Жаркий воздух плотным облаком окутывает тело, заставляет покрываться липким потом. Ветви кустарников сплелись так туго, что в них можно застрять как в паутине, но, когда заросли немного расступаются, легче не становится – на их месте тут же возникает стена высокой, почти в его рост, крапивы.
Пётр Иванович вздыхает, утирает мокрый лоб, невольно лишая жизни парочку комаров, и ныряет в жгучее море. Его предупреждали, что тропа давно заросла, но цель слишком заманчива, чтобы отказаться от неё на полпути.
Крапива заканчивается вместе с низинкой. Окружающий пейзаж стремительно меняется: сосны разрослись вольготно, на почтительном расстоянии друг от друга. Под ногами вместо сорняков – упругий мох, идти теперь приятно. Прозрачный бор светлеет всё сильнее, и вдруг резко обрывается, цепляется напоследок редкими молодыми сосенками за крутые склоны. А впереди раскинулась пойма реки с бесконечными лугами, во всём её поздне-весеннем буйном разнотравье. Высота такая, что Петр Иванович чувствует себя птицей, парящей над этими просторами. Ветерок холодит горячую кожу, со всех сторон обволакивает запах хвои и заповедного леса. Пётр Иванович вдыхает полной грудью, улыбается спинкам ласточек, суетящихся там, внизу, и протягивает вперёд обе ладони. Вот оно, счастье! Сожми руку – и поймаешь…
Но он не успевает. Телефон, немой и бесполезный в чаще, внезапно ловит сеть и тут же разрывается громким требовательным звонком. Ласточки бросаются врассыпную, счастье ускользает.
«Ну кому там ещё…» – бормочет вполголоса Пётр Иванович, спешно нашаривая мобильный аппарат. Осторожность играет с ним злую шутку: спрятанный поглубже от возможной потери, завёрнутый в пакетик от нечаянных дождей телефон не удаётся достать вовремя. Сигнал прерывается, а на экране немым укором горит упущенный звонок.
«Лидочка»
Пётр Иванович вздыхает: его супруга терпеть не может, когда не получается до него дозвониться. Он набирает номер, ожидая раздражения и упрёка в голосе жены, и не ошибается. Отвечает виновато, плечи ссутуливаются с каждым ответом.
«Часа три… Нет, не могу раньше, я далеко… Но он же… Да, я понимаю, что ты не можешь сделать с ним скворечник! Но если бы он сказал порань… Да, ребёнок. Да, я тоже иногда забываю… В меня, конечно… Понял, постараюсь побыстрее».
Лидочка отключается до того, как он договорил. Пётр Иванович снова вздыхает. Как же так получается: он закончил школу много лет назад, а домашние задания ему всё равно делать надо. И он, конечно, очень обрадовался Ванечке – шутка ли, после трёх попыток наконец получился сын, а не дочь! Но растить ребёнка, когда тебе сильно за сорок уже не так просто, как раньше. Особенно потому, что так остро начинаешь чувствовать: время твоё уходит, а столько всего ещё не успел…
Запах сосен почему-то пропал. Загнусили вокруг отставшие было комары, солнце заслонила подозрительная тучка. Пётр Иванович заторопился обратно, не кинув прощального взгляда на луга – домой он попадёт затемно, а Ванечке к завтрашнему утру всенепременно надо сделать скворечник: четверть кончается, и за задание обязательно нужна пятёрка…
***
Под ногами хрустнула ветка, и Пётр Иванович замер, затаив дыхание. Только бы не спугнуть, только не спугнуть!
Большая птица настороженно замерла, прислушиваясь. Всё ещё слишком далеко, чтобы с уверенностью сказать, кто именно, и, если она улетит, догадка так и останется неподтверждённой.
Чувствуя, как потеют ладони, Пётр Иванович крепче сжал фотоаппарат и закрыл глаза. Секунда, две, три… Тишина. Ни шелеста огромных крыльев, рассерженно рассекающих воздух, ни облегченного стона ветвей, освобождённых от тяжёлого тела.
Повезло.
Урок усвоен. Каждый следующий шаг выверен, рассчитан. Лесной дух и тот не прошёл бы тише. Наградой становится небольшой просвет среди ветвей и удобный угол для наблюдения. Теперь сомнений быть не может: это он!
