Жду новый пост

Серия «ужасы, хорроры, мистика»

Ссылка на предыдущую часть:

Местные мы (пока еще 9 мая близко) Часть 1

Солдаты скорым тяжелы шагом пробежали мимо Рейхерта, свернули к мостку через речку, и скрылись за зелеными садовыми кустами. Рейхерт остался, подошел к мальчику, посмотрел внимательно. Мертвец как мертвец – много он таких видел, да и чего греха таить, сам детишек постреливал. Поначалу для тренировки воли, а было время, что и из спортивного интереса, на спор, а теперь вот только по приказу такое мог сделать – рука бы не  дрогнула. Крови было почему-то не так много, будто только чуть  натекло из ран, и все – кончилась она в мальце. Рейхерт присел на корточки рядом с трупиком, ухватил его за плечо, намереваясь перевернуть и тут же отдернул руку. Труп был холодный, как будто мальчика не только что расстреляли, а часов пять назад. Рейхарт осторожно протянул руку, потрогал мальчишескую щеку – тоже прохладная, взял за подбородок, повернул лицом к себе – мальчик улыбался, из под соломенных бровей нагло и совсем не мертво смотрели пронзительно голубые глаза.

Краем глаза уловил движение, вскинул голову и увидел проходящих мимо баб. Со стираными вещами шли, тугие скатки отжатых тряпок лежали в тазах. Они шли мимо не обращая внимания ни на Рейхерта, ни на труп мальчика, будто бы и не заметили их. Рейхерт соскочил, ухватил одну женщину за руку, подтащил к трупу, ткнул в него пальцем, показал, чтобы забирала.

Она кивнула. Поставила таз свой с тряпьем на землю, тело мальчишеское сграбастала и как куль на плечо забросила, пошла следом за уже далеко отошедшими к деревне бабами.

- Что же это? – тихо спросил сам у себя Рейхерт, глядя, как плетями болтаются руки мальца за спиной дородной бабы. Они не люди – люди себя так вести не могут, просто не могут. Он попытался вспомнить, какими они, деревенские были, когда их подразделение только-только в деревню пришло. Ведь совсем не такими: живыми они были, улыбались, смеялись, бабы бедрами толкались, за курями бегали, мальцов вдоль спины розгой протянуть могли за провинность, а мальцы голосили тогда, как и полагается. Что же теперь то с ними со всеми сделалось? Куда вся жизнь из них пропала?

Он вернулся в расположение его подразделения, подошел к избе, мельком  глянул на старика – хозяина дома. Тот был занят своими делами: подбивал клинышки в большие тележные сани, потом поддавливал сверху руками, видать чувствовал слабину, и снова тюкал молоточком по клиньям. Рейхерт остановился на секунду, потом вытащил пистолет, подошел к старику.

Старик оглянулся, в глазах его ничего не отразилось, будто стекляшками в лицо капитана блеснуло, и отвернулся. Рейхерт ухватил старика за ворот рубахи, рывком отбросил от саней в сторону, шагнул к нему, взводя пистолет.

Убивать старика он не собирался, он просто хотел посмотреть, какая будет реакция. Старик упал навзничь, поднялся, отряхнул латаные штаны, распрямился и уставился в лицо Рейхерта, будто команды ждал. Рейхерт вскинул пистолет, выстрелил прямо над ухом старика, тот даже не вздрогнул, голубые глаза не мигая смотрели в лицо капитана.

Рейхерт с силой саданул рукоятью пистолета старику по лицу, старик снова упал, подниматься не стал, глянул снизу вверх в лицо мучителя.

- Да что же ты как бревно! – выкрикнул Рейхерт старику, тот молчал. Тогда Рейхерт не глядя всадил пулю старику в ногу. Нога дернулась, темным прочертилась из под штанины кровь по пыльной земле. Старик молчал, лицо было спокойным. Рейхерт поднял пистолет, едва не уперев его в лоб старика, тот проследил глазами за стволом.

- Кто вы? – тихо спросил он старика, - Кто?

- Местные мы, - неожиданно ответил старик на немецком языке без всякого акцента, будто всю жизнь в Германии прожил.

- Что? Что ты сказал? – закричал Рейхерт, а старик улыбался, глупо так, не понимающе. Рейхерт понял, что больше он ему ничего не скажет. Он выстрелил, и старик упал на землю.

А дальше они устроили казнь. Общую. По всем домам прошли, всюду заглянули, правда, как оказалось, - зря. Никто не прятался, все были на виду. Собрали всех, погнали в лес за речкой, там тычками и криками согнали в овраг и из пулеметов расстреляли. Всех. Хоть и было это нарушением приказа, но оставлять хоть кого-то в живых, Рейхерт боялся.

Яму наскоро забросали землей, навалили сверху бревен и вернулись в пустую деревню уже ближе к вечеру. Особенно не разговаривали, все больше молчали, много курили. Страх не прошел.

На ночь все же решили оставить караульных.

К глубокому вечеру немного разошлись, настроение у личного состава повысилось, кто-то взялся за губную гармошку, откуда-то достали выпивку. Стало веселее.

А ночью начался ад.

Луна яркая была, большая, такой большой луны Рейхерт никогда и не видел. Звезды на небе блестели яркими светляками, и все вокруг светлое, будто молочным сиянием залито – как днем все видно. Гул пошел от леса. Тихий, едва слышный, похоже на то, будто далеко-далеко едет колонна танков. Такой гул больше телом чуешь, чем ушами слышишь. Солдаты в небо как один смотрели, думали что может авиация летит. Но небо чистым было, а дальше…

Пятна черные, как кляксы на молочном лунном свете, из леса вышли и гул ударил по ушам, по глазам, казалось бы ворвался в сами мысли, в мозг, в душу. Люди выли, люди хватались за уши руками, скребли ногтями по лицу, по ушам, по голове своей, будто стараясь вырвать этот гул из своих черепов. А тени были все ближе и ближе и можно было в них уже различить человеческие силуэты за которыми словно бы плащом темнота тянулась.

И вдруг сразу гул стих, боль отпустила и нет никого: ни теней этих, ни призраков – ничего. Ночь, луна, тишина и тихий плач солдат, как дети малые.

Рейхерт посмотрел на свои пальцы: в крови, голову саднит, щеки изодраны, соленый вкус крови на губах и страх. Он выскочил из дома через окно, поискал глазами караульных – они валялись в отдалении: оба живые, оба свернувшиеся, как младенцы, оружие рядом валяется – плачут.

- Почему не стреляли! – заорал он на бегу, а они будто не услышали. Подбежал, одного поднял, по щекам отхлестал, второго – никакой реакции, в глазах ни единой мысли, только страх.

Во двор бросился, дверь дома, где солдаты были, распахнул, заорал вовнутрь:

- На улицу, с оружием! Все! – замолчал и услышал тихие стоны, вой, плач. Вбежал вовнутрь, так же вповалку, как и те, на улице. Стал хватать одного за другим, гневно хлестать по щекам, с силой, наотмашь, так, чтобы голова болталась из стороны в сторону. Солдат открыл глаза, взгляд его сфокусировался, стал осмысленным.

- Капитан… - словно спросонья спросил он.

- Буди остальных! – Рейхерт уже хватал следующего, с настойчивостью механизма стал хлестать его по щекам. Солдат кивнул, ухватил за плечо одного солдата, потряс, а потом тоже, как и капитан, стал хлестать по щекам.

Вскоре почти весь личный состав был при оружии, все были на улице, всматривались в поле перед лесом, откуда пришел гул. Поле было спокойным, словно серебряное лунное море.

А потом вновь замелькали тени – скорые, смазанные от своей скорости, мечущиеся над полем словно дикий ветер. Разразились увесистым лаем пулеметы, затарахтели автоматы, отрывисто загрохотали винтовки.

- Не подпускать! – орал Рейхерт, всматриваясь в поле. Он видел, как от теней, словно бы черные клочья отлетали, их отбрасывало назад, но они вновь и вновь напирали вперед. Тени взрыкивали, визжали громко, когда их разметывало пулями, но было ощущение, что не от боли они так кричат, а от злости, от ярости, что не могут достать живых.

Когда тени подошли близко, вход пошли гранаты. Не сговариваясь, не по приказу, несколько солдат разом хватанули за деревянные рукояти гранат, дернули чеку и полетели они, поблескивая в лунном свете. Ахнуло, и еще, и еще! Раз за разом – взрывы слились в сплошной долгий взрыв, будто канонада пушек. Громко и яростно зазвенел нечеловеческий крик, заложило уши, многие упали, прижимая руки к голове, закрывая уши.

В черном месиве опадающей земли, поднятой пыли, тени стали неразличимы и солдаты палили просто так, наугад. Но вот мелькнуло темно, уже совсем близко, уже почти в упор, Рейхерт выхватил пистолет, большим пальцем снял предохранитель, вскинул оружие.

Тень! Выстрел! Выстрел! Выстрел! – тень рвало на черные ошметки, отбрасывало, откидывало назад до тех пор, пока она не повалилась в траву и истаяла. Рядом, не умолкая, строчил и надрывался пулемет, его дырявый кожух уже светился багровым отсветом – перегрели, безбожно перегрели оружие.

Тени метались уже средь солдат. Люди вскрикивали, падали, их словно обволакивало черным туманом, и только приглушенный крик было слышно из под этого черного покрывала.

Рейхерт скоро заменил обойму, и, отступая к дому, отстреливался от приближающихся теней. Уперся спиной в дверь, на короткое мгновение оглянулся через плечо, ухватился за ручку, дернул дверь на себя, посмотрел на наседающие тени – те были уже почти перед ним, протяни руку и коснется она темного зыбкого тумана. И увидел он в этих тенях что-то светлое, едва заметное, прищурился на мгновение и различил лицо, бледное, серое, мертвое – лицо внутри тени. А может и показалось это ему… Он заскочил в дом, захлопнул за собой дверь, отступил на шаг, вновь перезаряжая пистолет.

Его словно отрезало от крика от боя на улице, внутри было неожиданно тихо, приглушенная стрельба едва доносилась с улицы. Зато внутри отчетливо тянуло заунывным полустоном-полувоем, будто волк подранок издыхает. Тени во внутрь не ломились.

Рейхерт оглянулся по сторонам, вскинув оружие, пошел на звук. Вошел из сеней в дом, глянул скоро по сторонам, - вой тянулся из спальни. Рейхерт подошел к двери, облизнул пересохшие губы, и вломился в дверь.

