Глава 1
Дербишир – поля, куда не кинь взгляд, зелёные, как манишка ирландца. Спросите меня, так скука смертная. Неудивительно, что именно это место выбрал мой дядюшка для окончания своей простецкой жизни. Бедный, бедный старик – всегда худой, он, что называется, был чрезмерно чувствительным, и искал покоя. Его спасением стало это поместье, пастораль и религиозность.
Он был хорошим человеком, мой дядюшка. И ещё добрее оттого, что даже в посмертии не оставил своего непутевого племянника без должного покровительства. В целом, он сделал для меня больше, чем мои родители: те были причиной моего появления на свет, но никогда особенно не заботились тем, как и где живет их старший сын.
Итак, я перебрался в тихий, зелёный Дербишир из грязного Лондона, и, когда в окне экипажа появились очертания моего, не боюсь сказать, замка, поклялся себе, что оставил за спиной не только своё прежнее жилище, но и дурные привычки и сомнительные связи. Я пообещал себе: Джонатан, ни бутылки больше. Новая жизнь. Размеренная, как оборот колеса.
- По всем вопросам, - когда мы остановились, заговорил со мной мистер Бейтли, кучер, - Вам следует обращаться к мисс Толлоу, кухарке. Она недавно в поместье, но домоправительница слегла с гриппом, и её супруг, дворецкий, попросил пару дней, чтобы выходить её.
- Благодарю Вас, мистер Бейтли.
Добрый Уилфред помог мне выгрузить саквояж из экипажа, я приветственно кивнул своим домочадцем – на мой взгляд, даже с учетом домоправительницы и дворецкого, слуг явно было недостаточно, чтобы обслужить подобные хоромы. С дороги пренебрегая обходом своих владений, я принялся готовиться к с похоронной сутолоке, в том числе и визиту нотариуса.
Я не заметил, как провел за документами весь день. Мэри, милая кухарка, прислала мне служанку, которая высказала некое подобие сожаления, граничащего с неодобрением оттого, что я не спустился на ужин. Она принесла мне поесть и старомодного вида кубок.
- Что там?
- Пунш, чтобы согреться. Ночью в поместье бывает холодно, хотя мы постоянно топим камин в холле.
Я сдержанно поблагодарил её, но – будь проклят, Змий! – не попросил унести прочь пунш. Возможно, он был слишком крепким для моего измученного трезвостью рассудка, и я опьянел слишком скоро. Как это случается с любителями выпить, вскоре мне показалось мало одного несчастного кубка.
К тому времени перевалило за полночь. Обитатели замка уснули; я же, подобный вору, вооружился подсвечником, и неверным шагом направился в погреб. Я знал, что дядюшка обладал щепетильностью в вопросах выбора и хранения напитков. Мне же было безразлично. В моей глотке горел пожар, и я знал лишь один способ погасить его.
Вот она, потаенная дверь рядом с камином. Я взялся за ручку и потянул за неё – и, к собственному позору, постыдным образом опрокинулся на пятую точку!
- Проклятье! - подсвечник рухнул на каменные плиты с грохотом, а я, безразличный к поднятому шуму, пораженно уставился на собственную ладонь. Она была вся в ужасающей, источающей тонкое мускусное зловоние, слизи. Прозрачной, как склера. Я попытался утереться второй рукой, но вместо этого лишь больше испачкался, - Что же за дрянь… Будь я проклят, как это убрать!
Как это бывает с испуганным человеком, я тут же принялся злиться. А что следовало думать? Никак служка решила подшутить надо мной, испачкав дверь… чем бы то ни было!
- Что за шутки?! Немедленно ответьте мне!
Я грозным шагом отправился в комнаты слуг – они располагались на первом этаже, и идти мне было недолго. Чертыхаясь и спотыкаясь из-за темноты, алкоголя и злости, я ввалился в чужие покоя без стука, злой, как сам Сатана.
- Кто, - взревел я, сотрясая пустым подсвечником, - решил так подшутить надо мной?! Вам следует знать, что подобные издевательства не имеют права быть в моем доме! Я не позволю Вам!..
