Гастарбайтер громко плачет - депортировали, значит
Петросян в моей душе ликует
Петросян в моей душе ликует
На волне постов про мигрантов и призывов не покупать у них товары, не брать на работу и не сотрудничать с ними, вспомнился случай из жизни. В нашем небольшом спальном районе, со стандартной инфроструктурой, один большой маркет, мини магазинчики, аптека и среди прочего там был павильон с фруктами, овощами и зеленью. Хозяйкой там и по совместительству продавцом была допустим Маша. Качество товара по началу было хорошим, мы все радовались большому разнообразию фруктов и овощей, свежей зелени, в шаговой доступности, в ассортименте были и довльно редкие экзотические фрукты и фермерские овощи, цены на порядок выше среднего, но качество и отсутствие конкуренции никогда не давали пустовать павильону. Со временем, как часто бывает у многих в бизнесе, бабло затмило разум и качество продукции стало проседать. Но люди все равно шли к Маше, хотя в купленом пакете фруктов 20% могло быть с гнилью, а зелень стала похожей на вялую траву у дороги в +40. Так бы и продолжалось, но тут происходит неожиданный поворот. Буквально в 500 метрах от павильона Маши, открывает такой же павильончик, семья из Азербайджана. Ну помимо фруктов, овощей и зелени, они добавляют в ассортимент орехи, сухофрукты, мед. Я сходила на разведку в первые дни и была приятно удивлена ассортиментом, но мой муж имеющий скажем культурно, некоторые предубеждения в адрес представителей данной нации, сказал, чтобы я ни в коем случае у них ничего не брала, а наоборот в связи с такой ситуацией, нужно еще больше поддерживать Машу. И казалось бы, с появлением прямого конкурента, Маша напротив должна была подсобрать булки и заняться качеством товара, но фиг там. Медленно, но уверенно качество товара стремилось ко дну. После того как я купила красивую клубнику, а дома высыпав ее в миску, обнаружила, что красивыми были только 10 ягод сверху в лотке, а остальные гнилыми, я пошла и вернула их и точно решила, что тут я больше не покупатель. И не смотря на недовольство мужа, я стала ходить в новый павильон. И всегда оставалась довольна качеством и ценами, которые к тому ж были на порядок ниже. Прошло полгода, Маша закрылась, павильон азербайджанца продолжал работать. Я ожидала, что после закрытия Маши и его качество просядет, но нет. Спустя два года до сих пор у него супер свежие овощи и фрукты, люди к нему приходят со всей округи, а недавно его жена открыла рядом магазин со свежим мясом и мясными деликатесами. И кто там первый в очереди за сырокопченой колбасой и люля? Мой муж.
На волне постов про эмигрантов и дружественных гастарбайтеров, вспомнил что есть регионы с особыми требованиями или запретами для гостевых рабочий.
Короче, ребят как у вас обстановка? Что изменилось? Как ваши ощущения?
Мене зовут Джамшут.Я продал почка и нелегално переехал в Европа,мана.Я гострабайтер.Хочу показати вам цены .Будк писать через нейросети.Без ошибка.
Сначала я бы в России но тама очень плохо было , осень.Жена сказала продавай почку тещи и езжай в Европе.Был в Германии,не понравился очень,много приезжие арабы.Тфьу ! Перехал в Ирландии.Работаю стройка ,получаю в неделю как в год в Москве и 3 года в Таджикистон . Здеся лучше однако.Вот мана цены в магазинах вам.Не судить строго ,учу Руска и Кстати этот магазин называется Dunnes stores.Если вы потратите 25€ то при повторной трате тех же 25 € вам вернут 5€. При трате 50€ ,вернут 10€. Цены как вы видите божеские ,не то что в Москве.
На следующий день, я пошел по банкам делать себе счет, потому что ужасно хотел поскорее начать работать. В городе оставался только один банк, в котором я еще не был, в него я и направился. У молодого консультанта, который мне попался были какие-то странные манеры, мне он показался гомосексуалистом. Он долго и вежливо мне объяснял, что он имеет право открыть мне счет, только после того, как у меня будет справка из агентства о том, что я что-то заработал, а тогда у меня был только документ, свидетельствующий о том, что я зарегистрирован в двух агентствах. Я ему упорно твердил о том, что на работу меня не отправят до тех пор, пока у меня нет счета в банке. В итоге случилось чудо, и он мне открыл счет, но только сберегательный и карточкой от этого счета я даже не мог расплачиваться в магазинах и пополнять телефонный счет в банкомате, как все это делали. Все, что я мог делать – это снимать триста фунтов в день со счета в банкоматах.
Получив реквизиты своего банковского счета, я тут же пошел в агентства, чтобы сказать им, что я теперь готов к работе. В том агентстве, куда водила меня Александра, мне назначили день прохождения инструктажа. Я явился в назначенный день и еле нашел место в зале, битком набитом людьми с разных уголков земного шара, кого только там не было, черные, славяне всех мастей, португальцы, латиноамериканцы, индийцы. Работница агентства включила проектор и показывала какие-то схемы на экране. Говорила она очень тихо, то и дело отвечала на разные вопросы из зала. За час её болтовни я понял только то, что если начались проблемы с пищеварением, то на работу выходить запрещено и три дня следует сидеть дома с тех пор, как проблемы с желудком кончились. В заключении своей лекции она сказала, что теперь нам надо ждать инструктажа непосредственно на фабрике. Я был разочарован тем, что опять нужно чего-то ждать.
Почти каждый день Люба приглашала меня к себе в гости и угощала алкоголем, иногда я заходил к ней вместе с Ричардом, с которым меня отправляли гулять. Ричард сказал мне как-то раз, что ему не нравится играть с Никитой, потому что он часто ведет себя очень глупо. Я сказал, что он прав, но Никита не виноват в том, что он такой, просто его дурно воспитывают и он может помочь ему стать более или менее приличным ребенком. Это, конечно, был нечестно с моей стороны – принуждать парня к общению, которое ему не нравилось, но отказать Любе, которая обладала важной для меня информацией я боялся. Каждый день она обещала мне спросить мужа о съемном жилье, и каждый раз ничего не узнавала. Что меня начинало сильно раздражать. Зато мне приходилось иногда петь для неё народные песни, предварительно напившись до нужной кондиции, часто она требовала потанцевать с ней под ужасную эстрадную музыку.
Однако все эти песни и танцы были не так болезненны для меня, как смотреть на её отношения с сыном. Это был тот самый кошмар, который мне приснился в Стокгольме про моего сына, только теперь я видел его во всех чудовищных подробностях. Ричард тоже был частью этого кошмара со своей тоской по общению с отцом. Как-то раз он мне признался в том, что я ему чем-то напоминаю его отца. Как-то раз я играл с ним в бадминтон на поляне около дома. Мимо нас прошли Александра под руку с Кеном, и он сказал мне, что из меня получится очень хороший отец. На это я только мрачно покачал головой и сказал, что у меня есть сын, и я очень плохой отец, потому что не могу даже познакомиться с ним. И этот комплимент, и мой искренний на него ответ, который просто неожиданно, помимо моей воли слетел с моего языка, очень расстроили меня. Ричард сказал, что больше не хочет играть, и начал расспрашивать меня о моем сыне, и я не мог ему не рассказать свою грустную историю.
