— Дело другое. Я мемуарист, — какая глупость, забыть разузнать об отношении к дьяволу, — э-э, собственный.
Женом кивнул, с серьезным видом еще раз помешал свое варево. Поварешку ему заменяла берцовая кость, не иначе.
— Что ж, здраво поручать свою историю самому осведомленному — себе.
— А ты тот самый черный маг?
«Тот самый» просиял, но тут же напустил на себя таинственность. Его энтузиазм слишком часто срывал самые убедительные демонстрации талантов. Даже Люц в конечном итоге спустил на него гончих, а Женому всего надо было соответствовать своему черному могуществу… И не пытаться на встрече двух сил вытащить голубя из шляпы.
— Вероятно, тебе нужны доказательства. — Вслепую Женом уже шарился по полкам.
— Нет-нет, уже натерпелся!
— Так внемли и трепещи. Для начала я угадаю, какое двухзначное число загадал твой читатель.
— Я не совсем уверен, что мы сможем узнать ответ…
— Девятнадцать! Вот увидишь, моя магия ошибается только в пятнадцати процентах. Из двадцати. — Он выставил бумагу перед его носом. — Это твоя карта.
— Я… еще ничего не тянул из колоды, — возразил Август.
— Скромный подарок. Как свидетелю возвращения великого и столь же скромного всевидца.
Август отошел, чтобы разглядеть прямоугольник в протянутой руке. Еще одна карта уно. Две противоположные стрелки значили куда больше, чем мнимый дар Женома. Он был жалким фокусником, который будучи осмеянным публикой примет брань за овации. Это объясняло гордость за исчезнувшую со второго раза монету, артистичную суетливость и почему его лачуга походила на склад.
— Сейчас явится ангел, будь добр, минимум предсказаний и черной магии, у него на это аллергия. Красиво заверни про планы владыки, и я лично прослежу, чтобы тебя наградили.
— Я наложу на сто десять процентов!
Мемуарист открыл рот для исправления, но тут же закрыл. Люди могут выражаться как угодно, предсказуемый результат все равно проявит себя. Видимость. Вот что нужно Августу в этот раз. Главное быть на виду, действовать, а уж в цель метнет дротик кто-то другой. Он по опыту знает, куда ведет дорога благих намерений.
Вскоре показался Дёрен. Помятый, запыхавшийся, но вполне невредимый для существа, что предлагает решать конфликты анекдотами. Опережая расспросы, мемуарист прочистил горло для введения диалога в нужное русло.
— Женом переходил к самому главному. Дьявольской стратегии.
Женом мгновенно перехватил инициативу. Удивительно, как выправилась спина, загромыхал голос отшельника в обветшалых стенах на оранжевом пустыре.
— Вы знаете, что все дело в очередях? За пять тысяч лет адские врата миновали столько же, сколько ныне томится в очереди. Наши границы сотрясаются от их плача, а раньше лишь в минуту тишины доносились легкие завывания. Люц готовит огромное чудовище, которое проглотит время: Ожидание. Да, он поставит огромное количество душ в ожидание, их ощущения и мысли, что, как вы знаете, материальны, обрушат естественный ход бытия. Время от такого давления треснет пополам!
Он показательно хлопнул в ладоши. Мемуарист не знал, бывают ли хлопки непоказательными, но Женом знал толк в зрелищности. Под сопение гостей он продолжил:
— Это давно планировалось. Самая продолжительная достопримечательность геенны — замыкаемая пробка. Их участники думают, что достигнут пункта назначения, который приведет их к началу! Водители медленно плавятся от жары. Они и не догадаются о замкнутом круге, иначе Ожидание лишилось бы своего огромного куска.
Август прекратил коситься на Дёрена, решил посмотреть прямо и испытывающее. Что-то странное сковало слушателя. Сейчас он отбросит в сторону комнатные бусы свирепо до фальцета в угрозе, накинется с кулаками на грешников за потраченное время. Дёрен действительно затряс кулачонками. В ликовании.
— Да ладно? — Август подобрал челюсть.