В комнате было темно, лунный свет едва сочился в окно через сеть ветвей на улице. В спальне не было никого – только мрак и вой, тихий, долгий, мученический изо всех углов. А еще ощущение присутствия, сильное, крепкое, уверенное, будто дырявят жадным, злым взглядом со всех сторон разом.

- Где ты? – закричал Рейхерт, панически тыча стволом из стороны в сторону, - Выходи!

Он посмотрел на старый, покосившийся шкаф. Выстрелил в него, потом всадил несколько пуль в кровать так, чтобы навылет, чтобы если кто под ней прячется, и ему бы досталось – вой лился на одной ноте.

- Где ты? - он метнулся по комнате, сбрасывая со стен полки, опрокидывая вещи, откинул в сторону подвернувшийся табурет, плечом ударил по шкафу, тот качнулся и, тяжело заскрипев, ухнул на пол, - Где ты?

Рейхерт уселся на кровать, глупо посмотрел на пистолет в своей руке, будто впервые его увидел, усмехнулся. Ему вдруг стало смешно, как тогда, в первый раз, когда он заскочил в похожий дом и, так же тыча пистолетом, поставил на колени в спальне всю семью. Молодую женщину, с растрепанными волосами, мужика с коротенькой стриженной бороденкой и маленькую, веснушчатую девчушку… Это была карательная операция, шел сорок первый год и никто еще не думал о том, что за грехи придется расплачиваться. Предписывалось произвести казнь. Рука дрожала, откуда-то взялся заливающий глаза пот… Он выстрелил три раза. Отец, мать, дочь. Только дочь – эта маленькая девчушка с такими большими веснушками, повернулась к нему и сказала тихо-тихо, что-то на своем, на русском, которого он так и не выучил, улыбнулась. Почему-то ему казалось, что она сказала ему: «не надо». Приказ он выполнил, а потом, сидя так же на кровати и смотря на тела почему-то смеялся и смеялся, как с ума сошел.

В комнате резко потемнело, громко захлопнулась дверь, ветви за окном сплелись в тугой клубок, не пропускающий в окно свет. Он услышал дыхание. Громкое и, наверное, жаркое. А еще смешок, тоненький, детский.

Он вскинул пистолет, нажал на курок и во вспышках выстрелов увидел их – мать с растрепанными волосами, отца с короткой, обстриженной бородой и веснушчатую девочку. Мать с отцом были мертвы: страшные, черные, раздутые, раззявленные, изжеванные. А дочь… Она смотрела на него голубыми глазами и улыбалась, повторяя часто и нежно: «не надо».

Патроны кончились, навалилась темнота, а в темноте холодные как лед, студеные прикосновения, будто облапили всего, исхватали.

Утром, когда взошло солнце, от всего подразделения в живых осталось только шестнадцать человек и еще один – капитан Рейхерт. Только живым его сложно было назвать: седой, постаревший за ночь лет на сорок, с трясущимися руками, с глазами распахнутыми широко и бессмысленно, и повторяющий безостановочно: «…не надо, не надо, не надо, не надо…».

Райс, по негласному соглашению оставшийся за главного, приказал уходить из деревни. А для того, чтобы тут больше никто не погиб, решил все сжечь – дотла. Дома вспыхивали легко, будто только и ждали прикосновения жадного языка пламени, смолянисто дымили, весело потрескивали угольки в пламени, со звоном лопались стекла, летели искры.

Управились к десяти часам. В половину одиннадцатого вышли. Увязавшегося было за ними капитана Рейхерта в упор застрелил Райс. Ему никто ничего не сказал.

А к вечеру они уже вышли к другой деревне, которой тут вроде бы и быть не должно было. Первое, что им показалось странным – это то, что в деревне было много мужиков…

Деревня осталась далеко за спиной и даже дым от горящих изб был почти не виден, но ощущение страха не проходило, держало крепко. С самого начала, с самого первого дня деревня эта показалась неправильной, необычной. И вроде бы всё как везде: дома с бревен сложенные, сады, живность, дороги топтаные коровьими копытами с присохшими лепешками. Люди тоже вроде бы обычные: в заношенных серых одеждах, платки у баб замотаны под подбородком по осеннему, ребятня грязная, стриженные кто под горшок, кто на лысо, дедки с самосадной махоркой и мужики… Вот тут то и надо было сразу задуматься! Откуда в военное время в деревне мужикам взяться? Все на фронте должны быть, а если кто и останется, так разве что калеки или шишки партийные. А тут простое, крепкое мужичье.

Потом уже и другие странности замечать стали: в деревне не голодали, погреба полны были, скотина опять же не тощая, не порченная колхозами. Самое же необычное таилось в избах: ни в одном доме по всей деревне не было ни единого портрета, ни единой фотографии Сталина! Нигде не было ни единой газетной вырезки с Лениным, ни одного красного полотнища, кроме протертой скатерти с обтрепанными в бахрому краями.

Деревенские делились провиантом справно, даже угрожать не приходилось, будто бы по-соседски. Бабы солдатню не гоняли, но и особенно близко к себе не подпускали, да и вообще – народ деревенский вел себя так, словно не с оккупантами рядом жили, а с заезжим людом.

Плохое началось на второй день, после того, как весь личный состав расквартировался в нескольких домах стариков, живших на околицы деревни. Ефрейтор Розенберг блажить начал, мол де мяса ему хочется – говядинки, да так, чтобы от пуза натрескаться. А брать, вроде бы как и не хорошо, деревенские и без того посильную помощь оказывают: яйца, курей, молочком поят – живи, как сыр в масле катайся. Короче, когда возвращалось стадо с выпаса, вышел ефрейтор на дорогу, приглядел коровку одну пегую да и саданул ей промеж глаз с винтовки. Мальчишка пастушок в крик, бабье галдеж подняло, мужики на пришлых тоже недовольно поглядывают, а один, видать хозяин коровки, подошел к ефрейтору и сказал что-то громкое, и, наверняка, обидное. Ефрейтор отмахнулся, вытащил нож с пояса, и к корове двинулся, он все с бока больше мясо любил. Мужик его за грудки хватанул и, еще разок чего-то сказанул, да как даст зуботычину! Розенберг в грязь отлетел, глаза ошалелые, пальцы по луже шарят – нож ищет. А мужик развернулся, к корове подошел, погладил по простреленной голове, помощь кликнул и втроем они тушу в сторону дворов поволокли.

Ефрейтор соскочил, с кобуры пистолет дернул, заорал как блаженный, руку задрал и выстрелил. Мужики даже не оглянулись, будто и дела им не было до этого стрелка. Солдатня, что вокруг собралась, смотрят, смеются – Розенберга никто не любил, дурак он, даром что ефрейтор. А Розенберг приметился и мужику тому в спину, в аккурат промеж лопаток пулю всадил. Мужика вперед толкнуло, ноги подломились, и упал он. Все разом притихли, только Розенберг орал еще чего-то радостно.

Один дед, жившей в крайней хате, сплюнул самокрутку на землю, вошел в дом, вышел с двустволкой, и без единого слова выстрелил поочередно с обоих стволов в ефрейтора. Розенберг схватился за живот, уставился глупо на деда, и тоже в грязь упал

Дед, словно бы и не произошло ничего, приставил ружье к косяку, уселся на ступеньки крыльца, достал кисет, сыпанул махорки в обрывок газеты, послюнявил. Старика застрелил капитан Рейхерт, застрелил в упор, ни о чем не спрашивая, не допытываясь.

На следующий день не проснулось четверо солдат. Они были целые, никаких следов насильственной смерти, ни колотых ран, ни сизых синяков удушения – ничего, абсолютно ничего, будто бы спят. Даже лица их были не привычно заострившимися, как у обычных мертвецов, а спокойные, только бледноватые слегка.

Сразу решили, что их отравили. Вспомнили, где они вчера харчевались, в какой избе, и отправились туда четверо солдат с Рейхертом во главе. Они выволокли из дома женщину, ребенка, лет десяти, бородатого, с диковатым взглядом мужика. Двое солдат держали их на прицеле, другие двое ливанули на стены дома бензином, зажгли. Дом загорелся сразу, будто не из бревен был, а из просушенного хвороста сложен. Как ни странно, ни мужик, ни баба кричать не стали, - стояли спокойно, смотрели, как горит их дом, а ребенок, так тот и вовсе – поднял с земли прутик и бросил его в пламя.

Тем временем остальные солдаты согнали к горящему дому всех деревенских, даже бабы с младенцами и те тут стояли. Притащили и четверых мертвых солдат, уложили. Офицер знаками показал, что солдат этих вчера тут покормили, сказал со знанием дела: «курка кушат». Народ молча проследил за пантомимой, никто и слова не сказал. Тогда капитан дал отмашку, резко выстроилось трое молодцов со вскинутыми винтовками, раздался залп. Выстрел был хороший, по пуле во лбу, точнехонько в серединке.

Люди не галдели и не кричали, посмотрели на дом горящий, на мертвецов, да и разошлись, к расстрелянным никто не попытался подойти.

Утром не досчитались двенадцать человек. Не было их там, где вчера спать ложились, а оказались все на заднем дворе, вповалку, так же как и те, вчерашние, рядышком лежат, открытые глаза бессмысленно смотрят в небо. У каждого отметина на лбу, будто ворон клюнул.

И ладно бы, если пулей – так нет же! Выглядит так, словно гвоздик ко лбу приложили и молоточком аккуратно тюкнули. Да и из дома их как вытащили? Ночью, меж своих, таких же спящих, мимо выставленного у входа на ночь дозорного. Ни шума, ни звука не было.

Капитан долго рядом с телами ходил, но ничего не говорил, только ноздри его широко раздувались. Потом караульного подозвал, спросил про ночь, тот головой помотал, мол де не видел ничего, не слышал. И можно было бы ему разнос устроить за то, что тот проспал, прошляпил вот этих, двенадцать мертвецов, да вот ведь незадача – капитан и сам ночью не спал, бессонница его одолела. Выходил ночью покурить несколько раз, да и в окно частенько поглядывал, а расквартировался то он как раз напротив этого злосчастного дома и видел, как ночью ходил караульный из стороны в сторону, как присаживался на лавочку, как от нечего делать шмайсер свой разбирал и собирал, как курил… Исправно караульный отслужил, не придерешься. Только как в такое поверить? В такую чертовщину: ночью, без единого выстрела, без единого писка дюжину солдат положили!