Пётр Иванович делает снимок, и ещё один. Наконец вдыхает: кажется, он забывал это делать уже несколько минут. Голова немного кружится, но по лицу расползлась счастливая улыбка.
Чёрный аист!
Редкий, красивый, величественный. Словно одетый в тёмный плащ, но не мрачный, а нарядный, с зеленоватым отливом. Возле глаз красные пятна, как маскарадная маска.
Много ли людей могут похвастать, что видели подобное? Но… что это?
Пётр Иванович прищуривает глаза, приседает, наклоняется левее, правее, пытается разглядеть. С его места видно плохо, но, кажется, аист сидит не просто на ветвях. Гнездо! Быстрый подсчет дней приводит к однозначному выводу: птенцы уже должны встать на ноги. А значит, есть шанс увидеть и сфотографировать их тоже.
Не веря своей удаче, Пётр Иванович окидывает ищущим, требовательным взглядом возможные места для съёмки. Гонит прочь хвастливые мысли: кому нужно сообщить о находке, куда направить фотографии… Сначала нужно их сделать.
Всё прерывает телефонный звонок. Пётр Иванович растерянно замирает: он же выключал звук?.. И тут же подхватывается с места, стремглав кидаясь вглубь чащи, отказывая себе в удовольствии понаблюдать за взлётом необыкновенной птицы. Чёрный аист ненавидит беспокойство, и запросто может оставить гнездо, если сочтёт, что его рассекретили. И если даже не бросит птенцов, то уж точно не поселится здесь в следующем году, а то и вовсе – в этих местах…
И только удалившись на приличное расстояние, исцарапанный, разочарованный и рассерженный Пётр Иванович лезет за телефоном. Связь постоянно прерывается, и диалог выходит скомканный, напряжённый.
«Не сбежал, просто не хотел тебя будить так рано… Нет, я же предупреждал вчера, что собираюсь… Говорил, точно говорил… Когда? Мы же обещали в следующие выходные? Как – к врачу? Перенесли? Нет, не забыл, ты не сказала! Да, и туда тоже заедем… Да, помню… Да… выезжаю».
Ворох повседневных дел липкой сетью опутывает сознание. Помочь тёще в огороде, свозить Танечку к врачу, а Дашу – за новой обувью… У тестя скоро юбилей и надо подумать о подарке, как мужчина – мужчине. В ванной опять течёт кран, в коридоре – перегорела лампочка, а он где-то ходит по лесам…
Пётр Иванович вздохнул. Про кран он слышал впервые, а вот лампочка и правда не зажглась, когда он сегодня утром тихонечко натягивал походные ботинки.
***
– Представляешь – она включила… Я специально с вечера проверил, чтобы утром не забыть. А она взяла мой телефон, пока я был в ванной, и включила звук! Видите ли, не любит, когда я трубку не беру… И утверждает, что я её не предупреждал, что собираюсь уехать, и у нас были другие планы! Я уже целый месяц ни разу никуда вырваться не мог, а лето-то не резиновое, ждать не будет…
Триумфальный рассказ о встрече с чёрным аистом внезапно кончился банальным нытьём. Пётр Иванович был недоволен собой, но остановиться не получалось: его развезло от жара и пива, а товарищи заметно оживились и активно поддакивали. Видимо, в семейных неурядицах они разбирались лучше, чем в редких птицах…
Краснолицый, распаренный Сергей Тимофеевич крякнул, шумно отхлебнул из большой кружки с чаем – ничего крепче ему теперь было нельзя – и ответил:
– Эх, Иваныч… Так-то вся жизнь мимо и пройдёт. Если б не докторица та – меня-то бы и вовсе уже черви доедали, а мы с тобой ровесники… Ну и сколько можно так себе во всём отказывать! Четверых ты поднял. Пахал не разгибаясь, неужто не заслужил маленько свободы…
Ещё не зная, куда клонит товарищ, Пётр Иванович обиженно кивнул: да, заслужил, конечно! А Сергей Тимофеевич продолжил:
– То-то и оно… Ты это понимаешь. Я это понимаю. Они – кивнул он на двоих разомлевших мужчин, – понимают. А Лидочка твоя… Не привык я не в своё дело лезть, но тут уж скажу: не твой это человек. Не твой.