Ангел затряс руку отшельника с лучистыми глазами. Воодушевление так и плескалось в его маленькой светлой голове.
— И ты получишь великую награду за свой вклад, раскрытие заговора, самопожертвование. Кто знает, что сделает с тобой тот самый, узнай об утечке информации.
— Да ладно! — Бесился на задворках чужого успеха Август. — А как же я, как же мои жертвы?
Дёрен смерил его тяжелым взглядом.
— Зависть — большой грех. А теперь к важному событию, и поживее, чем ваше физическое состояние. Будем смотреть на Ожидание.
Метро раскрыло щербатую пасть плиточных стен. Звезда над входом горела иным цветом. Желтое марево исполосовало встречные лица. Очень многолюдно, местами многобесно. Сигнал объявления. Бубнеж. Женом присвистнул коридорному размаху и настороженно процедил мемуаристу:
— Метро? Сломают рога, а если их нет, так наставят. Не спускайся туда, куда и Дьявол ступать не хочет.
— Я справлюсь. — Заверил он в ответ. — Даже если там под стать моей фамилии.
Подошла его очередь получать проездной. Маленькое мутное окошко походило на пасть бульдога. Зубы пошатывались, как при заторможенном зевке Август инстинктивно спрятал руки в брючные карманы и что-то пробормотал про стоимость и количество поездок. Удивительно, проездной с парящими всадниками на куске пластика держал Прокопенко. Что ж, телевизор увеличивал запечатленных ведущих, в этом нет сомнений. Человек перед ним ссохся в несколько раз, черная оправа захватывала щеки и даже одно ухо. Вещал он так же уверенно, как и до падения с края Земли, правда августовской шутке только поморщился. Видимо, юмор остался для него неизученной военной тайной.
Мемуарист поспешно откланялся. Необходимо держать в поле зрения ангела, пока тот с брезгливым вздрагиванием и охами ведет их. Турникеты на входе походили на мясорубку, отторгали его билет и грязно ругались. Под конец его опасливого прыжка они порвали штанину. Позвоночник эскалатора толкал островки вниз. Дерганность движения обостряло тесное соседство. Кашель. Поручень оккупировали змеи. Август спрятал руки в карманы, к удивлению, не вместив кисти. Воспоминания о собственном теле искажались реальностью. Шеренга людей и нечисти перед ним медленно таяла. Под мышками многих скалились деревянные ходули. К концу ступеней Август понял, почему.
То, что должно быть платформой, погрязло в болоте и трясине. Но настроение у пешеходов отнюдь не утопическое. Самые адаптированные протыкали ил ходулями и резво переступали толпы. Порой лапа беса или иного движимого завистью толкала подпорки. Люди описывали дугу. Тела с чавкающим звуком пропадали. Завязывалась драка. Готовьтесь к худшему, всплывет новый потасовщик.
Август следовал за Дёрном, скрюченным от отвращения к происходящему. Чтобы держаться, он мог думать только о божественной химчистке. Женом во всем видел свои плюсы или кресты: все зависело от угла зрения и математических наклонностей. Его окружали зрители и стопроцентные обожатели его ремесла. Стоит только расправить руки, извлечь пару скрепленных колец или спичечный коробок с двойным дном…
Вагоны консервными банками скрежетали мимо. С двух сторон их тянули и подталкивали большие навозные жуки. Указатели мигали грязной полосой смутных букв. Толпа полумертвой волной занесла троих в серый от сажи вагон. Последний входящий согнулся пополам и закрыл туловищем потолок. Август в узком пространстве сосредоточился на рисунке путей, чтобы лишний раз не пересекаться взглядом с большой головой над ним. Пути образовывали звезду. Все станции предсказуемо названы в честь правителя.
