Моральный вопрос
Если А благодарит Б за то, что тот поступил как должно, то этим самым А как бы предполагает, что Б мог поступить и иначе.
Тем самым подвергая сомнению честь и достоинство второго человека.
А вы как считаете?
Если А благодарит Б за то, что тот поступил как должно, то этим самым А как бы предполагает, что Б мог поступить и иначе.
Тем самым подвергая сомнению честь и достоинство второго человека.
А вы как считаете?
Нравственное чувство – совокупность нейронных сетей, собраны наспех из более старых частей мозга, доставшихся нам в наследство от приматов, и приспособленных к этой работе естественным отбором.
Существует заблуждение, что биологическое толкование природы человека приводит к нигилизму. Это не верно, ведь ничего не мешало безбожному и аморальному процессу эволюции сотворить вид с нравственным чувством. Но наше нравственное чувство не всегда хорошая идея для решения каких-то проблемных ситуаций. Нравственное чувство – совокупность нейронных сетей, собраны наспех из более старых частей мозга, доставшихся нам в наследство от приматов, и приспособленных к этой работе естественным отбором. Это значит, что оно подвержено причудам и склонно к систематическим ошибкам.
Люди имеют внутренне чутье, из него произрастают странные моральные убеждения и они пытаются рационализировать их задним числом. Эти убеждения имеют мало общего с моралью, которую можно обосновать, с точки зрения приносимого страдания или счастья для человека.
Джонанат Хайдт свел воедино данные эволюции эмоций, которые составляют нравственные чувства. Он выделяет 4 основных семейства нравственных эмоций.
1. Эмоции порицания других – презрение, гнев, отвращение – побуждают наказывать обманщиков.
2. Эмоции восхваления других – благодарность – вознаграждение альтруистов.
3. Эмоции сопереживания другим – сочувствие, сострадание, эмпатия – побуждают помогать нуждающемуся.
4. Эмоции направленные на себя – вина, стыд, смущение – побуждают избегать обмана и исправлять его последствия.
Эмоции сочувствия, благодарности и вины – источник наших добрых поступков. А на протяжении истории умеренный праведный гнев и этическая твердость придавали силы великим моральным идеям.
Наряду с этими видами эмоций обнаруживают 3 области морали.
1. Этика независимости – справедливость.
2. Этика общности – долг, уважение, почтение, иерархия.
3. Этика божественности – чувства святости, чистоты, которые противопоставлены загрязнению и осквернению.
Часто суждения людей выворачиваются наизнанку, когда они переключаются с суждения морали независимости на мораль общности. Дональд Саймонс как-то выразил интересную мысль. Если кто-то схватит девочку и отрежет ей половой орган, зашьет его и сделает маленькое отверстие, для мочеиспускания, это будет нормально, когда так делают миллионы. Даже больше того, это будут защищать и превратят в культуру. Но если это сделает какой-то один человек, вопрос будет стоять так: "Насколько сурово он должен быть наказан?"
Часто наше нравственное чувство путает справедливость, статус и чистоту. Люди не редко думают, что если человек авторитетен, благороден, то он скорее и есть благородным. А уравнение чистого с хорошим, может иметь плохие последствия, например: расизм и сексизм, которые проявляются, как желания избежать загрязнения.
Тут главное уловить разницу понятий между обоснованной нравственной позицией и атавистическим внутренним чутьем. В первом случае мы можем предоставить доводы к своим убеждениям, можем объяснить, почему пытки и изнасилования – это плохо. И это будет убедительная причина, она всегда будет основана на том, что приносить людям вред или добро.
Интересной особенностью наших моральных эмоций есть то, что они могут включаться и выключаться, словно тумблер. Эти переключения называют морализацией и аморальзацией. Суть процесса заключается в смене образа мыслей, судящих о поведении человека с точки зрения предпочтений, на образ мыслей, судящих о поведении с точки зрения ценностей. Например: есть 2 вида вегетарианцев, одни отказываются от мяса из-за проблем со здоровьем, другие же по моральным причинам – зверушек жалко. Пол Розин заметил, что моральные вегетарианцы находят больше причин для отказа от мяса основанных на эмоциях, они воспринимаю мясо как загрязняющее вещество (многие увидев то, что в кастрюлю супа упала капля мясного бульона, откажутся его есть – суп загрязнен).
В тоже самое время многое виды поведения аморализируются, выходят из разряда порока, например: развод, внебрачные дети, гомосексуальность, мастурбация, оральный и анальный секс... Можно заметить, что происходит некий круговорот морализаторства-аморализаторства. Словно в качестве компенсации за то поведение, которое было аморализовано в последнее время, сегодня полным ходом шагает кампания морализирования новых видов поведения.
