие не подвело. Беда не приходит одна.

— Никита? — осипшим голосом спросил Северов.

— Да. — Внутри всё похолодело.

— Я скоро буду. Дедушка твой умирает. Держись, брат.