Дёрен в новом положении сомневался, что вообще стоял. Попросить ноги назад тоже было затруднительно. А тут еще мемуарист допытывается сквозь гам, на какой станции выходить. Дёрен стойко игнорировал его и воздавал хвалу за то, что ангел может превозмочь любую неоплачиваемую задачу во благо славы Его. Скоро чудовище Ожидание, питаемое адской неорганизованностью и очередями, найдет свою погибель в свете Дёрена. Ожидание оскалит тысячеликие пасти и взревет. От истошного вопля содрогнутся своды, грешники падут ниц без сознания. Дёрен не отвернет лица, не свернет с пути. В самый ответственный момент, когда все обрушится в бездну, он жестом отведет испуганных зрителей в сторону, засучит рукава. Первый удар будет решающим. Тысячеликий сосредоточит все зрачки на Дёрене. В них будет читаться осознание начала конца. Тогда Ожидание раскроет пасти для последнего слова, произнесенного хором…
— Просто скажи, на какую нам станцию... — мемуарист беспардонно вмешался в стройный ход мыслей ангела.
Тот похлопал глазами. Явственная баталия распалась на бесплотные обрывки перед посторонним вопросом. Вот надо же так вмешаться в самый ответственный момент для подвига! Дёрен старушачьи поджал губы и отвернулся от обезображенного пребыванием в пекле.
Август в злобе сжал кулаки, оцарапал ладони. Вздутая голова над ним попятилась в поисках безопасности.
— Либо ты назовешь ее прямо сейчас, либо я буду перечислять все, и дьявол обрушит метро от икоты.
Тут Женом вытянул свою шею так, что его оттопыренный ворот козырнул узлами связанных платков и куриным яйцом.
— Нет же, пусть произносит. — В волнении возразил тот. — Быть может, он исполнит неповторимый фокус небытия, точнее, единождый в его постсмерти.
Узнать об этом было не дано. Новая станция сверкнула «Проспектром Вазильвола» (что еще раз доказывало неграмотность чертей). Ангел с ущемленным слухом от жужжания репродуктора показал четыре пальца. Четыре станции. Пешеходные массы взболтались, но, не смешиваясь, почувствовали непривычную вибрацию. Август напряженно вглядывался в сомкнутые дверцы. Пожалуйста, пусть будут проповеди, отдавленные ласты, трюк Женома с проглоченным яйцом, только не новое вмешательство посторонних сил в его планы. Консервная банка сдвинулась вперед. Облегченный выдох. Толчок. И еще один.
Металл смяло в месте поручня, что-то с аппетитом проедало его наподобие консервного ножа. Линия хруста шла аркой. Несколько черных шей выдавило смятые двери внутрь вагона, довольно гакнув. Владелец вздутой головы расставил ноги шире, с любопытством пропуская меж ними шеренгу разрушителей. Август поперхнулся от смеха. Двухголовые гуси черные, как смоль, прокладывали массивными лапами себе дорогу. Женом подозрительно притих. Всполошенные пассажиры помогали им, вдавливались в стены или убегали в топи. Смех оборвался сам собой. Мемуарист по опыту знал: бегут, значит дела плохи. Особенно если демонические птицы с шипением устремляются в твою сторону. Август перепрыгнул черную троицу, поднырнул к крылу четвертого гуся, отдавил по дороге десяток ног, хвостов, копыт, чтобы врезаться в мраморный пьедестал. Надо же, коктейльная палочка, именуемая бесполезной дырявой ложкой, удостоена в аду памятника. Раз такие мелочи берутся в расчет, где-то за поворотом может возникнуть изваяние его амбиций? Как только гагочение пронесется мимо, Август обязательно проверит.
Пьедестал холодил руки. Он наклонился вперед для лучшего обзора. Тут же чей-то ботинок зацепился за него. Споткнувшийся нелепо растопырил конечности. Был он более сер, чем озадачен подземной суматохой, а тут еще запыхавшийся взмыленный Август разбрасывает свои руки-ноги в тесном пространстве. Мемуарист с отдавленным, как его стопы, видом пытался извлечь что-то вразумительное.
— Это не за мной, то есть, — он приставил палец к губам, — не сдавай меня пернатым.
— Уж я-то не сдам. — Незнакомец с акцентом, который был для собственных ушей чище меда, постучал по виску. — А за остальных двадцать шесть ручаться накладно.
В аду раздвоение личности Миллигана менее заметно и насущно в гуще всех событий. Каторга вылепила из них сплоченную команду с плавающим графиком. Иными словами, без Коцита не обошлось.