В комнате было абсолютно пусто.
Я понял это не сразу, вначале изрядно напряг глотку, сотрясая воздух бестолковыми криками. Никого. Постели аккуратно застелены, словно служанки еще не закончили свои дела, но это было неслыханно. Вне столицы все ложатся рано, особенно простые люди, и их внезапное исчезновение обеспокоило меня больше, чем их надо мной шутки.
- Мисс Толлоу? – на кухне никого не было. Я упустил момент, когда протрезвел, но это произошло в одну секунду, как проходит икота. У кухарки была отдельная комната, маленькая, как подсобка под швабры, она располагалась слева от кухни, но я посчитал вежливым постучать прежде, чем толкнуть дверь.
Молчание. Я потянул за ручку, предварительно обернув её рукавом, и провернул, но дверь словно была подперта чем-то.
- Мисс Толлоу! – крикнул я в едва приоткрывшуюся щель, - Я прошу объяснить, что происходит! Мисс Толлоу?
- О, прошу, - раздался тихий голосок, - Покиньте меня.
У меня мороз по коже прошел, так слаб был этот звук, и так радостно было слышать человеческую речь.
- Мисс Толлоу, с вами всё в порядке?
Она заплакала.
Немедля, я пнул дверь. Со скрежетом что-то едва сдвинулось, но я продолжил биться в дверь, словно от этого могла зависеть моя собственная жизнь.
Когда я с великим трудом смог отодвинуть от двери комод и протиснуться в комнатку, и увидел белокурую девушку в одном исподнем, что сидела на полу прямо передо мной. На её коленях ладонями вверх лежали руки, перетянутые у запястий чёрными тонкими нитями. Я рухнул рядом с ней, пораженный бледностью её лица, и тогда понял, что значат эти нити.
- Проклятье! – вскричал я, заметавшись по комнате в поиске чего-то, что могло перетянуть эти ужасные глубокие порезы на девичьих руках, - Как Вы могли, мисс Толлоу! Как это возможно…
Я ругался, бил её по бледным щекам, когда она прикрывала глаза, и сильно, изо всех сил, затягивал раны на её руках оторванной тканью простыни, и орал во все горло, надеясь, что нас услышит хоть кто-то. Я учился на медицинском факультете Кэмбриджа и знал, что делать в таких случаях, но боялся отойти. Как знать, что может прийти в её голову?
Но никто не пришел на мой зов.
- Подождите здесь, Мэри. Слышите меня? – я поднял девичье личико за подбородок. Её глаза были тёмными, как у серны, и разума в них было ни крохой более, - Ничего не делайте с собой! Никуда не идите!
- Вы не сможете, - тихо прошелестели белые губы, и сложились в улыбку, - Вы не сможете, милорд.
Я не понимал, о чем она говорит. Бред, должно быть. Толлоу не крепка рассудком, бедная малышка, совсем сошла с ума от гибели дядюшки. Я уложил её на кровать и последовал прочь, девушку следовало напоить крепким сладким чаем, пока силы вовсе не покинули её, и найти хоть одну проклятую служку, чтобы с рассветом послать за доктором. Но я не смог выйти. Я просто не смог открыть эту проклятую дверь!
Если это была шутка, то она чересчур затянулась. На кону была жизнь человека! Я бился в тёмную дверь, пока у меня не хрустнуло в плече, и силы не покинули меня. Я перестал понимать, что происходит, и мне было страшно. Позорное чувство для разумного человека, для жителя столицы, но я боялся так, что едва ли не плакал! Я сжался прямо на полу у двери, бесконечно себя жалея и баюкая ушибленную руку.
Тишину разрывало только прерывистое, неглубокое дыхание Мэри, и моё влажное сопение. Я изо всех сил держался, и закричал во все горло, когда услышал в зале благословенные шаги!
- Сюда, - вопил я, - На помощь!