Ещё одна особенность нашей нравственности, которую обычно ассоциируют с примитивным мышлением – это понятие святости и табу. Некоторые ценности мы выводим в абсолют, они сакрализуются, обретают бесконечную сверхъестественную важность. Например, многие считают, что нельзя даже думать о таких вещах как: плата за право усыновления, продажа голосов на выборах, покупка гражданства. Табу на размышление о главных ценностях не совсем иррационально. Чтобы понять, как человек к тебе относится и можно ли на него положиться, надо знать, как он думает: либо твои интересы для него святы, либо он оценивает их со стороны выгоды, которые можно получить, предав тебя. Но такое отношение к чему-то, как к беспрекословной ценности может выходить за рамки разумного.
Именно примитивные нравственные чувства – сопереживание, стыд, вина – останавливали Хомо на пути к преступлению. Но как бы там ни было, в морализаторстве есть и то, чего стоит опасаться: путаница нравственности, статуса и чистоты; морализаторство в оценочных суждениях; табу на размышления о святом; самообман, которым легко поставить себя на сторону добра. Гитлер был моралистом, убежденным в высокой нравственности своих мотивов. Кстати говоря, он был вегетарианцем, по моральным причинам. Это нам показывает, что такие фанатики могут быть опаснее циничных манипуляторов. С последними можно договорится, а первые будут идти до конца.
Пинкер С. | Чистый лист
_____Источник (tg): Naked Monkey_____
- В прошлый раз они меня принесли в жертву. Сейчас распяли. Отец, быть может, это просто не работает? Я так устал...
Худощавый мужчина уселся на холодный камень, сминая белую ткань накидки.
- Я не знаю. Мы пробовали всё. Много раз. И ничего не получается. Это неизлечимо, - ответил ему старик.
- Что? Грех, поселившийся в их душах?
- Нежелание что-либо менять.
Из цикла моих постов-рассуждений для подготовки к написанию романа (если получится, а то мечтать-то я горазд не хуже прочих графоманов). Пост для тех, кому хочется пофилософствовать и похоливарить.
Верующие люди, да и не только, убеждены, что мораль и нравственность исходят исключительно из священных текстов. Человечество не самостоятельно тысячелетиями вырабатывало нравственные императивы, не создавало общественный договор, учась на собственных, порой жутких ошибках, а пришли очередные боги или пророки и рассказали человечеству, что есть хорошо и что есть плохо. Христиане, например, вообще игнорируют факт существования морального кодекса задолго до того, как Саваоф надиктовал Моисею заповеди. Египтяне, шумеры, представители хараппской цивилизации, даже славяне – дикари, не различающие добро и зло. Ну, может, и различали, но как-то бестолково и не методично – искренне считают представители по крайней мере мейнстримных религий.
В случае христианства априорно считается, что все нравственные законы содержатся в Библии: если, чего-то нет в Ветхом Завете, то в Новом присутствует однозначно. В любой непонятной ситуации верующий лезет в священные тексты и удивительным (на самом деле, очень предсказуемым) образом находит строчки, которые можно подогнать под ситуацию, и тем самым в очередной раз утверждается во мнении, насколько великая и всеобъемлющая СуперКнига.
Тем не менее современный мир ставит перед обществом этические вопросы, на которые не только нельзя натянуть цитату из Писания, но и в принципе не возможно найти ответ в пространстве категорических императивов.
К таким вопросам относится проблема вагонетки. Это довольно старая философская проблема, до некоторых пор считавшаяся гипотетической, а значит не более чем игра ума. До поры до времени ее можно было «изящно» обходить презрительно, мол, один дурак может назадавать столько вопросов, что и десять мудрых не ответят. Вкратце задача в классическом виде формулируется следующим образом:
тяжёлая неуправляемая вагонетка несётся по рельсам. На пути её следования находятся пять человек, привязанные к рельсам сумасшедшим философом. К счастью, вы можете переключить стрелку — и тогда вагонетка поедет по другому, запасному пути. К несчастью, на запасном пути находится один человек, также привязанный к рельсам. Каковы ваши действия?
Существуют модификации задачи, например:
Как и прежде, вагонетка несётся по рельсам, к которым привязаны пять человек. Вы находитесь на мосту, который проходит над рельсами. У вас есть возможность остановить вагонетку, бросив на пути что-нибудь тяжёлое. Рядом с вами находится толстый человек, и единственная возможность остановить вагонетку — столкнуть его с моста на пути. Каковы ваши действия?