Как на смотрины деревенские подтянулись. Правда никто близко не подходил, но издали смотрели, обсуждали, а кто-то даже посмеивался. Этого капитан выдержать не мог.

Быстро грянули команды, скоро метнулись солдаты к собравшимся, выловили в толпе мужиков сколько нашли, подогнали к дому. Толпа разом притихла, все ожидали, что будет дальше. Только где-то у кого-то в доме ребенок маленький заплакал громко.

Капитан ухватил одного из мужиков за шиворот, подтащил к мертвецу, толкнул с силой, мужик упал на колени едва не клюнув носом в мертвеца. Капитан вырвал из кобуры люггер, ткнул мужику в затылок и закричал на русском:

- Кто?

Мужик что-то затараторил сбивчиво, попытался оглянуться.

- Кто? – вновь закричал капитан, надавливая сильнее стволом в затылок.

Мужик примолк на секунду, а затем показал через плечо кукиш капитану. Рейхерт выстрелил. Никто не голосил, никто не кричал, все молча смотрели.

Быстрой, дерганной походкой, подошел к следующему мужику, ухватил его за ворот, ткнул пистолетом под подбородок, и в глаза закричал:

- Кто?

Мужик улыбнулся щербато, посмотрел на Рейхерта искоса, с хитрецой в глазах, и промолчал.

- Кто? – уже в бешенстве заорал капитан мужику прямо в лицо, отчего-то подумав, что мужик то выше него будет,  а то что глаза у них на равных, так только из-за того, что Рейхерт выше по укосу стоит.

Мужик не ответил, только продолжал косить глазами и все так же щербато улыбаться. Рейхерт выстрелил, лицо заляпало кровью. Мужик упал прямо, как стоял, щербатая улыбка его с лица так и не сошла. Рейхерт утер лицо.

- На колени их! – приказал Рейхерт солдатам, те ударили прикладами по спинам, по ногам, деревенские мужики попадали на колени. Рейхерт прошел вдоль выстроенных в ряд людей, поглядывая им в лица. Все смотрели на него исподлобья, но вот что странно, никто не боялся, и вроде бы даже и не злился. Спокойные они были, а некоторые так и вовсе – веселые чуть. Улыбались ему, а может и щерились, кто их русских знает…

- Цельсь! – солдаты вскинули оружие, стволы уперлись в затылки людей. Никто, из тех, кто стоял на коленях, не вздрогнул, не закрыл глаз, Рейхерт не верил своим глазам. – Огонь!

Грянуло громко и многоголосо. Мужики мешками повалились вперед.

- Трупы убрать, - приказал капитан, пряча люггер в кобуру, увидев, что солдаты хватают мертвецов за ноги, распорядился брезгливо, - Да не вы, этих заставьте, - кивнул в сторону собравшихся.

Солдаты взялись за дело: бабы, под прицелом автоматов, по двое оттаскивали мертвецов в сторону, к тихой, с заболоченными берегами речке, и укладывали там. Кто-то из стариков уже подогнал туда длинную скрипучую телегу без бортов, и стоял, облокотившись о дерево и покуривая самокрутку. Никто не ревел, никто не голосил, никто не кричал. Все было спокойно, будто не мертвецов убирали, а мешки с мукой грузили.

- Странные они какие-то, - сказал капитану рядовой Райс, давая Рейхерту прикурить, - вы когда-нибудь таких видели?

- Нет, - покачал головой Рейхерт, - никогда.

- Вот и я тоже.

- Райс, а ты ведь тоже в этом доме спал?

- Да.

- А где?

- А у дверей, в сенях.

- Слышал хоть что?

- Ничего. Всю ночь как блаженный спал. Правда когда собака забрехала проснулся, и все.

- И все… - повторил капитан, затянулся еще раз, бросил курящийся бычок в траву.

- Знаете что, капитан, - панибратски обратился Райс к Рейхерту, - уходить отсюда надо.

- Тебе спать надо, - зло ответил Рейхерт, - тебе сегодня первому дежурить.

- Есть! – отчеканил Райс, развернулся на каблуках и строевым шагом отправился к дому. Спать.

Рейхарт злился. На себя в первую очередь. Он и сам понимал, что уходить отсюда надо, да что там уходить – бежать! Марш бросок в полной выкладке отсюда и до вечера, причем солдаты еще и спасибо потом за это скажут, вот только нельзя этого делать. Приказ был: деревню держать до подхода основных сил. По возможности сохранить население, для сохранения продуктовой базы. Так что даже если захочешь, нельзя всех к стенке поставить, нельзя…

А сегодня ночью он решил держать оборону. Сегодня ночью спать не будет никто! Все будут при оружие, а если кто носом клюнет, то под трибунал!

Мертвецов убрали к полудню, могилы для них бабы выкопали ближе к вечеру, землей засыпали, когда смеркалось, по домам по темноте разошлись.

Никто не спал. Для меньшего распыления сил, по приказу Рейхерта, весь личный состав был переведен в три дома, стоящих друг у дружки. Солдаты едва друг на друге не сидели, было бы желание, тремя гранатами всех положить можно. Технику подогнали всю, фары зажгли на манер прожекторов, часовые парами ходили. Сам Рейхерт тоже на улице был, курил, кутался в плащ – прохладноватая ночь выдалась.

Где-то за речкой, в лесу завыл волк, на соседнем подворье громко закудахтали куры в решетчатой сарайке. Ночь как ночь, тихая, спокойная, темная – луна едва-едва проглядывалась через прорехи в низких облаках, как бы дождь к утру не пошел.

Из-за угла донесся гогот солдат. Видать байки травят. Правильно, ночью так и надо, чтобы лишнего страха не нахвататься.

Рейхерт глянул на часы: время к полуночи подходит.

Справа, за избой, что-то глухо стукнуло, будто топором по бревну, и сразу же тишину ночи располосовала в ошметки длинная очередь из шмайсера.

И заголосило следом! Ночь взорвалась: кругом стреляло, рявкало очередями, лаяли отдельные выстрелы из винтовок, тяжело загрохотал пулемет, установленный на мотоцикле. Потом тяжело ухнул взрыв, и все как-то разом стихло, только пара несмелых выстрелов пистолетных бухнуло и все – тишина.

Рейхерт поймал за плечо пробегающего мимо солдата, остановил:

- Докладывай! – капитан посмотрел на солдатский автомат, от ствола курился сизый дымок.

- Я… Я не знаю, я туда, - пальцем куда-то за спину, - я туда… - он замялся, будто слова подыскивал, - Все туда стреляли, и я, я тоже.

- Кто открыл огонь?

- Не знаю, не видел, я прибежал, а там уже стреляют все.

- Сейчас куда?

- Так это, патроны, - и он ткнул палец в пустой подсумок, - вышли все.

- Иди, - он отвернулся от солдатика, потеряв к нему всякий интерес, твердым, чеканным шагом пошел туда, где прогремел взрыв гранаты. Свернул за угол дома и тут же увидел солдат: они сидели на жердях забора, курили, у одного уже была обмотана тряпицей рука, посередине повязки набухали темные пятна.

- Кто начал стрелять? – спросил Рейхерт.

- Вильгельм, - отозвался солдат с перевязанной рукой.

- Где он?

- Там, - солдат кивнул в сторону дома, Рейхерт посмотрел туда, и увидел у стены распластанный, с раскинутыми в стороны руками, труп. Лежал он в тени, разглядеть ран не получилось.

- Как погиб?

- А кто его знает, - подал голос Райс, тот самый рядовой, которого Рейхерт днем отправил спать, - крик поднял, стрелять начал, мы тоже. Подбежали, а он уже…

- Может сами в спину? – предположил Рейхерт подходя ближе к мертвецу, присел на корточки, - Смотрели?

- Нет еще, - Райс соскочил с забора, подошел, сел рядом на корточки, потянулся к мертвецу, Рейхерт заметил, как дрожат его руки, перевернул Вильгельма лицом вниз. Оба присмотрелись.

- Ни черта не видно, есть чем подсветить?

- Ага, сейчас, - Райс достал коробок, чиркнул, поводил горящей спичкой над спиной мертвеца, - целый вроде.

- На свет надо, - Рейхерт кивнул бойцам, тут же с забора соскочил еще один солдат и они вдвоем с Райсом вытащили Вильгельма из тени на лунный свет, перевернули лицом вверх.

Лицо Вильгельма было перекошенным, каким-то помятым что ли, а вот грудь… Грудь была располосована длинными бороздами, из под темной формы рваными лохмотьями торчала изодранная майка.

- Осколками что ли посекло, - сипло сказал кто-то из солдат.

- Да не могло, гранату то когда кинули? – сказал Райс, поднялся, захлопал по карманам, достал сигарету, прикурил, - Нет, - это, я вам скажу, дело другое.

Рейхерт расстегнул форму Вильгельма, распахнул. Раны были рваные, глубокие, в черном месиве мяса белели оголившиеся ребра.

- Райс, - кивнул солдату, - отойдем.

Райс кивнул, вместе отошли подальше.

- Что видел?

- Да ничего. Темно, стреляют все, а потом гранату бросил сдуру.

- А чего руки трясутся?

- Руки? – посмотрел на ладони, быстро сунул в карманы, - Со стрельбы, наверное.

- Райс, мы с тобой с первого дня, мне то не ври. Что было?

- За дурака примешь, - Райс, закусил губу, посмотрел на капитана, отвернулся, - что-то не то я видел, неправильное.

- Что?

- Там чернота была, - пожевал губу, - не знаю как сказать.

- Темно что ли?

- Да нет, там… Там как будто темнее чем темнота и двигалось оно, как, как… Как тряпки что ли, или веревки. И еще силуэты, как черти носились – тени.

- Остальные видели?

- Нет, я первый подбежал, остальные позже.

- А гранату зачем кинул?

- Оно по сторонам потянулось, с боков, длинно, другие наверное не заметили, а я вот… А может нервишки шалят, не знаю.

- А с рукой тот, как?

- А это как раз осколком. Да там царапина, чуток попортило. Он даже не в обиде.

- Ладно, - Рейхерт отвернулся, покачался на каблуках задумчиво, - Значит так, никому ничего не говоришь – все стреляли и ты стрелял, гранату с перепугу бросил. Все.

- Хорошо.

- Свободен. Если спросят, про что говорили, скажешь, - задумался, - соври что-нибудь.

- Ладно.

Райс поправил на плече автомат, торопливо пошел к дому, Рейхерт постоял еще с минуту, подумал.

- Тени значит. Ну-ну.