Пётр Иванович кивнул по инерции два раза, а потом замер и растерянно промямлил:
– Как это – не мой?
– А вот так. – Сергей Тимофеевич бахнул кружкой по столу. – Тебя хлебом не корми – дай только на волю выбраться. Лес, рыбалка, грибы, фотографии… А Лида что? Вот ей ты про аиста своего чёрного рассказал?
Пётр Иванович смущенно промолчал. Да не до того как-то было… Сначала к тёще, потом в поликлинику, по магазинам… А там и подзабылось…
– Вооот, – внушительно повёл бровями Сергей Тимофеевич. – А поговорить-то тебе есть с ней о чём? Кроме семьи?
Пётр Иванович пожал плечами. Когда у тебя четверо детей, а работаешь ты допоздна, на праздные разговоры времени остаётся не так уж и много. Едва успеваешь с делами разобраться, какие уж тут светские беседы…
– Ну, так я и думал. Всё, брат. Финита ля комедия. Ты этого не понял пока, но браку вашему – хана. Разлетятся твои дети из гнезда и поймёшь, что оно тебе уже опостылело давно…
– Да чего ты несёшь, – не выдержал Пётр Иванович, – перегрелся, что ли… Ванечка в школу не так давно пошёл, куда он там разлетится. Да и вообще…
– А ты от Сергейтимофеича не отмахивайся, – вступил в беседу придремавший было Яков, – он мужик умный и фигни не скажет. Ванечка-то может и малой ещё, да только потому, что поздний. Дарье-то твоей уже двадцать – на выданье девчонка. И остальные на пятки наступают, того и гляди дедом станешь.
– Типун тебе на язык! – испугался Пётр Иванович.
– Типун не типун, – встрял Сергей Тимофеевич, – а Лидочке первую дочку ты как раз в двадцать-то и заделал.
Пётр Иванович притих.
– Разбегутся твои девчонки кто куда, и как звать забудут – дело молодое. А ты что? Так и останешься под каблуком, тёщин огород копать да все хотелки обихаживать. Сейчас-то ты ещё мужик видный. А как Ивана в армию провожать будем – так уж ни одна нормальная баба на тебя, облезлого, и не глянет. Так что хватал бы ты сына в охапку и адьё, на волю… Брак, Иваныч, это не только магазин по пятницам да секс по воскресеньям… Самое время подумать, как ты старость встречать хочешь – по лесам или у такой жены под юбкой…
Пётр Иванович вскипел: дружба-дружбой, но тут уж бывший сослуживец палку перегнул. Но не успел он возразить, как телефон завибрировал: Лидочка. На часах было без четверти девять, а отпрашивался он до полуночи…
Покраснев от понимающих взглядов, Пётр Иванович не стал отвечать при всех и вышел на крыльцо. Перед тем как принять вызов, он вдруг подумал о том, что уже очень давно не радовался звонкам жены – они всегда невовремя и постоянно тянули за собой длинный шлейф проблем и неурядиц. А чтобы просто поговорить или спросить как у него дела, она не звонила…
***
– Я ему: Ваня заболел, приезжай домой! А он мне – а я-то чем помочь могу?
Обида зазвенела в голосе слезами. Алла и Ленка понимающе вздохнули.
– Если плохо, вызывай, говорит, скорую, я после полуночи приеду. И вообще – машина у тебя, я выпил уже. Сама отвезёшь. А куда я отвезу, если я за руль триста лет не садилась? Много он мне ту машину оставлял? Вечно шляется где-то, а я с детьми одна…
Подруги покивали и молча подлили вина в бокал.