Таким образом, проблема находилась в области отвлеченной философии и мысленных психологических экспериментов, пока инженеры не стали разрабатывать искусственные интеллекты, в которые необходимо внедрять решение подобных задач. К примеру, мы строим беспилотные машины, и их требуется программировать: бездушная куча железа будет поступать так, как мы заложим в нее функционал, основанный исключительно на конструкциях «если X то Y иначе Z».
И вот собственно вопрос: если христианство это альфа и омега всей этики, морали и нравственности, набор всех возможных правил, отличающих истинную цивилизацию от обреченной, то где в Библии, святоотеческом учении или в мудрствованиях содержится христианское решение этой проблемы? Короче говоря, как велит в этой ситуации поступать Иисус?
Понятно, что ответы в стиле «не трогать вагонетку и неистово молиться» или «бог сам решит кому жить, а кому умереть» не являются приемлемыми, потому что вопрос актуален и требует конструктивного решения с опорой на мораль, и таких верующих в современном мире надо поискать.
После того, как я задал вопрос несколько лет назад (не утверждаю, что первый додумался до конкретной формулировки), по сети прокатилась волна обсуждений. Ни одно из них, происходящее в плоскости религиозного представления о мире, не дало объективного ответа. Верующие сходились во мнении, что нужно выбирать тот вариант, который нанесёт меньше вреда душе выбирающего (что бы это ни значило, и в рамках какой религии или деноминации этот вопрос ни рассматривался). Но, черт побери, мы не можем заставить машину уверовать и затем решать, какой вариант душеспасительнее. А значит, проблема вагонетки остается не решенной, а значит боги оставили приличный пробел в своих учениях со всеми вытекающими выводами и следствиями.
Справедливости ради ни атеизм, ни гуманизм, ни рационализм и так далее не могут предложить универсальных решений проблемы. Только они допускают лакуны в своих системах в отличие от абсолютной морали религий.
Как-нибудь можно будет оградить своего ребёнка вообще от «уроков» ОРКСЭ в целом?
Жалко его. Вот, ты постоянно стараешься, делаешь все ради своей родины, ради людей, а они тебе чем отплачивают? Они бросают тебя, решают сугубо личные проблемы и воруют. И, вот, вместо того, чтобы развивать жизнь, развивать науку, чтобы, может быть хоть несколько человек смогло одолеть смерть, чтобы люди обретали вечную жизнь без даже обычного старения, не то что кибернетического тела, ради всех и всеобщего счастья, даже ради их же самих и их потомков, но нет, они развязывают войны, воруют, пытаются, качать права и воздвигнуть себя выше других, даже те, те самые, кто хоть как-то выдвигает проблемы глобальные, хотя и не для каждого человека и не для всего мира, и не представляют, что вместе мы можем добиться будущего: развитых технологий, счастья, мирного неба над головой и без страха смерти или кары, от выдуманных страхов, которые нам внушили.
Они совершают ошибки, пускай даже не осознано, но в итоге все начинается сначала, а в этот мир попадают все новые души, которые обречены на вечные страдания, на боязнь страхов и выдумок, сказок и кары за то, чего им хочется, но никто не подумает решить это в угоду кому-либо, ведь легче навредить одному, но упасти других, чем принять что-то или попробовать решить это совместно, найти действительное решение.
И имя им - "Люди" - существа, которые рождаются с закрепленными основами мира, развиваются по ним, совершенствуются и считают себя чем-то вышним, чем обычные животные или даже предметы окружения, существа, которые даже не смогли побороть собственные механизмы ошибок и ложных пожелания, построить мир, а не воевать за постройку его для отдельных лиц, которым потом будет только хуже, воздвигнуть великую империю/федерацию, да пусть даже просто какого-либо государства-объединения всего и вся, которое совершеннее человеческих проблем: эгоизма, лицемерия и излишнего самовнушения и доверчивости.
Вот, сейчас мы верим в свои успехи и счастье в дальнейшем, в воцарение мира и общего блага, свободы воли, не нарушающих чужих идеалов, в богов и фантастические силы, хотя сами же наши идеалы и желания и заводят нас туда, в дыру вечного эгоизма и попыток прожить свою жить не чуть не хуже других, а может даже лучше. Да, может это и было бы верно для единиц, для тех, кому не нужна вечная жизнь, счастье других или свобода их от мук мира сего, для тех, кто будет счастлив все время и доволен судьбой, хотя замедлит продвижение других к этому или вовсе поможет встать не на путь истинный, но если бы мы были чуть ближе, свободнее от наших желаний построить свою жизнь, а не другую - жизнь товарища, то, может быть, мы уже бы покорили эти бесконечные, казалось бы, просторы мышления и поиска смысла, пути к свету и всеобщему благу, к нашему с вами светлому будущему, к которому нас не привела текущая мораль каждого человека.
