В СНГ АУЕ ПОЧЕМУ ЕСТЬ И ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ И КРИМИНАЛЬНЫЙ МЕНТАЛИТЕТ ПОЧЕМУ ЕСТЬ И ЧТО С НИМ ДЕЛАТЬ?
ФАРТУ МАСТИ АУЕ
АУЕ не так интересно, криминальные люди идущие по воровскому откуда что это как и как таким стать на зону попасть?
ФАРТУ МАСТИ АУЕ
АУЕ не так интересно, криминальные люди идущие по воровскому откуда что это как и как таким стать на зону попасть?
За два с половиной года, проведенных на фронте, я не встречал человека более храброго, чем он. Даже приблизительно равного ему не встречал, хотя среди разведчиков много по-настоящему смелых людей. Его храбрость казалась неестественной. Он был своего рода феноменом. Я не мог наудивляться ему и всегда пытался, да и теперь пытаюсь, понять, откуда берутся такие люди, понять их психику. Однако в том возрасте и с тем жизненным опытом, что был у меня, уяснить это было совершенно невозможно. Я понимал Ивана Исаева, прирожденного разведчика — осторожного, вдумчивого и решительного. Он мог всю ночь пролежать под носом у противника, не шелохнувшись, умел мгновенно исчезнуть и почти одновременно появляться в двух разных местах. Я понимал его душевное состояние в такие минуты: он ни на мгновенье не забывал об опасности, сознавал, что делает, знал, что его может ожидать в любую секунду, и готов был ко всему.
Но Костю Замятина я не понимал — он порой выделывал такое, что не входит в рамки нормальной психики. Мне и сейчас порой кажется, что он не совсем отдавал себе отчет в своих поступках, что многое у него получалось помимо его сознания, срабатывали какие-то рефлексы.
Впервые я услышал о нем задолго до личного знакомства, когда лежал еще в госпитале. Прочитал в газете заметку: разведчик энской части Константин Замятин среди бела дня один привел из немецких траншей «языка». Я тогда был уже разведчиком со стажем, поэтому ухмыльнулся и подумал: ну и заливает какой-то писака!
И надо же было такому случиться: через каких-то полтора-два месяца я попал в ту «энскую» часть — 1975-й стрелковый полк 316-й дивизии — и в тот самый взвод, в котором служил Замятин. Больше того, это была та самая, родная моя 316-я, в которой я получил боевое крещение осенью сорок второго во взводе лейтенанта Пачина под Котлубанью.
Буквально при первом же знакомстве мне не без гордости сказали:
— А про Костю в «Красной Звезде» писали. Среди бела дня фрица привел.
— Причем в полный рост…
Я воскликнул:
— А мы, признаться, не поверили, когда в госпитале прочитали! Так это, значит, на самом деле было?
— Точно! Вот он собственной персоной. Может рассказать.
Но то, что я услышал, никак нельзя было назвать рассказом. В его изложении все выглядело так.
— Ну, что там такого. Пришел. Они спят. Крайнего стянул за ноги. Говорю: «Ком». И все. И повел…
— Днем?
— Днем. А ночью сколько ни ходили — впустую.
Потом уж я узнал подробности. Перед этим случаем почти три недели ребята ползали к вражеским траншеям и — хоть лоб расшиби. Нет «языка» — и все. Гитлеровцы до того были насторожены, что по малейшему шороху пускали десятки ракет и открывали ураганный огонь по всему участку обороны. Носа нельзя было высунуть из траншей.
А «язык» очень был нужен. В полк приехал начальник разведотдела армии. Разговаривал с ребятами. Те виновато опускали глаза.
— Ну, хорошо, товарищ полковник, мы можем пойти и полечь там, а «языка» все-таки не возьмем.
Полковник ходил по просторной штабной землянке и сдержанно курил.
— Мне не надо, чтобы вы полегли. Мне нужен «язык»… Думайте, думайте, ребята. Безвыходных положений не бывает. — Он ходил и ходил. Потом погасил окурок, улыбнулся чуть-чуть. — Обещаю выхлопотать у командующего отпуск домой на неделю тому, кто возьмет «языка».
Ребята оживились. Но… увы.
И тут вдруг вскочил Костя. Глаза у него сверкали.
— Я придумал, товарищ полковник! — обрадовано воскликнул он.