То и дело в моей голове мелькала мысль о том, что я обязан заявить в органы опеки о том, что Люба ужасно обращается со своим сыном, чтобы его у неё забрали и отдали в другую семью. Я гнал эту мысль прочь, говорил себе, что это не мое дело, что мне незачем вмешиваться, что мне никто не поверит, а доказать то, что я постоянно наблюдал практически невозможно. А эта ужасная мамаша как-то с гордостью сказала, что её муж бьёт своего пасынка. Я спросил зачем, а она ответила, что так он учит его драться, чтобы он с детства мог за себя постоять и не был такой размазней, как Ричард. Один раз она мне пожаловалась на то, что в школе ей сказали, что её сын ведет себя не совсем адекватно, что он дерется с другими детьми, провоцирует их на агрессивные проявления. Она утверждала, что агрессивное поведение её сына – это нормально, а вот жалобы педагогов – это чепуха. Однако, как я заметил, самое болезненное для Никиты было не то, когда его мать его била. В истерику он начинал впадать, когда она обещала отвезти обратно в Латвию и сдать в детский дом. Она довольно часто его этим пугала, когда он не слушался. Пока он рыдал, она в мелких подробностях описывала ему, как ему трудно будет жить в детском доме и мне казалось, что она получает от этого садистское наслаждение.
Я был вынужден безучастно все это наблюдать и меня не покидала мысль о том, что с моим сыном вполне могут обращаться точно так же, и я ничем не в состоянии ему помочь. Единственное, что я могу сделать – это все бросить, приехать к нему и так же наблюдать за его мучениями. Как-то я спросил Любу, зачем она привезла сына в Англию, ведь её муж от этого был явно не в восторге, а её бывший сожитель очень любил своего сына, рано или поздно он выйдет из мест лишения свободы. И тут она сказала, что любит своего сына, что нормально его воспитывает, что у него отличные условия проживания. Я немного слышал о её матери от её отца, и подумал, что возможно для неё такое воспитание действительно являются нормой. Её отца, брата моей бабушки, женили сёстры на её матери буквально насильно. Зачем-то привезли его в Ригу из Новороссийска и женили, чтобы был под присмотром. Прожили вместе они совсем недолго, развелись. С дочками, как я понял, он общался не очень охотно, да и Люба про своего отца толком сказать не могла.
Пил я в то тревожное время достаточно много, но практически не пьянел, так, как у меня было состояние постоянного ожидания удара от всех окружающих. Единственной отдушиной было общение в интернете. Об ужасных подробностях своей жизни я не хотел писать своей маме, но не писать об этом я не мог, потому писал одной женщине. Я не видел её фотографии, не знал её имени и фамилии, знал только то, что она, как и Александра из Абакана, но уже очень давно живет в Украине и работает программистом. Ни минуты я не мог остаться один, вечно меня кто-то о чем-то спрашивал, о чем-то просил, что-то приказывал. Возможно, что от нервного перенапряжения, у меня иногда начинались приступы неконтролируемого смеха без причины. Конечно, я их подавлял, но делать это было очень трудно.
Проблему с уединением в шумной квартире Александры я все-таки решил. Как-то раз она попросила меня убрать свой спальный мешок с матрасом в кладовку под лестницей. Я обнаружил, что там очень много свободного места и залез туда сам, улегся на свой матрас, положил ноутбук на живот и принялся смотреть кино. Так я там под лестницей и поселился, протянул туда удлинитель, освещал это небольшое помещение своим навороченным дорогим фонарем, который купил еще в Норвегии. Александре и её семье понравилось, что я больше не сидел ни на кухне, ни в гостиной. Конечно, печатать на компьютере было не очень удобно, но там я был один. Не смотря, на то, что я платил ей за питание и помогал в приготовлении пищи, я норовил поесть какой-нибудь сухомятки, а не ту бурду, что она готовила.
Виктор дал мне адрес сайта, на котором были опубликованы все адреса рекрутинговых агентств в Норидже. Утром я спланировал по карте свой маршрут, намереваясь зарегистрироваться во всех агентствах, где получится это сделать. Для начала я добрался до центра и тут мне позвонили из агентства, в которое меня водила Люба. Меня спросили, через сколько я смогу добраться до них. Я ответил, что минут за десять, ибо был я совсем рядом. Звонил мне Драгомир, и говорил на английском, чтобы проверить, мои познания в этом языке. Он сразу же усадил меня в машину и повез на фабрику вегетарианских продуктов в город Фекенхам. Путь был долгим, двадцать миль, по узкой забитой автомобилями дороге, бессмысленно извивавшейся в полях, надо было ехать примерно час.
За этот час он подробно расспросил меня о моем опыте работы, сказал, что в Восточной Англии хорошо, потому что в ней живут в основном гастарбайтеры из Восточной Европы и совсем мало черных, только ямайцы. Я не выразил радости по этому поводу, потому что уже тогда я осознал то, что с жителями Восточной Европы мне как раз работать не нравится. Так же Драгомир сказал, что у меня очень колоритная фотография на паспорте. Я там был с ирокезом и длинной бородой, заплетенной в косичку. Он спросил, какую музыку я слушаю, и я первым делом назвал польские панковские группы, которые я знал. Оказалось, что не так давно он тоже носил ирокез и бороду, а панк слушал и в тот момент, просто должность заставила носить костюм и галстук.
В Фекенхаме на ресепшене фабрики красовалась огромная табличка, гласящая о том, что вакансий нет. Вакансий не было, а я с Драгомиром пошел вокруг здания, чтобы начать работу на этой фабрике. Сначала он познакомил меня с тремя коллегами, с которыми я впредь должен был ездить на работу. Он пошутил, сказав, что они из Узбекистана, Азербайджана и Армении. Потом они пошли в раздевалку, а я в кабинет к супервайзеру, который провел инструктаж в ускоренном порядке. Я ответил на несколько простых вопросов, главным из которых был о том, умею ли я читать латинскими буквами, и считать. Он сказал, что мне надо будет читать рецепты. Дело было в том, что агентство обещало фабрике пятерых работников к тому дню, но из пятерых явились только трое. У одного был слишком большой размер ноги и на фабрике не нашлось для него безопасной обуви, без которой работать нельзя, а другой получил работу по контракту на другой фабрике и не предупредил об этом агентство.
Супервайзер Мартин, худощавый низкорослый англичанин, с большими грустными глазами выдал мне безопасные ботинки и проводил в раздевалку. Трое моих новых коллег заговорили со мной на русском. Двое были из Латвии, а третий, на машине которого мне предстояло ездить на работу из Литвы. Мне эти трое как-то сразу не понравились. Шкафчики были положены только тем, кто работал по контракту. Тем, кто работал, как мы, через агентство, надо было вешать куртки на крючки на стене, и натягивать белые комбинезоны поверх своей одежды. На голову мы должны были одеть сеточки розового цвета. Там были так же сетки красного цвета для супервайзеров, белые для инспекторов, синие для тех, кто работал по контракту, желтые для учеников, и зеленые для тех, кто мог оказать первую медицинскую помощь. Мне, пришлось еще одеть сетчатый намордник, потому что у меня были усы. Потом мы пошли к начальнику цеха сдавать телефоны, ношение которых на производстве было строго запрещено. Мне пришлось еще снять все свои кольца и сдать вместе с телефоном.
При входе в цех надо было помыть руки и одеть одноразовые перчатки. Одного из нас отправили на участок, где взвешивались мука, сахар, и прочие компоненты для замешивания теста. А остальных повели к линии, в зону повышенной санитарной безопасности, что значило зайти в еще одну раздевалку, в которой надо было поменять ботинки на резиновые сапоги, одеть белые халаты поверх комбинезонов, всполоснуть руки и одеть новые перчатки. Наш водитель, Томас, сказал, что, чтобы сходить в туалет или на обед, нужно сначала переодеться обратно в ботинки и снять халат, потом зайти в первую раздевалку, снять комбинезон, сетку с головы, одеть уличную обувь и только после этого можно идти в туалет, а потом все эти переодевания проделать еще раз, и три раза помыть руки. Я поблагодарил его за информацию и спросил, что мы будем делать на линии, на что он только пожал плечами.