— Который из двадцати семерых? — поинтересовался Август.
— Самый полноценный. — Миллиган дернул от себя подтяжки. — Мы все оказались достойны ада, но по-разному. Большую часть времени перемещаешься от наказания к наказанию, и все равно не успеваешь отдуваться за всех. На наших весах всегда перевешивает страдание. — Он скосил глаза за спину Августа, разочарованный концу перерыва. — И тебе пора бежать, пока птичий пух не набил тобой подушку.
Гущин приготовился к марафону. Никакого сигнального пистолета и свиста трибун. Мчать по трехстороннему движению, извилинам дьявольского метро. Хвататься за спины, сумки, лианы, воздух, заклиная его стать тверже. Но тут бессильна даже женомова вера в успех. Птичьи посланники более проворные в воде. Обтекаемые туши нагоняли его, кусали за ноги, тянули назад к свите с истошным «га». Август запутался в потоке конечностей, перехватил падающую карточку из кармана. Скрип. Пространство смазалось, световая пляска. Телепортация вытянула его из бешеной гонки. Август был готов поцеловать драгоценную карточку, но побоялся дотрагиваться лишний раз. Пальцы на ногах скрючились от неудобной обуви или бугров под ней. Почва. Это был не Коцит! Как расплылось в жуткой радости его лицо. Гагочащее покушение осталось позади. Как прекрасно вдохнуть жгучий воздух, поднять макушку к резким каплям дождя, оказаться в западне высоток, наступающих крыш, тупиков с бесьими хвостами меж мусорных баков. Казалось, их внимание кололо его. Особенно в районе шеи, в ритм усиливаемого ливня. Кислотных гроздей гнева.
Август с воем бросился вниз по улице. Каждая дверь впереди него закрывалась на цепь, как только глаз цеплялся за нее. Съеженный беглец догонял собственные ноги, боролся с желанием подключить к марафону руки.
Исполинская коробка с колоннами и пузатым куполом покачивала решеткой, манила свободным проходом. На входе отпугивали только лебеди из покрышек и гнилые клумбы шин. Август собрал последние силы и ринулся туда. На последней ступеньке он споткнулся, проскользил по ковру. Мгновение, сухая прохлада обняла его пледом. Одежда прекратила попытки слияния с кожей. Он в безопасности. Относительной, но все же.
Прошло много времени, как здесь ступала нога человека или копыто. И то, что Август в спешке принял за ковер, оказалось спрессованным скоплением пыли. Коридор вел в круглое помещение, накрытое куполом, как чайник крышкой. И черные тени чаинками кружили по нему от одного стола к другому. Раз это ад, здесь завариваются самые помойные чаи, не достойные допуска к контрольной закупке. Август с опаской прошел дальше. Он готов выторговать гостеприимство красноречием. Или душками, если потребуется.
Четыре стола занимали странные сущности. В их образах проглядывали руки, ноги, даже отчасти человеческие лица, но массивные атрибуты полностью перетягивали на себя внимание, потому четверо запоминались чем-то иным, второстепенным лицу. Ближайший протер губкой синеющий лоб. Необъятная тоска во всем его профиле, кожа-шелуха, вялость каждой конечности выдавала в нем Уныние. То же самое гласила табличка на рабочем месте. Уныние с нежеланием всего мира оторвал туловище от стены, чтобы по регламенту приветствовать мемуариста.
— Ты отвечал за вид из окна, знаю. — Август сдержал напор обиды в голосе.
— Отвечать не в моем вкусе. — Уныние пространно размазывал слова. — Лучше всего вяло кивать на все, что угодно, пока обращения не иссякнут сами собой. Не все иссякает добровольно. Что-то приходится отсечь, что-то наоборот пригвоздить к очевидному решению. Ожидание своего рода решение, вернее, постоянная альтернатива чему угодно.
Уныние имел привычку кататонически без моргания смотреть куда-то в брови или спутанные пряди собеседника. Это затрудняло восприятие слов между строк. Август уверенно кивал своей неизвестности.