И хотя вы думаете, что делаете хорошо, но пока вы не знаете мнений многих людей, истинны общества и общего блага, вы можете навредить другим, помешать им или сделать так, что никто и никогда не достигнет своих мечт и целей, гарантии их общего благосостояния и радости от жизни, вы можете просто принимать это за норму и думать, что каждый так и ждал и поступил бы так, мы принимаем этот постулат, эту аксиому как единственно верное для себя, хотя мы и совершаем ошибки, не кто-либо, но человек, существо, создавшее нынешний разумный вид и почти вышедшее за рамки смерти, нищеты, страхов и страданий, но все еще держащееся за ограничения, придуманные или поставленные общество, не устроившее всеобщее умиротворение и не изучившее мироздание, борющееся за свои идеалы, которые поставлены обществом и близкими, даже не вникая в то, что это лишь их такие-же идеалы, которые построены на том-же и ничем не обоснованы, кроме как тщетных попыток построить утопию, утопая в собственной не скооперированности, а эгоистике и мечте о лучшей жизни, без помощи своих соратников и вообще кого-либо.
З.Ы. Не судите строго, просто выговорился. Не мастер писать посты.
Текст мой, кауб нашел. Морали нет.
Основы теории аргументации Ивин А.А.
Первый подход предполагает, что в терминах истины может быть охарактеризована любая форма отображения действительности человеком, и что там, где нет истины, нет вообще обоснованности и все является зыбким и неопределенным. С этой точки зрения добро и красота являются всего лишь завуалированными формами истины. Очевидно, что такое расширительное толкование истины лишает сколь-нибудь ясного смысла не только те понятия, которые она призвана заместить, но и ее саму. В случае второго подхода уже сама многочисленность предлагаемых «суррогатов» истины, их неясность, их короткая жизнь, отсутствие у них корней в истории этики, необходимость для каждой формы отображения действительности, отличной от чистого описания, изобретать свой особый «заменитель» истины говорят о том, что на этом пути не приходится ожидать успеха.
Проблема обоснования моральных принципов — это проблема раскрытия их двойственного, дескриптивно- прескриптивного характера. Принцип морали напоминает двуликое существо, повернутое к действительности своим регулятивным, оценочным лицом, а к ценностям — своим «действительностным», истинностным лицом: он оценивает действительность с точки зрения ее соответствия ценности, идеалу, образцу и одновременно ставит вопрос об укорененности этого идеала в действительности.
Аналогичную дескриптивно-прескриптивную природу имеют, как указывалось, и обычные законы науки. Но если у моральных принципов явно доминирует прескриптивное, оценочное начало, то у научных законов ведущим обычно является описательный момент. Таким образом, проблема не в том, чтобы заменить добро в области этики истиной, и не в том, чтобы заместить добро чем- то, что напоминало бы истину и связывало бы, подобно ей, мораль с действительностью. Задача в выявлении взаимосвязи и взаимодополнения истины и добра, в выявлении их взаимоотношений с другими этическими категориями. Если под «обычным», или «естественным», значением утверждения понимается, как это нередко бывает, его описательное значение, то ясно, что моральные принципы не имеют, строго говоря, такого значения: они описывают, но лишь для того, чтобы эффективно оценивать, и оценивают, чтобы адекватно описывать. Функции описания и оценки — диаметрально противоположны
Одним из наиболее категоричных принципов морали является норма, запрещающая лишать жизни другого человека. Социальное значение этой нормы не вызывает сомнений, и обычно она формулируется в виде лаконичного прямого приказа: «Не убей!» Другие возможные формулировки: «Человек не должен убивать другого человека», «Должно быть так, что человек не лишает жизни других людей» и т.п.
