ИСТОЧНИК - здесь собрали лучшие фотоснимки времён СССР.

Вся недвижимость в СССР (кроме личных домов и кооперативных квартир) была государственной:

В собственности государства находятся земля, ее недра, воды, леса, заводы, фабрики, шахты, рудники, электростанции, железнодорожный, водный, воздушный и автомобильный транспорт, банки, средства связи, организованные государством сельскохозяйственные, торговые, коммунальные и иные предприятия, а также основной жилищный фонд в городах и в поселках городского типа. В собственности государства может находиться и любое иное имущество.

ст. 95 ГК РСФСР

То же самое прописано в Гражданских кодексах остальных союзных республик, так как они, насколько я понимаю, писались по одному шаблону с небольшими изменениями с учетом местных особенностей. Примеры:

Эстонская ССР:

Казахская ССР:

Украинская ССР:

Белорусская ССР:

Далее будем опираться на ГК РСФСР. По ГК РСФСР разрешалось иметь в личной собственности лишь один дом на семью площадью не более 60 кв. м: получил квартиру - продавай дом, построил дом - сдавай квартиру государству обратно. Хочешь больше площадь - получай разрешение. Причем, в Казахской ССР, например, размер полезной площади дома мог составлять 130 кв. м., а жилой - 90 кв. м.

Каждый гражданин может иметь в личной собственности трудовые доходы и сбережения, жилой дом (или часть его) и подсобное домашнее хозяйство, предметы домашнего хозяйства и обихода, личного потребления и удобства.

Ст. 105 ГК РСФСР

Гражданам СССР разрешалось бесплатно только нанимать жилое помещение в многоквартирных домах местных Советов депутатов трудящихся, государственных, кооперативных и общественных организаций (ст. 296 ГК РСФСР).

Эти квартиры стали "бесплатными", потому что поколение наших отцов и дедов, которые "получили" их от государства большей частью успело дожить до 90-х и приватизировать это жилье. Если же такой получатель "бесплатной" квартиры умирал во времена СССР, то его дети могли "наследовать" только право проживания в ней по найму.

«Слыхали ли вы о Пэне, о моем первом учителе, о художнике, о труженике, живущем вечно на Гоголевской улице?» — восклицал Марк Шагал. Имя Юделя Пэна овеяно и легендами, и славой, хотя сам живописец был чрезвычайно скромен, прост в быту, упорно отказывался от всех преимуществ, которые мог бы получить благодаря своему уникальному дару. Худенькая его фигурка — в очках, с бородкой клинышком — осталась на автопортретах и в воспоминаниях тех, кого он учил и выучил: не только Шагала, но и Осипа Цадкина, Эль Лисицкого, Ильи Чашника, Оскара Мещанинова, Заира Азгура и многих других… Пэн, летописец штетла, местечка за чертой оседлости, считается «отцом еврейского ренессанса», ведь именно он воспитал блестящую плеяду художников, расцветавших годы спустя в богемных фаланстерах Монпарнаса и советских мастерских. Он оставил свое, без преувеличений великое, наследие, не нажив ни гроша, — только светлую память, окрашенную равно любовью и трагедией.

Юдель Пэн родился в 1854 году в городе Новоалександровске Ковенской губернии. Как сам писал позже в биографии: «…в том году ожидали холеру, но Бог сжалился над нашим городком и вместо холеры послал голод». Свой день рождения — 24 мая (5 июня по новому стилю) — он выбрал себе сам в возрасте 27 лет, когда ему понадобилось оформить свидетельство о рождении. Он был младшим ребенком в многодетной бедной семье ремесленника — принадлежащий Пэнам деревянный дом художник позже изобразил на одной из своих картин: ветхий, старенький, с зияющей прорехами крышей… Рано умер отец, и мать выбивалась из сил в попытках прокормить десятерых детей. Редкие дни, когда в осиротевшем доме ели досыта, считались счастливыми. Однако с раннего возраста проявившая себя тяга к рисованию не отпускала мальчика даже в самой горькой бедности.