Около конвейерной линии нас встретили три супервайзера ближневосточной внешности. Самый низкорослый из них представился Мухаммедом с сказал, что он главный на линии, меня он отправил с Айдином учиться работать на миксере, чтобы готовить тесто для английских пирогов. Томас остался на линии, а последний мой коллега пошел готовить начинку из яблок или ревеня для этих крамблсов. На первый взгляд работа показалась мне совсем не хитрой. Около миксера в ряд стояли контейнеры на колесах с мукой, сахаром и прочими компонентами, на поддоне лежали кубы сливочного масла, которое надо было нарезать струной, измерить его температуру, взвесить нужное количество и кинуть в миксер вместе с содержимым контейнера, который туда выгружался с помощью электрического подъемника. Месить тесто надо было по секундомеру, не больше и не меньше, точно столько, сколько было указано в рецепте. Хотя, как мне объяснил Айдин, если температура масла была выше, чем в рецепте, то месить надо было меньше по времени, и наоборот, если масло было слишком холодным, то месить надо было подольше.
Контейнеры с готовым тестом я должен был везти или сразу на линию или ставить в холодное помещение. Полученное тесто должно было получаться сыпучим, но слипаться, если его сжать в ладони. Я спросил своего нового начальника, что делать если я все-таки получится не то, что нужно, слишком липкое. Он строго посмотрел на меня, но повел показывать, куда отвезти контейнер с испорченным тестом, и потом надо было еще сказать весовщику чтобы он по этому рецепту отвесил мне еще муки, сахара и прочих компонентов. Так же он показал, где морозильник, в котором хранилось масло, сказал, что его нужно заблаговременно размораживать, примерно часа за два до начала замешивания. Так же я должен был следить за тем, чтобы оно не слишком нагрелось и ставить поддон охлаждаться в специальное помещение. Периодически я должен был еще споласкивать миксер из шланга. Через час я остался один, без присмотра, и на этом мое обучение закончилось.
Конечно, не всегда я месил тесто для пирогов. После того, как заказы на них выполнялись, надо было идти выполнять другие работы на другие участки, по большей части это была работа на линиях, приходилось часами выполнять одно и то же движение в определенном ритме, становясь придатком машины. К примеру, два последних часа в первый рабочий день я и еще десяток работников от агентства резали батоны хлеба ножами. Из разговора двух своих коллег, с которыми мне предстояло добираться на работу в одной машине я узнал, что агентство направило нас на эту фабрику работать постоянно, операторами, то есть, вызывать нас будут регулярно по четыре дня в неделю на семь часов, и зарплата была около восьми фунтов в час. И если мы хорошо себя проявим, то через пару месяцев фабрика с нами заключит контракты.
Рабочий день закончился в десять вечера, я переоделся вместе со своими попутчиками, и мы загрузились в машину Томаса. Он сказал, что проезд стоит пять фунтов туда и обратно. Я сразу заплатил ему два с половиной фунта за проезд. На обратном пути Томас рассказал о том, что ранее он жил и работал то на Кипре, то в Швеции, клал плитку, работа была неофициальной, и непостоянной, что ему надоело, и он приехал в Англию к двоюродному брату, хотя у него были и другие варианты. Он мог так же поехать к одной двоюродной сестре в Испанию или к другой в Америку. Потом он, как и многие литовцы, встречавшиеся мне, начал хвастаться.
Он рассказал, что на Кипре было много украинок, молдаванок, россиянок, которые работали там по визе и хотели выйти замуж за европейца, чтобы получить постоянный вид на жительство в Европе. Он обещал им брак, но только не фиктивный, предлагал им для начала просто пожить вместе гражданским браком, на что они соглашались. И тут он начал рассказывать, как он заставлял их не только готовить ему есть, но и покупать продукты на их деньги, и они на это шли, только бы он взял их замуж. Потом их терпение и виза кончались, и он их выгонял и находил других. Все, кроме меня ржали над глупостью доверчивых женщин и хитроумием Томаса, а я делал вид, что не слушаю его. Потом он сказал, что одна из этих женщин все же обокрала его на прощание, унесла его золотой браслет, одеколон, телефон и немного наличности с кошельком.
Меня высадили в центре города и сказали, что заберут меня ровно в час дня на этом же месте. До дома от центра мне было совсем не далеко идти. Я был рад по уши, ведь я уже заработал около пятидесяти фунтов и совсем не устал. Конечно, неприятно было добираться домой, слушая истории хитроумного плиточника из Клайпеды, но это было терпимо по сравнению с разговорами, которые иногда приходилось вести с Александрой или Любой. Мне очень понравился и график работы, когда я приходил домой Александре уже пора было ложиться спать, и Люба тоже работала в первой половине дня. Я ненадолго заскочил к Любе, рассказал о своей удаче, и она сказала, что мне действительно крупно повезло так сразу устроиться оператором на постоянной основе. Обычно сначала агентства посылают новичков только стоять на линиях, и то непостоянно, то есть по вечерам нужно было ждать сообщения на телефон, в котором были приглашения на работу. Иногда эти приглашения не приходили, иногда приходили приглашения на другие фабрики из других агентств. Часто случалось так, что каждый день недели работник проводил на разных фабриках.
Александра как-то опечалилась тем, что мне так сразу повезло, что я уже вряд ли пойду работать на её фабрику. Особо разговаривать я с ней не стал, сказал, что сильно устал после рабочего дня и очень хочу спать, заперся в своей кладовке под лестницей, включил компьютер и еще несколько часов переписывался с мамой и друзьями. Утром я вышел прогуляться по парку перед работой, после завтрака, зашел в магазин, вернулся домой, спокойно посидел с компьютером за столом в гостиной, и потом только пошел в центр, на то место, где меня должны были подобрать на работу.
По дороге на работу Томас сказал мне, что в центре ему меня забирать неудобно, сказал, чтобы на следующий день я подошел к литовскому магазину, у которого он меня высадит вечером, чтобы я узнал, где он находится. Мне очень хотелось добираться на работу в тишине, но попутчики мои не могли без болтовни. На этот раз о себе рассказал Алан, который помимо латышского и русского языка еще хорошо знал польский. Вероятно, он был латвийским поляком. Он сказал, что живет в Англии уже пять лет, пожил и в Лондоне, и в Ливерпуле. В Латвии он сначала работал в полиции, потом охранником в супермаркете, потом в фирме, которая занималась монтажом сцен для концертов, а перед отъездом у него даже была своя строительная бригада.
Его рассказы о работе на различных английских фабриках меня заинтересовали. Он рассказал, как это агентство сначала отправляло его работать на мясокомбинат в другом городе, там хоть и платили больше, чем на этой фабрике вегетарианских продуктов, но там было холодно, и младшие супервайзеры были не курды и турки, а поляки и литовцы, и относились к своим подчиненным не так уж демократично. Один раз он пронес свой телефон в цех, супервайзер это заметил и тут же позвонил в агентство, попросил его на фабрику больше не присылать и вместо него привезти нового в течении часа, а ему велели немедленно покинуть фабрику. Время было уже позднее, на улице было прохладно, шел дождь, а одет он был очень легко. Пришлось ему идти домой пешком, потому что у него то ли денег на обратную дорогу при себе не было, то ли транспорт уже не ходил. На дороге его подобрала какая-то сердобольная африканка и довезла до Нориджа, хотя ей было и не по пути.