Обоснование морального принципа должно начинаться с уточнения его значения, определения тех ситуаций, на которые простирается его действие, и тех, к которым он не приложим. В частности, в нашем примере необходимо уточнить понятие убийства как насильственного лишения жизни. Шантаж, угрозы и т.п. могут оказаться причиной преждевременной смерти, но едва ли здесь можно говорить даже о неумышленном убийстве. Существенную роль в прояснении, а тем самым и в последующем обосновании принципа «Не убей» играет перечисление признаваемых исключений из него. Во-первых, в современной Европе не принято морально осуждать как убийцу того, кто лишает жизни самого себя. В недавнем прошлом ситуация была иной: во многих европейских странах попытка самоубийства считалась не только морально предосудительной, но и уголовно наказуемой. Христианская религия осуждала самоубийство, убеждая, что только Бог, давший нам жизнь, может ее отобрать. Некоторые античные философы рассматривали самоубийство как наиболее приемлемый способ ухода из жизни. В средневековой Японии акт харакири был обязанностью, выражающей верность своему господину, протест против клеветы и др. В современном обществе самоубийство может осуждаться, если человек, покончивший с собой, ушел тем самым от каких-то важных своих обязательств, выбрал более легкий, так сказать, путь. Во-вторых, исключением из принципа «Не убей» считаются случаи насильственного лишения жизни другого человека в условиях защиты своей собственной жизни или жизни своих близких. При этом должна иметь место явная агрессия, уклониться от которой другим способом не удалось бы. В-третьих, норма «Не убей» не распространяется на противника в случае войны. Однако это исключение применимо не ко всем культурам. Например, эскимосы, не имеющие политической организации, способной поставить всех граждан под ружье, вообще не понимают массового убийства одними людьми других. В-четвертых, к убийству не принято причислять умерщвление в случае неизлечимой, причиняющей большие страдания болезни. Однако здесь общего согласия нет: врачей, помогающих своим смертельно больным пациентам уйти из жизни, иногда отдают под суд. В-пятых, к убийству иногда не относят безболезненное лишение жизни детей, появившихся на свет с такими физическими пороками, которые заведомо сделают невозможной их нормальную жизнь. Этот случай еще более спорен в современном обществе, чем предыдущий. Вместе с тем хорошо известны культуры в которых практика лишения жизни не совсем нормальных детей была обычной. В-шестых, убийством, как правило, не считается прерывание беременности, хотя в разных странах отношение к нему является разным. В частности, христианская традиция относится к прерыванию беременности резко отрицательно. И, наконец, в-седьмых, к убийству не причисляется приведение в исполнение вступившего в законную силу смертного приговора
В теории морали — но не в обычной моральной жизни — первостепенное значение придается дедуктивному обоснованию моральных принципов. Последние пытаются логически вывести из некоторых общих положений, касающихся природы человека, природы общества, человеческой истории и т.п
Какие именно общие положения могут использоваться при дедуктивном обосновании принципа «Не убей»? Теория морали не дает на этот вопрос достаточно ясного ответа. Допустим, мы принимаем следующий «принцип всеобщей гуманности»: «Всякий человек должен быть гуманен». Примем, далее, в качестве посылки утверждение «Всякий гуманный человек не должен убивать». Сформулируем моральный силлогизм: Всякий человек должен быть гуманным. Всякий гуманный человек не должен убивать. Всякий человек не должен убивать. Этот силлогизм представляется логически обоснованным (правильным). Рассуждение можно переформулировать иначе: Должно быть так, что если человек гуманен, он не убивает; должно быть так, что человек гуманен; следовательно, должно быть, что человек не убивает.
Данное рассуждение является обоснованным с точки зрения логики оценок (с «хорошо, что» вместо «должно быть так, что»). Его логическая структура: «Если хорошо, что если А, то В, и хорошо, что А, то хорошо, что Я». Однако логическая правильность этих двух рассуждений мало что значит. Их заключение, что человек не должен убивать, является обоснованным лишь в той мере, в какой обоснованны те посылки, из которых оно выводится. Принцип «Всякий человек должен быть гуманен» расплывчат и неясен. Не лучше обстоит дело и с положением «Гуманный человек не должен убивать». Не очевидно, в частности, что эти два общих утверждения вообще как-то связаны с рассмотренными исключениями из принципа «Не убей». Выведение последнего из данных общих утверждений делает его в той же мере расплывчатым и неясным, как и они сами. Сходным образом обстоит дело с дедукцией принципа «Не убей» из общих положений типа: «Не делай в отношении других того, что ты не хотел бы, чтобы это было сделано в отношении тебя», «Поступай только так, чтобы правило твоего поведения могло стать предметом всеобщего законодательства» и т.п. Роль дедуктивной аргументации в обосновании принципа «Не убей», как и других ключевых моральных принципов, не может быть существенной. Это не означает, конечно, что вообще не найдется аудитории, для которой выведение рассматриваемого принципа из абстрактных пожеланий «всеобщего человеколюбия», «универсального альтруизма» или «разумного эгоизма», не покажется убедительным. Однако моральное убеждение, основывающееся на дедукции, вряд ли будет сколь-нибудь прочным. Посылки, на которое оно опирается, не являются достаточно ясными, они не способны выдерживать даже умеренную критику. То, что дедуктивная аргументация не играет важной роли в обосновании моральных принципов, не означает, что ее применимость в морали крайне ограничена. Обычное моральное рассуждение касается не столько обоснования общих принципов, сколько их приложения к конкретным ситуациям и понимания на основе данных принципов конкретных поступков. В обоих этих случаях значение дедукции несомненно. И в теории морали, и в обычной моральной практике широко распространено целевое обоснование моральных принципов и моральных решений. Такое обоснование включает ссылку на ту цель, имеющую очевидную позитивную ценность, которая достигается благодаря обосновываемому принципу или принятому решению.
