Тогда, лет пятнадцать назад, едва я приступил к работе, ещё с населением не успел ознакомиться, подъехал ко мне инспектор энергоснабжения. Протянул список:
– Вот, неплательщики. Вы разберитесь тут, убедите оплатить долги. Через неделю приедем с монтёром и будем отключать особо злостных задолжников. С вашей помощью, – с нажимом на последнюю фразу сказал инспектор.
Глянул я – а там полпосёлка, в списке этом! Ладно, думаю, заодно и с людьми познакомлюсь. Взял список и пошёл по дворам.
Захожу в нарядный чистенький домик. Хозяйка – одинокая, молодая женщина. Ткаченко Зинаида Андреевна. По характеристике соседей – сволочная бабёнка, вздорная. "Всем замечания делает. От неё даже мужик сбежал", – пришли на ум отрывочные сведения, почерпнутые мной на поселковой улице.
– Нешто это дело участкового – деньги выколачивать? – рассмеялась она мне в лицо, уперев руки в крутые бока.
– А что должен делать участковый, по-вашему? – завёлся я.
– Похлопотать, например, чтоб зарплату вовремя выдавали. Посодействовать, чтоб дорогу в райцентр починили. Ухабы да колдобины!
– Ну, это пусть в райцентре и думают! На это у меня полномочий нет, – сник я.
– Писала я и в райцентр, и в область, толку от всех – как от козла молока, – махнула рукой Зинаида Андреевна. – Ну, а козу найти – хватит ваших полномочий?
– Да коза у меня пропала, неделю ищу, все буераки облазила. Нет козы! Не иначе, зарезали. Народ тут знаете, какой! Алкаши одни! Работать никто не хочет, норовит стянуть всё, что плохо лежит!
– Вы кого-то конкретно подозреваете, гражданка Ткаченко? – строго спросил я.
– Ну, конкретно – не конкретно... – замялась Зинаида.
Потом, после некоторой внутренней борьбы, наконец, решилась:
– Вот Людка – почтальонка. Давеча газеты принесла. Я ей: давай, мол, проходи, посидим, чаю выпьем. Она любительница чаи гонять нахаляву! А тут: некогда, говорит, заделье у меня, тушенку варить надо. Жара – мясо пропасть может. Я у ней спрашиваю, откуда мясо-то? А она, зараза, ничего не сказала. Хвостом вильнула, старая ведьма, и покатилась по улице, будто испугалась, что лишнего сболтнула.
– Ну, это ещё не повод... Вы вот что, оплачивайте вашу задолженность и потом приходите в контору. Напишете заявление – найдём вашу козу, – сказал я и попрощался.
Эх, если б я знал, во что обернётся моё легкомысленное обещание!
Людмила Константиновна Дядькина в списках задолжников не значилась. Но решил заглянуть и к ней. Почтальонка, как никак, – всех людей в посёлке знает, может, подскажет, почему народ не платит за энергию.
Полноватой низенькой Дядькиной на вид было от сорока до пятидесяти.
– Ой, Анатолий Степаныч! Я как раз на стол собираю! Садитесь с нами обедать, – зачастила она, едва я вошёл.
– Да я к вам по делу, – стал отнекиваться я.
– Садитесь, садитесь, все дела потом, – колобком каталась хозяйка по маленькой опрятной кухне, наставляя на стол тарелки и тарелочки.
– Сейчас Серёжа придёт, – доверительно сказала она, и вдруг засветилась изнутри застенчивой нежностью, лицо удивительно помолодело, и даже круглая фигура стала будто стройнее и выше.
"Вовсе не старая ещё... ведьма, – вспомнил я характеристику, которой наделила Дядькину Ткаченко, – Сейчас ей и сорока не дашь!"
– Я тут щей зелёных наварила, да рёбрышек в казане натомила, Серёжа любит. Не бараньи, конечно, но молодая козлятинка тоже хороша, если знать, с какими приправами её замариновать. Вот зиру, например, нужно брать обязательно мелкую, чёрную, потому, что у жёлтой, иранской, совсем другой вкус...
– А где вы козлятину взяли? – перебил я, стараясь придать голосу безразличный оттенок. – Коз держите?
– Да нет, у меня корова. А мясо Серёжа принёс.