Все вскинули головы. Полковник и тот замер с недонесенной до рта вновь зажженной папиросой.
— Ну-ка, ну-ка…
— Один приведу. Только мне надо очень сильное прикрытие.
— Хоть всю артиллерию полка, все пулеметы! Говори!
— А тут и говорить нечего, товарищ полковник. Днем пойду. Мы днем еще не ходили.
— М-мда-а, — несколько разочарованно протянул полковник. — И все?
Но Костя не смутился. Он вообще никогда не смущался.
— Они днем спят, товарищ полковник. Пообедают и дрыхнут. У них режим такой… курортный. Вот в это время я к ним и схожу…
И он пошел. Ухарски — туда и обратно в полный рост! Правда, оттуда с пленным — бегом.
Восемнадцать минут, говорят, длилась операция! Восемнадцать минут передний край с замершим сердцем следил за Костей. Прикипели к станкачам пулеметчики, держа на мушке огневые точки противника, на прямую наводку выкатили противотанковые пушки. После первого же выстрела с немецкой стороны вся эта огневая мощь обрушится на врага. Но этого выстрела не последовало. Гитлеровцы действительно спали, и действительно, кому из них могло прийти в голову, что какой-то фанатик рискнет перейти стометровую нейтральную зону средь бела дня! Ведь стоит кому-нибудь из бодрствующих случайно кинуть взгляд в нашу сторону, и тогда…
Обычно в таких случаях говорят: «Повезло парню!»
Может быть, и повезло. Но кто не рискует, тому никогда не повезет — это же истина.
Внешне Костя почти ничем не отличался от всех, особенно когда в маскхалате. А так, в обычное время, ходил в черном флотском бушлате, но в армейской гимнастерке, через расстегнутый ворот которой виднелась полосатая тельняшка. Трудно сказать, чем он больше гордился — тем, что он разведчик, или тем, что моряк. Но все звали его Полундрой — в разведке почти каждый имел кличку. И не в порядке конспирации, а просто по привычке.
Жизнь во взводе шла по своим неписаным законам, с соблюдением каких-то давнишних традиций, с учетом неуловимых на первый взгляд нюансов. Я заметил, что когда готовились малые группы на задание, ребята почему-то избегали брать с собой Костю Полундру. Никто не хотел его иметь в своей «паре» или «тройке». Сначала меня это удивляло. Как-то спросил я об этом Кольку Виноградова. Тот помялся, что-то промямлил невнятное.
— Ну, а все-таки? — настаивал я.
Колька вдруг спросил раздраженно:
— Ты в деревне когда-нибудь жил?
— Приходилось.
— Ты видел, чтоб запрягали в одну упряжку рысака и рабочую лошадь?
— Так он что, рысак?
— Дурак ты, — сказал Колька и отошел.
Когда на задание шла большая группа, Костю не пускали вперед. Никогда не назначали его старшим группы, хотя по смекалке и смелости он, конечно, не имел себе равных во взводе. Я замечал, что стоило только выйти на нейтральную зону, как Костя преображался. Флегматичный и несколько вяловатый «дома», он превращался здесь в сгусток неукротимой энергии. Именно неукротимой. После одного случая командиры взвода стали поручать кому-нибудь из ребят присматривать за ним во время операции, чтобы не выкинул какого-нибудь фортеля.
А случай был такой. Обложили мы дзот. Лежим в ложбинке, ждем, когда к утру успокоится вся оборона и эта облюбованная нами огневая точка. Вдруг слышим, кто-то сопит. Насторожились. Сзади нас шепот:
— Эй, вы, помогите! Разлеглись…
Оказывается, Костя сползал уже метров за триста к другому блиндажу, оглушил часового и тащит его волоком по снегу.
Конечно, от начальника разведки полка ему попало. Но смеху было много. Над нами. Ребята рассердились на него.
— Ты чего дурью маешься?
Он с кислой миной ныл:
— Скучно большой оравой ходить. Тоска зеленая… Лежишь, ждешь, аж спать охота.
Однажды он действительно уснул. Под носом у противника захрапел. Шарахнули его пинком под бок… И взял нас смех! В пятнадцати метрах вражеская траншея, а мы — давимся от смеха.