Тяжелый топот, всё ускоряющийся, следовал ко мне из глубины комнат. Я отошел прочь, но шаги, вместо того чтобы остановиться у порога, двинулись дальше. Клянусь, мой невидимый спаситель ринулся со всей скоростью на дверь, и топтался по ней, презрев законы физики!
- Не бойтесь, Мэри, - я отполз к её ложу, стараясь не шуметь, потому как какое бы существо сейчас не последовало к нам, оно перешагивало по двери, будто неуверенно топчась. Я не слышал дыхания, и какая-то часть моего сознания всё ещё надеялась, что всё это не иначе, как глупая шутка над новым хозяином.
Я вслушивался изо все сил, надеясь, что дьявол, в эту ночь поджидающий меня за дверью, уйдет прочь, но он, будто издеваясь, всё кружил и кружил, временами вертикально следуя по двери, как если бы она была ковриком у камина. Только этот топот, и моё сжатое дыхание. Только оно.
Клянусь, я не сразу понял, что это значит. Запертый в этом комнате, я ничего не смог сделать.
- Не бойтесь, Мэри, - всё шептал я, накрывая бледную девушку покрывалом, - Ночь пройдет, и всё пройдет, Мэри. Я пошлю за доктором. Вам ничего не угрожает. Слышите меня, Мэри?
Как ранее, я взял её премилое личико за подбородок, и повернул к себе. Её чёрные, глубокие глаза замерли на мне. Она не дышала.
Я не помню, как оказался в своей комнате. Подперев дверь, я вспомнил слова молитвы и провел остаток ночи, молясь. Наверно, я всё-таки зарыдал под конец, потому как когда меня нашли слуги, лицо моё было мокрым, а глаза щипало от соли. Не гибель Мэри вывела меня из себя, не те шаги: я чувствовал животный страх, потому что мог поклясться, что весь остаток ночи что-то скреблось в мои двери, но на утро дверь была совершенно цела, без следов царапин или чужого присутствия.
Глава 2
- Бедная Мэри, - миссис Троттер, добрая, чрезмерно полная женщина, чьи прелести едва был способен удержать корсет, подсовывала мне булочки под руку. Мы сидели у камина, я наконец был действительно пьян, а она вела себя так, будто ничего не произошло. Меня это всецело устраивало. К тому времени едва минуло десять утра, - Малышка всегда была туповата. Зато смеялась звонко и многие любили её. Но Вы не волнуйтесь, милорд, я уверяю Вас: все знают, что Вы тут совершенно не причем.
Она как-то загадочно на меня посмотрела. Для простой булочницы она вела себя чересчур нагло – трогала статуэтки, украшавшие камин, подмигивала, посмеивалась и всё подсовывала мне пирожные с яблоком и корицы.
- Что Вы имеете в виду, миссис Троттер?
- Ничего, мистер Джиллфокс! Я лишь хочу сказать, что никто не станет Вас винить в произошедшем.
- А кого, - я поднялся, взявшись дрожащими руками за оголовье кресло, - они будут винить, миссис Троттер? Есть хоть одна живая душа здесь, что объяснит мне, что происходит в этом Богом забытом месте?!
- Не поминайте имя Господа всуе, милорд, - раздался негромкий голос моего кучера. Я повернулся к старому-доброму Уилфреду. Никак мой друг услышал мой внутренний крик и принесся мне навыручку! Миссис Троттер поспешно отошла от камина, разглаживая юбку.
- Ну что ж, мне пора. Приятно было познакомиться с Вами, мистер Джиллфокс, - улыбнулась она мне, - Надеюсь, это небольшое недоразумение не испортит Ваше впечатление от нашей милой деревеньки.
Я сжал губы, чтобы не плюнуть в её спину ругательством.
- Милая женщина, - сказал Уилфред. Его голос был вкрадчивый и добрый, и я чуть опустил плечи, расслабляясь, - Как Вы держитесь, мистер Джиллфокс?
- Ужасно, - от всего сердца сказал я, - Они даже не стали вызывать полицию. Санитары увезли её тело, слуги плакали, и творится невесть что, мой милый Уилфред.