– Откуда принёс? – наступал я.
– А почему вы спрашиваете? – резко повернулась ко мне Дядькина.
– У вашей односельчанки пропала коза. Не знаю, правда, молодая или старая. Но не от той ли козы рёбрышки, а, Людмила Константиновна? – припёр я её к стенке вопросом в лоб.
Дядькина сперва побледнела, потом покраснела и вдруг молодо, заразительно засмеялась, запрокинув вверх голову.
Против своей воли я тоже начал улыбаться.
– Это Зинка-активистка вас ко мне направила? Вот стерва-баба! Да это ж она от злости, что её Серёжа от неё, такой молодой и красивой – ко мне ушёл! Не понимает, дура, что такому мужчине ласка нужна. Всё жалобы строчит, да на работе активничает. Вот Серёжа и не выдержал...
– Здрассьте! Это кто тут мне косточки моет? – на пороге возник здоровый мужик лет сорока. Соседи говорили, нигде не работает, но живёт у Людки – как сыр в масле катается.
– Вот и Серёжа! А это наш новый участковый! Представляешь, твоя стервоза сказала, что мы у неё козу украли! – всплеснула пухлыми ручками хозяйка.
– Зинка, что ли? – усмехнулся Сергей в обвислые усы, – эта теперь от меня не отстанет. И ведь нормальная же баба была – пока в сельсовете не работала. Подумать только – простая секретарша, а никому житья не дает! А козлятину мне Георгич дал. Мальцев. Это он у нас самый лучший козлятник. Спросите у него. Ну, что, обедать будем или разговоры разговаривать?
– Сейчас, сейчас, Серёженька, – заворковала Людмила.
Я не стал мешать голубкам и откланялся, слегка обескураженный.
Обходя поселковые дворы, с удивлением узнал, что почти все мужики, главы семейств, нигде не работали. Оптимизация, которая шагала рука об руку с приватизацией, безжалостно выбрасывала работников с родной "железки", на которой работали ещё их деды. Уволенные по сокращению, они принимались за пьянку, ища в самогонке да дешёвом китайском спирте если не выход, то утешение. В посёлке закрылась школа. Не работал медпункт. Теперь нужно было детей отправлять учиться в город, в интернат.
Бабёнки крутились, чтоб прокормить ребятишек, как могли. В основном, торговали в райцентре картошкой да дарами тайги: колбой, ягодами, грибами, орехами. В сезон продавали дачникам молоко. А тут ещё безработные мужья на шею сели. Обиженные на всё и вся, вот они за свет и не платили. Да зачастую и платить-то было нечем.
Да сколько таких посёлков да деревень крепких развалилось! Предприятия разделили, раздёргали, по шпалам, по винтикам прихватизировали. А людишек – много, горемычных. На всех никакого богатства не хватит. И дела до них никому не было. Да и сейчас нет. Выживайте, как знаете!
Это всё потом я уже понял. А тогда... горел служебным рвением, так сказать.
Жил я в однокомнатной квартире в единственном в посёлке двухэтажном доме, построенном некогда для железнодорожников.
Пришёл как-то вечером, уставший от беготни и очумевший от полученной за день информации. Поставил на стол бутылку водки, хлеб. И задумался, что лучше: холодной тушёнкой прямо из банки закусить, или подогреть её на сковородке с луком.
– Войдите, – говорю, – не заперто!
Заходит Зинаида Андреевна.
– Эх, Анатолий Степаныч! Что ж вы мимо меня всё бегаете? В гости бы зашли. А то и кушаете тут в одиночестве.
– Вы по делу ко мне, гражданка Ткаченко? Тогда вам в контору надо, – строжусь я, пряча под столом бутылку.
– Так контора закрыта уже, – смотрит на меня глазами, в которых... ну, не знаю... пожар загорается! И поглаживает себя по крутому боку.
– Чё, поллитру-то прячете? Может, и я бы от стопочки не отказалась.
Наутро, удивляясь самому себе, собирался на работу.
– Может и у тебя выходной быть, Толечка, – Зинка-активистка запустила жаркую руку мне под форменную рубашку и, легонько шагая пальчиками по коже, зашептала:
Ну, как тут устоять можно? Все способы "активности" на себе проверил. Два дня на работе не появлялся. А что? Зинаида права: должен ведь и у меня выходной быть! Эх! Счастливое времечко было...
