Ведьмина флейта⁠⁠

Очнулась. Вздохнула глубоко, шевельнула легонько руками, ногами, ощутила обнаженной кожей теплое дыхание любопытного ветерка. Боли не было - не верилось. Казалось, она подленько прячется где-то в затаенных уголках моего тела и ждет подходящего момента, чтобы наброситься, укусить, оторвать кусок плоти и снова свести меня с ума.

Глаза открыть сил не было, я просто лежала на мягкой траве, упивалась свежим воздухом, согревалась в ласковых солнечных лучах. Хотя куда еще греться, только с костра, усмехнулась, потянулась, словно после долгого сна, и услышала шорохи, частое дыхание, почуяла терпкий звериный аромат. Ну иди же ко мне, иди, позвала беззвучно, притянула к себе мягкое, податливое, с горячим круглым животиком и горьковатым молочным запахом. Щеночек облизал мне лицо, пыхтя от счастья, ткнулся в мои волосы ушастой мордочкой, вот она, кровушка молоденькая, сама в рот страждущий просится, пей, моя милая, пей...

Аааах, как хорошо! Сила вливается в меня бурным потоком, словно вино в пустой кожаный мех, орошает иссушенное огнем тело, наполняет меня жизнью, молодостью, я снова пылаю, только это живительное пламя, возрождающее, воскрешающее. Еще, еще глоточек! Напрасно терзаю обескровленное собачье тельце, жизнь в нем иссякла. Мало, мне мало, хочу еще! И словно в ответ на мои мольбы - тонкий детский голосок:

- Черныш, Черныш, а ну иди сюда!

Налилась силушкой досыта, смотрюсь в прозрачную гладь озера, любуюсь - хороша бесовка! Волосы чернее ночи, старческой седины как не бывало, кожа белая, словно сок мухоморный, стан тонкий, гибкий, что твоя лоза. А в глазах, темно-темно-синих - злоба развеселая. Вот так, людишки глупые, вы меня в полымя, я оттуда, еще сильнее и краше, вы меня на дыбу, я и с нее легко сойду, только неистовее стану, я ведь все про вас знаю, всееее.

Задохнулась от собственного могущества, закружилась лебедицей, окуталась волосами, словно туманом - пора в путь-дорогу отправляться, не ждут меня в той далекой сторонке, ну что поделать, буду нежданной гостьей, неотвратимой, безжалостной...

Я - ведьма. Не та, что на гравюре бесталанного художника, в остроконечной шляпе и бородавкой на носу, и не та, что в деревне порчу на скот да соседок надоедливых наводит. Эти и не ведьмы вовсе, так, случайные вкусительницы нашего ведовского могущества. Я же одна из истинных ведьм, колдовской сосуд, полный мудрости, бездна страдания, сердце благочестия и веры. Меня нельзя убить - я уйду из этого мира лишь по своей воле. Меня нельзя покорить - я неподвластна даже времени. Меня нельзя любить - во мне нет души, я не добро, но и не зло, я сумерки, рождающие ночь, я предрассветная дымка, зачинающая день. Я - ведьма...

Ночь задернула усыпанный звездами полог, погасила серебряный лунный свет хмурым облачком, тишину разлила по узким городским улицам, сполоснула мостовые легким дождичком, ступай по гладким камушкам, моя госпожа, город спит. Бесшумно скользя по каменной дорожке, прокралась я в молчаливый дом, зажгла ароматные восковые свечи, уже не таясь, сдвинула в сторону тяжелый дубовый стол, углем начертала на полу колдовские знаки. На шум прибежал бургомистр, за ним следом жена его, увидали меня, остолбенели, воздух захватали широко раскрытыми ртами, словно вытащенные из воды рыбы. Смотрела я в их перекошенные ужасом лица и не было в сердце моем ни сочувствия, ни жалости, все на костре сгорело, сплавилось в жаркую непримиримую злобу, месть молотом стучала в душе, требовала освобождения.

- Мирра, как же...мы ведь...тебя... - залепетала бургомистерша, протягивая ко мне полные белые руки, страх исказил ее круглое румяное лицо, превратив его в нелепую аляпистую маску - в таких на городских площадях кривляются бродячие актеры в шумные базарные дни.

- Сожгли, - любезно договорила я. - Только я здесь не закончила, пришлось вернуться.