Утром, при перекличке личного состава выяснилось, что кроме Вильгельма есть еще потери: два караульных наряда пропали без вести. Прошли по маршруту следования, ничего не нашли, только несколько окурков и подобрали.

Деревенские опять же были спокойны. Только спокойствие это было совсем уж не человеческое. Они занимались повседневными делами: работали в огородах, мальчишки погнали скотину на выпас, несколько баб к реке пошли с грязными тряпками – стираться решили. Вот только делали они это будто во сне: глаза смотрят вперед, руки движутся ровно, ни единого лишнего движения, на лицах ни улыбок, ни недовольных гримас – ровные лица, застывшие. Солдаты к ним не подходили, издали смотрели, с опаской, а особо нервные так и вовсе, чистили оружие и на проходящих смотрели не иначе как через планку прицела.

Рейхерт отсыпался после ночи. Днем ничего случиться не должно было, в этом он был уверен, потому и спать лег.

Проснулся он от выстрелов. Выбежал на улицу без сапог, глянул в сторону и припустился со всех ног. Там, за околицей, двое солдат, почти в упор, расстреляли мальчика – пастушка, и теперь стояли оба над мертвым недвижно.

- Почему? Кто распорядился! – на бегу закричал Рейхерт, к нему повернулись, оба солдата вскинули оружие, будто и капитана своего готовясь расстрелять, но признали, оружие опустили. Рейхерт остановился в нерешительности и вдруг заорал во все горло, - Вы что, совсем с ума посходили?! Что творите! Да я вас, обоих!

Он посмотрел в глаза солдат и не увидел того, что ожидал: вины, рвения должностного – этого там не было, а был в их расширившихся зрачках, в широко распахнутых глазах с белками навыкат, только ужас. Оба молчали, у обоих оружие наизготовку и пальцы на курках застыли.

- Что случилось? – смягчился Рейхерт, глянул на мальчика. Долго в него стреляли, каждый по обойме расстрелял, никак не меньше.

Солдаты глупо смотрели то на мальчишку, то на капитана, друг на друга они не смотрели.

- С выпаса он их гнал, - в конце-концов сказал один из солдат.

- Ну это я и сам вижу, дальше что?

- Он, - солдат посмотрел на распростертое мальчишеское тело, будто сомневаясь, и сказал неуверенно, - он на нас напал.

- Что? Он, этот, - кивок в сторону, - напал? Как?

- В голове, - подал голос второй солдат, - мозги все скрутило, а он на нас смотрит, улыбается, а в башке все крутит. Автомат не поднять, глаза вылазят. И кошмары всякие видятся.

- Быстро в деревню, найдете Райса, все ему расскажете. Все, бегом марш!

Точка 72 Начало (часть 2)

Точка 72 Тайна шамана (рассказ 2, часть 1)

Точка 72 Тайна шамана (рассказ 2, часть 2)

Точка 72 Конец и новое начало (часть 1)

- Что?

- Пошли-пошли, Кость, только ничему не удивляйся, - он уже не смотрел на Костю, он уже шагал вперед, будто всю жизнь на этой секретке провел, едва ли ее не проектировал. Бухали его тяжелые сапоги по коридорам, распахивал двери, одну, даже не попытавшись толкнуть, саданул с ноги тяжело и увесисто, и она, дверь, высадив рассохшийся косяк запертым язычком замка, распахнулась. Всё было так, словно он знал всё наперед, хотя… почему «словно» - его эхо зацепило чуть больше, чуть больше он узнал и познал в том видении.

Они шли мимо каких-то огромных установок, больше всего похожих на трансформаторы, только обвешанные дополнительными шарами, обмотками, и, что самое удивительное, в этом царстве тьмы, эти установки чуть-чуть светились холодным синеватым светом. Призрачным, слабым, едва угадываемым, если посветить в их сторону фонарем, то и не видно будет. А так, оглянувшись – видно: светятся, и едва слышно – гудят.

- Сюда, - он остановился у последней двери, толстенной,  железной, даже на вид бронированной.

- Что там?

- Полигон.

- Такой же?

- Нет. Этот весь армированный. Наученные уже были.

Костя потянул ручку, боясь, что дверь может быть заперта, или же просто – приржавела, сдвинь теперь такую многопудовую громадину, но нет. Дверь пошла плавно, беззвучно, без единого скрипа, легко. Отворилась и пред Костей предстал зал, огромный, высокий, будто наполненный синеватым фосфорицирующим туманом. Им было окутано всё кругом, он плавно, медленно, слоисто выплывал из громоздких саркофагов, стекал вниз, как туман в фильмах про ведьм, растекался.

Костя шагнул в зал, шагнул в этот плывущий туман, замер на входе. Фонарь в его руке моргнул, тихонько зашипел и погас. Тут даже горение похоже не дозволялось, не то что работа электрики, электроники.

Костя сделал еще шаг вперед, туман расползался от его движений, обтекал его. Оглянулся, Сергеич стоял всё там же, за дверью. Он курил, глубоко затягивался, задерживал вдох, и выдыхал уже почти прозрачный сизый дымок.

- Сергеич, - почему-то не громко, едва ли не шепотом, позвал он, - Ты чего там?

- Не хочу я, не хочу я, Костя, вот так вот, как скотина на убой.

- Ты вообще про что?

- Про это я, Кость, - и вдруг, внезапно, закричал так, что заметалось, загремело эхо под сводами этого огромного зала, - Про это вот всё! Про это!

Зло бросил окурок, вдавил его в пол, сплюнул смачно, и резко, порывисто вошел в зал. Вошел, и не остановился, пошел вперед, к саркофагам, по дороге хватанул плечом по замершему Косте, да так, что тот едва не повалился, прошел к центральному из саркофагов, встал над ним, смотря туда, внутрь. Дышал он тяжело, грудь его вздымалась и опадала, кулаки сжимались и разжимались, вздувались ноздри.

Костя поспешил за ним следом, чуть испуганно озираясь, и было от чего. Вокруг стала кишеть жизнь. Будто из нор, то ли из вентиляционных отверстий, то ли еще откуда-то, стали появляться мелкие твари. Странные, гротескные, разные. Какая напоминает лисицу, какая куницу, а всё больше таких, что на крыс похожи. Они словно зрители, выбегали, останавливались, замирали. Вставали на задние лапы, смотрели.

Костя встал рядом с Сергеичем, глянул в саркофаг и… там, в питательном растворе, лежал человек. Как живой, как спящий. Обычный, среднестатистический, чуть пожилой, голый, облепленный электродами, как там, в видении. Глянул в соседний саркофаг. Там старик. Тоже голый, обвисшая плоть, закрытые глаза, электроды, провода.

- И что это? Что дальше? – голос у Кости дрожал.

И тут случилось дальше!

Весь проект выложился у него перед глазами, расстелился пред его памятью от начала, от больших надежд и до самого конца, до последних его минут, и понесся дальше, сквозь время, вперед, набирая обороты, уже обгоняя дни сегодняшние, улетая в далекое-далекое, предполагаемое будущее.

Давно-давно, чуть не тысячу лет назад. Шаман, камлающий на взгорке в одиночестве, чувствующий, как место это волшебное вытягивает из него душу, и он выходит в след за ней, погружается в камень, в почву, и чувствует жизнь вокруг. И видит уже глазами птицы, и сам парит. И птица потом следует за ним его извечным спутником.

Уже много позже. Другой ведун, что принес кровавую жертву, и смог уйти в медведя, стать им навсегда. А человеком – нет, не перестал быть, и потому медведь этот всё больше на задних лапах, и всё больше похож на человека.

И дальше-дальше – через время, поколения. Слуги шаманов, волхвов, колдунов. Познание. И потом – проект. Все так же – через малое сначала. Попытаться управиться с управлением мелких тварей, грызунов, и распахивающееся нечто иное, новое, непостижимое. Эфир, астрал – называйте как угодно. Знания. Знания о прошлом, знания о будущем, ведовство грядущего. Но не неотвратимого. Разного. Оно может быть любым. Убей, спаси, уйди – всё может изменить грядущее, всё оставит след в завтрашнем дне.

Желание отдать, выложить центральному комитету  компартии новое, непознанное, но… Видение: полыхающий ад, танки, вгрызающиеся в растрескавшуюся, обгоревшую землю траками. Зарево ядерных вспышек. Захват. Война. Неуемность… Надо остановиться. Нельзя отдавать знания – эти знания, нельзя отдавать никому! Никогда! Даже там, далеко в будущем!

И тогда, чтобы никому не была дана власть, злые электрические хлысты зарядов бьющие по людям на этой секретной точке, паника, огонь, бег, никого нельзя отпускать! Смерть… Они – те кто здесь в саркофагах, хранители. Потому что придут, пришли за их знаниями, и придут после. Нельзя… никому нельзя отдавать… Потом, к телам пришли они – мелкая живность. Они рвали тела, доставали из них всё то, что было нужно для физиологического раствора, для поддержания жизни в телах лежащих в них людей. Органы, глаза. Потом они с годами перестроили себя, доросли до того, чтобы органика была не родной – животных. Так и появились хранители в открытом мире. А точка эта секретная: произошло землетрясение, обрушение подъездных путей, осел целый склон, и всё – заблокировало вход. И забыли про них, был  год больших перемен, 1953 – умер Сталин. Хватало того, что творилось в мире, а точку – списали, дело легло в архив, на потом, на далекое потом. И больше нет путей сюда, а там, где пробрались они… Тот путь, кому нельзя – не увидят, не заметят, блуждать будут и уйдут.

Костя пошатнулся, едва не упал. Отступил на пару шагов, помотал головой. Теперь он знал свою задачу, свою миссию. Он должен подняться, он должен выйти из глубин, он должен защитить их, хранителей этого места.

Глянул на Сергеича, тот уселся на пол, привалился спиной к стенке саркофага, снова закурил. Тут, внутри, где гасли карбидные фонари, его сигарета тлела нехотя, но всё-же, кое-как, протягивалась, чадила.

- Пошли?

- Нет, Кость… нет. Ты иди. А я нет. Мне нельзя, - он расстегивал ворот своей штормовки, застежки на рукавах, - я уже тут… я тут буду. Привет Фоме там передавай, - вздохнул, - да и вообще.