А потом у дома остановилась дежурная машина электросетей, и ко мне ворвался знакомый инспектор:
– Участковый ты, или хрен собачий? Что у тебя в посёлке творится?
– Что случилось? – не понял я.
– Говорил же тебе, подготовь людей. Отключать приедем. Новые хозяева на железке забесплатно никому электричество отпускать не будут! У меня разнарядка. А твоя эта... Сорокина... монтёра избила! Со столба стащила.
На ходу застёгивая ремень, побежал по улице. Инспектор догнал на машине, открыл дверцу:
Когда подъехали к месту происшествия, монтёр полулежал, привалившись к забору, двумя руками держался за правую ногу и, ни на кого не глядя, громко стонал. Вокруг толпился народ. Я облегченно вздохнул. Живой, хоть. А нога – ну, в худшем случае перелом.
– Что случилось, граждане? Свидетели есть? – громко вопросил я. – Остальных прошу – разойдись!
Толпа шевельнулась, но осталась стоять на месте.
– Да какие тут свидетели. Все слышали, все видели, – подал голос мужик пенсионного возраста, возле которого смирно стояла большая белая коза с двумя козлятами. Это и был Иван Георгиевич Мальцев, тот самый знатный козлятник, о котором мне уже рассказывали.
– А поподробней! – потребовал я.
– В общем, дело было так: гуляем мы, значит, всем семейством: Белка, Манюня и Козлюня. Тут к Ольгиной усадьбе подъезжает машина. Монтер Вася сразу полез на столб, отключать электричество. А вы, – Мальцев повернулся к инспектору, – зашли в ограду и начали тарабанить в дверь...
– Ну, а что нянькаться! – выкрикнул тот. – Гражданка Сорокина уже год за электричество не платит!
Посельчане притихли. Многие из них тоже давно не платили.
– Продолжайте, Иван Георгиевич, – поощрил я, как должностное лицо, главного и, что важно, добровольного свидетеля. Инспектор, конечно, уважаемый в районе человек, но в этой ситуации – лицо заинтересованное, как-никак – участник конфликта.
– Я же вас предупреждал, – снова обернулся Мальцев к раздосадованному гостю. – Достучитесь вы на свою шею... Ольга вам не открыла, но стояла у окна и всё видела. Когда, сделав дело, Васёк начал спускаться, она выскочила и бросилась к столбу с дрыном. Как ещё вам не попало... Ну, Вася испугался и снова – вверх. Да где там! C похмелья, наверно. В своих же когтях запутался. На землю рухнул, а тут ему и дрын прилетел....
Знатный козлятник поднял две половинки жердины, внимательно разглядел орудие преступления, показал мне, обронив при этом: "Э, гниловатый, вообще-то". Отбросил, посмотрел на Ваську и укоризненно покачал головой:
– Ну, ты, парень, теперь уже левую ногу баюкаешь. Перепутал, что ли, какая ушибленная? Вставай уж! – он повернулся ко всем и восхищенно добавил: – Арти-ист!
Затем, потеряв всякий интерес к происходящему, позвал по именам своё поголовье и неторопливо направился домой. Коза с козлятами, словно привязанные, двинулись за хозяином. Собственно, всё расследование и провёл он, Мальцев. Я потом это осознал.
А Васька-электоромонтёр, все еще сидя на зеленой травке, опасливо огляделся:
– Да вон, в доме опять заперлась, – подсказали ему.
– Ну, и дура-баба! – пробурчал Васька, вставая, и отстёгивая когти. – Это ж надо – так на живого человека наброситься!
– Идти-то сможешь? – попалась-таки на удочку сердобольная Дядькина.
А её Серёжа мигом оживился, усмотрев во всём этом мотивированный повод пропустить стаканчик-другой. Сказал, топорща усы:
– А то, пойдём, подлечимся!
– Вы бы разобрались со всем этим беспределом, – сердито бросил мне инспектор, понявший, что сегодня с отключениями ничего не выйдет.
Он сел в машину и уехал. Я же нехотя взошел на крыльцо.