Аргументация и ценности Применительно к принципу «Не убей» целевое обоснование, взятое в упрощенной его форме, может выглядеть так: То, что человек не убивает, является необходимым условием существования общества. Общество должно существовать. Люди должны не убивать друг друга. Первая посылка устанавливает связь между реализацией рассматриваемого принципа и существованием общества. Эта посылка является, очевидно, чисто описательной. Вторая — выражает определенную социальную цель и представляет собой оценку. Рассуждение является, таким образом, разновидностью модального силлогизма, в котором из описательной и оценочной посылок выводится оценочное заключение. Если вторая посылка истолковывается как описательно-оценочное утверждение, заключение также будет иметь описательно- оценочный характер. Приведенное рассуждение можно переформулировать так, чтобы связь цели и средства ее достижения выражалась, как обычно, условным утверждением: Если люди будут убивать друг друга, общество саморазрушится. Общество должно сохраниться. Люди должны не убивать друг друга. Еще один пример целевого обоснования рассматриваемого принципа: Если люди не убивают друг друга, это способствует моральному совершенству общества. Общество должно быть морально совершенным. Человек не должен убивать. Эти упрощенные рассуждения не ставят, конечно, своей задачей убедить кого-то в приемлемости обсуждаемого морального принципа. Их задача — продемонстрировать, что для этого может использоваться также целевое обоснование. Еще один способ обоснования принципа «Не убей» представляется следующим рассуждением: Всякий человек, воздерживающийся от убийства, должен становиться гуманнее. Каждый человек должен становиться гуманнее. Каждый человек должен воздерживаться от убийства. Обе посылки этого рассуждения являются оценками, заключение также представляет собой оценку. Как и ранее, если посылки истолковываются как двойственные, описательно-оценочные утверждения, заключение должно иметь такой же, описательно-оценочный характер. Рассуждение является типичной индукцией, его заключение вытекает из посылок не с необходимостью", а только с некоторой вероятностью.
Это рассуждение можно переформулировать также с использованием условного утверждения в качестве посылки: Должно быть так, что если человек не убивает, он становится гуманнее. Должно быть так, что человек становится гуманнее. Должно быть так, что человек не убивает. Схема этого рассуждения: «Должно быть так, что если Л, то В; должно быть В; значит, должно быть А». Это — типичная индукция с оценочными (или описательно-оценочными) посылками и оценочным (или описательно-оценочным) заключением. Можно упомянуть еще один вид индуктивного обоснования моральных принципов — ссылку на образец. Рассуждение протекает в форме обычной неполной (популярной) индукции, использующей оценочные (или описательно-оценочные) посылки: L. должен воздерживаться от убийства. М. должен воздерживаться от убийства. N. должен воздерживаться от убийства. L., М., N. являются людьми. Каждый человек должен воздерживаться от убийства. Убедительность этого рассуждения во многом зависит от того, насколько аудитория уверена, что поведение упомянутых в нем лиц достойно всяческого подражания. Кроме того, на убедительность популярной индукции существенно влияет также отсутствие явных контрпримеров выводимому общему положению. В случае принципа «Не убей» такие контрпримеры сразу же приходят на ум: если Аристотель не убивал, то его ученик, Александр Македонский, повинен во многих убийствах, и т.п Ссылка на образцы вряд ли способна сколь-нибудь существенно поддержать обсуждаемый принцип. Вместе с тем она может казаться достаточно убедительной в случае других моральных принципов, таких, скажем, как «Не лги», «Уважай чужое достоинство» и т.п. Каждый акт понимания сообщает известную дополнительную поддержку той общей оценке или норме, на основе которой он осуществляется. Понимание того, что конкретные люди или группы людей не должны убивать, является индуктивным аргументом в пользу того, что вообще никто не должен этого делать: Каждый человек не должен убивать. Александр Македонский был человеком. Значит, Александр Македонский не должен был убивать. Или другой пример: Все люди, хоть в малой степени считающиеся с моралью, не должны убивать. Средневековые рыцари были людьми, дорожащими принципами морали. Следовательно, средневековые рыцари не должны были убивать.