- Сергеич…

- У каждого свой путь, Кость. Я – смена… - вздохнул, сдергивал с себя уже штормовку, - Я тут теперь буду, там место  одно есть свободное для меня, - живность подтягивалась ближе, и до Кости вдруг дошло, что они, мелюзга эта для того подбираются, чтобы когда Сергеич уляжется, прицепить к нему всё это, что кругом, чтобы облепить его так же электродами, как остальных, и то, что правда – останется тут Сергеич навсегда, - Ладно, ты не унывай. Свидимся еще.

Костя шел следом за шустрой мелюзгой. Его вели наружу не тем же ходом, а вверх, по самой базе. Подвели к широкому проему вентиляционной шахты, он ухнулся на четвереньки, пополз в след за бегущими перед ним голенастыми, длиннолапыми то ли ласками, то ли крысами. Оцинкованный, отржавелый короб шахты кончился, дальше труба, узкая, тоже ржавая, но там, впереди – виден свет дня. И он пополз, пополз вперед, обдирая локти, колени, плечи. Уже пахло свежестью, лесом, тайгой. И…

Он выполз, оказался снаружи, в высоких зарослях какого-то куста. Он дышал глубоко, никак не хватало у него сил просто перестать валяться и глубоко-глубоко вдыхать этот чистый, прекрасный, живой таежный дух.

Но надо, очень надо. Будущее, оказывается, очень зыбкое. И даже тогда, когда его знаешь наперед, оно может быть очень маловероятным, как сейчас. Он  должен сделать так, чтобы никто не ушел, он должен… Только сможет ли? Он не убийца.

Перевернулся, на корточках, взобрался на вершину кряжа. Там, внизу, простирался вид на ту поляну, с которой они несколько часов назад сбежали в пещеры. На поляне уже была развернута бурная деятельность: один малый вертолет, и один большой, грузовой что-ли? Рядом, наверное из грузового, что-то наподобие передвижной лаборатории выкатили, только уж совсем футуристического вида она. Рядом с нею суетятся будто пузатые, люди в каких-то странных, защитных костюмах, бликует, холодно отблескивает материал их комбезов. Меж ними снуют военные, немного, но все же – это сила. А вон и спецы стоят. Те, двое, что загнали их с Сергеичем, в пещеру, что уложили таки Хозяина тайги. Интересно – жив ли он? Жив… Вон, подняли на носилках вчетвером, тащат тяжело, а он слабо отбрыкивается такими большими, такими страшными, но такими бессильными сейчас лапами.

Кусты, чуть в отдалении, зашуршали, затрещали тонкие веточки, Костя вздрогнул, обернулся. Рядом лежала винтовка в обвесе из мелкой поросли, обмотанная тряпьем цвета зелени,  и рядом подсумок с уже снаряженными магазинами. В кустах уже никого не было, только хвост чей-то рыжеватый на прощание вильнул.

- Прям как в мультфильмах, - грустно усмехнулся Костя, взял винтовку, в которой признал СВ-8, приложил ее к плечу, улегся на нее щекой, приник глазом к прицелу. Вот они все, как на ладони. Только… не успеть. Не успеть. Да. Начать со спецов, дальше – военные, дальше…

- Да что же ты! – Костя отпрянул от прицела, упал на спину, уставился в небо, - Это же люди! Живые люди, а ты…

Закрыл глаза, и снова накатило: горящий термоядерный горизонт, спекающаяся в красноту пылания броня танка, остовы тел, война, где не будет победителей. И это пришло не как информация, не как просмотренная сцена фильма, а насыщенное болью, потерями, агонией еще живых, но умирающих людей. Он все это почувствовал. Почувствовал своей нервной системой, это он бился в агонии, это он умирал, это его города пылали, сносились ветром под ножкой циклопического ядерного гриба там, на горизонте, под сгорающими небесами.

- Надо, - снова приник к прицелу. Спецы.

Навелся. Спец сидел спокойно, курил, винтовка лежала у него на коленях. Вдох… Выдох… Вдох… Выдох…

Выстрел!

Спец сделал еще одну затяжку, прищурившись, глянул в небо, выдохнул облачко дыма. Палец Кости закаменел на спусковом крючке, из глаз текли слезы. Он не мог, он просто не мог вот так взять и убить человека. Нет… Не получалось. Он не послушный инструмент в их руках. Они, те – в саркофагах, просто привыкли к власти и не хотят ее отпускать, а ему – ему они могли показать какие угодно картинки, ведь так? Сейчас он просто поползет вниз, тихонько исчезнет, тихонько уйдет в тайгу, и никто его уже не найдет.

Все эти мысли пролетели у него в голове за секунды, и он уже собрался оторваться от прицела, когда на поляне началось действо. Стали появляться они – Эхо. Один за другим. Они явились из ничего, проявились мерцающими своими, будто электрическими, силуэтами, и пошли вперед. Тут же и ожил лес вокруг,  затрещали ветви, и на поляну, громко дыша, играя мускулами на боках, вылетел лось, вскинул ближайшего бойца лопатистыми рогами, быстрыми, стремительными силуэтами промелькнули волки, меж кустов своей седой рыжиной промелькнула рысь, с небес спикировал сарыч.

Застрекотали очереди, а те, в спецкостюмах, засуетились, торопливо выволакивая из своей передвижной лаборатории какие-то установки. Выстрелили разряды из силуэтов по людям, но лишь пара бойцов завалилась, а тем, что были в комбезах – ничего.Разряды просто разбились об них, разлетелись синим маревом. Костя не отрывался от окуляра прицела, торопливо осматривал поле боя. Бойцы быстро сориентировались, прятались за научников в защитных костюмах, стрекотали быстрые выстрелы, живность валилась. Научники, под шумок, суетливо что-то монтировали, и в следующее мгновение – полыхнуло вспышкой от центра поляны.

Голова Кости взорвалась от крика. Он услышал, как воют, бьются в агонии те, кто там, внизу в саркофагах. Их ментальный крик, их боль, настоящая – ее не подделать, и отзвук их мыслей, который дал ясность, осознание ему – Косте. Они знали, что погибнут. Погибнут все… Это их последняя схватка, они знали, о его нерешительности, о том, что не сможет и это и было той самой точкой невозврата, неопределенностью будущего, где он либо уйдет, либо начнет бой. Но они погибнут в любом случае – это была их плата. Потому и Сергеич остался. Он останется один, но он будет хранить точку.

Костя выцелил установку. Нажал на курок – выстрел! Установка заискрила, сияние ее померкло, животные всё еще напирали, лес огласился медвежьим ревом, на поляну из леса валила целая толпа крупных кабанов, падали, но следующие перелетали, перепрыгивали через трупы поверженных, поднимали на клыки научников, сбивали, топтали. С треском вылетели из подлеска олени.

Костя перевел прицел на бойца с РПК, выстрел – завалился. Ствол в сторону, мимо меркнущего силуэта одного из саркофаговцев, тот уже испарялся, но еще жил, еще руководил наступлением животных, выцелил еще кого-то – выстрел!

Затренькали рикошеты рядом с ним по скале – быстро нашли! Костя перектился за разваленный валун, выглянул на мгновение, снова к прицелу – выстрел. Перекат – выстрел! Перебежка…

Он так не умел воевать. Он вообще не умел воевать, кое чему научился в армии – азам, кое что узнал от бывалых, что еще на чеченские катались – воевать  не умел, но сейчас… Как будто ему дали эти знания. Как надо, как лучше. И он вовсю ими, знаниями, пользовался.

Скатиться ниже по холму, там в глубине кустов, меж ветвей – еще два выстрела! Обожгло плечо – задели! Пока не понятно. Сильно? Нет? Поменять точку, выцелить – вот он, спец! За вертолетом! Целит, сволочь, куда надо. На опережение! Выстрел! И выстрел от него в это же мгновение. Пуля высекла искру в сантиметре от головы Кости, а вот спец – завалился.

Дальше! Уже перебежкой, загромыхало что-то крупнокалиберное, ноги подкосились, упал, навелся – выстрелил. Перезарядил магазин, взвод – выстрел!

***

Темнело. Тяжело было быть в сознании. Глаза закрывались. Костя знал – нельзя. Нельзя отключаться. Надо держаться. Надо… Было тихо. Никого больше не было. Кого не успел добить он, дострелить, с теми закончили хозяева тайги. Ему должно было быть страшно, но ему было спокойно, легко, и даже, почему-то, не больно.

Затрещали рядом кусты, он хотел повернуть голову, но сил не было. Краем глаза увидел что-то огромное, здоровенное, а вот и он – Хозяин тайги, дух леса. Оклемался, бедолага. Он бережно поднял Костю с залитого его кровью валуна, и пошел в лес, в чащу. Еще несколько мгновений, и всё – бездвижие, тишина, покой.

***

«На месте высадки группы никого не был обнаружили. Оборудование по гашению мю-ноль поля так же не обнаружено. Все остальное в целостном состоянии. Во время операции связь с группой была потеряна, последний контакт был в 5:32, потом связь пропала. Местоположение базирования точки 72 «Идол» не установлено. Поиски в округе не дали  результатов. Тел, крови, следов нападения, ведения боя – не обнаружено»

- И? – Селиверстов поднял докладную записку Нехорошкова, - Что вы мне этим хотите сказать? О чем говорит ваше заключение? Что я в этом, - потряс листами, - должен увидеть? А?!

- Павел Владимирович, но это все…

- Что это, я вас спрашиваю?! Вы мне заявляете, что люди просто пропали? Всё?! И что дальше? Действия? Что предпринимали? Мент этот… летеха, как его? Бабенко. С ним что?

- Пропал. Нет его.

- Егерь? С ним?

- Пропал.

- Всё? Концы в воду? Операция на смарку? Сворачиваемся? Действия! Действия! Семья, окружение, деревни эти. С собаками, цепью – всё вокруг!

- Было… Было сделано. Следов не найдено. Там, посмотрите, на втором листе расписаны предприня…

- Хватит! – заорал Павел Владимирович, тяжело ухнул ладонью по столу, - Хватит вешать мне лапшу на уши. Плохо искали! Плохо! Хоть землю рой мне, но…

- Не помешаю, - в кабинет без стука вошел молодой паренек в строгом костюме, простой офисный сотрудник по виду, правда чуть бледноватый, будто недавно тяжело переболел.

- Что? – Павел Владимирович повернулся к нему, а Нехорошков, оглянувшись на гостя, вдруг как-то побелел, примолк, - Вы кто? От кого?

- Я к вам, Павел Владимирович. От Сергеича. Но вы его лично не знаете.

- От кого?- он мотнул головой, и тут же заорал, - Да кто вы, в конце то концов, такой?!

