Пятый день мы шли следом за отступающим врагом. Деревня Вельдхейм лежала впереди, за лесистым холмом, тихая и подозрительно безмолвная. Радист вчера перехватил панику в немецких шифровках, что-то про «зверей в ночи», про «чертей из леса». Мы посмеивались. Отчаяние рождает призраков. Фашисты, эти отлакированные машины смерти, боящиеся собственных теней? Смешно.
Но когда рота капитана Седова вступил на околицу Вельдхейма на рассвете, смех застрял в горле. Застрял вместе с комом тошноты и ледяным ужасом, заползшим под кожу.
Тишина. Не просто отсутствие звука, а гнетущая, густая, как похоронный саван. Ни выстрелов, ни криков, ни привычного гула отступающей техники. Только ветер шевелил обрывки колючей проволоки и нес с собой запах. Сладковато-приторный, знакомый до боли запах смерти, но перебиваемый чем-то другим. Медным, резким, как горячая кровь на морозе, и звериным, густым, диким, оседавшим в легких пылью страха.
Первое, что бросилось в глаза это техника. Два тигра, гордость немецких танковых клиньев, стояли посреди поляны. Но это были не боевые машины, а груды искореженного металла. Броня, толщиной в добрую ладонь, была вскрыта. Не пробита снарядом, не разворочена миной, а именно вскрыта, как консервные банки гигантским, невероятно острым консервным ножом. Стальные ленты были разодраны вдоль, словно картон, закручены в немыслимые спирали, обнажая внутренности машин. Башни снесены, орудия погнуты чуть ли не в узлы. Рядом лежали раздавленные бронетранспортеры, их корпуса сплющены, как будто по ним проехал паровой каток размером с дом.
И повсюду тела. Не убитые солдаты, а только их останки. Поле было усеяно ими. Десятки, возможно, сотни. Две роты? Больше? Сосчитать было невозможно. Картина была настолько чудовищной, что разум отказывался ее воспринимать сразу, цельно. Он выхватывал детали, каждая, как сильный, новый удар по нервам.
Почти у всех они были оторваны головы. Не снесены осколком, не пробиты пулей. Отделены с чудовищной, звериной силой. Некоторые валялись в метрах от тел, с застывшими гримасами немого крика. Другие были раздавлены, словно спелые дыни. Тела были не просто мертвы, они были изувечены. Груди распороты, внутренности вырваны и разбросаны по грязи. Кости переломаны, конечности оторваны или неестественно вывернуты. На снегу и мерзлой земле зияли темные, липкие пятна запекшейся крови, перемешанные с чем-то более светлым - жиром, мозгом? И повсюду были следы зубов. Огромных, не принадлежащих ни одному зверю известному науке. Глубокие рваные раны на туловищах, откуда были вырваны куски плоти. Полуобглоданные конечности, черепа, проломленные мощными челюстями.
Я присел на корточки, опираясь на ствол ППШ, стараясь не дышать полной грудью этот смрад. Желудок сжался в тугой узел. Рядом боец, молоденький парень из Сибири, отвернулся и его вырвало. Никто не сказал ему ни слова. Мы все чувствовали то же самое. Это был не бой, это была бойня, безмолвная, яростная, нечеловеческая.
Капитан Седов, лицо его было серым, как пепел, медленно провел рукой по лицу. Его взгляд скользил по полю, отмечая детали, которые складывались в жуткую картину последних минут обреченных немцев.
- Видите? - его голос был хриплым шепотом, но в мертвой тишине его слышали все. - Гильзы, они повсюду.
Он был прав. Пустые гильзы от карабинов и пистолетов-пулеметов валялись буквально везде. Кучками, рассыпанные поодиночке, под ногами, у разбитых машин, на обледеневших кочках. Стреляли. Стреляли много, отчаянно, во все стороны. Следы пуль зияли на стволах деревьев по краю поляны, на разбитой технике, на стенах уцелевших сараев. Но ни одного попадания в противника… того, что это сделало. Никаких следов крови, кроме немецкой. Никаких трупов, кроме фашистов. Никаких признаков того, что хоть одна пуля нашла свою цель в этом ночном кошмаре.
Это было самое страшное. Бессилие, абсолютное, подавляющее. Они видели что-то, что заставило этих закаленных, жестоких солдат паниковать, стрелять без цели, метаться. Что-то, что не боялось их пуль, их стали, их «Пантер» и «Тигров». Что-то, что рвало броню, как бумагу, и ломало людей, как сухие ветки.
- Оборотень? - пробормотал кто-то сзади, крестясь дрожащей рукой. - Или… черт знает что из лесов этих.
Никто не ответил. Вопрос висел в ледяном воздухе. Оборотень? Мифический волк-человек? Но масштаб… Нет. Слишком огромно, слишком неистово. Следы на грязи у края леса - не лапы, а глубокие вмятины, как будто оставленные чем-то тяжелым и когтистым, размером с тележное колесо. Или… или это был просто след танка? В этой жути любая логика трещала по швам.
Мы собрали трофеи - документы, карты, пару уцелевших шмайсеров. Молча, без обычных шуток, без злорадства над поверженным врагом. Злорадствовать было невозможно перед лицом такого уничтожения. Перед этой демонстрацией абсолютной, первобытной мощи, которая смешала человеческую плоть и сталь в один кровавый хаос.
Уходя из Вельдхейма, я оглянулся. Солнце, бледное и холодное, поднялось выше, но не согревало. Оно лишь ярче высветило поле смерти: исковерканные остовы машин, чернеющие на снегу пятна, неестественно вывернутые фигуры в серо-зеленых мундирах. И тишину,глухую, зловещую, как будто сама земля затаила дыхание, напуганная тем, что пришло сюда прошлой ночью и ушло обратно в темные чащи.
Мы ушли. Мы взяли деревню без боя. Но победа не принесла облегчения. Она принесла лишь холодный, липкий страх и вопрос, который будет преследовать во сне: что бродит в этих лесах? Что может сделать такое?