Потом Томас начал спрашивать Алана о том, как ему открыть счет в банке и только тогда до меня дошло, что на работу можно было устроиться и без банковского счета. Следовательно, Александра, её семейство, её подруга и Люба ни черта не знали об английских порядках, а может кто-то из них и знал, но не сказал мне. А в раздевалке я так же узнал, что можно устроиться на работу и без номера национальной страховки и получить его в течении трех месяцев. То есть, я зря ждал две недели, и мог в первый же день приезда зарегистрироваться в нескольких агентствах и через пару дней уже где-то работать, если бы меня с самого начала не начали дезинформировать. Я как бы между прочим сказал, что мне удалось открыть счет в банке, до устройства на работу и все были очень удивлены.
Первая рабочая неделя прошла без особых происшествий, я быстро вошел во все тонкости своей основной работы и более или менее привык к работе на конвейерных линиях. А у Александры случилась беда тем временем. Кен вдруг начал её избегать, а от другого коллеги она узнала, что он всем рассказал о том, что она его постоянно использует в своих корыстных целях, вечно просит, чтобы он всюду возил её на своей машине, собирается переселиться в его квартиру, постоянно намекает ему на то, что он должен ей что-то подарить. В общем, вся фабрика узнала о том, что она заводит отношения с мужчинами, чтобы поиметь материальную пользу, практически проституцией занимается. Многие начали посмеиваться ей вслед, это был позор и это было унижение для неё.
Все это она рассказала мне, и потребовала, чтобы я ей посочувствовал и дал как можно больше самых мелких монет, если у меня есть. Я послушно отдал ей горсть мелочи, не зная, что она с ними собирается делать. Оказалось, что она подстерегла бедного англичанина в столовой, когда там было много народу, проорала заранее заученный текст обвинений, швырнула ему в лицо несколько горстей мелочи. Помимо заученного текста на английском, она еще обматерила его на русском. После чего по фабрике поползли слухи об этом скандале. А Александра сразу после этого еще и пожаловалась на Кена в агентстве, сказала, что он ей воспользовался, обманул, а потом бросил и еще и распустил про неё гадкие сплети. Клонила она к тому, что ей теперь противно работать с ним на одной фабрике.
В финале этой истории она торжествующе рассказала мне о том, как Кен пытался попросить у неё прощения, хотя и не понимал, в чем он виноват, зачем она устроила этот скандал, почему нельзя было расстаться по-человечески, как воспитанные люди, что у него был стресс после этого. Она сказала, что на её фабрике он больше не работает. В то же время ей было очень горько оттого, что она требовала от него так мало – всего лишь возить её на машине туда, куда она захочет, жить в его доме и немного подарков. Она даже не собиралась забирать у него всю зарплату, она готова была готовить ему еду. А он, мало того, что хотел тихонько от неё ускользнуть, так еще и рассказал всем о её скромных требованиях. После этого я понял, что от неё будет не так-то и просто отделаться, и начал серьезно опасаться, что теперь она начнет склонять к сожительству меня, а на счет квартиры Люба так ничего и не узнала.
На выходных я пошел к Любе, опять с ней пил, и настырно просил её помочь мне сбежать от её пожилой подруги, которая все еще не теряет надежды к кому-то пристроиться и жить за чужой счет. Но вместо информации о съемном жилье она выдала мне бланки заявления на получение пособия по малой зарплате, которое выплачивали тем, у кого доход не превышал тысячи фунтов в месяц. Я сказал, что не знаю, сколько я буду получать в ближайшем будущем, возможно, что после получения контракта буду работать больше часов и тогда зарплата будет выше тысячи фунтов в месяц, потому это пособие придется возвращать. Я хотел отказаться от этого пособия, но Люба сказала, что я могу его просто откладывать на черный день, и, если оно мне действительно не понадобиться просто вернуть его в конце финансового года. Я нехотя согласился, запечатал заявление в оплаченный конверт с гербами и кинул в почтовый ящик.
Вскоре на работу с нами стал ездить еще один коллега, которого звали Каспар. Ростом он был выше двух метров, родом он был из Даугавпилса, у него было высшее образование, но английский он знал очень плохо. До приезда в Англию у него была своя фирма, которая занималась установкой громоотводов. Успех его бизнеса был основан на том, что его друг работал в пожарной инспекции. Только заканчивалось какое-то строительство, как являлся пожарный инспектор, говорил о необходимости громоотвода и давал координаты фирмы, которая может его установить по либеральным ценам. До кризиса этот бизнес процветал, но потом, когда стройки остановились, дела пошли хуже, а когда друга сократили из пожарной инспекции, стало совсем плохо. И тогда он закрыл фирму и поехал в Англию. Пару месяцев он поработал с индюками, на той фабрике, где работала Александра, и ему там очень не понравилось, потому что супервайзеры там постоянно покрикивали на рабочих, как на скотину, штрафовали за малейшую оплошность, и перерывы были такие короткие, что не возможно было ни покурить, ни поесть.
Это был единственный нормальный человек из моих попутчиков, с которым мне было не противно находиться. Ему я проболтался о своем затруднительном положении, и он тоже обещал мне поспрашивать знакомых о съемном жилье. Другие попутчики, узнав о том, что я живу со старухой, начали постоянно отпускать сальные шутки по этому поводу. Да и вообще юмор был у них еще тот. Демисс, пятый наш товарищ, по утрам в раздевалке часто занимался тем, что рвал комбинезоны и халаты, после чего аккуратно складывал их и клал обратно на полку. Как-то раз он спрятал мои ботинки в подвесной потолок. Мне пришлось ехать домой в рабочих, и только на следующий день он показал, где лежит моя обувь. Но больше всего он издевался над англичанином Крисом, который работал недалеко от меня, мыл бадьи для начинки. Этот Демисс сразу сказал Крису, что на русском его имя означает, что он крыса и с тех пор начал называть его крысой. Часто он обзывал его геем, выключал свет в помещении, где тот работал, кидался в него моим слипшимся тестом.
Впрочем, этот Демисс как-то раз начал предлагать мне и Томасу срубить денег без каких-либо усилий. Он предложил нам открыть счета в нескольких банках, дать ему их реквизиты и потом каждый день снимать с этих счетов деньги в банкомате и отдавать ему, оставляя себе небольшой процент с этих денег. Я отказался сразу, а Томас начал его расспрашивать, кому и зачем это надо, сколько денег надо будет снимать и сколько можно оставить себе и какое грозит наказание, если об этом узнает полиция. Тот ответил, что в основном это деньги хакеров или других криминалов, что с каждого счета можно иметь по двадцатке в день, что полиция за это только закроет эти банковские счета, что он таким образом очень долго не работал и неплохо жил и сейчас он устроился на эту работу только для того, чтобы ему со временем разрешили снова открыть счета в банках после предъявления справки об официальной зарплате. Томас сказал, что подумает и потом даст ему знать о своем решении.
Как-то раз за обедом Демисс заговорил со мной о том, что курды вообще-то нормальные ребята в отличии от уроженцев Восточной Европы. И он рассказал мне, что пару лет жил и работал в небольшом городке, где жили только курды. Ему даже нравилась их народная музыка и танцы, их кухня. Так же он сказал, что возможно заключить фиктивный брак с курдской женщиной и получить за это две тысячи фунтов. Я уточнил эту информацию у Любы, и она это подтвердила, только было две неприятные детали в этом деле – надо было лететь к ним, хотя и за их счет, и надо быть православным, католиком или мусульманином, а я креститься не хотел. Вскоре Демисс лег в больницу, на операцию, у него было смещение позвоночных дисков. Он сказал, что в Латвии эта операция стоит бешеных денег, а в Англии ему её сделают бесплатно. После операции он так и не вернулся к работе. Вероятно, снова занялся отмыванием денег, не иначе как.