— В нашем административно-канцелярском отделе…
— «Horsemen4ever.hell». Действующие всадники или же администраторы — Уныние, Гомеопатия, Раздор и, — Уныние лениво показал омерзение, — Идиотия.
Перестановка администраторов была предсказуема для «Horsemen4ever.hell». Течение требует модификаций. Только Раздор остался неизменным. Кулачища, сбитые в кровь и звериные гримасы уравновешивались строгим черным костюмом. Этот всадник был всегда готов к похоронам мира. Он жестко ответил на вопрос мемуариста, прочертил наперстованным кулаком по столешнице.
— Куда же смерть из числа всадников выпала?
— Смерть — всадник? Как ты себе это представишь, если любая животина под ним дохнет? Так, Смерть-пешкодранец? — он махнул черной от сажи рукой так, что мемуарист пошатнулся. — А такого и раньше не было. Смертные мешки насочиняли.
Августу оставалось только принять это открытие. Людям всегда хочется олицетворить то, что они не видят, но обязательно встретят. Поэтому смерть из необратимого этапа каждого тела вдруг переплелась всеми несправедливо и преждевременно оборванными нитями в клубок образов. А тут он размотался и смерти, таковой, не оказалось. Как и мертвого сна, о котором грезят консьержи с неразгаданными кроссвордами.
Голод тоже был чрезвычайно понижен в должности. Под его зад уходила вся четверка скакунов. И это в том случае, если он ее не съедал. Да и среди смертных развелось слишком много подражателей голода, всю сакральность поели.
Уныние зажал между пальцами миниатюрную ложечку, беззвучно помешал содержимое чашки. Августу пришлось ожидать, пока новое кольцо прибавит к спирали осадки. Чай допивался десятилетиями. Уныние был медлителен в любом действии.
— Напрямую к нам обращаются только с индивидуальными… случаями.
— На любой случай можно найти микстуру. У тебя какой?
Неведомая вступила в диалог и представилась Гомеопатией. В ней было много от Чумы: ветхость, язвы и крайняя стадия запущенности болезней. Гомеопатия смахивала на зеленеющий вытянутый пенек. Поганки усиливали сходство. Аквариум перед ее столом с плавающим половником и было микстурой. Август отказался от протянутой панацеи, воображая, как всадники изменились в сторону оседлости. Офисные клерки внушали большую опасность при задержке премии. Многовековая служба выкачала всю ярость и заинтересованность. Какая разница, обрушить песочный замок или автостраду? Любая подлость — капля в океанах страданий.
Август думал, что привело его сюда, кроме любопытства и кислотного дождя. Кажется, то, что его выдернули из жизни на работу для сатаны. Мемуары. Атака гусей. Индивидуальность его случая не вызывала сомнений. К сожалению, все это шло вразрез с политикой «Horsemen4ever.hell».
— Вот если бы у тебя был лишний рог или чешуя на сгиб локтя. Достаточно растереть поганку...
Август прикрыл нос, чтобы не дышать летучим порошком Гомеопатии. Его тело без того полнилось процессами, неведомыми и пугающими. Гомеопатия покрутила ножку, прежде чем отправить гриб в кармашек.
— Поганки полезны во многих случаях. И зачем ходить далеко, если можно растить гриб прямо под рукой, — она с гордостью повернулась в профиль. — Или даже на боку.
Кулачище Раздора проломил стеклянный стол. Мемуарист еле-удержался, чтобы устоять на месте от близости дребезга. Да и протяженный вздох Уныния говорил об обыденности такого явления. Гневливый администратор захрустел стеклом под подошвами. Его злость сосредоточилась на самой близкой причине плохой работы. Август это понял, когда в него полетели горсти закопченного стекла.
— Это все твои прямоходящие родственники! Какое соглашение о мире? Столько взрывчатки заготовлено, а сколько заряжено пушек? Чем плоха война и раздор?
— На данный момент летящим в меня стеклом, например, — решил Август ответить смехом.
— Война плоха тем, — продолжал всадник, — что заканчивается. Причем на самом интересном месте. Геноциде. Отодвинутой руке от красной кнопки. На поле брани все средства хороши.