Он рисовал, учась в хедере, получал за свои художественные увлечения нагоняи, порой бывал и битым — Тора запрещала изображать живых существ, только растения, оттого и наставник‑раввин, и мать на наказания не скупились. И все равно Пэн упорно набрасывал портреты соучеников и учителя: наблюдать за сменой эмоций на лицах людей и быстрыми штрихами запечатлевать их на бумаге — что могло быть интереснее? «В хедере я с большим рвением принялся рисовать, — писал художник в воспоминаниях. — Вскоре нашелся мальчик, родом из Ковно, он гостил здесь у дедушки. Этот паренек крал деньги и покупал у меня портреты, платя три‑четыре копейки за штуку. Я ожил, имея возможность купить бумагу и карандаши. Рисовал я свои портреты только в профиль, так как в анфас еще не умел. Губы и щеки делал красными, глаза — голубыми. Объяснялось это тем, что я достал красно‑синий карандаш. А рисовать в профиль я начал вот почему: у матери в буфете я нашел пустую пачку от цикория. На пачке был штамп… на нем был изображен портрет императора Франца Иосифа. И начал рисовать портрет».

Ему было 13 лет, когда он снялся с места и уехал в Двинск (нынешний Даугавпилс) — город покрупнее и побогаче. Юдель Пэн устроился в подмастерья к маляру, рисовавшему вывески, который прослышал от знакомых о мальчике, увлеченном рисованием. От него же получил первое напутствие и первые деньги за «искусство»: решив слегка подшутить, а заодно украсить холл в доме заказчика, начинающий художник пририсовал деревянной лестнице несуществующие перила, да так достоверно, что хозяин не смог с ходу определить, что они ненастоящие. Впечатленный талантом юноши, маляр не только не наказал его, но и заплатил первый в жизни настоящий гонорар. Пэн, получив на руки безумную по его меркам сумму в 25 рублей, принимает свое самое важное в жизни решение — нужно учиться. По‑настоящему. И в 1879 году отправляется в Петербург.

Покорение столицы для бедного еврейского юноши — это была задача не из простых! С первого раза поступить в Императорскую Академию художеств не удалось: всю свою недолгую жизнь говоривший на идиш, Пэн очень плохо знал русский, хотя о его работах у экзаменаторов осталось благоприятное впечатление. Спустя год, наполненный постоянными поисками работы, он все‑таки взял эту высоту, сдав экзамены и войдя в число студентов. Его учителями стали признанный мастер исторической и портретной живописи Павел Чистяков, скульптор Николай Лаврецкий. Одновременно с ним учились Валентин Серов, Илья Репин, Михаил Врубель…

После окончания учебы на пути Юделя Пэна появился меценат — барон Николай Корф, известный публицист и общественный деятель, озабоченный проблемами образования в Российской империи. Несколько лет художник провел в его имении Крейцбург между Двинском и Витебском. Стараниями Корфа со временем получил и паспорт, позволявший ему постоянно жить за чертой оседлости. Однако, вопреки ожиданиям, не вернулся в Петербург, а осел в Витебске — трижды Пэна приглашал знакомый барона генерал‑губернатор Левашов организовать в городе художественную школу. Два раза художник отвечал отказом, а на третий Корф уговорил его принять предложение. В Витебске, который в итоге стал пристанищем художника до конца жизни, Пэна встретили тепло и отвели комнату в губернаторском доме, затем он обзавелся квартирой, совмещенной с мастерской, где и открыл свою школу.

«Классы» Юделя Пэна стали пристанищем для многих будущих знаменитых художников. Скульптор Заир Азгур вспоминал: «Юрий Моисеевич любил учить и любил, чтобы у него было много учеников. Это его даже вдохновляло на собственное творчество».

Сам натерпевшийся в детские годы голода и нищеты, с детей бедняков он не требовал платы — их учебу оплачивал местный меценат. Пэн же заботился об учениках как мог: «Когда мы учились у него, шестеро мальчиков, он обращался с нами как с самыми любимыми родными сыновьями, — вспоминал витебский художник Петр Явич. — Пэн был для нас всем — и искусством, и школой, и даже домом. Поражала его бесконечная открытость, простота и вместе с тем высокая культура. Я ни разу не слышал, чтобы он ругался. Все наставления делал мягко, без окриков, не повышая голоса. Не спрашивая, голодны мы или нет, Юрий Моисеевич грел для нас чай, варил картофель в мундире, ставил на стол кусковой сахар, масло, творог. И еще селедку‑«шотландку». Маленькие жирные рыбки...» И всю жизнь Пэн вникал в дела и проблемы своих разлетевшихся по миру воспитанников, помогал, снабжал деньгами тех, кто по бедности не мог позволить себе дальнейшую учебу, — помнил, как тяжко все это далось ему самому, и стремился как мог облегчить ученикам путь к мечте.

