«Мертвых складывали в машину штабелями». История белоруски, которая была в лагере смерти, но узницей не стала
Антонина Леоновна Грекова неуверенными шагами идет по узкому коридору своего деревенского дома. Бабушка держится за стенку, но идет самостоятельно. После двухчасового интервью она оставила ходунки в другой комнате и позвала съемочную группу пообедать. На накрытом столе — вареная картошка, копченое мясо, хлеб, огурцы и помидоры. Почти все с огорода. Усевшись за стол, старушка вспоминает, как они выживали вместе с мамой и тремя сестрами в лагере смерти Колдычево под Барановичами, где за несколько лет войны в общей сложности погибли 22 тысячи человек. В те жуткие дни о таком застолье они с близкими даже не могли мечтать. Чудом выжили, и на том спасибо.
Удивительно, но Антонина Леоновна, которой 12 декабря исполнится 90 лет, юридически узницей не считается — ее фамилии нет в списках пленников. С обидой в голосе она поясняет, что лишь те, кто был угнан в Германию и получил регистрацию, причисляются к таковым.
Этот монолог о буднях человека, загнанного под нары барака в лагере смерти. И у нас к вам есть просьба. Местами бабушка говорит невнятно, поэтому мы добавили субтитры и просим вас отнестись к этому с пониманием. Включить их можно в настройках YouTube.
«Снится лагерь, снится, как мы там кушать хотели очень. Я понимала, хоть и была ребенком, что мы рабы»
— Детство мое прошло в деревне Старокожевка Дрибинского района Могилевской области, — рассказывает Антонина Леоновна. — Я окончила до войны два класса. Отец как-то пошел на работу рано утром. Солнечный день был. Вдруг приходит домой и говорит: «Меня вызывают в Дрибин». Приезжает из Дрибина и произносит: «Началась война...».
У меня брат был, окончил только десять классов. И его, и других мальчишек забрали сразу [в армию]. В деревне остались старики и дети. Пятеро нас [в семье] осталось. Пять сестер и мама с нами. Советские войска отступали и на полуторках ехали через нашу деревню. Заходили, просили покушать и говорили: «Вы не беспокойтесь, мы скоро вернемся. Мы вернемся, мы все равно вернемся!»
Ну а когда немцы пришли, заняли все, тогда уже у нас жизнь совсем другая стала. Мы сначала стали беспокоиться, что у нас в доме не было икон. Тогда [при Советах] запрещали, чтобы были. С чердака все люди, кто откуда, начали выставлять иконы в доме. Вот так и жили. Немцы проехали только по деревне — и все. Больше они не появлялись. Появлялись в основном полицаи. Когда фронт подошел уже сюда, к речке Проне, немцы отступали, и всех нас выгнали из деревни. А потом погрузили в вагоны-телятники. Взрослые стояли, а мы у них на ногах сидели. Привезли в Барановичи. Вот в тот лагерь [Колдычево] мы так и попали.
Прежде всего они всех загнали в баню. Мы единственный раз помылись. Вымыли — и в бараки отправили. В бараках были дощатые большущие доски в три яруса. Солома, или что там, ничего не было. И вот на этих досках мы и лежали.
Маму и двух сестер старших гоняли на работу. Лес они где-то на станции грузили в Барановичах. Колоннами строили и гнали на работу. И такой же колонной пригоняли сюда, к нашим баракам.
«Если кто-то чуть-чуть отвернулся, то могли убить»
— Труд был невыносимый. Они еле приходили. Мама говорила, что был очень страшный какой-то немец. Кто-то чуть-чуть отвернулся — он мог убить [на работе]. И часто со станции не являлись люди. А мы, я и две младшие сестры, оставались тут, в бараке. Было приказано никуда из него не выходить. Я понимала, хоть и была ребенком, но никак не могла понять этого моя сестра глухонемая. Часто поднимется, и я уже должна была ее держать, чтобы она не выбежала из барака, зная, что если выйдет, то получит плетками.
Колдычево — нацистский концентрационный лагерь смерти, служивший для массового уничтожения людей во время Второй мировой войны. Был создан в начале лета 1942 года в одноименной деревне недалеко от Барановичей. Охраняли лагерь коллаборационисты. За это время на территории лагеря в общей сложности уничтожили 22 тысячи пленных. Среди них — евреи, белорусы, поляки и представители других национальностей. При наступлении советских войск в июле 1944 года лагерь был уничтожен, а часть заключенных этапировали в Германию. В 1964-м на месте лагеря установили памятник.
У мамы была шубочка такая — тулупчик. Так она нам оставляла, чтобы мы заворачивались в него. Потому что холодно было очень. А кушать что? Дык что взрослым давали — котелки утром, — так они заходили к нам и все мы вместе ели это. Только три котелочка [на семью] было, потому что три человека рабочих. Немцы давали хлеб, и нам каждому приходилось его размером со спичечную коробочку.
Люди умирали. И каждое утро те, кто умирал, лежали на полатях этих, покуда не приходила за ними машина. И в эту крытую машину выносили их и складывали человека на человека штабелями. И детей, и взрослых.
«Били нас не немцы, а полицаи»
— Старичок рядом с нами был. Месяца два провел. И этот старичок все рассказывал нам о жизни, о революции, сказки, как жили раньше, о Сталине, и мы в него верили. Когда умер этот старичок, мы очень плакали, говорили: «Почему ему гроб не сделали?»
Немцы были всякие. Были и очень злые, и не очень. Так они нас не били. Нас больше били полицаи. Однажды, когда мы собирали эти очистки, нас плетками так постегали, что больше недели я лежала и не поднималась.
[Работники лагеря женщин] домогались и насиловали. Очень насиловали. Потом [те] прибегали и плакали. Я ж в то время не понимала этого ничего. А мама, бывало, и говорит: «О, изнасиловали». И даже тех, кого гоняли на работу. Очень страшно было.
Вшей было очень много. Мама говорила, чтобы, когда мы шли спать, не ложились до горы (лицом к потолку. — Прим. Onlíner). Потому что с верхних нар [вши] падали на нас.
«Почему-то сразу после войны о лагерях боялись говорить»
— В лагере мы жили недолго — месяца два или три. Фронт стал приближаться, [людей] опять начали грузить в товарняки и собирались отправить в Германию. И недалеко от станции Новоельня был взорван немецкий эшелон с боеприпасами. Сделали это партизаны. В нашем поезде остановились все вагоны. Конвоиры ходили и никуда нас не отпускали. Сколько мы там были, совсем не евши, я не знаю. А потом на лошадях подъехали люди, распахнули двери... Оказывается, это партизаны ночью пробились. Кто мог идти, тот шел, а нас, детей, посадили на сани и завезли в деревню Торкачи.
Сестре моей был четвертый годик. И когда мы в деревню эту попали, все считали, что ей всего лишь год. Мы были как скелеты.
А я не знаю, почему-то сразу после войны об этом боялись говорить. Вот даже до сих пор у меня этот вопрос стоит, почему мы боялись говорить, что были в лагере.
Страшно войну перенесли, и поэтому знаем, что она страшная. Поэтому всегда говорим: «Лишь бы не было войны!» Кто не пережил этого, ему трудно понять.
Вот кто был в Германии, их там регистрировали, и поэтому они считаются узниками. А я и узником не считаюсь, но я же в лагере была. Я никогда ничего не получала. Обидно.
У меня очень хорошие дети. Дай Бог всем таких детей, внуков и правнуков! Я очень люблю всех...