— Ага, особенно разведенные в соотношении к девяносто девяти частей растворителя, — мечтательно вспомнила Гомеопатия.
Август с обидой закусил губу. Он вовремя убрался из гогочущего пекла, но в преддверии обеда или Армагеддона всадники вряд ли примут его жалобу. Обращения в контору приходили с таким опозданием, что сразу же шли в печь. Непосвященному Августу это было неведомо. Он мог быть принят за курьера, стажера, даже коврик спрессованной пыли подслеповатым глазом Гомеопатии. Но тут его ценили разве что за повод поворчать. Только одно вострое лицо готово улыбаться посетителю и пестреть шелком шаровар под черным смокингом с оторванной запонкой. Идиотия. Последний индивид выбивался из ряда больше всего, его действия тоже. Он пускал в шредер все, что только захламляло стол, пока лезвия не закусили язычок синего галстука. Коллеги с плотоядным злорадством выжидали удушье. Но проворные ножницы чиркнули по блестящей полоске, Идиотия распрямил угловатую спину с важным видом.
— Я закончил, и слава богу!
Уныние закатил бесцветные глаза, в то время как его наименьшими усилиями возникла банка с тусклыми монетами. «Упоминание всуе» — гласила этикетка. Наполовину пустая, оптимистично подумалось Августу, а значит даже под чайной крышкой упоминают создателя. Идиотия выложил круглую монету на стол. Пришлось повозиться, чтобы соскрести с нее жевательную резинку и отодрать фантик. Раздор толкнул Идиотию к выходу.
— Иди проветрись, а то благодатью пахнуло. Ты тоже убирайся, — Август вышел с новой коллекцией синяков, — тут работа делается.
Вновь застучал по лебединым покрышкам дождь. Идиотия достал залатанный дождь, растопырил желтые спицы.
— Снова кождь, — рассеянно заключил он.
— То есть? — Мемуарист в два шага оказался под зонтом.
— Крупный дождь. Общеизвестный факт, — Идиотия очень любил общеизвестные факты и щеголял ими, как атласными шарфами и начищенными ботинками с запутанными шнурками. — Раньше как было заведено: туча пухнет, во все концы трезвонят будки. Снимать трубу не надо, по трели ясно: кождь. То раньше. Сейчас звонки запрещены. Со времен досок луиджи столько досадных ошибок совершилось. А тут еще и сотовые связи...
— Звонки из Ада, говоришь? — Август подпрыгнул от волнения. Или от прожженного дождем уха. — Получается, есть возможность связаться с человеком моего времени, даже если сим-карта с невыгодным тарифом?
Он горел (вероятнее, плавился) спасительной идеей отыскать свое тело по ту сторону, убедиться в его сохранности и готовности принять обратно потерянную душу.
Идиотия посмотрел на собеседника, как на идиота.
— Дорогостоящее развлечение. Мне когда-то было по душе. Выговориться всегда хочется. Ко мне еще прислужива-шивались. Законы выпускали. Сейчас бы донести свое, как прежде, в массовые человечества. То есть, человеческие массы. Последнюю известную мне будку закрыли на огромный замок.
— А ключ от замка латунный с пробкой вместо головы?
— Скажи, так намного удобнее? — Гордый собственным изобретением воскликнул всадник, тут же помрачнев. — То есть, понятия не имею, как он выглядит.
Кажется, он решительно отказывался сотрудничать, а Август смутно представлял, что может предложить администратору «Horsemen4ever.hell».
— Мне приходится отказывать просьбам, если они тупее меня, — извиняющимся тоном оглашал всадник, пока мемуарист шарил в карманах. Его настроение резко поменялось, когда он увидел карточку уно в руках собеседника. — Как ты смеешь отказывать мне, аццкому ужосу, прислуживающему сотоне?
Но карточка с противоположными стрелками в преисподней прекрасно работала, и слова Идиотии обратились против него самого.
— Тогда пошли отпирать будку.
Август побледнел от страха, но все же двинулся за рассерженной спиной.