– Почему я одна обо всём должна помнить? Когда у кого собрание, кто в каком классе учится, кому надо обувь новую, а кому лук в еду не добавлять… А я ведь, между прочим, тоже работаю! Он мне как-то заявил – уходи, мол, с твоей работы убытка больше, чем прибыли… А какая тут прибыль, если я в декрете четыре раза сидела? А больничные эти бесконечные… Все повышения мимо прошли, все возможности… Диплом красный, с таким трудом выстраданный, хоть в туалете вешай… А что взамен? Ни капли благодарности…
Сочувствующие взгляды сильнее раззадорил Лиду:
– И вечно недовольное лицо – пилю я его, видите ли! Как будто мне это нравится. Вот всю жизнь мечтала быть мамкой для взрослого мужика. Мало мне детей! И вроде и выросли почти все, а просвета-то и нет, легче не становится… А он…
Лида не выдержала и всё-таки заплакала. Горько, как маленькая. Вино размягчило, и все накопленные обиды, тревоги и несбывшиеся мечты сдавливали горло, мешали нормально вдохнуть и успокоиться. Алла погладила её по спине.
– Да, подруга, вон оно как бывает… А со стороны казалось – идеальная у вас семья, как из учебника.
Лида только всхлипнула. Ленка вдруг спросила:
– Вы хоть любите друг друга ещё?
Лида так удивилась, что перестала плакать. И ничего не ответила. Тогда Ленка продолжила:
– Молчишь, да… А ты бы подумала. Посуди сама: ты Петра моложе, тебе едва за сорок. Есть ещё шансы что-то изменить, а то и найти кого-то… Самое время пораскинуть: хочешь ли ты вот так до самого конца.
Лида икнула, сделала большой глоток вина и криво усмехнулась:
– Скажешь тоже, изменить… У меня детей целый выводок. Да кому я с ними нужна, кроме мужа?
– А это ты зря, – возмутилась Алла, – дети у тебя уже большие, чем они помешают-то. Дашка того гляди съедет, Таня с Каринкой тоже взрослые совсем… Ванечка только ещё маленький, да и то – не младенец же, школьник! А вот алиментов тебе положено за троих будет, почитай не меньше, чем сейчас тебе от зарплаты отдают. И квартира уж точно за тобой останется… Так что Ленка дело говорит: если и впрямь не можешь больше, так у тебя последний шанс на перемены. Ты бы подумала лучше: ты устала просто, или правда поняла, что не твой это человек?
Слёзы высохли. Вопрос звучал страшно, горло опять свело.
Никогда она не рассуждала, её или не её. Так получилось, что Дашей забеременела она совсем рано… С ней же на руках закончила университет, а там Таня родилась, потом Карина, жизнь закрутилась так, что и вдохнуть-то лишний раз некогда было. Думать некогда, и некогда – жалеть…
Лида сердито встряхнула головой. Что за ерунда. Двадцать лет вместе прожили, четверых детей в мир привели. Что значит – не её? Вот позвонит она мужу, попросит забрать её от Аллы пораньше, вот прямо сейчас! Будут знать тогда, как на Петра наговаривать!
Тоскливые гудки сменились сигналом автоответчика. Под сочувственными взглядами Лида молча пододвинула Ленке пустой бокал – наливай ещё…
***
Седина в висках стала заметнее. Не два-три случайных волоска, которые можно списать на стресс от работы или житейские неурядицы – нет, полноценные следы скорого старения. И никакого «благородного» оттенка Пётр Иванович в этой картине не находил, как ни старайся.
Да, а ведь теперь он и правда – Иванович. Двадцать лет назад ему казалось забавным, что они с близкими друзьями обращались друг к другу по отчеству. Этакий ритуал для посвященных… А нынче такое обращение к себе он слышал частенько, ото всех подряд.
Так вот он какой – средний возраст. Ещё не «облезлый», как изволил выразиться Тимофеевич, но уже близко к тому. Как раз осталось времени Ванечку дорастить, и то – впритык…
Пётр Иванович тяжело вздохнул, отошёл от зеркала, глянул на часы. Кажется, пора ехать за Лидочкой. Телефон внезапно выдал десяток пропущенных вызовов – чёрт побери, а звук-то он включить и забыл. Может, у Лидочки что-то случилось?
Обмирая, Пётр Иванович спешно набрал номер супруги. Выслушал тираду на том конце провода, раздражённо выдохнул в трубку: «еду».
Всю дорогу напряженно думал, сжимая руль до белых костяшек. И когда Лида села в машину, сказал:
– Нам надо серьёзно поговорить.