Молодой человек, не обращая внимания на крик, уселся, достал пачку красного «Максима», закурил, спросил:

- Ничего если я закурю? Я Бабенко. Константин Бабенко. Лейтенант полиции. Был.

Павел Владимирович сел, недоверчиво уставился на гостя, глянул на Нехорошкова, спросил:

- Он?

- Он, - Нехорошков торопливо закивал.

- Ну так вот, Павел Владимирович. Людей ваших нет. Они, - помахал рукой в воздухе, - в астрале, растворились в мировом эфире. В дальнейшем, при повторных попытках вашего, хм, - усмехнулся, - весьма интересного отдела, результат будет тот же. Не по зубам оно вам… пока.

- И что? Вы думаете, что мы вас так спокойно сейчас отпустим, поверим вам? – наигранно улыбнулся Павел Владимирович, по хозяйски развалился в своем кресле, для пущего эффекта открыл шкатулку с сигарами, стал крутить одну из них в пальцах, - Всё будет так просто?

- Нет. Я знаю, что вы мне поверили. У них там… На точке, оно знаете – с будущим тоже связано. Я был нужен, чтобы передать информацию, вы эту информацию примете к сведению, будете продолжать попытки к исследованиям, но действий предпринимать не будете никаких. Еще на протяжении почти семидесяти лет. Потом будет предпринята еще одна попытка. Тоже, кстати, провальная. Но это уже не наше с вами дело. Нас к тому времени и в живых то не будет.

- Всё?

- Почти. Меня вы в покое не оставите. Об этом они, ну и я, тоже знаем. Поэтому… Я буду работать у вас.

- Так просто?

- Да. Сейчас у вас в разработке еще одна точка, и две аномалии. Если не ошибаюсь, точка на дальнем востоке, там с генетикой что-то, а аномалии – это смерть геологоразведочной группы, и, как это у вас называют «шахты мертвецов» - под Адлером пещеры. Точка – глухо, там нет информации. Просто землятресение, обрушение. Геологоразведка – потрясите местных, хорошо потрясите, банальный грабеж, убийство, антураж просто такой, после перевала Дятлова немного на этом все поехали. Мода, - улыбнулся, - Шахты мертвецов. Пока не знаю. Но рано это. Результатов не будет. Время потеряете, людей… возможно. Не стоит.

- Э-э-э… - протянул Павел Владимирович.

- Поэтому я сейчас буду вами направлен в архив, кстати, папочку можно с делом по «Точке 72 Идол» - я занесу, и там пороюсь, выберу направление. Хорошо? – он встал, взял папку со стола, вложил туда листочки докладной записки, что так и лежали на столе, направился к выходу, оглянулся у дверей, - Не провожайте. Я знаю дорогу.

Дверь закрылась, Нехорошков, глядя на Павла Владимировича, сглотнул. Павел Владимирович выдвинул ящик стола, достал оттуда коньяк, два низеньких стакана, налил, выпили. Протянул сигару Нехорошкову, тот взял, попытался раскурить.

- Не так… - отрезал кончик, раскурил сам, протянул подчиненному, - Не затягивайся только, - вздохнул, сказал, - Оформи его там. Ну там перевод, все дела. Чувствую – сработаемся.

***

Костя вошел в архив, под мышкой он нес папочку с делом по своей точке, положил папку на стол перед архивариусом, что преспокойно дремал, возложив седую голову на руки на столе. Рядом кружка с остывшим уже чаем.

Прошел мимо него и дальше, в глубины, в архивы.  Высокие, метра в три стеллажи, убегали вдаль, тянулись и тянулись долго и длинно, и так же, проходя ряд, глянув по сторонам, виделось –  как далеко они разбегались в стороны. Стадионы секретных дел, аномалий, утерянных точек, тайн. Большая страна, долгая история, бесконечность тайн. Он шагал вперед, ведя рукой по папкам, коробкам, ящикам, дыша пылью архивной, улыбаясь. Да, наверное он об этом и мечтал, когда шел учиться в школу полиции – расследовать такое, а не бытовуху. Да… наверное…

Точка 72 Начало (часть 2)

Точка 72 Тайна шамана (рассказ 2, часть 1)

Точка 72 Тайна шамана (рассказ 2, часть 2)

- Подожди, - Костя сдернул с плеча рюкзак, конечно Сергеич этого не увидел в кромешной тьме, но услышал, как тот тяжело брякнулся об пол, взвизгнула молния, значит есть у него еще что-то при себе. Тихое шебуршание, а потом вспыхнул фосфорицирующий зеленый, призрачный свет – вспыхнул маленький экранчик спутникового телефона, - Во!

- А это…

- Да, чтобы связь держать, но у него аккумулятор должен быть – мама не горюй. Видно плохо, но лучше чем ничего, - он выставил руку вперед, сделал шаг в слабо освещенный проход пещеры, и тут и его хваленый аккумулятор спутникового телефона дал сбой. Замерцала экранчик, нехотя стал тусклеть и вот – погас.

- Круто, да, - съехидничал Сергеич.

- Да нет! Да быть не может, там полная зарядка была!

- Ладно, - уже очередь Сергеича была шуметь своим рюкзаком, только он шумел уже гораздо дольше. Слышалось позвякивание, похрустывание полиэтилена, и вот, чиркнула кремнием зажигалка, слабосильный язычок ее огонька пропал за склонившимся над чем то на полу Сергеича, и вот он уже распрямляется, держит в руках железную кружку вверх донышком, а на донышке том синеватым пламенем горит таблетка сухого горючего.

- Как-то так, - Сергеич вздохнул.

Побрели вперед, уже не торопясь, медлительно, чтобы таблетка сухого горючего не соскользнула с донышка кружки. Огонек был прозрачным, тщедушным, и тени в его пламени вытанцовывали, кривились, гримасничали, прятались за уступами пещеры, и всё казалось, что тут что-то мелькает, что-то бродит, а они этого просто не могут поймать, успеть за ним взглядом.

- У тебя много таблеток? – спросил Костя, глянув в очередной раз на кружку в руках Сергеича. От таблетки осталась в лучшем случае половина.

- Две упаковки. Запасливый я.

- Это хорошо… - Костя вздрогнул, глянул в сторону, ему вновь показалось, что что-то прошмыгнуло, исчезло в одном из плавных ответвлений пещеры, только в этот раз явственно – реалистично.

- Что? – напружинился как-то сразу Сергеич.

- Тихо… - шепнул Костя.

Они замолчали. Огонек таблетки уже пыхал, а не горел ровно, и это пыхание даже слышно было во влажной, капающей тиши пещеры. Шуршание. Да-да, шуршание оттуда, куда ему показалось скрылось движение.

- Там, слышал? – шепотом спросил Костя. Сергеич кивнул, - Крыса наверное?

- Крыса тоже знает куда бежать, - тихо ответил Сергеич.

Они заспешили следом. Этот проход был вихлястым, длинным, и больше не было в нем никаких ответвлений. Гладкие своды, может река тут раньше проложила свое русло, намыла, капли влаги отблескивают мерцающему свету огонька на кружке, и больше нет никаких звуков, никакого света, хотя Костя, где-то внутри, надеялся, что вот свернут они за крысой, и где-то там, далеко впереди, увидят едва заметный, рассеянный белый свет выхода. Никогда и никому он не признался бы, не рассказал, что где-то  внутри, в глубине его души по сию пору из был жив страх из детства – страх перед  темнотой, страх замкнутых пространств. Пещера давила на него своими сводами, заставляла дышать отрывисто, колотиться сердце. Сергеич шел впереди, поводя рукой с кружкой из стороны в сторону, а Костя оглядывался то и дело, ему было страшно.

- Всё, - сказал Сергеич, и негромкое это слово отразилось от завала впереди, понеслось обратно по длинному извилистому коридору, тихим шепотом, дуновением. Костя тоже глянул вперед, уставился на завал. Коридор был перекрыт намертво. Здоровенные валуны, усыпанные камнями поменьше, - Пошли назад.

- Давай отдохнем, - Костя оттянул воротник своей штормовки. Да, тут было морозно, но его давило это чувство потерянности в глубинах, - Сергеич, покури что-ли. Хочется теплого запаха.

- Давит? – догадался Сергеич.

- Есть малеха, - чуть нахраписто ответил Костя, пытаясь за этой пренебрежительностью, бравадой спрятать свой  страх.

Сергеич присел, скинул с плеч рюкзак, поставил кружку на пол, полез за сигаретами.

- Сергеич, смотри! – Костя показывал пальцем на огонек пламени, - Смотри!

Сергеич посмотрел, сдвинул брови. Пламя клонило, немного, но клонило в сторону от завала, будто легким сквозняком оттуда тянуло, а еще, на полу каменном, на граните, или какая тут была порода, стали видны будто ржавые потеки, буроватые пятна. Можно было спутать эти пятна, потеки с текстурой камня, но нет – ясно было видно, что они как натекшие что ли. Он аккуратно поднял кружку и на четвереньках, стал по малу, по чуть-чуть двигаться вперед. Пятна эти, размытые, едва заметные уже, тянулись к завалу, и дальше, выше, громоздились на камни, взбирались выше и выше.

- Сергеич, ты что?

- Кость, а это кровь тут. Вот, посмотри. Сюда что-то тащили. И это было в крови.

- Давно? – он тоже присел на корточки, вглядывался в рыжие разводы на камне.

- А я знаю? Почти не видно, может и давно, - ему на макушку упала холодная капля воды, потекла за шиворот, его передернуло, - а может и недавно. Каплет здесь вона как.

- Посвети повыше, - Костя глянул туда, на вершину завала, что отсюда, казалось, упиралась в самый сводчатый потолок пещеры. Сергеич послушно приподнял кружку, даже на один валун взгромоздился, залез, но все одно – наверху завал плавно изгибался вдаль, и не видно было, что там. Зато было видно, что пятна крови тут, на камнях, были куда как заметнее, не столь размыты, как внизу.

- Я полез, - Костя скинул рюкзак, застегнул верхнюю пуговку своего камуфляжа, чтобы меньше цеплялось за камни, и полез вверх. Застучали падающие, соскальзывающие вниз мелкие камушки, слышалось его, Костино пыхтение. И вот уже Сергеич видит только ноги его, и ползет Костя куда-то, прямо под сводом пещеры. Сергеичу даже страшно за него стало, вдруг у него клаустрофобия, или еще что из этого, а он сейчас там протискивается. Вот и ноги из виду пропали.