Здесь речь идет о понимании поведения определенной группы людей. Вместе с тем, если такое понимание имеет место, оно является доводом в поддержку общего положения, что любой человек не вправе убить. Понимание представляет собой дедукцию частной оценки или нормы, касающейся определенного индивида или сообщества, из общей оценки или нормы, говорящей о каждом индивиде или сообществе. Если свершившийся акт понимания истолковывается как аргумент в поддержку такой общей оценки или нормы, рассуждение оборачивается и превращается в индукцию Однако убедительность индукции, отправляющейся от понимания, обычно не особенно высока. К теоретическим способам обоснования моральных принципов относится и указание на хорошую их согласованность не только между собой, но и с другими принципами человеческого общежития. В частности, принцип «Не убей» хорошо отвечает идее гуманности человека, положению о возможном моральном прогрессе человеческого общества, идее жизни как высшей человеческой ценности и т.п. Этот принцип хорошо согласуется также с системой права, рассматривающей убийство как одно из самых тяжких преступлений. К этому условию соответствия примыкает аргумент к системности морали. Мораль — не только сложная, но и стройная, достаточно последовательная система норм, образцов, идеалов и т.п. Эта система прочно укоренена в человеческой жизни, и указание на то, что конкретный принцип поведения входит в качестве неотъемлемого элемента в эту первостепенной важности систему, представляет собой важный аргумент в поддержку данного принципа. Системная поддержка становится особенно сильной, когда указывается, что рассматриваемый моральный принцип входит, подобно принципу «Не убей», в самое ядро моральных требований. Попытка отказаться от такого принципа означала бы отказ от всей существующей системы морали и ее неминуемое разрушение. Даже частичный пересмотр принципа «Не убей» путем изменения перечня исключений из него может иметь фатальные последствия для системы морали в целом.
Еще одним теоретическим аргументом в поддержку принципа «Не убей» может служить ссылка на то, что он имеет более широкую сферу приложения, чем та, которая прямо в нем упоминается. Можно предполагать, что он справедлив не только в отношении других людей, но и в отношении всех высших животных. Нельзя убивать без особой, крайней необходимости ни одно такое животное. Не следует, по всей вероятности, насильственно лишать жизни не только высших, но и любых животных. Быть может, вообще любое живое существо — как животное, так и растение — не может быть лишено жизни без крайней нужды. Кроме того, животным, и в первую очередь высшим, не должны причиняться неоправданные страдания. Споры по поводу кастрации домашних животных, негуманных форм их забоя, вивисекции и т.п. так или иначе связаны с попыткой распространить принцип, запрещающий убийство человека, также на высших животных и в первую очередь на домашних.
Все теоретические аргументы, если их рассматривать с логической точки зрения, являются — за исключением дедуктивного обоснования — индуктивными рассуждениями. Значимость дедукции в аргументации в поддержку принципов морали не велика. Индукция также не играет заметной роли в их обосновании. Кроме дедукции и индукции других форм рассуждения нет. Из этого можно сделать общий вывод, что само по себе рассуждение не способно обеспечить устойчивость и действенность моральных принципов. Проблема обоснования морали, если таковая, конечно существует не решается путем приведения особых — дедуктивных или индуктивных — аргументов в поддержку отдельных ее принципов или системы морали в целом. Мораль опирается в конечном счете не на рассуждение, а на что-то иное. В этом она подобна родственным ей по происхождению естественному языку и религии: они устойчивы и эффективны вовсе не благодаря особо удачным и веским аргументам в их поддержку. Подведя этот итог обсуждению универсальных способов аргументации в поддержку конкретных принципов морали, рассмотрим те контекстуальные способы аргументации, которые используются применительно к этим принципам. Аргумент к авторитету не является особенно употребительным, когда речь идет о моральных принципах. Он может показаться убедительным для тех, кто полагает, что мораль создана какой-то конкретной личностью, деяния которой имеют особое значение для человека. Но этот аргумент не окажет никакого позитивного воздействия на тех, кто убежден в естественноисто- рическом происхождении морали. Нужно заметить, что даже тем, кто полагает, что моральные законы имеют божественное происхождение, данный аргумент представляется излишне прямолинейным. Бог создал человека и дал ему моральный завет. Но завет не столько навязывается человеку силой и угрозой наказания, сколько раскрывает его предназначение и должен исполняться в первую очередь потому, что выражает его природу как специфического творения и способствует постоянному его совершенствованию. Более употребительным и веским является аргумент к моральной интуиции, к прямому усмотрению морального добра, постижению его без рассуждения и доказательства. Для моральной интуиции характерны непосредственная очевидность и неосознанность ведущего к ней пути. Для нее нетипичны однако неожиданность морального прозрения и тем более невероятность ведущего к нему пути. Результаты «непосредственного морального видения» обычно кажутся ожидаемыми и само собою разумеющимися.