– Ольга Петровна! Откройте! Милиция! – требовал, стуча в дверь.
– Проваливайте все вместе с милицией! – послышалось, наконец, из дома. – Когда надо, вас днём с огнём не сыщешь! Убирайтесь! Не цирк тут.
Последнее замечание я счёл вполне уместным. Действительно, не цирк. Ладно, зайдём позднее. А теперь надо бы у кого-нибудь выяснить, за что обижена Ольга Петровна и на милицию, и на весь белый свет.
Мальцев сидел на завалинке своего дома в обнимку с козой, которая недовольно приподняла голову с его колен при моём появлении, устало вздохнула, глянула внимательно и улеглась обратно. Георгич ласково гладил шею, расправляя козью бороду, и почёсывал за трепетными ушами. Рядом резвились козлята. Большая собака лениво поднялась, звеня цепью, подошла ко мне.
– Это свои, Кукла, – сказал ей хозяин.
Кукла понюхала и улеглась обратно у конуры, не сводя с меня умного взгляда.
– Вы один живёте? – спросил я, присаживаясь рядом.
Протянул пачку сигарет, он взял одну, но закуривать не стал. Я закурил.
– А на что мне бабы? Либо стервы, либо вертихвостки. Мне и с козами хорошо. Смотри, какая ласковая: не заорёт зазря, бутылку не спрячет.
Коза покосилась зелёным глазом на дым сигареты, повела ушами.
– Ну, всё, иди, Белка, – легонько оттолкнул её Георгич, – у нас тут мужские разговоры.
"Вот как допекли бабы мужика!" – подумал я и спросил:
– Ваша соседка, Сорокина, что она за человек?
– Вообще-то Ольга – баба хорошая, работящая. Но вот как-то наперекосяк всё у неё. Не задалась жизнь. Да, что у неё одной, что ли?
Он помолчал с горькой усмешкой, потом тоже закурил.
– Первый муж Ольги под поезд попал, – начал неторопливый рассказ. – Насмерть задавило. Шёл с работы, зарплата в кармане. Трезвый. О чём задумался, что товарняк сзади не услышал, никто теперь не скажет. Деньги, бумажки, по всему полотну раскидало. Дочка осталась. Ольга на железке работала, шпалы наравне с мужиками ворочала, лишь бы дочку не хуже других содержать. Самостоятельная была женщина, ничего не скажешь. Я даже ухлестнул было за ней. А что? Я один, она вдова. Засмеялась: ты же с козами целуешься, ну и целуйся! Я обиделся, отошёл. А к ней Колька прицепился. Не знаю, чем он её взял. Метр с кепкой. Ей до уха не дотягивал. Нет, так-то Колян нормальный был, но как напьётся – дурак-дураком. Приняла его. Ладно, думаю, Ольга Петровна, счастья тебе. Только вижу – скоро стала в синяках ходить.
Мальцев помолчал, выпустил густую струю дыма, прищурился.
– Ты, – говорю ей,– здоровая женщина, видная, а перед этим недомерком спасовала. Наверни его шпалой, будет знать, как руки распускать. Она отбрила, как водой окатила: не твое дело, Георгич, говорит. Что ж, чужая душа – потёмки. Потом Коляна за пьянку турнули с железки-то. Стал весной колбу резать, осенью – шишку бить. Ольга тоже с железки рассчиталась. На базаре сидела. Пить начала с Коляном на пару. А этой весной Колян пропал.
– А так. Как ушёл за колбой, так и не вернулся.
– Искали его? А заявление писали? – встрепенулся я: вот бы, какое дело раскрыть – человека пропавшего найти, а не козу активистки Зинаиды...
– Искали, колбишников-то у нас много, они по Коляновым местам прошли, нет нигде. А про заявление не знаю. Ольга говорит, смылся, мол, Колян от неё – молодую нашёл. Переживает. Дочку к матери в город отправила, а сама пьёт, с горя-то. – Видно было, что Георгич жалеет соседку.
– А на что пьёт? Не работает ведь...
– Да кто её знает? Может, были деньги-то. Огород вон у неё.
– А на людей чего кидается?
Закурили ещё по одной. Хорошо тут у Георгича. Вот ведь один мужик управляется.
– А козу у вас кто доит? – спросил я.