Он положил сухую ладонь мне на плечо, успокаивая. Я почувствовал, что ужас прошедшей ночи снова давит мне на кадык, и поспешил кашлянуть и занять руки этими ужаснейшими пирожными.
- Скажите честно, Джонатан, - он заглянул мне в глаза, - Вы снова пьете, верно?
Я не успел ответить ему. Снаружи раздался крик.
Мы ринулись прочь из этого проклятого дома, и нашли миссис Троттер недалеко от экипажа. Она неловко подвернула ногу, и, очевидно, ужасно испугалась.
- Что случилось? – кинулся к ней Уилфред, и я был ему благодарен. Я был ещё не слишком трезв, да и недостаточно крепок собой, чтобы поднять милую булочницу. Она обронила корзину с хлебом. Румяные буханки рассыпались по дороге.
- Должно быть, увязла в слякоти, - простонала она, закусывая губу. Она отводила глаза, но в её взгляде, направленном на особняк за моей спиной, читался страх, - Видимо, придется ещё воспользоваться Вашим гостеприимством, мистер Джиллфокс.
- Чувствуйте себя как дома, - ответил я.
Мы скоротали неловкий день, дожидаясь супруга миссис Троттер с работы. Я спустился в подвал за льдом, и ловко соорудил компресс для пострадавшей лодыжки, убедив рдеющую булочницу в чистоте свои намерений.
- Я надеюсь, - улыбнулся я, прощаясь, - Эта маленькая неприятность не испортит Вашего впечатления.
Мне это показалось донельзя остроумным.
Отпустив Уилфреда и попросив слуг принести мне крепкий чай в кабинет дядюшки – в мой кабинет – я углубился в изучение оставшихся бумаг, изо всех сил стараясь отвлечься от трагичной гибели Мэри. Под стопкой уже просмотренных документов я обнаружил закладную на землю, сложенную вчетверо. Я развернул её – словно в конверте, в ней пряталось древнейшее из писем, что я держал в руках.
Я уже не считал, что это шутка, и внимательно изучил содержимое древнего, не побоюсь этого слова, пергамента. Оказалось, что это карта. Подпись на латыни гласила:
«Desine sperare qui hic intras»
Я ощутил невыразимое беспокойство. Ходы, изображенные на карте, не были мне известны, но я точно знал это причудливой формы помещение. Дядюшка построил погреб в виде буквы «G», своеобразной спиралью вокруг лестницы. Карта определенно изображала подвал моего жилища, и я поспешно спрятал карту, клянясь себе в том, что, чтобы ни стало, я никогда не пойду проверять истинность штрихов на ней.
Разумеется, я вскоре передумал.
Прошло три ночи. Мой дядюшка был похоронен со всеми почестями, а дела его воли обустроены в лучшем виде. Про милую Мэри не стоило упоминать: её тело забрали родители, убедившие меня в том, что с ней всегда были проблемы, и доброму господину не стоит винить себя хоть в чем-то. Но я всё же дал им достаточно денег, оплатив жалованье Мэри на два месяца вперед, как если бы она была ещё жива и трудилась в моем поместье. К тому времени вернулись домовладелица и дворецкий, Смиты. Миссис Смит готовила, сдабривая пищу таким количеством свиного жира, что вскоре у меня разыгрался гастрит, а дворецкий был стар и прям, как если бы мышцы его спины закостенели.
Я понемногу успокаивался. Во снах я бродил по дому, спускался в подвал, где рос виноград и благоухали магнолии. Мыслями всё чаще я возвращался к карте, и, в конце концов, принял решение исследовать её. Возможно, дядюшка скрывал что-то? Вдруг сокровища или лучшие вина были спрятаны в этих маленьких комнатках, прилегающих к коридорчику в виде спирали?
Чтобы избежать ночных тревог, я решил спуститься вниз с утра, до этого выпив чаю с миссис Троттер, что заверила меня в своей признательности за помощь с ногой, и теперь надеялась выплатить благодарность бесконечными булочками с корицей. На сей раз я подготовился, предупредил дворецкого, что иду в подвал и вооружился колокольчиком, подсвечником, парой свеч и полным коробком спичек. Не взял с собой разве что провиант.