- Эй, слышишь? – голос Кости был приглушенный.

- Да.

- Проход под потолком. Можешь рюкзаки закинуть?

- Да.

Сергеич поставил кружку с уже почти сгоревшей таблеткой на валун, схватил рюкзаки, полез вверх. Вот и вроде проход, не видно толком, но там темнее чем кругом, не хватает отсветов, полез туда, и отпрянул, едва не сверзился вниз с насыпи. Оттуда, из глубины, из черноты, выпростались грязные руки, послышался голос:

- Давай.

- Держи… - сглотнул, голос у него дрожал. Всучил рюкзаки Косте, сам вниз, за кружкой.

Уже на той стороне, когда спустился, когда осветили проход, увидели то, чего тут особо то и быть не должно. Чуть поодаль, по сводчатой стене пещеры, на уровне глаз, протянулся тонкой ниткой провод, что убегал вперед, дальше.

- Это что?

- А это, похоже, секретка, - сказал Сергеич.  Он поднял светоч повыше, и стал виден в высоком полумраке висящий плафон лампы, - ну и путь они себе сделали.

- Может вход где-то в другом месте был, а это – эвакуационный выход?

- Может и так, пошли.

Все такая же пещера, и если бы не провод этот, не редкие отсветы, отблески от плафонов ламп сверху, можно было бы подумать, что идут по, по природному рукаву давно промытого русла подземной реки. А потом, в ровном камне стены – провал, и проход уходит дальше, а этот провал – он ровный, резанный. Сергеич остановился, поднес огонек к провалу, там была древняя, ржавая дверь с окошком, уже навеки забранным металлическим листом – приржавело насмерть. Сергеич взялся за влажную ржавую ручку, потянул на себя и дверь со скрежетом пошла, распахиваясь все больше и больше, а за ней – темнота.

- Что там? – спрашивал Костя за спиной, а Сергеич не отвечал. Он молча выставил руку с огоньком вперед, стены, уже не своды, а именно что стены беленые. Шагнул вперед, в коридор. Сделал несколько шагов, Костя следовал за ним, остановился, присел на корточки. Перед ним, на полу, лежало тело. Древнее, высушенное годами, почерневшее, больше всего напоминавшее мумию. Тело было в форме, в стандартной армейской советской форме, тускло поблескивали пуговицы, пряжка со звездой. Мертвец слепо, безглазо, уставился в потолок коридора. На поясе у него, виднелась растрескавшаяся кобура.

- Глянь, - тихо сказал Сергеич, и Костя глянул. Там, в кобуре, был ТТ. Самый настоящий. На черных его щечках так же была звезда.

- ТТешник… Круто.

- С поясом вместе снимай.

Костя послушно выполнил действие, сдернул с тела пояс с кобурой, протянул Сергеичу, а после уже, с интересом, стал рассматривать самого мертвеца.

- Сергеич, поближе посвети, пожалуйста.

Тот приопустил огонек пониже, и Костя чуть отвернул ворот рассыпающейся в его пальцах гимнастерки, потянул дальше. Присохшая ткань рвалась легко, с тихим, будто бумажным, треском. Там, на груди, на животе, Костя увидел распахнутый разрез, как и у тех мертвецов, что были на поляне. Он наклонился поближе, пытаясь вглядеться в черноту провалов глазных впадин, надеясь там, в глубине, увидеть высохшие глаза или что-то в этом роде, сам не знал как оно должно выглядеть, но вместо этого увидел рваность краев кожи. Так и есть – глаза тоже извлечены. Все точно  так же -  та же картина.

- Как те, на поляне, - сказал Костя, спросил, - Ты пользоваться то пистолетом умеешь? Показать?

- Не в те времена рос, в армии все служили, - ответил Сергеич.

Поднялись, двинулись дальше. И снова – тело, не одно, поверх него навалился еще один мертвец. Тоже оба в форме, тоже высохшие донельзя, растрескавшаяся черная кожа, свалявшиеся редкие патлы волос.

- Переверни.

Костя перевернул. Всё так же. Глаза, грудь - выпотрошены. Пистолет взял себе, у следующего мертвеца только обойму выщелкнул, патрон из ствола тоже, положил в карман.

Шли дальше. Тел становилось больше. Все одинаковые. Разве что некоторые попадались и в гражданской одежде, у одного из мертвецов был калашников, старый, еще под калибр 7,62. Костя поднял его, осмотрел, перекинул через плечо.

- Сколько их тут?

- Все, наверное. Все кто был, - тихо сказал Сергеич, - Случилось, и они сюда, а тут… вот оно как тут вышло. Смотри, что там?

Костя послушно шагнул вперед, открыл ящик на стене, там в несколько рядов угнездились фонари. Старые, пыльные, но, что радовало – карбидные. Тут же коробка картонная, разорванная, из нее торчат, ссыпались знакомые белые камушки того самого карбида.

- Кость, это выходит, что не сбежали они сюда, а притащили их после… - Сергеич сглотнул, - так бы разобрали. Не тут они полегли, чую, не тут, дальше. Ладно, давай проверим.

Дальше шли освещая путь фонарями. Лучше, много лучше, но все же это не электрический свет, а пламя, свет был желтый, тусклый, не яркий. Но ровный.

Там, вдалеке, на границе света этого длинного коридора, превращенного кем-то в огромный склеп, что-то промелькнуло, тень низенькая, но нет – не крыса, исчезла за углом. Костя, свободной рукой, вырвал из кобуры табельный ПМ, выставил вперед.

- Видел?

- Еще бы не видел, - так же шепотом ответил Сергеич, - пистолетик не убирай.

- Ага.

Дошли! Всё, вот она – та самая секретка, после длинного эвакуационного коридора, тут же раздались вширь стены, взметнулся вверх потолок, так что, развернув фонарь вверх, можно было разве что угадать его, не то что увидеть. Кругляки света их фонарей забегали по сторонам. Тут всё было как в старом кино: шкафы электроники с круглыми экранчиками, пыльными, матово отблескивающими, множество тумблеров на шкафах, кнопок квадратных.  Столы кругом, на них громоздились старые, еще те, что надо было подключать к розетке, калькуляторы, бумаги на полу веером разлетевшиеся, опрокинутые стулья, кадки, в которых, когда-то давно, что-то росло, а теперь висит сухими тряпочками-остовами. Вымерло всё. Давно вымерло. Костя присел на корточки, посветил фонариком вниз, на пол. Вроде именно тут пробежало то нечто, мелкое, быстрое. Он ожидал увидеть на пыльном полу следы наподобие крысиных, но вместо них увидел совсем уж непонятное. Да, следы были, тут много их было, сновали тут эти существа, только форма их больше напоминала то ли кошачьи, то ли человечьи – нечто среднее. Чуть вытянутое от пятки, и отпечаток пяти пальцев в ровное полукружье.

- Сергеич, глянь, видал такие?

Тот тоже присел рядышком, посветил, прищурился, вглядываясь, отрицательно помотал головой. Поднялся, двинулся дальше. Похоже это был большой вычислительный зал. Слишком тут много всего было понаворочено. Вдоль стен стояли все те же шкафы – некое подобие компьютеров того времени, на некоторых из них стояли здоровенные бабины с магнитной лентой. Всё это обветшало, покрылось пылью, хоть воздух тут был и сухой, не то что в пещере – вентиляция все еще исправно работала, не засыпало ее, но всё одно, тут и там темнели пятна ржавчины, а может быть и не ржавчины… может быть и крови… Одна из стен вместе со шкафами была испещрена дырками, разбитый экранчик монитора поблескивал острыми осколками, трещинами. Кто-то даванул очередью сюда, душевно, во весь рожок, попал или нет? Теперь уже не узнать.

Дальше, за шкафами с ламповой электроникой, стояли столь привычные взгляду, белые шкафы, этажерки, какие стояли, кажется, во всех советских регистратурах. На их полках ровными рядами картонные, пожелтевшие от времени папки, на их корешках фломастерами надписи.

Сергеич подошел ближе, стал светить на корешки. Названия были странные, месиво какое-то из науки, колдовства, поверий. Тут, на одной полке, соседствовали: «Напряженность Мю-ноль поля в активном излучении» и «Духи леса 1921», рядом папка «Ведомость расходных материалов Апрель Отдел 16/4» и «Шаман Ныыыкан Огонньор», следующая «Черные и белые люди». Сергеич вытянул папку с Мю-ноль полем, картон крошился под пальцами, слоился. Потянул за тесемки завязок, открыл, пролистал. Формулы, графики, надписи разъяснений, приложено несколько фотографий. На снимках все больше рябь, будто помехи на телевизоре, смазано нечто - наподобие перекрученного жгута и от него ветвистые, тонкие разряды в стороны. Попытался вчитаться, осознать формулы, все же тоже – физик, даже поработал на этом поприще неплохо, но это было все равно, что пытаться понять квантовую физику, не пройдя школьного курса обучения.

Закрыл, поставил на место, взял следующую. Духи леса. Тут тоже были фотокарточки, совсем немного их было, с десяток от силы. Старые, растрескавшиеся, но уже много более понятные. На одной из фотографий он признал прообраз того духа леса, что остался там, наверху. Такой же большой, такой же плечистый, морда тоже вытянутая, но взгляд у него был другой, более дремучий, дикий взгляд. На других фотографиях было много непонятного. Какие-то крысы, странные, гротескные, на вытянутых лапах, и тоже в дикой среде, смазанные, бегущие. Фотография солдатика довольного, в пилотке набекрень, что в одной руке держит АК47, а в другой, держит за хвост, подняв над высокой, по пояс травой, нечто наподобие лисы, только измененной, с приплюснутой мордой, с удлиненными то ли когтями, то ли пальцами. А дальше шли рисунки, наброски по описаниям надо полагать. Ну и сами описания прилагались: «лисица «укун» – сообразительная, сложно загнать, по рассказам шаманов, в ней живут духи учеников, не смогших выйти из камня. Явственно видны физические изменения. Укороченная морда, концы передних лап удлинены, напоминают пальцы, видна прогрессия развития противостоящего пальца. Может лазить по деревьям. Перекликается со своими лаем, но лай имеет различную тональность, присутствуют звучания, по модальности, схожие с согласными звуками. Внутреннее строение тела изменено, размерность легких и  головного мозга увеличен».

Пролистал до страницы где значилось: «Хозяин тайги» - этого он знал. Стал читать. Описание было коротким, дальше шли, в основном предположения. Ну понятно – не смогли взять, не смогли отловить и исследовать. Но все же, как-то , умудрились поймать его в объектив фотоаппарата.