Женщина с воплем бросилась было бежать, да вырваться из колдовского круга оказалось ей не по силам, споткнулась, запуталась в длинной своей ночной сорочке, заплакала, упала на пол, хватаясь трясущимися руками за побелевшего вмиг супруга. Бургомистр же молча прижал руки к груди, рванул ворот, так что тонкая ткань лопнула с треском, вздохнул натужно и свалился безжизненным соломенным тюфяком.

- Сдох, тварь, - злобно пнула я грузное его тело. - Избежал правосудия моего, подлец. Что ж...за двоих отвечать будешь, - глянула я на бургомистершу, на ее дергающиеся в рыданиях тугие плечи, поправила темный локон, шепнула на ушко: - Не плачь. Не разжалобишь.

И ударила.

Окровавленная бургомистерша мешком валялась на грязном полу, едва слышно поскуливая, словно выпитый мною вчера щенок.

- Видишь, что ты наделала? Видишь? - ласково шептала я после каждого удара тонкой кожаной плеткой. Острые шипы, украшающие язык плети, рвали спину женщины на неровные кусочки, обнажая красное кровоточащее мясо.

- Вы что же думали, меня на костер, а сами жизни радоваться будете? - я опустила плетку, задумалась, воспоминания о погибельном пламени ожгли с новой силой. Господи, как же это было больно! Кожа вздувалась пузырями, обугливалась, лопалась, раскаленный воздух обволакивал тело, обжигал внутренности, кровь, сочащаяся из ран, вскипала и тут же осыпалась ошметками...Подступили непрошеные слезы, острыми осколками процарапали мне щеки, вытерла их досадливо, не время сейчас жалобиться, ох, не время.

Я отбросила плетку, взяла со стола резную чашицу с солью и щедро осыпала свежие, блестящие от выступившей крови раны. Ах, какой сладкой музыкой показались мне ее звериные крики, сердце зашлось от жестокой, черной радости, я даже каблуком зацокала в такт истошным ее визгам и стенаниям, хотелось мучить несчастную бесконечно, продлевая ее агонию вновь и вновь.

К утру я совсем обессилела, да и бургомистерша впала в забытье от невыносимых пыток и непрекращающейся боли. Глядя в бледном рассветном мареве на ее истерзанное тело, я ощутила вдруг тоску и раскаяние. Я ведь стала такой же, как она, безжалостной душегубкой, кровожадной злодейкой, не знающей милосердия и сострадания. Что смогу я дать этому миру, если сила моя черная, погибельная, требующая крови и чужих жизней?

Или все же могу я спасти малую толику овечек твоих, Господи, пусть и платить мне за это душою своей бессмертною?

В подвале темно, холодно, под ногами косточки детские хрустят, словно снежок морозным утром под шагами неспешными. Сколько же вы деток в угоду своим порочным прихотям извели, сердце заходится в тоске, когда вижу неприкаянные души невинно убиенных, скорбно столпились они над гниющими своими трупиками, истерзанными, искалеченными, смотрят на меня жалобно, стонут - словно ветер шальной в дымоходе гудит.

Встала на колени, детки прильнули ко мне, как к родной матушке, обняла их, заныло сердце в неизбывной печали:

- Простите, простите, что не уберегла. Не дал мне Господь такой силы, чтобы всех спасти, всех от беды укрыть, вот и сама злым людям попалась, на костре со смертью танцевала, да не время мне умирать, пока на этом свете невинные страдают.

Развела руки в стороны, зашептала наговоры витиеватые, призвала слуг своих полчища, хлынуло крысиное войско мне под ноги, уставились на меня алые глазки, будто свежими капельками крови пол усеяло.

- Город ваш, пируйте!

Оскалились хищно духи, почуяв свободу и силу, повели за собой хвостатую армию на спящий кошмарным сном город, в двери, окна, дымоходы устремились мои отважные солдаты.

Я вынула любимую флейту, ее стройное тело трепетало в предвкушении очарованной музыки, скорей, извлекай волшебство, околдовывай, уводи, спасай! Неспешно шагала я по ночным улицам, исступленно наигрывая веселую беспечную мелодию, за мной, невольно пританцовывая и улыбаясь, шли заспанные детишки, оставляя позади Гамельн, наполняющийся солнечным светом, страхом и болью.