– Так сам же и дою. Вишь, Белочка смотрит, знает, что пора уже, умница. А то хошь – оставайся, попьёшь парного молочка. Оно, говорят, это... мужскую силу восстанавливает, – подмигнул Георгич.
Я вспыхнул. Это он на Зинаиду намекает? Ну, ничего тут ни от кого не скроешь. Все у всех на виду.
– Спасибо, Иван Георгиевич, как-нибудь в другой раз, – торопливо попрощался я.
Домой шёл с одной мыслью – завалиться спать. Давали о себе знать двое суток с "активисткой"!
Зинаида ждала меня у подъезда.
– Я тут подумала, может, ты ко мне переедешь, – сразу взяла она быка за рога.
– Давай потом об этом поговорим. Устал я сегодня.
– Ну, как хочешь, – фыркнула Зинаида.
У меня накопились бумажные дела. Весь следующий день я провёл в конторе. К концу рабочего дня зашла Зинаида.
– Вот. Официальное заявление о пропаже козы, – не глядя на меня, положила на стол листок. – Потрудитесь активизировать поиски, товарищ участковый!
Я кисло кивнул. Зинаида ушла. После работы отправился домой, и опять остановился у дома Мальцева. Но мой взгляд, Георгич тут в поселке был самым благоразумным человеком – не упавший духом, не опустившийся после всех перемен. Знатный козловод, как всегда, сидел в окружении своих питомцев.
– А может, по сто граммов, а Степаныч? – назвал он меня по отчеству; надо ж, услышал и запомнил. – А то я мигом организую.
– Нет, водки не хочу. Давай лучше свое молоко!
"Вот почему так? – подумал я. – Нормальный мужик – и один, а бабы каких-то козлов предпочитают. А сам я – не такой?.."
Додумать нехорошую мысль не успел. Из-за дома выскочил небольшой кобелёк, неся что-то в пасти. Кукла встала, подошла и, оттолкнув кобелишку, сама занялась добычей.
– Вот и у людей так. Одни в дом несут, другие – пользуются, – заметил Георгич. – Ладно, Дружок, иди молочка налью тебе.
– Вы всех собак, видно, в посёлке знаете, – сказал я, принимая у Георгича кружку с молоком.
– Да как не знать? Весной моя Кукла загуляла. Кобели со всей улицы кругами ходили. Так ведь из всей своры одного этого, болезного приветила. Вишь, лапы-то у него отмороженные. Пожалела, знать. Он маленький, прыгает на неё, допрыгнуть не может, а она терпит. И даже удовольствие, наверное, получает, – хохотнул Мальцев. – А ведь это Ольгин кобелишка-то, – добавил он. – А прижился у меня. Не кормит она его... Ты пей, пей! Козье молоко – полезное!
– А что он притащил? Никак кусок шкуры чьей-то? Там у одной... коза пропала.
– Да нет, моя это шкура. В смысле, козла моего, годовалого. Я назад сдавать начал, на "Запорожце", а Пашка под колёса кинулся. Позвоночник переехал ему. Задние ноги отнялись. Позвал Серёгу Людкиного. Сам-то не могу колоть. Да и мясо Пашкино в горло не полезет. Так и отдал Серёге всю тушу.
Вот так, в праздном разговоре, подтвердилось алиби четы Дядькиных. Мясо Людмиле и её любовнику Сергею действительно дал Георгич. Да, но заявление о пропаже по-прежнему лежало в моём письменном столе. Куда же запропастилась коза Зинаиды?
Посидев на лавочке за душевными разговорами с полчаса, я поблагодарил Георгича за молоко и пошёл дальше. Впереди по улице находился дом Ольги Сорокиной. Я заметил, как мелькнула на крыльце женская фигура. Вероятно, увидев меня, Ольга заскочила в дом. Скорее всего, и крючок изнутри набросила. "В чём дело? Чего она боится? Уж, конечно, не из-за электричества прячется. Теперь-то уж чего? Отключили. Из-за монтёра Васи? А что я могу сделать ей, по большому счёту? Хотя за хулиганство можно и привлечь... Нет. Тут что-то другое...", – я постучал в дверь. Точно, не открывает. Мол, вообще нет никого дома. Ладно, я тоже не лыком шит. Присел на крыльцо, будто надумал ждать до последнего. Не выдержит ведь – выкажет своё присутствие.