Он был рожден для разведки. Интуицию имел сверхъестественную, реакцию мгновенную. В критическую минуту у него вроде бы все само собой получалось, да так здорово, что сколько бы ни думали потом, лучшего выхода не находили…
На Украине однажды наша группа в пять человек неожиданно очутилась впереди отступающих гитлеровцев, у них в тылу. Уже стемнело, когда мы вошли в село Старая Синява. Недалеко от перекрестка дорог мы повстречали женщин. Спросили, есть ли немцы в селе, много ли их проходит по селу и куда в основном направляются. Вдруг из-за угла на полном галопе вывернулся всадник. Мы не успели сообразить, что к чему, как Костя, словно пружина, метнулся навстречу, впился во всадника, проволокся на весу десяток метров, но все-таки стащил фрица с седла. Второй, скакавший следом, успел повернуть. Часть из нас кинулась помогать Косте, другие торопливо палили из автоматов по припавшему к луке всаднику. И все же он ускакал. А может, где и свалился — промазать мы не могли, слишком уж близко была цель. Костин же «трофей» оказался офицером, дал ценные сведения.
Таков был наш Костя Полундра — неожиданный, загадочный. По-моему, не один я — никто во взводе не понимал его. Поэтому и держался он среди разведчиков как-то обособленно, у него не было среди ребят близких друзей. К тому же он почти всегда молчал. Но не в том беда — говорунов в разведке не больно-то жалуют. Его недостатком было то, что, подчиняясь сиюминутному влечению, весь во власти каких-то своих соображений, он забывал думать о других, не видел возможных последствий для окружающих.
Его ранило на Буге. Ранило осколком в ногу, кажется, с переломом кости. И мне выпало везти его в госпиталь (я должен был доставить и сдать в штаб дивизии пленного и отвезти Костю).
Он лежал и смотрел в небо. Я привалился спиной к передку, поглядывал на нахохлившегося с поднятым воротником немца, наслаждался пригревавшим солнцем, тишиной вокруг, запахом влажного снега, сена на телеге. Вдруг Костя перевел глаза на меня, вяло улыбнулся.
— Вздохнут теперь ребята… В тягость я был.
— Брось ты, Костя, — попытался я возразить.
Он снова долго смотрел в высокое небо.
— Чего бросать! Сам знаю, неуклюжий я какой-то. Меня и мать звала непутевым. Всю жизнь я такой… А ребята хорошие во взводе. И я ведь хотел, чтобы все было как лучше. Не получалось у меня. Всю жизнь у меня так — не получается.
Сейчас, когда я заканчиваю писать о нем, о Косте Полундре, я думаю: наверное, начальник разведки полка должен был использовать его иначе — не посылать на рядовую работу вместе со всеми, а подобрать ему такого же напарника и давать им только чрезвычайные задания. И еще я думаю: сколько порой и сейчас талантливых людей не на своем месте, сколько из них сами этого понять не могут. А помочь им вовремя не всегда есть кому. Ведь для этого тоже требуется особый талант.
Георгий Васильевич Егоров, «Книга о разведчиках», 1973
8 ноября 1922 года в деревне Синчуваж, Горьковской области родился Дмитрий Евлампиевич Комаров, до призыва в 1941 году в РККА он работал бухгалтером на железной дороге.
В 1943 году Комаров закончил 2-ое «Горьковское танковое училище» и став командиром экипажа «Т-34» был отправлен на фронт. Воевал под Орлом, за проявленное мужество в боях по освобождению городка Речица был награжден орденом «Красной Звезды».
В ноябре 1943 года горел в танке. Пока Комаров находился в госпитале его экипаж погиб от взрыва боекомплекта после прямого попадания вражеского снаряда. За бои под Минском был награжден орденом «Отечественной войны I степени».
Летом 1944 года 15-я гвардейская Речицкая бригада, в которой воевал Комаров, получила приказ «пощипать» вражеские тылы и перерезать снабжение противника на железнодорожном отрезке «Лунинец - Бобруйск».
В ходе наступления батальон Комарова должен был выбить немцев с ж/д станции «Черные Броды». Этой станции отводилась ключевая роль в снабжении немецкой обороны, поэтому у фрицев был приказ удерживать этот опорный пункт до последнего солдата, для укрепления обороны немцы перебросили сюда бронепоезд.
