Почти месяц уже, как снова живу в России.
И не просто живу, а впервые живу без чёткого плотного графика, без гарантий, без ожиданий. Задачи какие-то, конечно, есть. Но такие: зыбкие, невнятные, путаные.
Пожалуй, скучаю по клиникам. Да, определённо скучаю. По той безопасности, нужности, которая случилась в них со мной. Ловлю себя на том, что до сих пор говорю про клиники «у нас тут», хотя пора бы уже переходить на «там». Ловлю себя на полусонном испанском бормотании, точнее — муж ловит, пугается. Ловлю себя на том, что среди всего петербуржского разнообразия продуктов, продолжаю готовить что-то привычное, крупяно-овощное, из клиник.
Перебираю картинки России, которые успела понабрать за месяц. Звенигородский туман над кирпичным пансионатом, сибирский снег под обугленным берёзовыми стволами, московские запылённые ковры на блошином рынке, петербуржские заверти снежуры на мутной густой воде. Перебираю. Пытаюсь понять, где мне как и куда дальше.
Не понимаю. Паникую. Психую. Пробую.
За этот месяц меня четырежды назвали пассионарием, причём незнакомые или малознакомые люди. Сказали, что такие безумства, как мои – нужны миру, пожимали руку.
За этот же самый месяц этот самый пассионарий бессчётное количество раз рыдал. Почему? Да хотя бы потому, что вспомнил, как лет пятнадцать назад бабушка с крёстной прокатили его в жёлтой кабинке колеса обозрения, вместо желанной синей. Потому что муж минеральную воду и маринованные огурцы купил к приезду. Просто потому что.
Сегодня выпила последнюю целую таблетку из курса антидепрессантов. Осталось восемь половинок – восемь дней. Что дальше – не знаю. Пока что мне страшно — это знаю точно.