Я обошел весь погреб. Он был затянут паутиной, ужасно холоден, но в целом ничего пугающего из себя не представлял. Я нашел подставки под масляные лампы и само масло, и вскоре в нем стало светло, как днем. В нишах стояли обитые дубом бочонки вина, в причудливых сетчатых, похожих на соты, стойках стояли бутылки, у дальних стен – кислые овощи и сушеные фрукты. Я простучал стены, некоторые из них действительно звучали так, словно за ними были некоторые пустоты, но места, отмеченные на карте, не вызывали у меня подозрений. «Должно быть, это какая-то шутка», - подумал я с облегчением и собрался выбираться отсюда. Я стал взбираться вверх по лестнице, вскинув голову, и замер, заметив нечто совершенно невозможное.
Это существо было словно соткано из некой прозрачной субстанции, но я мог рассмотреть и черты лица, и глаза, смотрящие на меня жутким, пробирающим взглядом. Я не мог понять, мужчина это или женщина и, видит Господь, не хотел понимать. Ужас сковал моё тело. Лицо морока словно оказалось распорото пополам. Когда оно захлопнуло дверь передо мной, я понял, что это была ухмылка.
Я выронил колокольчик и опустился на ступени, совершенно лишенный сил на крик. Истина вдруг встала передо мной во всей красе. Я совершенно точно сходил с ума.
Спустившись вниз за колокольчиком, я совершенно не удивился начертанной на стене надписи, которая гласила:
«Desine sperare qui hic intras»
Я прикоснулся к записи, подтекающей вниз.
Без всяких сомнений: я не мог её пропустить.
Без всяких сомнений: это была кровь.
Она вдруг начала литься, как будто над головой моей были не трубы, а кровеносные сосуды некоего существа, и в эту самую минуту кто-то вспорол их лёгким движением ножа.
Разум мой, отказывающийся испытывать ужас, сделал наиболее добрую ко мне вещь: замкнулся. Я упал без чувств на холодный пол.
Глава 3
С тех пор я заболел. Мои часы проходили в постели, в окутанном туманом пространстве между сном и отвратительной, полной тошноты действительности. Более я не мог отличить правду от видений. Иногда надо мной склонялась Мэри, и утирала мой лоб холодной тряпицей, и заливала моё лицо кровью, идущей из запястий. Иногда я видел перед собой тот морок, и он безмолвно стоял над кроватью, вонзив в меня взгляд прозрачных водянистых глаз. Из моего окна была виден старый, кряжистый дуб, с раскинувшимися во все стороны ветвями.
Мне стало лучше, я иногда вставал и ходил по комнате, разминая ослабевшие ноги. И в один такой вечер я выглянул в окно, полюбоваться мрачной красотой скинувшего листву дуба, и после я кричал так, что начинало болеть горло, и доктор, дежуривший в моем поместье, сделал мне укол.
Держа его за руку, я всё шептал, пока не уснул:
- Снимите кто-нибудь её, снимите с дерева, её надо похоронить, милая Мэри, её надо похоронить, она не должна висеть так, снимите её с дуба…
В последнюю ночь болезни мне явился дядюшка. Он выглядел расстроенным и больным, и я испытал горький стыд, потому как не навещал его и позволял себе иной раз пренебрегать его обществом, а сейчас всё уже было потеряно. Я вспомнил нашу последнюю встречу, и сон повторил её: дядюшка низко наклонил свою лысую, похожую на луковицу голову, вкрадчиво отчитывая меня за брошенную учебу, за деньги семейства, что спускал я на алкоголь, карты и женщин, приводил мне в пример моих старших братьев и удачно вышедшую замуж сестру, а я кричал на него, срывая голос, обвинял, зная, что он ничего не скажет мне в ответ. Но он ответил – со всей силы бросил в меня проклятую бутылку вина:
- Подавись своим пойлом, мальчишка! – закричал он, промахнулся и горько, горько заплакал.