В начале атаки на станцию танк Дмитрия Комарова вырвался вперед и напоролся на перекрестный огонь немецкой противотанковой батареи и артиллерии бронепоезда. Экипажу оставалось только одно, пройти меж двух огней, или сгореть на глазах у противника и своих боевых товарищей.
На полном ходу «тридцатьчетверка» понеслась к неповоротливому стальному удаву, умудряясь на ходу долбить по нему снарядами. Наводчику от бога удалось погасить все пушки на центральной бронеплощадке, расстреляв при этом весь боезапас. Когда до бронепоезда оставалось три сотни метров, в танк попал снаряд. 21-летний командир экипажа получил ранение в голову, наводчик Петрухин и заряжающий Хисматуллин были убиты, а 18-летний механик водитель Михаил Бухтуев контужен.
Можно было выбраться из горящей машины и постараться спастись, но Комаров крикнул: «Мишка жми к бронепоезду, тарань его в середку».
Объятая пламенем «тридцатьчетверка» совершила последний рывок, и мощным ударом опрокинула с рельсов броневагон. Водитель погиб, а Комаров выбрался через командирский люк и качаясь побежал к лесу.
В тот день их батальон отбил у немцев станцию, а раненного Комарова поутру в лесу подобрали возвращавшиеся с задания разведчики. За мужество и отвагу проявленные в том бою командование присвоило Дмитрию Евлампиевичу Комарову и Михаилу Артемьевичу Бухтуеву звание «Героя Советского Союза».
6 сентября 1944 года Дмитрий Комаров погиб.
21 ноября 1916 года в подмосковном городке Зарайск, что в Рязанской губернии родился Виктор Николаевич Леонов.
Закончив в 1933 году «семилетку» парень поступил в «Школу Фабрично-заводского ученичества» работавшую на базе московского завода «Калибр».
В 1937 году первоклассного слесаря-лекальщика призвали на службу в ВМФ. На «Северном флоте» в городе Полярный Виктор освоил азы водолазного дела в «Отряде подводного плавания им. Кирова».
Легких-водолазов учили высаживаться с подлодки и возвращаться на борт после проведения диверсии, или разведки. Сдавшего на отлично экзамены Николая распределили на подводную лодку «Щ-402».
Эту «Щуку» ждала печальная судьба. 21 сентября 1944 года наш самолет-торпедоносец «Douglas A-20 Havoc Бостон» входивший в состав «Северного флота» потопил находившуюся в надводном положении «Щ-402», приняв ее за немецкую подлодку. После мощного взрыва лодка затонула, из экипажа никто не выжил.
После начала Великой Отечественной войны подводник Леонов добился у командования перевода в 181-й «Отдельный разведывательный отряд Северного флота».
18 июля 1941 года он ушел в свой первый рейд в немецкий тыл.
Летом 1941 года Виктор обмыл свою первую боевую награду медаль «За отвагу».
В одном из боев разведчик получил тяжелое минно-взрывное ранение, после лечения в госпитале его хотели «списать на берег», но проявив отчаянное упорство, он добился возвращения в отряд.
11 сентября 1942 года Леонов в составе 320 автоматчиков участвовал в десанте на мысе Пикшуев. Перебив 200 фрицев, морпехи разгромили немецкий укрепрайон, и захватили богатые трофеи.
Позже Виктор Николаевич вспоминал:
«В истории отряда североморских разведчиков можно встретить названия различных мысов и фьордов. Чаще других упоминается мыс Пикшуев на побережье Мотовского залива, близ устья реки Большая Западная Лица. Этот отлогий мыс косой вдавался в Мотовский залив. Если учесть, что через залив шло снабжение наших войск, оборонявших хребет Муста-Тунтури, то станет ясно, какое стратегическое значение придавал враг мысу Пикшуев. Здесь были его наблюдательные пункты, доты. Постоянный гарнизон горных егерей-пехотинцев и артиллеристов оборонял мыс с моря и суши».
Через неделю после «Пикшуевской победы» командование поставило перед разведчиками новую боевую задачу: уничтожить немецкую радиолокационную станцию на мысе Могильный.
Во время этой операции Леонов понял, почему «старики» рассказывали им «молодым», что порой разведчики соглашались идти в рейд только с «батей», опытным разведчиком, оставляя непосредственного командира «отлеживаться» на передке.