Сам он всю жизнь оставался удивительно неприхотлив и скромен, нередко за работой забывая о еде: когда Пэн писал, его не тревожили мысли о пище земной. Однажды он написал автопортрет за завтраком: горка отваренного картофеля, черный ломоть хлеба, чай и несколько кусков колотого сахара, вместо скатерти — газета… А на заднем плане — картины, картины, картины, которыми все было увешано в мастерской и жилище художника.

На этих холстах оживал мирок еврейского штетла — самой бедной, беззащитной и несчастливой его части.

Портные, пекари, стекольщики, часовщики, швеи, вернувшиеся с войны солдаты — их, работяг, от богатых и сытых отделяла пропасть, преодолеть которую было практически невозможно. Выходцем из такой семьи был сам художник и многие его ученики, в том числе знаменитый Марк Шагал, чьи воспоминания об учителе наполнены болью и нежностью.

Именно Пэна лучащийся надеждой Шагал позвал преподавать в только что созданное Витебское народное художественное училище — кому еще он мог доверить молодые души, как не тому, кто выучил его самого?

После отъезда Шагала из Витебска Пэн недолго пробыл в стенах ВНХУ — не принял изменений. Получил полставки преподавателя рисования в механическом техникуме, заработок был грошовый — 7 рублей 23 копейки, но он с детства привык жить в бедности. Мог бы обеспечить себя, продавая картины, но раз за разом отвергал все предложения, отказал даже посланцам Третьяковской галереи. В своей мастерской на Гоголевской улице по‑прежнему собирал нескольких учеников и занимался с ними бесплатно. В 1927‑м ему назначили пенсию и присвоили звание заслуженного еврейского художника — это позволяло как‑то прожить.

Он так и остался на всю жизнь одиноким: с первой любовью, дочерью того самого маляра‑хасида, к которому когда‑то пошел в подмастерья, расстался — тогда же, когда расстался с мыслью о счастливой и благополучной жизни. Мог бы стать уважаемым местечковым мастеровым, отцом благополучного семейства, родные невесты готовы были принять его зятем — чем плох такой умелый работник? Но жизнь бедного художника, смиренного аскета была ему ближе, этот путь он выбрал сам, с открытыми глазами, этой дороге было суждено принять его шаги. Другая любовь была безответной и недоступной — дочь губернатора, пригласившего Пэна в Витебск. Девушка уехала в Париж в 1905 году: будущее виделось мрачным… Он был ей неровня, но навсегда сохранил верность городу и улицам, по которым когда‑то ходила возлюбленная. В 1924‑м он написал очередной автопортрет — с музой, ласкающей струны арфы, и смертью, играющей на флейте: две противодействующие силы, а между ними — постаревший художник, отсчитывающий часы и дни земного бытия.

Юдель Пэн трагически погиб в 1937 году, версий об обстоятельствах его смерти множество, но ни одна так и не доказана по‑настоящему. Имя художника окружено мифами, в его собственной судьбе и в судьбе его картин хватает тайн: от подлинной даты рождения до местонахождения полотен, вывезенных в годы Великой Отечественной войны из галереи Пэна, организованной в Витебске после его смерти.

«Всю свою жизнь, как бы ни было разно наше искусство, я помню его дрожащую фигуру, — писал об учителе Марк Шагал. — Он живет в моей памяти, как отец. И часто, когда я думаю о пустынных улицах города, он то тут, то там... И я не могу не просить вас запомнить его имя».

Ученик — учителю

Марк Шагал о творчестве Юделя Пэна говорил так: «Вам не надо гулять по городу, обращать внимание на людей, не стоит идти в театр, в церковь, в синагогу — все вы имеете перед собой, все стонет, плачет на картинах Пэна ежеминутно, и днем, и вечером, в субботу, в праздник…» И признавался: «Описывать картины Пэна я не могу. Картины Пэна я в детстве слышал, нюхал, трогал. Я их не вижу издали. Вот почему я плохой критик, и слава богу».