Неожиданно произошла очень неприятная вещь. Велосипед мой был пристегнут к перилам на террасе. В доме Александры подъездов не было, была открытая лестница, а от неё до входов в квартиры вели террасы. Велосипед мой был пристегнут как раз напротив окна из кухни, на расстоянии полутора метров от него. Форточка была всегда открыта и постоянно по вечерам на кухне кто-то сидел. К тому же к Виктору приехала из Нарвы его сестра, немного погостить. Одним вечером я зашел в квартиру с каким-то странным чувством, что что-то не так. Когда я еще ужинал, с работы вернулись Андрей с Виктором и сообщили мне, что мой велосипед угнали и предъявили мне разбитую каленую цепь, с сильно искореженным, но не сломанным замком, сказали, что цепь нашли внизу, на газоне.
Мне это все показалось подозрительным, перекусить кусачками каленую цепь воры не смогли, и разбили её, а это нельзя было сделать тихо, а такой шум под окнами кто-то должен был услышать. И зачем Андрею было искать сломанную цепь в траве по темноте? Внешне я был спокоен, не подавал виду, что я расстроился, только помянул о том, сколько стоил велосипед. И тут у Александры и Андрея буквально глаза на лоб полезли. Сначала они говорили, что я вру, что такого быть не может, что он купил свой велосипед за сто фунтов. Я принялся долго и убедительно объяснять, что такое рама из авиационного алюминия, сколько стоят только тормоза с гидравлическми приводом и так далее. В заключение я предложил ему просто зайти в магазин велосипедов и посмотреть, сколько стоит подобный агрегат. Александра вдруг спросила меня, почему я сразу ей не сказал, что мой велосипед такой дорогой. Она выглядела очень расстроенной, и мне не верилось в то, что она так переживает из-за меня. На следующий день я рассказал об этом на работе и все в один голос говорили мне, что велосипед у меня украли Андрей и Виктором, или же Александра навела каких-то других воров. В то же время я понимал, что доказать я ничего не смогу, и в полицию обращаться бесполезно.
Я понял, что какие-то тучи начали сгущаться над моей головой, когда мои друзья по социальной сети начали писать мне о том, что в мой аккаунт кто-то заходит в том время, когда я на работе. По своей беспечности, я ничего не предпринял, в связи с этим, да и не знал, что тут можно предпринять, ибо понятия не имел о том, кто бы это мог быть. Потом дочка Александры с каким-то злорадством сообщила мне о том, что её мама в последнее время стала совсем какой-то раздражительной и вообще ведет себя странно. Но и этот сигнал я как-то оставил без особого внимания, сказал, что это все вероятно из-за скандала с Кеном.
Ночью в тюменском Ново-Патрушево «горячие» иностранные специалисты, будучи «под градусом», собрались под окнами высоток и устроили представление их жителям — дебоширы жестоко избивали прохожих. Они усиленно демонстрировали свой «коронный» прием — бросок через бедро головой об асфальт, после чего на дороге оставались характерные лужи крови.
Местные жители говорят, что такая шоу-программа под их окнами после 22:00 — явление постоянное. Днем Ново-Патрушево — обычный спальный район, где гуляют дети и пожилые люди. Ночью же это — «мигрантская» обитель. Девушкам становится страшно ходить по улицам, ведь им свистят вслед и отпускают в их адрес похабные комментарии
Глава тридцать четвертая. Норвежское королевство.
В Норвегии я был встречен очень радостно, Олег и его сыновья меня даже приобняли, а потом повезли в деревню Намно, которая находилась между Флисой и Киркинэром, как раз на границе двух коммун. Мои двоюродные братья – старший Дима и младший Павел, уже год, как ходили в норвежские школы, где их уровнем знаний были очень довольны, только Павел совсем плохо знал английский. В Латвии у них были большие проблемы с успеваемостью, латышский учить они категорически отказывались, а в Норвегии они довольно быстро и с удовольствием осваивали язык. Димон дружил в основном с афганцами, а Пашке больше по душе было общаться с норвежцами.
В столицу мы не заезжали, объехали её по окружной дороге, ехали через туннели, мимо скал, лесов, обработанных полей, лугов, где лежа щипали траву лошади. Домик, который снимал Олег выглядел не очень презентабельно, но хозяин, сдававший его едва погашал налог на недвижимость платой за его аренду. Владеть лишней недвижимостью в Норвегии было весьма накладно. На первом полуподвальном этаже был гараж, одна комната, и мастерская с подсобным помещением. На втором этаже была большая гостиная, кухня, две спальни и ванная совмещенная с туалетом. Вокруг были поля и леса, недалеко был соседний домик, но в нем давно никто не жил, до других соседей и шоссе было далеко.
Я сразу заметил, что отношение Олега ко мне несколько изменилось, в его голосе иногда проявлялись повелительные нотки и он стал менее деликатным. Его жена, Валентина, была человеком простым, и этой своей простотой она гордилась. В честь моего приезда решили выпить, и я понял, что если откажусь пить с ними водку из Латвии, то они вряд ли к этому отнесутся либерально. После того, как хорошенько выпили, меня основательно расспросили, почему я не хотел работать в Ирландии. Я сомневаюсь, что в мои ответы кто-то поверил. Все они пообещали мне, что я у них скучать не буду, что работу для меня они всегда найдут, и уже на следующий день мы пошли красить дом, который находился по соседству.
Помочь покрасить дом пришел и бывший сослуживец, а ныне коллега Олега Александр, манерами он очень напоминал Ренату Литвинову, слишком много было в нем женственного. Павел и Димон обращались к нему не очень уважительно. За покраской Дима спросил его, нужно ли заканчивать какое-то театральное училище для того, чтобы сниматься в порнографии, он признался, что любит порно, а театр ненавидит. Саня раздул щеки от возмущения, начал что-то пыхтеть о нравственности, о том, что в жизни не следует искать легких путей зарабатывания денег. На это Дима сказал, что не собирается всю жизнь опрокидывать мусорные контейнеры и при этом на всем экономить, что ему нужно много, легко и сразу.
Работа по покраске дома шла очень медленно, Олег и Саня часто ложились на траву чтобы покурить и смотрели, кто и где не домазал. Хозяева дома – сестра шефа Олега и её муж лесник, вышли и очень доброжелательно побеседовали с лежащими работниками на очень доступном английском. Хотя сроки выполнения работы сильно затянулись. Они еще не ушли, когда Олег и Саня начали довольно резко их критиковать и всех норвежцев заодно. Они говорили о том, что скандинавы – это слабый, изнеженный зажравшийся народ, что в Латвии и тем паче в России они бы не выжили и дня. Насколько я понял, Олег очень сожалел о том, что взялся красить этот дом и вынужден просить всех о помощи и подгонять. Обещали за покраску этого не очень большого дома шесть тысяч крон, краску и макловицы купили хозяева, попросив красить только макловицами и не использовать никакие караскапульты, которым в Норвегии не доверяли.
Я прикинул, что один мог бы максимум за неделю покрасить этот дом, если бы работал с утра до вечера и без утомительных перекуров, которые сопровождались разговорами о сверхспособностях советских людей. К сожалению, дома красить там доверяли только уже хорошо знакомым людям. Олег рассказал, как в офис к его начальнику Сигбьёрну зашли двое поляков и дали ему свою визитку, в которой напротив их телефонного номера указывались расценки на покраску домов. Сигбьёрн повертел в руках эту визитку, и бросил её в мусорное ведро, а потом вздохнул и сказал, что ему надо много чего покрасить.