После уничтожения опорного пункта немцев, в ходе ошибки допущенной младшим лейтенантом командовавшим десантниками, Леонов с 15 товарищами оказался заперт немецкими егерями на маленьком пятачке каменистой суши. Только благодаря слаженным действиям и неимоверному мужеству морпехам удалось протаранить немецкую оборону, вызвать по рации «Мошку» («Малый Охотник - МО4») и вернуться на базу.
За мужество, проявленное в бою, 15 морских пехотинцев были награждены орденом «Красного Знамени», а Виктору Леонову, взявшему на себя командование при прорыве, присвоили еще и звание младшего лейтенанта.
В декабре 1943 года Виктор Николаевич стал командиром 181-го «Особого разведывательного отряда Северного флота».
10 октября 1944 года Леонов со своими разведчиками высадился в немецком тылу. После двухдневного рейда по труднопроходимым местам на рассвете 12 октября морпехи атаковали на мысе Крестовый батарею 88-мм зенитных пушек «FlaK 41». Нападение было настолько неожиданным, что практически все сонные горе артиллеристы были пленены.
Правда немецкий радист успел «маякнуть» своим, что на батарею напала «черная смерть». Когда на подмогу прибыл немецкий катер с десантом, разведчики перебили основную массу «незваных гостей», после чего 60 фрицев сложили оружие, и присоединились к понурой кучке зенитчиков.
Блестящий успех данной операции позволил нашим войскам с минимальными потерями захватить стратегический поселок-порт Линахамари, служивший главной перевалочной базой для вывоза никеля в III Рейх.
«За образцовое выполнение боевых заданий командования в тылу противника и проявленные при этом мужество и героизм» лейтенанту Леонову присвоили звание Героя Советского Союза.
После ПОБЕДЫ, Виктор Николаевич отправился воевать с хвалеными японскими самураями.
В порту Гэндзан разведчики Леонова захватили 2000 японских вояк, артиллерийские склады, три полевых батареи и 5 армейских истребителей «Nakajima Ki-44 Shoki».
Вскоре после этого в корейском порту Вонсан легендарный разведчик вместе со 140 бойцами пленил 5000 японцев. Позже Герой вспоминал:
«Нас было 140 бойцов. Мы внезапно для противника высадились на японском аэродроме и вступили в переговоры. После этого нас, десять представителей, повезли в штаб к полковнику, командиру авиационной части, который хотел сделать из нас заложников.
Я подключился к разговору тогда, когда почувствовал, что находившегося с нами представителя командования капитана 3-го ранга Кулебякина, что называется, приперли к стенке. Глядя в глаза японцу, я сказал, что мы провоевали всю войну на западе и имеем достаточно опыта, чтобы оценить обстановку, что заложниками мы не будем, а лучше умрем, но умрем вместе со всеми, кто находится в штабе. Разница в том, добавил я, что вы умрете, как крысы, а мы постараемся вырваться отсюда.
Герой Советского Союза Митя Соколов сразу встал за спиной японского полковника, остальные также знали свое дело. Пшеничных запер дверь на ключ, положил ключ в карман и сел на стул, а Володя Оляшев (после войны - заслуженный мастер спорта) поднял Андрея вместе со стулом и поставил прямо перед японским командиром.
Иван Гузенков подошел к окну и доложил, что находимся мы невысоко, а Герой Советского Союза Семен Агафонов, стоя у двери, начал подбрасывать в руке противотанковую гранату. Японцы, правда, не знали, что запала в ней нет. Полковник, забыв о платке, стал вытирать пот со лба рукой и спустя некоторое время подписал акт о капитуляции гарнизона.
Построили три с половиной тысячи пленных в колонну по восемь человек. Все мои команды они исполняли уже бегом. Конвоировать такую колонну у нас было некому, тогда командира и начштаба я посадил с собой в машину. Если хоть один, говорю, убежит - пеняйте на себя. Пока вели команду, в ней стало уже до пяти тысяч японцев».
14 сентября 1945 года Виктор Николаевич Леонов стал дважды Героем Советского Союза.
После войны Леонов поступил в «Военно-морскую академию», в которой успел проучиться два курса, после чего был выброшен из флота на основании вредительского приказа «Хруща» о сокращении армии.
Всю последующую жизнь Герой посвятил воспитанию советской молодежи.