Доктор сказал после, что это всё алкоголь и последние события: гибель дядюшки и трагическая смерть Мэри. Они повредили мой рассудок, превратив его в некое кривое зеркало, в котором реальность отображалась другим образом. Мне хотелось ему верить, но разве мог я забыть тот скрежет в первую ночь, и то лицо вверху лестницы?
- Теперь, - говорил доктор, поправляя на крючковатом носу стеклышка-половинки, - кризис миновал. Могу поздравить Вас, Джонатан. Не многие выдерживали столкновение со своими демонами и побеждали их.
Я не был уверен, что победил. В моих планах было побеседовать с нотариусом и обсудить возможность продажи этого проклятого поместья. Я не хотел находиться в нем ни часу больше, и готовился собрать свои вещи, как только уйдет доктор.
- Благодарю Вас за то, что были со мной в этот тёмный час.
- Вы знаете, мистер Джиллфокс. Такова участь врачей, - он улыбнулся мне, бледному и исхудавшему, и, подхватив свою сумку, двинулся к выходу.
- Да, конечно. Ещё раз спасибо. Разрешите проводить Вас.
Я опередил его шаг, надеясь распахнуть перед ним дверь. Но ручка не шелохнулась. Чувствуя, как по членам моим ползет холод, я снова с усилием дёрнул за дверь, а после пнул её, взвыв от боли.
- Джонатан, что Вы творите? – строго спросил меня доктор и сам принялся пытаться открыть эту дурацкую дверь, - Что за шутки! Откройте немедленно!
Я рассмеялся:
- Я говорил точно также! Я точно также говорил, доктор!
А ведь ему почти удалось убедить меня, что всё это – просто белая горячка, продукт отравленного алкоголем разума! Пытаясь выломать дверь, доктор побагровел от усилия.
- Должно быть, захлопнулась! Не стоит таких тревог, уверяю Вас, - приходя в себя, доктор поправил шляпу нервным жестом, - Ваш кучер должен был подготовить мой экипаж. Можно докричаться до него из окна.
- Да, я так и сделаю, конечно, - пробубнел я, стыдясь своей вспышки. Видимо, мне и правда следовало отдохнуть. Возможно, даже лечь в клинику? Ах, как порадуются мои родители: их сын наконец станет управляемым, пусть и не ими самими, но докторами.
Окно открылось без труда, хотя я не верил этой видимой легкости. Мой дорогой Уилфред, старый друг, стоял у порога, близ старого фонтана, где дорожка заворачивает к выходу из имения. Экипажа при нем не было, но его лицо было повернуто ко мне.
- Уилфред! Уилфред, подойди! Быстрее, открой дверь! Мы не можем выйти.
- Вы не сможете, милорд, - крикнул мой кучер, сжимая в руках приложенную к груди шляпу. Его голос звучал громко и чётко, погода стояла безветренная и морозная, словно я решил впасть в беспамятство накануне Рождества, - Я не могу Вас выпустить!
- Что за вздор? – подошедший доктор возмущенно высунулся из окна, мне пришлось его придержать: этаж был высоким и можно было сломать позвоночник, неудачно выпав прочь, - Откройте немедленно!
- Милорды, прошу Вас! – Уилфред подошел ближе, и я услышал слезы в его голосе, - Умоляю тебя, Джонни… Ты не можешь покинуть Дербишир. Он сказал мне, что ты хочешь, он сказал мне, что убьет тебя, если ты сделаешь шаг прочь… Умоляю тебя, не выходи!
- Ты помешался, Уилфред! Я должен уйти отсюда, сейчас же! Открой дверь: я приказываю тебе!
Но Уилфред лишь печально покачал головой и скупым жестом утер слезы, бегущие по лицу.
- Нет, мальчик мой, так будет лучше для тебя! Ты навсегда будешь с нами, прямо как твой дядюшка. Так будет лучше!
Было очевидно, что он совершенно не в себе, прямо как я в своё время. Я высунулся по пояс из окна и заорал на него во всё горло:
- Ты сошел с ума, Бейтли, и я увольняю тебя! Если ты немедленно не откроешь мне дверь, я уволю тебя, я тебя засужу, я… Я выпрыгну из окна, клянусь Господом Богом!