И тут я увидел давешнего кобелька. Он ловко подлез под ворота, пересёк двор и устремился, не обращая на меня никакого внимания, за угол Ольгиного дома. За ним бежала Кукла. "Наверное, Георгич с цепи отпустил", – подумал я. Стало любопытно, куда они направлялись. Может, туда, где зарыты рожки да ножки злополучной козы? Я уже был почти на все сто уверен, что её "освежевала" Ольга. Поднялся с крыльца и последовал за собаками.
Перепрыгнув через грядки, они оказались на картофельное поле, заросшем так, что из-за травы не было видно кустов картошки. Покрутились на месте, будто играли в догонялки, и побежали обратно.
"Тьфу, чёрт!" – выругался я.
– Это пошто ты в моём огороде ходишь! – услышал я грозный окрик.
Сорокина не выдержала сидения в заточении. Забыв о конспирации и размахивая лопатой, с матюгами она летела ко мне через весь огород.
"Ну и влип", – подумал я, и рванул прочь. "Что я, в самом-то деле, к женщине привязался? Сейчас огреет лопатой, и будет права: чего я тут без санкции делаю?"
И тут увидел, как собаки что-то вытаскивали из земли под самой стенкой ветхой сараюшки.
Ольга тоже увидела. Остановилась. Бросила лопату. И как-то переломилась, будто кости у неё вдруг стали мягкими, повалилась мешком на грядку.
Мальцев и Дядькина были понятыми, когда извлекали полуистлевший труп Николая Кривцова, последнего Ольгиного мужа.
– Ну, герой! Месяца ещё не работаешь, а уже убийство раскрыл, – похвалил меня приехавший на чёрной "Волге" подполковник Стукачёв, начальник нашего РайУВД. – Вообще-то следовало взгреть тебя, что без санкции прокурора в чужом огороде раскопки устроил! Да ладно, победителей не судят. Далеко пойдёшь!
На суде Ольга сказала, что жалеет лишь об одном – что закопала труп в огороде, а не где-нибудь в лесу, подальше от любопытных глаз. О том, что зарубила топором насильника своей дочери, она нисколько не жалеет и не раскаивается. Как зашла в дом и увидела сморчка голожопого над девочкой, распятой на полу с привязанными руками, так топор сам в руки и прыгнул.
Ольгу осудили на шесть лет.
На процессе, в районном суде, присутствовали почти все посельчане. Сидели трезвые и притихшие. Жалели Ольгу да о своей жизни думали.
После заседания ко мне подкатила Зинаида и, сладко потягиваясь, с томной улыбкой, будто и не было меж нами "развода", сообщила, что коза нашлась. Вчера, уже впотьмах, пришла к дому и заблеяла жалобно.
– Приятно слышать, – отозвался я.
Приятно только из-за козы. Чары Зинаиды на меня почему-то не подействовали.
Последнее уголовное дело во вверенном мне посёлке раскрыто. Коза нашлась, больше меня ничего с активисткой не связывало. Нет, чего ей обижаться на меня? Вроде, ничего не обещал ей. Да и сошлась-таки потом Зинаида с хозяйственным Георгичем.
Молодёжь, отучившись в интернате, в посёлок больше не вернулась. Что тут оставалось делать – старух охранять? Вскоре я нашёл спутницу жизни. Жена и меня в город утянула. Так что пророчества подполковника Стукачёва не сбылись: карьера милицейская на том и закончилась, ушёл я из милиции.
И вот, через пятнадцать лет, я опять здесь.
Ольга Петровна мощно, по-мужски, затянулась ещё пару раз.
– Ну, чего вы, в самом-то деле? – сказал я. – Ведь справедливо вас тогда осудили.
Сказал, а самому тошно стало. Неловко перед старухой. Вроде и правосудие свершилось, а на душе муторно. Хотя, какая она старуха, ей сейчас лет пятьдесят с хвостиком должно быть... Просто всё у неё не так, вся жизнь наперекосяк вышла.
И я к этому каким-то боком тоже причастен.
– Возьмите всю пачку, – протянул сигареты, видя, что докурила до мундштука.
