О любви и долге. Часть вторая, 1000 евро
Тут часть первая: О любви и долге. Часть первая, 100 крон
Выполняю обещание написать вторую историю. По финансовым потерям она ощутимее, но, главное, намного круче первой.
После седьмого класса, в дождливом балтийском августе, поехала в лагерь пионерского актива. В лагере отдыхали и русские, и эстонские пионеры-активисты со всей республики. Я была, как говорится, заводилой и душой русскоговорящего отряда. На две недели все стали мне лучшими друзьями, я даже плакала после расставания. И был там мальчик из города, который находится от моего почти в двухстах километрах. Худенький, спокойный, выше среднего роста, светлые волосы зачёсаны вбок, мягкая, немного девчачья, улыбка. В родном городе он ходил в кружок бальных танцев. Понравились мы другу другу. И поиграли «в любовь». В последний вечер перед отъездом даже целовались у плохо освещённой волейбольной площадки (первые мои поцелуи с мальчиком). Обменялись адресами. Около полугода писали друг другу простенькие письма без всяких «любовных воздыханий», а потом я получила от него письмо, в которым он пишет, что ему в пару дали девочку, которая ему очень нравится, я далеко, а она рядом, так что он влюбился, ничего поделать с собой не может и просит о расставании. «Отпустила» его с лёгким сердцем, потому что в моём родном городе у меня давно была другая «любовь», правда — безответная.
...Прошло много лет. И вот, в начале осени 2014 года он появляется в «Одноклассниках», просит принять в «друзья» — я, конечно, «принимаю». Как обычно в таких случаях — немногословная переписка: несколько слов о себе, семье, работе, особых приметах жизненного уклада. Через неделю-другую он сообщает, что лежит в местной больнице с боевым ранением, полученным «сама понимаешь где, в переписке сообщить не могу» (я сразу понимаю, о чём речь). Ранение тяжёлое, врачи говорят, что он пробудет в больнице недели две-три точно. Друзей в городе у него не осталось, все настоящие друзья сейчас — «там» и в России. Просит мой телефон и сразу, как я его пишу в ОК — перезванивает. Дальнейшее наше общение уже идёт только по мобильному телефону. Звонит всегда он. Воспоминания о пионерском детстве и прошлой жизни перемежаются его рассказами о нахождении в больнице (далее идут, так сказать, выдержки из разных дней):
— Сейчас придут перевязку делать. Положили в одиночную палату. Скучно. Есть несколько книг, но я попросил принести телевизор. Обещали.
— Нет, уже почти всё зажило и не болит, не беспокойся. «Там» очень тяжело было, но по телефону, сама понимаешь, никаких подробностей рассказать не могу.
— Зачем отправился «туда»? Я не мог по-другому. Считал это своим долгом.
— У меня тут рядом, через границу, в России, много ребят по службе осталось, самые близкие друзья. Весь отряд «оттуда» вернули домой, так было надо.
— Сегодня телевизор принесли — классно. Смотрю вот сейчас новости. Ребята звонили, на днях обещали «зарплату» привезти.
— Почему с трудом сейчас говорю? Сегодня мне что-то похуже стало. Ой, извини, даю отбой, медсестра пришла укол делать.
— Сегодня мою маму в больницу положили. В ту же, где и я. Сердце. Я попросил персонал не говорить ей обо мне, зачем ей лишние беспокойства.
— У моих ребят проблемы с получением виз. Наверное, эстонские службы что-то про них накопали. Моя «зарплата» задерживается, я почти без копейки. Хорошо хоть, в больнице тепло, кормят и ухаживают.
— Мама умерла. У меня нет денег на её похороны. Ты не могла бы перечислить мне 500-1000 евро? Я верну сразу, как только ребята из России привезут мою зарплату.
В течение всего времени такого общения градус моей обеспокоенности и сочувствия всё растёт и растёт. Небольшие накопления в моём семейной бюджете есть, деньги я перечисляю сразу. 1000 евро. Практически моя месячная ЗП. Он благодарит, и клянётся, что его «ребята» вот-вот приедут и всё будет окей. Ну, а дальше вы уже всё поняли — он исчезает. Не отвечает ни в ОК, ни по мобильному. Дни идут. Я начинаю «прозревать». Самое интересное, что у меня в душе сильно ёкнуло сразу после того, как только я сделала перевод денег. Даже голова стала яснее, и внутренний голос молвил: «А не попалась ли ты, красна девица?»
...Денег было жалко, конечно. И ещё очень хотелось узнать правду.
Вспомнила, что в разговоре он как-то обмолвился о небольшом церковном приходе, который они посещали с матерью. В памяти всплыло название прихода — с трудом нашла в сети телефон какой-то монахини. Позвонила. И, как говорится — «пришёл день, когда ей открылась вся правда».
1) Ранен? В больнице? — Да что вы, я недавно его видела, он уже много месяцев безработный, живёт на материнскую пенсию, да ещё и выпивать умудряется [Вспомнилось, как иногда в разговорах у него заплетался язык, что я списывала на плохое самочувствие].
2) Большую сумму денег Вам задолжал? — Да он должен уже всем в городе, сидит дома, на улицу боится показаться.
3) Разведён? — Да, это правда. И его жена против, чтобы он общался с сыном и внуком.
4) Мать умерла? — Да, действительно умерла несколько дней назад. Похоронили на деньги прихода, он сказал, что у него нет ни копейки.
… Знаете, последний факт как-то смирил меня с потерей денег. Да, они не пошли на похороны несчастной женщины, но я, чтобы стало легче на душе, стала считать их милостыней. Милостыней уже усопшей матери плохого сына. Когда и почему он стал таким — мне неинтересно.
У меня были счастливое детство, чудесная юность, добропорядочные родители, мне нравилось ходить в школу (к концу каждого августа 1 сентября я ждала уже с большим нетерпением), у меня были хорошие друзья, которые меня ни разу не подвели/не обманули. Но вот эти два поганца до сих пор пачкают мои светлые и радостные воспоминания. Как высохшие плевки. Мне было бы намного легче, если бы в обоих случаях меня обманули посторонние, незнакомые люди, а не эти вот, — бывшие «влюблённые».