В понедельник Олег взял меня с собой на работу, чтобы я помогал ему катать и опрокидывать контейнеры. За работой он рассказал мне о том, как он работал в этой деревне, когда только переехал из столицы. Работал он поначалу с Игорем – бывшим культуристом, великаном, который, когда служил в советской армии охранял мавзолей Ленина. Человек это был очень эксцентричный и непослушный. Сколько ему ни объяснял маленький пухлый Сигбьёрн, что контейнеры нужно спокойно катить к машине по одному опрокидывать их с помощью подъемного стола, а потом катить обратно, Игорь бежал к контейнерам, поднимал их высоко над землей, подбегал с ними к машине и вытряхивал без помощи подъемного стола, а потом швырял их в сторону дома, прыгал в машину и уезжал, пугая пожилых норвежцев до смерти. Норвежцам было как-то неловко называть этого богатыря по имени, потому что оно на их языке означало слово «Вчера», правда ударение они делали на последний слог.
Осенью, когда этот Игорь и Олег помогали отцу Сигбьёрна на его ферме убирать урожай картофеля. Игорь до Норвегии жил в Англии, да и в столице он какое-то время посещал курсы норвежского, потому он достаточно бойко говорил с Бьёрном, рассказывал ему всякие небылицы, к примеру о том, как он из воздушного ружья выстрелил лосю в глаз, а потом, воспользовавшись шоковым состоянием животного, подбежал и перерезал ему глотку. Старый фермер терпеливо все это выслушивал, изредка улыбаясь. Бьёрн был разведен, жил один, но регулярно ездил в выходные на танцы и после этого в его доме ненадолго появлялась женщина. Игорь по этому поводу постоянно похабно шутил и громко хохотал над своими шутками, а Бьёрн на это реагировал очень спокойно, совсем не хвастался своими похождениями, наоборот, сожалел о том, что в очередной раз длительных отношений не получилось.
Один раз Бьёрн спросил у Игоря, что у него с ногтями, и тот ответил, что это после работы с бетоном. Он рассказал, как строил крупнейший аквапарк в странах Балтии в Юрмале и заявил, что если на ферме нужно что-то отлить из бетона, то он это в два счета по дешевке сделает. Бьёрн думал не очень долго и предложил Игорю отлить из бетона стену в своем зернохранилище, тут же взял блокнот и спросил сколько нужно купить бруса и доски для опалубки. Игорь снисходительно покачал головой и сказал, что не стоит тратиться на материал, обещал сколотить опалубку из каких-то поддонов, которых видел много на свалке. И вот, он начал сколачивать опалубку из того, что попадало под руки с обеда, когда кончалась работа на мусорной машине и до позднего вечера.
Олег в этом участие принимать отказался, чуя что-то неладное. И он нашел подтверждение своим опасениям, когда увидел, что Игорь вместо арматурного каркаса просто напихал в опалубку тонкие металлические прутики, которые привез со свалки. Да и выглядела эта опалубка как-то ненадежно. А рядом с этой опалубкой в хранилище было очень много недавно убранной пшеницы. Наконец настал момент заливки, приехал бетоновоз и полилось в хлипкую опалубку порядка пяти кубов бетона. Норвежский фермер доверчиво наблюдал, как льется бетон вместе со своим другом из Латвии. И вдруг раздался треск, опалубка вмиг развалилась, а жидкий бетон смешался с зерном, которое Бьёрн должен был сдать в определенный срок заказчику или заплатить штраф за невыполнение заказа.
Глаза латвийского богатыря были полны ужаса, а пожилой норвежец молча зашагал в свой любимый трактор и умчался на нем неизвестно куда. Что делать дальше Игорь не знал, и потому пошел домой и лег спать. И только на следующий день он взял выданный ему Бьёрном отбойный молоток и принялся долбить застывший бетон, перемешанный с пшеницей. Он разделся по пояс демонстрировал Бьёрну и его соседям, приехавшим посмотреть, что случилось, свою мускулатуру. Вручную вытаскивал он выдолбленные глыбы бетона из хранилища, таскал их в машину. И после этого, Игорь получил от Бьерна деньги за уборку соломы, за сортировку картофеля, за постройку на ферме сарайчика из пена-блоков. При этом он остался обиженным на Бьёрна за то, что тот совсем ничего не заплатил ему за строительство опалубки и ликвидацию последствий аварии. А при встрече со стариком он сказал ему, что во всем был виноват некачественный норвежский бетон.
Как-то раз этот Игорь, выгружал мусорную машину на свалке и, выезжая из ангара с поднятой задней частью кузова зацепился ей за верх ворот. Машина была серьезно повреждена, но он опустил эту заднюю крышку, поставил машину на стоянку, как будто ничего не случилось. Сигбьёрн утром обнаружил, что машина повреждена, и спросил у Игоря, он ли это сделал. И этот человек похожий на гору, сказал, что машину на свалке выгружал не он, а его напарник, Олег. Мой дядя не хотел быть стукачом и ничего не сказал. Сигбьёрн был поражен таким наглым враньем и сказал, что бояться тут нечего, что никакого штрафа не будет, что отпираться бесполезно, что он знает, кто в тот вечер выгружал машину. Тут Игорь начал напирать на своего начальника, изрыгая норвежские, английские и русские ругательства вперемешку, размахивая руками, брызгая слюной. С таким поведением норвежский руководитель столкнулся впервые. Он попросил Игоря успокоиться и сказал, что на свалке есть видеокамеры, что он просмотрел записи и видел, что в машине сидел именно он. Но этот аргумент не усмирил разбушевавшегося хранителя мумии вождя пролетариата.
С тех пор Сигбьёрн в дискуссии с Игорем не вступал, даже начал смеяться над похабными шутками своего агрессивного подчиненного, и пару раз сам пошутил на тему секса. Однако он начал осторожно спрашивать Игоря, о том, не хочет ли он вернуться работать в столицу, говорил, что там есть бесплатные курсы норвежского, что там есть проститутки, которых тот то ли в шутку, то ли серьезно требовал привезти, выразительно показывая, что он с ними хочет сделать. Однако Игорь переводил разговор на другую тему, молчал, или говорил, что не знает.
Тогда Сигбьёрн обратился к Герд, пожилой женщине, которая всем заправляла в коммуне. Я не знаю о её официальной должности, но вела себя эта офицерская вдова, как очень большая начальница очень близкая к народу. Очень часто приезжала она к Олегу в гости без приглашения, входила в дом без стука, как там было принято, и дотошно проверяла, как у него идут дела. У неё был очень строгий взгляд и при общении с ней чувствовалось, что у неё железная воля. Она и пришла допрашивать Игоря, но он продолжал вилять. Она строго напрямую спрашивала его, хочет он работать в Сулере или в Осло, а он отвечал, что его жена беременна, что у нее внутрематочное давление и потому ей нельзя летать на самолете. Но Герд еще раз, но уже более строго повторила вопрос и ему пришлось под её напором честно признаться, что ему больше нравиться в столице. После чего его благополучно перевели обратно в Осло.