7 октября 2003 года Виктор Леонов скончался и был символично погребен на столичном Леоновском кладбище, на момент смерти прославленному разведчику было 86 лет.
Зимой 1840 года в высшем свете столицы Российской империи вовсю обсуждали провокационный стишок неизвестного автора, о прекрасной незнакомке и неком французе:
«Прекрасная Невы богиня,
За ней волочится француз!
Лицо-то у неё, как дыня,
Зато и жопа, как арбуз».
Вскоре в кулуарах «главного» столичного дворца состоялся короткий разговор Михаила Лермонтова с сыном французского посла Эрнестом Барантом, инициировавшим общение tête-à-tête:
- Говорят, вы запустили в столице некий скабрезный куплет про неизвестного француза и одну известную вам особу?
- Я не увлекаюсь эпиграммами.
- В пасквиле чувствуется рука мастера, и он очень похож на одну из ваших злых шуток, которые вы мастак отпускать.
- Приберегите советы, выговоры, и замечания для ваших парижских друзей, не забывайте тут вы в гостях.
- Вы правы, если бы мы были во Франции, я давно бы уже решил это досадное недоразумение явившееся мне в вашем лице.
- Если вы человек чести вас, вряд ли что-то сможет остановить и в «Северной Пальмире», кроме одного препятствия - трусости.
Два дня спустя 18 февраля 1840 года у Черной речки состоялась дуэль Лермонтова с Барантом. После того как у Михаила сломался клинок, спорщики решили воспользоваться пистолетами, француз промазал, а Лермонтов презрительно ухмыльнувшись выстрелил в сторону.
После унизительного приговора комиссии военного суда, обвиняемый в бесчестье поэт был вынужден обратиться у брату императора, великому князю Михаилу Павловичу:
«Ваше императорское высочество!
Признавая в полной мере вину мою и с благоговением покоряясь наказанию, возложенному на меня его императорским величеством, я был ободрен до сих пор надеждой иметь возможность усердною службой загладить мой проступок, но, получив приказание явиться к господину генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, я из слов его сиятельства увидел, что на мне лежит еще обвинение в ложном показании, самое тяжкое, какому может подвергнуться человек, дорожащий своей честью. Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извиненья в том, что несправедливо показал в суде, что выстрелил на воздух. Я не мог на то согласиться, ибо это было бы против моей совести; но теперь мысль, что его императорское величество и ваше императорское высочество, может быть, разделяете сомнение в истине слов моих, мысль эта столь невыносима, что я решился обратиться к вашему императорскому высочеству, зная великодушие и справедливость вашу, и будучи уже не раз облагодетельствован вами, и просить вас защитить и оправдать меня во мнении его императорского величества, ибо в противном случае теряю невинно и невозвратно имя благородного человека.
Ваше императорское высочество позволите сказать мне со всею откровенностию: я искренно сожалею, что показание мое оскорбило Баранта: я не предполагал этого, не имел этого намерения; но теперь не могу исправить ошибку посредством лжи, до которой никогда не унижался. Ибо сказав, что выстрелил на воздух, я сказал истину, готов подтвердить оную честным словом, и доказательством может служить то, что на месте дуэли, когда мой секундант, отставной поручик Столыпин, подал мне пистолет, я сказал ему именно, что выстрелю на воздух, что и подтвердит он сам.
Чувствуя в полной мере дерзновение мое, я, однако, осмеливаюсь надеяться, что ваше императорское высочество соблаговолите обратить внимание на горестное мое положение и заступлением вашим восстановить мое доброе имя во мнении его императорского величества и вашем.
С благоговейною преданностию имею счастие пребыть вашего императорского высочества
Всепреданнейший
Михаил Лермонтов».
Лермонтова можно было спасти только одним способом, отправить его воевать на Кавказ, именно этой «милости» и добился для опального поэта сочувствующий ему Великий князь.
В начале июля 1840 года Михаил записался добровольцем в экспедиционный отряд генерала Аполлона Васильевича Галафеева.
Первый раз поэт оказался в бою под аулом Большой Чечень, на реке Валерик.
В той схватке, горцы как всегда заняли самую выгодную позицию, которую наши солдаты штурмовали несколько раз, пока наконец-то не взяли укрепления на штык и шашку. Противник дрогнул, и начал отступать. Избежав полного разгрома, разрозненные группы врага смогли объединиться и мощно атаковать наши порядки, но бойцы Галафеева выдержав напор, погнали неприятеля прочь.