Летописец еврейского местечка

С 1927 года Юделю Пэну назначили пенсию и присвоили звание заслуженного еврейского художника. В обосновании значилось: «Художник Пэн — певец старого, уже умирающего еврейского быта. Несравненно далеки десятки его произведений от Октября, от хаты крестьянина‑белоруса. Но это — пускай и старый — кирпичик культурного наследия, которое закладывает коллективно все население Белоруссии: и белорусы, и евреи, и поляки, и русские. А потому они дороги рабочим и крестьянам».

А вот какие иллюстрации нарисовал Владимир Степанович Пощастьев для минского издательства «Юнацтва»

Голос разума и веление сердца

Завтра вся Беларусь будет отмечать главный государственный праздник — День Независимости и 80‑летие освобождения страны от немецко-фашистских захватчиков.

Эту судьбоносную дату закрепили в нашем календаре не кулуарно и не в угоду политической конъюнктуре. Это выбор белорусского народа, голос сердца нашего общества, торжество исторической справедливости. Золотое правило нашего Президента, белорусской модели развития — делать стратегические шаги, советуясь с народом. Именно так было и с историей определения Дня Независимости Беларуси. На республиканском референдуме 24 ноября 1996 года за перенос Дня Независимости на 3 июля проголосовало 5 млн 450 тыс. 830 человек, или 88,18 процента. Кстати, этот пункт из семи вопросов референдума набрал самую высокую поддержку. И любые попытки противостоять этому народному выбору тщетны. Для празднования Дня Независимости нет и не может быть другой даты, кроме 3 июля, скажет Александр Лукашенко 30 июня 2023 года на торжественном собрании в честь Дня Независимости:

— К своей независимости белорусы шли через войны, самоотверженные подвиги и огромный труд. Поколение, которое подарило Великую Победу, подарило нам свободу и мир ценой своих жизней. Миллионов жизней. 

Мы будем говорить и помнить об этом всегда и передавать это знание новому рожденному на нашей земле гражданину. Потому что 3 июля, в день освобождения Минска от немецко-фашистских оккупантов, истерзанные неволей, дикими пытками, потерями родных и близких белорусы вернулись к жизни. Нет и не может быть иного смысла у этого праздника. Нет и не может быть другой даты, как бы ни мечтали потомки нацистов там и их пособники здесь. Для нас, истинных белорусов, День Независимости — это день, приближающий Победу советского народа над фашистской Германией.

Главный день государственности

Глобальная политическая трансформация, дисбаланс международных отношений, наступление на традиционные ценности, диктатура цифровизации, смена поколений на фоне смены понятных и непререкаемых ориентиров — все эти испытания выпали на наше спрессованное время. Чтобы остаться в истории, надо остаться собой. И знать эту историю, чтобы мощно и эффективно отражать атаки на нее со стороны наших врагов и заблудших.

Белорусы сполна оценили историческую и политическую вариативность для определения главной даты государственности. В этой палитре самым мрачным и конфликтным днем является 25 марта — день принятия в 1918 году III Уставной грамоты БНР. Считать эту дату противовесом 3 июля — полный вздор и несуразица. Как может пылинка быть противовесом солнцу? Голос самоназначенной элитки, оторванной от народа, в условиях иностранной военной интервенции даже тогда не был услышан. А сама суполка из-за внутренних противоречий разбежалась по иностранным квартирам.

Главный национальный праздник — это про победы, а не про несостоявшиеся прожекты.

Как бы ни пытались иные историки придать важность событиям 25 марта 1918 года, даже неискушенный тонкостями борьбы смыслов обыватель чувствует, что эта дата идейно близка лишь тем, кто ради счетов в иностранных банках готов превратить Беларусь в государство-лимитроф.

Другой датой, о которую споткнулся тогдашний истеблишмент, стало 27 июля 1990 года, когда Верховный Совет принял Декларацию о государственном суверенитете БССР. Через год, 26 августа, декларации был придан статус конституционного закона, а в связи с переименованием БССР в Республику Беларусь 19 сентября 1991 года документ стал известен как Декларация о государственном суверенитете Беларуси.

Однако глубинный белорусский народ был далек от всех этих юридических инсинуаций. 

За пять лет, с 1991 по 1996‑й, дата 27 июля так и не стала народным праздником. Это было время разочарований, голодных очередей и заказных убийств. Невзрачная дата, спущенная сверху, не несла в себе духа жизни.