После рассказа о своем бывшем коллеге, Олег начал рассказывать мне о тех, у кого он забирал мусор. Он знал о них ужасно много. К примеру, он показал мне дом, где сначала контейнер был наполнен большими подгузниками, это значило, что кто-то стал совсем старым, потом подгузники исчезли, контейнер наполнился разным барахлом, что свидетельствовало о том, что человек умер, и наконец в контейнере появились маленькие подгузники, что свидетельствовало о том, что у новых хозяев дома родился маленький ребенок. Он показал мне одинокий маленький домик глубоко в лесу, и сказал, что там живет одинокий мужик, который очень много курит, пьет и увлекается порнографией, а иногда и играется в игрушки для взрослых. Были одинокие домики очень высоко в горах, где в контейнерах были только шишки и хвоя, и для того, чтобы их забрать надо было ехать пять километров только в одну сторону.
У меня с самого начала работы разбегались глаза, когда я смотрел на норвежский мусор. Я поражался тому, как много хороших, часто совсем новых вещей могут выбрасывать люди, обувь, одежда, посуда, бытовая техника. Иногда вещи были не распакованы. И уж совсем много было продуктов питания, они часто были в упаковках. И уж совсем я возмутился, когда увидел в мусоре банки пива. Пиво было в банках, которые можно было сдать за деньги, потому они были сложены в мешок и помещены в большой ящик на раме машины. А потом в этот ящик отправились и некоторые предметы одежды и обуви. Мусор из магазина не был зажеван, досмотрен, когда мы заехали в лес и многие упаковки продуктов питания тоже отправились в ящик. Срок годности этих продуктов еще не истек, они не были распакованы и их поедание я мог понять.
Однако я не понял своих родственников, когда принял участие в спасении овощей и фруктов из большого супермаркета. Полный контейнер различных плодов не первой свежести Олег вывалил в ковш, но не зажевал в бункер, тут же помчался домой, где лопатой из ковша вывалил все в тачку, а вечером мы все это мыли, перебирали, вырезали подгнившие места. Мне это все показалось омерзительным, но я не подал виду, не желая обижать семью, которая меня великодушно приняла. Я мог еще понять, когда мусорщики в Осло, забирали ящики с желтыми бананами, которые служащие магазина ставили для них в сторонке, дело в том, что норвежцы ели только зеленые бананы, а если они желтели, то их просто выбрасывали. Однако есть перезрелые бананы, да еще и с молоком, мне совсем не хотелось.
Олег мне похвастался, что на еду тратит очень мало, да и то старается в магазин ездить в Швецию, до которой было всего пятьдесят километров и там все намного дешевле. Тратить деньги на одежду и обувь ему тоже казалось каким-то абсурдом. Так же он рассказал, как зимой они экономили на электричестве, почти не включали электрообогреватели, топили печку в гостиной и там все вместе спали, но печка была железной, тепло совсем не держала, и к утру в комнате температура падала до нуля. Я не знал точно, сколько они зарабатывали, но знал, что больше ста крон в час. Валентина работала санитаром в доме престарелых, к тому же она подрабатывала уборкой домов, за что тоже платили не так уж и мало. Как я понял, они жили в постоянном страхе того, что их уволят, что им придется вернуться в Латвию, где нет работы, или платят слишком мало. Вот они и решили накопить очень много денег, чтобы хватило дожить до конца кризиса.
Хотя часто приходившая к ним Герд, говорила им о том, что нечестно зарабатывать большие деньги в Норвегии, а тратить их в Латвии, что это вредит норвежской экономике. Она озвучила лозунг – «Заработал сам, и дай возможность заработать согражданам!». Они её, конечно, боялись, но продолжали переводить деньги в Латвию. Они понимали, что в Норвегии жить лучше, но постоянно хныкали по покинутой родине, строили планы возвращения в далеком будущем. К норвежцам они относились враждебно, с какой-то завистью и презрением. Они считали себя и умнее, и красивее, и сильнее скандинавов, постоянно повторяли, что все у них не так, как у людей. Если Валентина хотя бы пыталась учить норвежский, то Олег сказал, что учить этот язык не будет, что Сигбьёрн в знак уважения к нему должен выучить русский.
В один день, когда я помогал Олегу на его работе, я увидел человека, которого все в городке Киркинэр называли Помощник. Это был уже седой мужик, который всегда ждал, пока приедет мусорная машина. И помогал мусорщику подкатывать к машине контейнеры и даже умел их опрокидывать. Иногда он преследовал мусорщика, пока тот не забирал все контейнеры, что были на его маршруте в этом городе. Потом он шел заниматься другими делами – помогал продавцам раскладывать товары в супермаркетах, кому-то он выгуливал собак, у кого-то чистил сад от опавших яблок. Весь день он был занят каким-то полезным делом, всегда этот человек выглядел опрятно, от его одежды сильно пахло стиральным порошком. Олег рассказал мне, как Сигбьёрн пытался взять его на работу, но тот, как на него ни давили отказывался. Даже форменную куртку, что ему пытался подарить шеф мусорщиков, он выбросил, ругаясь. Родители Помощника были очень богатыми землевладельцами, и он с детства не знал никакой нужды, но хотел всем помогать и бескорыстно. У него был брат, похожий на него, но его все-таки устроили на постоянную работу в автомойку. Один раз Помощник залез к Олегу в машину и рассказал, что вечером родители привезут ему женщину, громко посмеялся и пошел работать дальше.
Интересна была и история жизни Сигбьёрна. Он был последним из четырех детей Бьёрна. Его старший брат Свен-Туре стал директором мусорной компании, одна сестра Анита, была замужем за лесником и работала рекламным менеджером в местной газете, другая сестра содержала небольшой магазин и общежитие в Клёфте, где в свое время жил Олег и еще занималась прокатом автомобильных прицепов. Как последыша Бьёрн баловал Сигбьёрна с детства, когда он был совсем мелким, он купил ему автомобиль и давал деньги, чтобы тот мог нанять себе водителя и тому подобное. Но вскоре случилось ужасное любимый сын своего отца на дискотеке ударил охранника и за это отсидел год в тюрьме, в одиночной камере, после чего его сразу забрали служить в армию. А потом он перебрался в столицу, устроился там водителем и впал там в депрессию, располнел, очень плохо питался сухомяткой и очень много спал. Однако семья решила за него взяться. Брат взял его на работу в свою компанию, а отец как раз в то время начал передавать ему ферму, готовясь уйти на заслуженную пенсию. И вдобавок его еще и женили на дочери одой из подруг отца.
Все выходные мы с Олегом заготавливали дрова на зиму. Сигбьёрн разрешил ему выпилить все деревья вокруг своих полей. В основном это была невысокая ольха и осина, собственно, для этого Олег купил дорогую бензопилу. Нужно было еще брать прицеп на прокат, чтобы перевезти бревна к дому. На то, чтобы их распилить и поколоть понадобилось много и бензина, и сил. Я пытался объяснить Олегу, что до зимы в сарае дрова вряд ли смогут высохнуть настолько, что ими можно будет топить. Потом я решил, что нечего мне его расстраивать, и навлекать на себя его гнев, пусть его разочарует кто-то другой. Наконец я понимал, что обогревать большой дом железной печкой, которая моментально раскаляется так, что становится невыносимо душно, а потом моментально остывает неразумно. Да и стоило ли тратить столько денег на пилу, бензин, аренду прицепа, чтобы неизвестно сколько сэкономить на электрическом отоплении? Но это было совсем не мое дело. Мне велели молча колоть дрова, и я колол.