Позже выяснилось, что нашим бойцам противостоял отряд в 7000 сабель под командованием правой руки Шамиля, генерала Ахбердила Мухаммеда. Горцы по численности превышавшие отряд Галафеева в 2,5 раза оборонялись на позициях скрытых в густой «зеленке».
По донесению Галафеева отправленному в штаб поручик Лермонтов в числе первых ворвался за вражеские укрепления:
«Тенгинского пехотного полку поручик Лермонтов, во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик, имел поручение наблюдать за передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда обо всех её успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы».
После боя поэт как уже побывавший в деле офицер написал неизвестной столичной красавице пронзительное стихотворение «Валерик»:
«Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? - ничего!
Что помню вас? - но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, всё равно...».
В Петербург ушло представление на офицеров и солдат отличившихся в бою на реке Валерик, поручика Лермонтова командование просило наградить «Святым Станиславом».
В сентябре поэта отпустили в краткосрочный отпуск, который он провел в Пятигорске.
10 октября 1840 года Михаил добровольно вызвался заменить Дорохова, командира казаков-разведчиков. Это был отряд матерых рубак, поднаторевших в добыче языков, вырезании дозоров, постов и засад горцев. Руфин Иванович Дорохов стал прообразом толстовского лихого гвардейца Фёдора Долохова.
Руфин Иванович участвовал как минимум в 14 дуэлях, и два раза за свое бретерство разжаловался в рядовые. Злые языки утверждали, что в первый раз Дорохова разжаловали в нижний чин после того как в театре он расквасил нос одному невоспитанному статскому советнику, а второй за ношение неподобающей офицеру гражданской одежды.
В 1837 году Дорохов по рекомендации князя Вяземского оказался за одним карточным столом с неким профессиональным «каталой» выступавшим под личиной ротмистра Сверчкова. Когда боевой офицер заметил, что ротмистр передергивает карту, он выхватил нож «скин ду» созданный для скрытого ношения и пригвоздил руку мошенника к игральному столу.
Невзирая на то, что Дорохов наказал шулера, ему светила каторга. По просьбе друзей арестант написал письмо следователю, ведшему его дело:
«Желая как можно скорее загладить безумный поступок мой, я покорнейше прошу Ваше превосходительство благоволить отправить меня как можно скорее к месту назначения, где бы я мог доказать ценою всей крови своей, что не забыл и вновь пламенно желаю служить государю и России.
Лев Михайлович! Я знаю своих кавказских товарищей - они храбры до безумия. Чтобы отличиться в рядах их, надо тысячи раз рисковать жизнью, а мне необходимо, мне стыдно не отличиться: я вечный должник царя нашего и сын покойного Дорохова. Признаюсь, во время следствия по болезненному моему беспамятству, избегая быть запутанным клеветами хитрых на меня доносчиков и чувствуя себя виновным по закону, а не совести, я решился не оправдываться, но с покорностью ждать приговора».
Высшим мастерством у разведчиков считалось - тенью подобраться к цели, тихо сделать дело и незаметно растворится в ночи. Основным оружием для казаков-пластунов служили кинжалы, реже шашки, и почти никогда огнестрельное оружие. Любой выстрел свидетельствовал, что операция провалена.
Часто в «Лермонтовский отряд» шли люди готовые рискнуть жизнью за звонкую монету. Разведчикам первым доставались трофеи: дорогое оружие, драгоценности, деньги, породистые скакуны. Помимо казаков тут можно было встретить татар, кабардинцев, черкесов.
Лермонтов всегда был в окружении своих сорока разведчиков, с ними на биваке он делил хлеб и ел из одного котла.
Генерал Галафеев ходатайствовал перед командованием, что за проявленные в боях героизм и мужество Лермонтов достоин восстановления в гвардии в прежнем звании.
Ордена, золотое оружие «За храбрость», перевод в гвардию, все предложения командования о награждении поручика Лермонтова в Санкт-Петербурге игнорировались.
Так аукались Михаилу Юрьевичу стихотворение «Смерть поэта» и дуэль с Барантом.