Но старик уже не слышал меня. Он упал на колени и всё плакал, плакал, плакал и не мог остановиться. Он продолжал плакать, сдавленной глоткой шепча себе что-то под нос, и я не мог быть уверен, говорит он с кем-то или бормочет молитвы, но я как никогда остро чувствовал необходимость убраться прочь из этого проклятого места, что просто сводило всех нас с ума!
Между тем старик Уилфред поднялся, и я замолк, видя, что он идет к дому.
- Вот так, правильно… Всё хорошо, мистер Бейтли, - подал голос доктор, - Я уверен, что это всё недоразумение… Откройте нам и поговорим, как благородные люди.
- Открыть? – рассмеялся Уилфред, - Нет, доктор Рипли, я не открою Вам. Ни Вам, ни этому мальчишке. Вы все останетесь здесь. Так мне сказал Он. Я… не могу. Я сожгу вас. Сожгу вас всех и вы навсегда останетесь здесь, да. Как милая Мэри, помнишь её? Как мистер Джиллфокс. Ты ведь хочешь ещё раз поговорить со своим дядюшкой, Джонни? Ты так и не извинился тогда…
Я онемел, чувствуя, как слезы и ужас сжали моё горло. Доктор перевел на меня расширенные глаза:
- Сделайте же что-нибудь! Неужели Вы не видите: он не в себе!
- О да, - прошелестел я, - Он не в себе. Даже не так… Я не знаю, кто в нем сейчас… Это не Уилфред. Это не может быть мой старик-Уилфред, он добрый богобоязненный старик и любит меня как сына…
Доктор Рипли схватил меня за исхудавшие плечи и тряхнул:
- Заниматься психоанализом будем потом. Нам нужно выбраться отсюда!
Запахло горелым.
- Прыгаем? – спросил доктор. Я приценился. Возможно, если упасть на те кусты сирени, можно отделаться вывихами и ушибами. Или…
- Карта, - ахнул я и схватил Рипли за рукав, - Карта подвала! Там был выход! Идемте!
Мы кинулись к главной зале, где высоким пламенем горел камин. Камни трещали, сдерживая из последних сил жар, а слуги всё бросали и бросали в него поленья, и если не Уилфред, то это бы точно вызвало пожар. Собравшиеся у огня слуги повернулись ко мне, домоправительница улыбнулась, подавая кубок:
- Пунш, чтобы согреться. Ночью в поместье бывает холодно, хотя мы постоянно топим камин в холле.
Я откинул её руку прочь, таща доктора следом за собой. Я презрел слизь на ручке в этот раз, и ринулся вниз по ступеням, подхватил оставленный подсвечник, начав неистово обстукивать стены.
- Это подвал! – цедил доктор, - Отсюда не может быть другого выхода!
- Может… На карте был!
Я стучал, пока не услышал глухой, приятный звук, означавший свободу. Вскрикнув, я ударил в кладку канделябром, снова и снова, пока она не поддалась, начав рассыпаться по кирпичику. Дальше – проще. Отчаяние придает нам силы, и я сделал дыру, достаточную для того, чтобы в неё мог пролезть человек, буквально за несколько минут. Я полез вперед, в доме становилось слишком жарко, и я точно слышал треск огня там, у себя над головой. Боже, надеюсь, я не заведу нас в ловушку!
Вперед вёл тёмный, прохладный коридор, пахнувший на нас смрадом спертого воздуха. Я двинулся вперед наощупь. Стены были ледяные, все в склизкой плесени, скидывающей облачка чёрных спор при касании. По ногам стелился то ли туман, то ли дым. Я старался не дышать, но не мог сдержать вздоха, когда коридор окончился.
Не было пути наверх. Только вниз. И огонь за спиной.