Пока пилили мне под очки залетела маленькая щепка и попала на роговицу. Пришлось очень долго объяснять своему дяде и его жене, что пинцетом такое вытащить не получится, что придется ехать к окулисту. Таким несчастным я никогда Олега не видел, у меня было такое ощущение, что он разрыдается, когда он вез меня в частный медицинский центр. Там доктор поляк закапал мне в глаз столько новокаина, что я ничего не почувствовал, когда он вытаскивал щепку. Когда мне в Латвии снимали с роговицы стальные соринки всегда было очень больно, а через минут десять после процедуры боль становилась совсем невыносимой. В Норвегии и после процедуры было совсем не больно, только ночью я один раз закапал в глаз после того, как появилось неприятное ощущение. У Олега отлегло от сердца, когда доктор Томаш попросил только двести крон.
Герд поначалу ко мне отнеслась не очень доброжелательно из-за моей бороды, прически и одежды. Узнав, что я еще балуюсь на досуге рисованием и что-то пишу, она решила, что я городской неженка, совершенно не приспособленный для тяжелой работы. Тем не менее, начинался сезон уборки картофеля, а Сигбьёрн в том году взял много полей в аренду и засеял их картофелем, купил новую картофелеуборочную машину, но работать в ней было особенно не кому. Можно было нанять городских студентов, но они брали двести крон в час и требовали обеспечить их жильем и питанием на время работы. Заезжие поляки брали меньше студентов, но он почему-то не очень хотел иметь с ними дело. Герд была в доме престарелых старшей медсестрой, и она на время освободила Валентину от основной работы. Жена Сигбьёрна работала на двух работах и могла ему помогать только вечером, и ей не очень хотелось это делать. В общем в последний момент мне сказали выходить на работу.
Как же я был счастлив после того, как получил, хоть и временную, но работу в Норвегии. Работа эта оказалась нелегкой надо было стоять внутри уборочной машины на трясущемся решетчатом полу у конвейерной ленты и убирать с неё посторонние предметы – камни, куски ботвы, комья земли, мелкий картофель. Работали по двенадцать часов в день, торопились убрать все, пока не было дождей. А если дождь все-таки начинался, то потом еще долго после того, как он прошел надо было ждать, пока земля просохнет. Иначе всю ленту заваливало комьями земли, и мы не успевали их с неё сбрасывать, а иногда весь механизм хитрой машины полностью засорялся липкой жижей, которую приходилось долго выковыривать оттуда, снимая все защитные кожухи. Мне платили сто крон в час, и я так много никогда в жизни не зарабатывал.
Во время работы нас кормили в основном пиццей, но пару раз для нас варили баранину с капустой. К нашему удивлению, бульон и листья капусты они выбрасывали. Мы сначала взяли и съели и капусту и выпили бульон, но не учли, что баранина очень жирная и этот жир очень медленно переваривается. В общем нам стало нехорошо после плотного мясного обеда, но не смотря на тяжесть в животе, мы все-равно работали, не упускать же такие деньжищи, и не показывать же, что мы слабаки. Убранная машиной картошка сгружалась в бурты у краю поля – некие пирамиды, края которых были выложены кубами из соломы. На ночь эти пирамиды надо было накрывать сначала сеном, и сверху затянуть пластиком, который сверху закладывался разными тяжелыми предметами. А утром, когда была хорошая погода, пластик надо было убирать, чтобы картофель не прел и сушился. Бьёрн рассказал, как поляки один раз плохо закрыли бурт и картофель померз, потому что были заморозки. И для него это была катастрофа, потому что он не смог выполнить заказ и вместо того, чтобы заработать, он еще и заплатил штраф заказчику.
Во время уборки часто неожиданно приезжали проверяющие с фабрики, заказавшей картофель, смотрели сколько в среднем в картофеле посторонних предметов, и забирали экземпляры на анализ в лабораторию. Да, фермеров в Норвегии государство поддерживает, продает им топливо за половину цены, к примеру, дает льготные кредиты на покупку техники, однако фермером там быть не так уж и просто, как я успел заметить, к производимым продуктам там очень жесткие требования и если их не выполнять, то разорение неминуемо.
Месяц пролетел как-то совсем быстро. Я получил за месяц работы внушительную сумму, на которую можно было перезимовать в Латвии, куда меня и перевезли родственники всей семьей, отправившиеся в отпуск на родину. Я совсем не понимал, зачем они ехали в Ригу и не разделял их радости по этому поводу. Радовало меня только одно – Сигбьёрн сказал, что ждет меня в следующем году, чтобы я помогал ему убирать картофель. Он планировал взять еще больше полей и все засеять картофелем, чтобы побыстрее окупить уборочную машину. Так же он сказал, что нужно будет еще покрасить пару домов.
Ехали мы сначала на Стокгольм, а оттуда на пароме до Риги. Машина была основательно загружена разной одеждой, обувью, так же я вез два велосипеда – один был мой, а другой я нашел на свалке и привел в более или менее рабочее состояние. Это был старинный гоночный итальянский велосипед, о котором я в юности только мечтал. Сам я кататься на нем не собирался, думал кому-то продать, как и два других своих старых велосипеда. Была середина октября, а меня в Норвегии ждали только в середине лета, картофельных денег могло просто не хватить до этого времени. А в Латвии один безработный какое-то время жил в палатке, которую поставил напротив кабинета министров. Этот тракторист голодал требуя, чтобы ему дали хоть какую-то работу. Его примеру последовало еще пару безработных, но в итоге их куда-то пристроил тогдашний мэр Риги Ушаков.
В ту зиму я не особенно пытался искать работу, зная, что ничего путного мне найти не удастся. Иногда меня вызывала Людмила, чтобы я за крохотное вознаграждение позировал её ученикам. Зашел я один раз и в рекрутинговое испанское агентство, которое набирало людей на сбор апельсинов около Валенсии. Для того, чтобы туда доехать, снять комнату, и дожить до первой зарплаты нужно было всего пятьсот евро. Ехать мне было как-то страшно, я вспоминал рассказы одного своего одноклассника, который очень неудачно съездил в Испанию с негражданским паспортом, и потом очень долго и мучительно возвращался в Латвию, не заработав ничего. Правда я тогда не учел, что этот одноклассник был небольшого ума человек и ехал он туда в то время, когда Евросоюза еще толком и не было. Я предложил Алишеру поехать вместе, все-таки он немного знал испанский, и не раз бывал там, если верить его словам. В ответ на мое предложение, поэт понес бессвязную пафосную дичь и в итоге наотрез отказался. В частности Олег, с которым я часто созванивался по скайпу отговорил меня ехать в Испанию, сказав, что я могу приехать в Норвегию раньше, чтобы собирать клубнику.
Многие вещи, что я привез из Норвегии, я подарил Алишеру. Среди этих вещей был и чемодан, набитый игрушками для взрослых, некоторые из них были не распакованы. Он ранее мне хвастался, что у него есть знакомый в секс-шопе, потому я попросил продать эти игрушки своему знакомому оптом. Алишер с радостью чемодан взял, обещал мне за него много денег, но в итоге я не получил ничего. Много привезенных вещей я просто роздал знакомым, многие просто запихал в антресоли. Два велосипеда я продал знакомому художнику, не очень выгодно, как-то неудобно было брать с человека слишком много. Третий лишний велосипед я заочно продал своему двоюродному брату Диме. Мы договорились, что летом, когда он будет возвращаться из Риги на пароме, мы встретимся в Стокгольме и поедем вдвоем на велосипедах до самой деревни Намно. А я до этого поеду в шведскую столицу на велосипеде вдоль побережья Балтийского моря. Денег на путешествие у меня не оставалось, потому я собирался в пути жить на те деньги, которые выручу со сбора тары на обочине дороги. Затея была сомнительной, но она мне нравилась. С полными карманами денег на велосипеде многие могут путешествовать, а вот без денег – это путешествие для настоящих экстремалов.
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509