В эпиграфе взятым Лермонтовым для своего самого известного стихотворения из поэмы французского сочинителя Ротру, многим при дворе почудилась скрытая угроза:
«Отмщенье, государь, отмщенье!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видели злодеи в ней пример».
Уверен, царь не случайно приказал серьезно обкатать поручика Лермонтова на фронте.
Женушка и матушка французишки Баранта до дрожи боявшегося повторной встречи с поднаторевшим в боях с горцами Лермонтовым писали свекру и мужу подобного рода письмишки:
«Поговори с Бенкендорфом, можешь ли ты быть уверенным, что он выедет с Кавказа только во внутреннюю Россию, не заезжая в Петербург. Я более чем когда-либо уверена, что они не могут встретиться без того, чтобы не драться на дуэли».
Вот такие вот французские стукачки-с.
Французская семейка спокойно вздохнула летом 1841 года, когда узнала, что Лермонтова убитого на дуэли Мартыновым похоронили на старом пятигорском кладбище.
Николай I узнав о смерти поэта, сказал «Собаке - собачья смерть».
Столичное высшее общество было менее категоричным: «Туда ему господа и дорога».
Передний склон высоты 127,5, расположенной у хутора Мекензи, обозначался загадочной фразой: «Где старшина второй статьи на танке катался».
В начале марта в одном из боев за Севастополь морской полк перешел в контратаку на высоту 127,5. Атака поддерживалась танками и артиллерией Приморской армии. Высота была опоясана тремя ярусами немецких окопов и дзотов. Бой шел у нижнего яруса, артиллерия била по вершине, парализуя огонь фашистов, танки ползали вдоль склона, подавляя огневые точки противника.
Один из танков вцшел из боя: на нем был тяжело ранен командир. Танк спустился со склона и остановился у санчасти. Не успели санитары вытащить из люка раненого, как из кустов подошел к танку рослый моряк с повязкой на левой руке, видимо только что наложенной. Оценив обстановку и поняв, что танк без командира вынужден оставаться вне боя, он ловко забрался в танк.
- Давай прямо на высотку, не ночевать же тут, - сказал он водителю и, заметив его колебание, авторитетно добавил: - Давай, давай! Я - старшина второй статьи, сам катер водил, дело привычное... Полный вперед!..
Танк помчался на склон. Он переполз и первый и второй ярусы немецких окопов, взобрался на вершину и добрых двадцать минут танцевал там, крутясь, поливая из пулеметов и пушки, давя фашистов гусеницами в их норах. Рядом вставали разрывы наших снарядов, - артиллерия никак не предполагала появления нашего танка на вершине. Потом танк скатился с высоты так же стремительно, как взобрался туда, и покатил прямо к кустам, где сидели корректировщики артиллерии.
И тут старшина второй статьи. изложил лейтенанту свою претензию:
- Товарищ лейтенант, нельзя ли батареям перенести огонь? Я бы там всех фашистов передавил, как клопов, а вы кроете, спасу нет. Сорвали мне операцию...
Но, узнав с огорчением, что его прогулка на вершину мешает заградительному огню, моряк смущенно выскочил из танка и сожалеюще похлопал ладонью по его броне.
- Жалко, товарищ лейтенант, хороша машина... Ну, извините, что поднапутал...
И, подкинув здоровой рукой немецкий автомат (с которым он так и путешествовал в танке), он исчез в кустах. Только о нем и узнали, что он «старшина второй статьи», да запомнили сине-белые полоски «морской души» - тельняшки, мелькнувшей в вырезе ватника, закопченного дымом и замазанного кровью.
Вечером мы пытались найти его среди бойцов, чтобы узнать, кто был этот решительный и отважный моряк, но военком полка, смеясь, покачал головой:
- Бесполезное занятие. Он, небось, теперь мучается, что не по тактике воевал, и ни за что не признается. А делов на вершинке наделал: танкисты рассказали, что одно пулеметное гнездо он с землей смешал: приказал на нем крутиться, а сам из люка высунулся и здоровой рукой из автомата кругом поливает... Морская душа, точно...
Леонид Соболев, «Привычное дело»
Их есть у нас! Красивая карта, целых три уровня и много жителей, которых надо осчастливить быстрым интернетом. Для этого придется немножко подумать, но оно того стоит: ведь тем, кто дойдет до конца, выдадим красивую награду в профиль!