Мне не удавалось представить, что было здесь ранее, какой проклятый рассудок мог решить построить дом на этом капище: прямо передо мной располагалась огромная, в половину человеческого роста, плита вроде надгробия, или операционного стола с желобками по краям. На ней горела красным пламенем жаровня, и мне стала понятна природа этого мерзкого тумана, что обволакивал ноги. Колонны подпирали потолок помещения, в котором мы оказались, и искривленные, высушенные растения и гобелены украшали стены. Я не мог сходу определить, сколько им веков, но выглядело всё донельзя древним. На стенах, лишенных тканных полотен, были начертаны послания на каком-то языке, но я его не знал. Написанное тревожило меня.
Я подошел к плите и обнаружил, что на ней лежит кинжал, и она мокрая. Должно быть, это утренняя роса. Всё было красным от этого адского пламени. На руках от прикосновения тоже осталось красное, и в ту секунду мой смиренный, обессиленный разум сказал мне: это кровь. Всё это: кровь. И этот огонь, и туман, и то, что начертано на стенах и питает эти больные растения. Это кровь.
- Джонатан?
Доктор замер за спиной соляным столбом. Я понял, что твержу себе под нос: кровь, кровь, кровь. Но это не я так думал, клянусь Отцом нашим. Я повернулся к нему; нет, не так – я открыл глаза, и закричал.
Бедный мистер Рипли пораженно смотрел на глубоко, по самую рукоять, всаженный в его грудь кинжал. По желобкам на мою руку текла кровь. Я выпустил кинжал и упал наземь, пораженный и испуганный от содеянного. Это не могло быть правдой. Всё это: иллюзия, игра моего больного разума, белая горячка! Разве может быть эта могила под домом моего доброго дядюшки? Разве мог он молчать об этом, оставляя мне дом?
Должно быть, я вовсе повредился разумом. Всё это галлюцинация. Всего этого быть не может! Не мог я так просто убить человека, не входит кинжал так легко и плавно в человеческую грудину: я медик, я знаю.
Значит, выхода не оставалось. Я был обречен умереть здесь, в глубинах своего разума, в своей воплощенной злой фантазии, и пол под моими ногами весь пропитался чужой кровью. И кровь эта говорила со мной. Прижавшись к липкому камню лицом, я плакал.
Я знал, что надо делать.
Кровь сказала мне. Изначально этому поместью, душе этого проклятого места, требовалось только одно – я, а что есть я, если не литры крови, кости и мяса? Я впитаюсь в эту землю и навеки останусь здесь, а из моей кости прорастет вверх дуб.
Я взял нож в руку и сдвинул плиту. Из тьмы колодца на меня что-то смотрело. Я бросил ему труп мистера Рипли, но ему был нужен только я. Ко мне потянулись чёрные когтистые лапы в звенящих чёрных цепях, и последнее, что я помню – запах серы, наполняющий мои лёгкие.
Эпилог
У склонившейся надо мной медсестры – лицо Мэри, в коридоре нас встречает доктор Рипли, а Уилфред на прогулке улыбается мне тепло и сочувственно. Я чувствую себя никак, рассудок мой чист, я не хочу ничего. Всё, что я способен испытывать – это желание спать и страх в его промежутках.
- Прогулка, мистер Джиллфокс, - говорит мне Мэри. Она поддерживает меня своими окровавленными руками, пока мы гуляем мимо этих ужасных дубов, на каждом из которых висит женщина в одном исподнем, и трупы качает ветер.
- Знаешь, - говорю ей я слабым голосом, едва владея языком, - Я ведь никогда так и не выбрался из той могилы. Но это ничего. Ничего страшного. Сейчас же день?
- Да, мистер Джиллфокс, - отвечает мне Мэри и смотрит так сочувственно, что я почти верю в свой морок, - Мы выпускаем наших пациентом гулять только днем.
- Да, верно… А что будет ночью?..
Мэри ухмыляется.
- Ты знаешь что, милый мой Джонни.
- Не уходи ночью, пожалуйста. Оставь дверь открытой. Оставь свечу. Не оставляй меня, пожалуйста. Оно ждет меня во тьме… Не уходи.
Но Мэри меня не слышит. Она давным-давно мертва.