Выбор в пользу исторической справедливости

Как только Беларусь стала на крыло независимости, аналитики Администрации Президента провели объемные исследования для определения даты главного национального торжества. Начало первого Всебелорусского съезда 5 декабря 1917‑го, провозглашение БССР 1 января 1919‑го, воссоединение белорусских земель 17 сентября 1939 года — все это даты, связанные со становлением нашей государственности, но лишь отражающие определенный период. А надо было найти нерв, высшую точку, апогей формирования нашей независимости, и мы увидели ее с Кургана Славы. 

Именно при Александре Лукашенко была восстановлена историческая справедливость исходя из выбора белорусского народа.

Еще в победном 1945‑м Верховный Совет БССР постановил ежегодно отмечать 3 июля как всенародный праздник Победы и освобождения белорусского народа от немецко-фашистских захватчиков. Впервые широко на общереспубликанском уровне его отпраздновали в 1969 году, в 25‑ю годовщину освобождения Беларуси. А в 1974 году Минск встречал 3 июля уже в статусе полноправного города-героя. 26 июня Президиум Верховного Совета СССР принял решение о присвоении столице Белоруссии высокого звания. Это решение вызвало невиданную радость. В июльский день 1974‑го на главный проспект столицы вышли участники операции «Багратион», фронтовики, партизаны, подпольщики, жители Минска и гости из всех уголков Белоруссии. Это было грандиозное шествие победителей и их потомков. Повторить это чувство радости, счастья и веры в будущее удалось уже в независимой Беларуси.

Концентрация побед и испытаний

История формирования белорусской государственности — это многовековая история борьбы с оккупантами и врагами. Такая она — доля наших земель. Любой натиск на Восток превращал наши зерновые поля в выжженную землю, а дома — в пепелища. Даже храмы белорусы вынуждены были строить с бойницами. В середине ХХ века нацисты пытались тотально уничтожить нас как цивилизацию. Исход битвы между жизнью и смертью был предрешен уже в 1941‑м, в выцарапанных признаниях Родине на стенах крепости над Бугом, в горячем приеме оккупантов мирным населением под Пинском, в бессмертных окопах Буйничского поля. Позже весь мир заговорил о Витебском, Бобруйском, Минском котлах. А чтобы у мировой общественности не возникало сомнений в грандиозности наших побед, в 1944‑м по улицам Москвы провели десятки тысяч пленных оккупантов. За этим шествием позора ехали поливальные машины.

Удар «Багратиона» был нанесен под дых не только «Барбароссе». Именно Белорусская стратегическая операция стала предтечей салюта Победы и справедливого ялтинско-потсдамского мироустройства. Невозмутимую улыбку победителя на мировых саммитах генералиссимусу Сталину гарантировали наши солдаты, шедшие от болот Полесья на штурм дотов под Минском и Витебском. Мы привыкли в геополитической топонимике говорить о Кремле, Белом доме, Брюсселе. Тогда судьба мира решалась под белорусскими Паричами и Бобруйском.

Сначала была наша Победа, а затем парад суверенитетов в колониально зависимых странах. Истоки свободы десятков государств мира лежат в форсировании советским солдатом глубоких белорусских болот. Освобождение Белоруссии закончилось освобождением континентов.

Именно наша Победа вытянула из трясины колониальной зависимости и Африку, и Азию, подарила большие перспективы угнетенному Китаю стать великим. Взирая на красное знамя над Рейхстагом, человечество не могло и уже не имело права боязливо опускать глаза перед коллективным Западом. Да и тучный британский лорд понимал, что нацистские идеи владения миром уж очень коррелировали с колониальным мироустройством. Битва за Беларусь определила устройство планеты вплоть до падения Берлинской стены.

3 июля — это начало громкой Победы справедливого мироустройства. Как признание заслуг белорусского народа. Беларусь — одна из стран — учредительниц ООН. Беларусь — страна миролюбивых инициатив. Беларусь — страна, поднявшаяся из пепла. И все это воплощает наш День Независимости. 

Дата, которая отражает политику нашего Президента, чаяния белорусов, наш геополитический выбор и путь белорусской государственности. Но важнее всего, что 3 июля мы отмечаем не по протоколу, а прислушиваясь к голосу разума и по велению сердца.

https://www.sb.by/articles/golos-razuma-i-velenie-serdtsa.ht...