Д.Мур считал, что слово «хороший», употребляемое в моральных суждениях, указывает на наличие у хороших вещей некоторого «внеестественного» свойства. Этим данное слово важным образом отличается от слов, которые, подобно слову «желтый», обозначают «естественные» свойства, воспринимаемые нашими органами чувств. Свойство «быть хорошим» не существует ни фактически, наряду с естественными свойствами, ни в какой-то сверхчувственной реальности. Оно постигается не обычными чувствами, а интуицией, результаты которой являются обоснованными, но не допускают доказательства. Мур полагал также, что все утверждения о моральном добре истинны независимо от природы мира1. Слово «хороший» действительно необычно в семантическом плане. Однако особенности его употребления вряд ли являются решающим свидетельством в пользу существования особой моральной интуиции. Все эти особенности вполне можно объяснить и без нее. Этики, увлеченные поисками таинственного собственно морального смысла «хорошего», недооценивали способность этого слова замещать множества эмпирических свойств. «Хороший» не обозначает никакого фиксированного эмпирического свойства. Им представляются совокупности таких свойств и при этом таким образом, что в случае разных типов вещей эти совокупности являются разными. Ссылаясь на это обстоятельство, можно было бы сказать, что качества, дающие право называть вещи «хорошими», являются разными в случае разных вещей. Хорошими могут быть и ножи, и адвокаты, и доктора, и шутки и т.д., т.е. вещи столь широкого и неоднородного класса, что трудно ожидать наличия у каждой из них некоторого общего качества, обозначаемого словом «хорошее». «Красным», «тяжелым» и т.п. может быть названо лишь то, что имеет вполне определенное свойство; приложимость «хорошего» не ограничена никакими конкретными свойствами. Свойство «быть хорошим» является «внеестестаенным» в том отношении, что оно не существует наряду с иными «естественными» свойствами. Вещи являются хорошими не потому, что они имеют особое свойство «добро», а в силу того, что этим вещам присущи определенные «естественные» свойства и существуют социальные по своему происхождению стандарты того, какими именно свойствами должны обладать вещи. Слово «хороший» является заместителем имен «естественных» свойств, но не именем особого «естественного» свойства. Свойство «быть хорошим (быть добрым)» не относится к какой-то сверхчувственной реальности. Смысл, в котором оно существует, отличается от смысла,.в каком существуют свойства, подобные весу и химическому составу тел. Но добро познается обычными чувствами, и его познание сводится к установлению соответствия между свойствами реальных вещей и свойствами, требуемыми от этих вещей относящимися к ним стандартами. Неверным поэтому является как утверждение Мура об интуитивном характере постижения добра, так и его положение об аналитической истинности высказываний о добре. И наконец, Мур ошибался, допуская, что неопределимое качество добра является одним и тем же в случае всех хороших вещей. Моральная интуиция существует, но она не является особым чувством и мало чем отличается от других разновидностей интуиции. Ссылки на моральную интуицию играют важную роль в моральной аргументации, особенно в запутанных и неоднозначных моральных ситуациях. Вместе с тем моральная интуиция вряд ли особенно существенна при обсуждении значимости общих моральных принципов, подобных принципам «Не убей», «Не укради» и т.д.
Наиболее употребительным доводом, используемым в моральном рассуждении, является аргумент к традиции. Этот аргумент представляется также наиболее важным, если речь идет об основополагающих принципах морали. «Привычка — душа держав» (А.Пушкин «Борис Годунов»), исторически сложившаяся и тысячелетиями эффективно действовавшая моральная привычка, или моральная традиция, — душа морали. Это кажется верным не только для так называемых «традиционных» обществ, в которых традиция определяет все существенные стороны социальной жизни, но и для любых иных обществ, хотя в последних роль моральной традиции внешне не так заметна. Аргумент к традиции оказывается обычно решающим, когда обсуждаются основоположения морали, включающие принципы «Не убей», «Не укради», «Будь справедлив», «Люби своего ближнего» и т.п. Моральная традиция двойственна, она имеет, как и принципы морали, описательно-оценочный характер. Она обобщает и систематизирует огромный опыт моральной жизни и в этом смысле суммарно описывает его. Но мораль не только ретроспективна, но и проспективна: она отгалкивается от прошлого, чтобы предписывать и определять будущее поведение. Поэтому аргумент к моральной традиции — это не аргумент «от прошлого», а аргумент «от прошлого к будущему»