Лида встретила взгляд не дрогнув.
– Да. Надо.
***
Берега реки высились над водой обрывами, нависая крутыми песчаными склонами, увенчанными частоколом деревьев. Но на излучине лес расступился, а между двумя холмами приютилась ложбинка с крохотным пляжем, окруженным кустами черемухи.
Чтобы сюда попасть, нужно было ехать через лес, через заброшенное поле, а потом и вовсе свернуть с еле заметной грунтовки на полузаросшую дорожку. Мало кто знал про это место, и Пётр Иванович совсем не удивился, что даже в выходной здесь было пусто.
Никто не тронул мангал с накрытыми фанеркой углями, прижатая камнями скатерть осталась лежать там же, где он оставил её в последний раз. Разве что тщательно выкошенные места под машину и палатку успели зарасти новой травой, но с этим он справился без особого труда.
Вечер наступил быстро, подкрался незаметно за нехитрыми хлопотами по обустройству походного быта. Но всё-таки до того, как последний луч солнца позолотил воду, палатка стояла на месте, а на костре дожаривался шашлык. С наслаждением втянув запах мяса, Пётр Иванович откинулся на спинку раскладного кресла и прищурил глаза. Ни на секунду не смолкали сверчки и цикады, с реки то и дело доносились всплески беспокойных рыб. И всё же усталый ум воспринимал все эти звуки однозначно: благословенная тишина.
А ещё здесь совершенно не ловила мобильная связь.
Даже Лидочка бросила попытки поймать недосягаемый сигнал и приткнула бесполезную трубку в дальний угол палатки. Она по привычке переживала за детей, но Пётр Иванович был спокоен.
Как обычно, никто из родни не согласился взять к себе всех четверых, хоть они уже и повзрослели. Как обычно нельзя было оставить детей дома одних надолго: но если раньше приходилось беспокоиться, что они не смогут позаботиться о себе или набедокурят, то теперь следовало опасаться подростковых развлечений и тяги к авантюрам. Но на этот раз Пётр Иванович был настойчив и непоколебим: Таня и Карина отправились к свекрови, Дашу удалось пристроить к отцу, а маленького Ваню неожиданно согласилась приютить на выходные тётка. И впервые за десятилетия Пётр Иванович и Лида оказались бездетными на целых два дня.
Проводив глазами пару шумно пролетевших мимо уток, Лида вздохнула. Хотела было спросить «как думаешь, как там дети», но вовремя прикусила язык. Она много думала после того тяжелого разговора, и сегодня дала себе твёрдое обещание хотя бы сутки не поднимать темы семьи и домашних дел.
Не найдя выхода, беспокойные мысли постепенно затихали, наконец давая услышать цикад и увидеть, как в небе загораются первые звёзды. Внезапно тишину нарушил Пётр:
– Как дела у твоих девчонок?
Лида улыбнулась. Было что-то очень милое в том, что Петя до сих пор называет и её, и сорокалетних подруг «девчонками».
– Представляешь, Алла разводится… Подала на алименты, выгнала Витю из дома… А казалось – такая была пара! Он мне недавно звонил, жаловался. Говорил, что после выплаты алиментов на троих и съема квартиры, жить не на что, просил, чтобы я на Аллу как-то повлияла… А я что могу сделать? Да и вообще – чужая семья – дело тонкое…
Пётр Иванович понимающе кивнул.
– Ещё какое. Меня так же недавно втянуть пытались – Тимофеич учудил, от жены ушёл… Да к кому! Девчонка ребенок совсем, чуть-чуть нашей Даши постарше… Вот не зря говорят: седина в бороду, бес в ребро. И чего у них только общего может быть…
Немного помолчали, думая каждый о своём. Лида с удивлением отметила, что ей не хочется язвить по поводу Сергея Тимофеевича, и допытывать Петю, а не собирается ли он так же, к молодой…
На границе света и тени, возле сумок с продуктами зафырчал ёжик. Высоко над головой пронеслись суетливые летучие мыши. Лида вдохнула вкусный свежий воздух и прикрыла глаза, чувствуя, как спокойно и ровно бьётся в груди сердце.