- Что там? – Костя глянул ему через плечо.

- Легенды таежные.

- Интересно?

- Очень. Но бесполезно, - поставил папку на место, - нам не поможет.

- Думаешь? Они нас сюда привели, привели, Сергеич, ты это понимаешь? Мы должны были оказаться здесь, и у этого есть какая-то большая цель, - Костя говорил горячо, истово, почти фанатично. Ну да, для него эти чудеса были внезапные, непривычные, с бухты барахты, а Сергеич уже привык к своей маленькой роли во всем этом, потому и не было в нем горячности, желание искать, изыскивать. Привели? Хорошо. Значит всё, что нужно, они и так увидят. А если не нужно – не увидят. Всё просто.

- А может они нас просто спасали? Об этом не подумал?

- Может, всё может, но я в это не верю. Ты тут уже лазил по этим пещерам, искал – не нашел. А сейчас – на раз вышли и…

- Ладно, если они нас сюда притащили зачем-то, то всё равно, свою роль мы исполним. Они наперед знают.

- Но может мы должны им помочь, может… - Костя смотрел на Сергеича просительно, умоляюще.

- Изучай, - широким жестом повел вдоль полок с папками, а этих самых полок, этих папок было от него и до конца огромного зала, - Я уверен, что это лишь малая часть. Давай, приступай, отвлекать не буду.

Костя повел взглядом в след за его рукой и тут же как-то скуксился, плечи его опустились, значимость момента – погасла. Хорошо ощутить себя избранным, этаким героем на белом коне, и вот – открывай, изучай, и сразу будет дано тебе и… А тут – нет, не получается.

Он все же поднял свой фонарь, и пошел вдоль полок, изучая корешки папок, вглядываясь в них, читая, думая, что может быть, сейчас увидит, и сразу поймет – вот оно! Оно самое – нужное, необходимое. Шум, фонарь в сторону, и увидел сидящую на заднице крысу на полу вдалеке. Крыса смотрела на него черными глазками, изучала. Он сделал к ней шаг, она тут же плюхнулась на все четыре лапки и шустро исчезла в темноте. Костя подошел, осветил фонарем пыльный пол, уставился на следы – такие же, неправильные, необычные.

- Сергеич.

- Что.

- Эти… крыса с непонятными следами. Туда побежала.

- Пошли.

И они пошли, освещая пол низко опущенными фонарями, изыскивая свежие следы. Залы, кабинеты, запыленные стекла, но тел тут больше не было, похоже и правда – стащили всех в тот эвакуационный коридор. Поворот, приоткрытая дверь, на ней надпись «Полигон 1», распахнуть и… Обрушенный зал. Посреди него стоит нечто наподобие то ли гроба огромного, то ли саркофага, и прямо на этот саркофаг рухнул потолок. Рядом куча шкафов управления, черные, будто выгоревшие,  на полу валяется костяк – сгоревшее тело, выгоревшее по самое нехочу.  Торчат белесые кости, покрытые черными чешуйками сгоревшей плоти, щерится белыми зубами серый, в налете огарков кожи, череп.

Сергеич посветил фонарем вверх, на обрушившийся потолок, прищурился, сказал:

- Похоже давно, еще тогда упало.

Костя смело, не обращая внимания на возможность повторного обвала, пошел к заваленному саркофагу посреди зала, желтый луч его фонаря метался по сторонам, выхватывал то этот самый саркофаг заваленный, то камни, то еще что из темноты. Среди прочего осветилась  и нечто наподобие клетки из оргстекла, внутри высохший трупик крысы.

- Смотри, смотри что здесь, - Костя указал светом фонаря, там, из саркофага торчала высушенная рука, внутри этого высокотехнологичного ложа пятидесятых годов было тело, и вот – рука его.

Сергеич подошел ближе, посветил на руку так, этак, на ней были заметны какие-то черточки, линии. Он присел, прищурился, осторожно взялся за высохшую руку, повернул чуть удобнее, она чуть слышно затрещала, разобрал на ней рисунок солнышка, и подпись внизу «С.Л.О.Н.».

- Заключенный это. Соловецкий Лагерь Особого Назначения.

- А я другое слышал, - подал голос Костя, - Смерть легавым от ножа.

- Все одно – сиделец, - Сергеич выпустил руку, и… Их настигло эхо. Все было не так, как тогда, не как привычно. Не было фигур, не было явления, разрядов, родившихся в голове знаний. Нет. Это  было именно эхом, отзвуком жизни этого вот, сидельца, подопытного кролика, что уже много лет лежал в саркофаге, сох.

Всё вокруг проявилось светом, и сквозь него, как сквозь голограмму, проглядывалась тьма реального окружения, обвал этот, похоронивший саркофаг. Воспоминания похороненного были размытыми, с помехами, будто при просмотре старой, много раз перезаписанной, видеозаписи. Работники лаборатории в тяжелых полных костюмах защиты с капюшонами, будто бы даже освинцованных, в респираторах, и этот самый подопытный, которого укладывают в саркофаг. Саркофаг наполнен питательной смесью, заключенный словно в теплой ванне. На него лепят великое множество электродов, их присоски испещряют его тело, голову, грудь, руки. Там, где сейчас видны выбитые стекла, за ними, в видении сидят люди. Тоже в костюмах, тоже в респираторах, ни единого участка кожи без защиты.

Голосов не слышно, но есть чувство ощущения происходящего, знание окружения. Он, подопытный, бывший военнопленный, что был отправлен на работы в Германию, во времена Великой Отечественной Войны, и вот, чтобы искупить свой плен, он вызвался добровольцем сюда, для экспериментов. Тут он два дня, за которые его всё больше опрашивали, брали множественные анализы, проводили какие-то тесты, где он отвечал на вопросы, а в это время у него на голове была шапочка с множеством электродов, и он видел как на экранах осциллографов, на лентах самописцев рисуются кривые, когда он отвечает. Их привезли много, под полсотни человек, а выбрали только его, только он подошел для эксперимента. Сейчас его уложили, принесли клетку со здоровой крысой, та металась, вставала на задние лапки,  тревожно нюхала своим розовым носиком воздух, беспокойно поблескивали ее черные глазки.

Всё. Всё подготовлено к началу эксперимента, ученые, что готовили его, ушли, в зале «Полигона» остался только один человек. Отправился к управляющим шкафам, а он, тот, над кем должны были проводить эксперимент, вдруг, неожиданно даже для самого себя, покрылся холодным потом. Ему, вдруг, стало страшно до дрожи, появилась вера, что он отсюда уже не выберется. Защелкали тумблеры, закрутились бабины с пленкой на шкафах управления, люди за стеклом смотрели в показания приборов, отдавали какие-то команды, их голоса доносились через динамики в зале. Голоса приглушенные, слова непонятные, и тот, что остался в зале, ходил меж шкафами, щелкал, переключал, включал – выполнял указания.

В зале разлилось синее сияние, будто сам воздух засветился, подернулся поблескивающим туманом. Туман набухал, ширился, превращался  уже в матовую, искрящуюся пелену, и он, подопытный, будто пророс сквозь себя, вырвался из своего тела, ощутил, как он высвобождается. Раскинулся своим ощущением окружения. Он почувствовал мысли, желания, стремления всех тех, кто был вокруг него, он почувствовал, что станется с ними потом, позже, но не поверил этому знанию – не захотел верить. Он протянулся мыслью к крысе в клетке, и эта мысль его обрела визуальную форму, тонкий, светящийся белым светом, извивающийся отросток от него к клетке. Поймал ее скомканное, рваное мышление, где был только страх, желание бежать. Вошел в сознание, и уже сам в ней перестал метаться по клетке, он стал ею. И подумал, сможет ли так же с человеком, мысль была быстрее, чем понимание, и тут же выпростался лучик энергии к мечущемуся меж шкафами, человеку. Тот замер, покачнулся, его повело, он оперся об шкаф, нажал что-то, затрещали искристые разряды, засуетились люди за стеклом. Хлысты излучения били по шкафам управления, выжигали их, прожгли защитный костюм этого, покачнувшегося. Он заполыхал искристо, ярко, не пламенем, а разрядами, ветвящимися молниями. Лопнули стекла, и те, что там были, в контрольной рубке, тоже заполыхали.

Подопытный бился в этом пространстве, пытался вернуться в себя, в свое тело, но нет – потолок пошел трещинами, мигнул свет, и вроде уже должно было всё отключиться, обесточиться, но нет – реакция поддерживалась им самим, его жизнью. Потолок рухнул, упал прямо на него, огромные валуны скалы, что высилась над ними, раздавила его тело – всё. Но он был во вне, он чувствовал, что будет после, что было до – он словно слился со временем, с эфиром, и всё это было вариативно, можно было изменить, можно было подтолкнуть, но… Он уже угасал, растворялся, исчезал. Еще чуть-чуть и видение погасло, растворилось в темноте, отзвучало.

- Кость, - Сергеич сглотнул, - видел?

- Видел.

- Это…

- Хрен знает. Пойдем отсюда, - его трясло.

- Куда?

- Куда угодно, лишь бы отсюда… - Сергеич чуть не бегом сорвался с места, громко забухали его сапоги по пыльному полу, послышался хлопок двери. Костя не торопился. Он сначала подошел к тем самым разбитым окнам, что разлетелись в видении, заглянул за них, посветил фонариком. Так и есть – тела. Тоже такие же выгоревшие, как и то, что в зале. Только после этого он вышел прочь.

Сергеич стоял за дверью, и, чего уж от него он никак не мог ожидать, крестился, бесшумно, одними губами, читал молитву.

- Э… - протянул руку, положил на плечо товарищу, тот вздрогнул, как от удара, оглянулся испуганно, - ты чего это? Ты…

- Кость, ты это… Ты, у меня там в избушке схрон, ну как схрон, заначка есть небольшая. Там немного, да и вещи хорошие тоже есть. Ты в деревне, тому же Фоме отдай. Он на вид только такой вот, вороватый, а по душе то – мужик хороший, надежный, справедливый. Ему завези всё потом, и…

- Сергеич, - он замахнулся, едва-едва остановил ладонь рядом с его небритым лицом, едва не залепил ему хорошую такую отрезвляющую оплеуху, - Ты, что себя хоронишь то? Если вместе, то…

- Кость, я знаю, я по делу же всё, - он посмотрел Косте в глаза так холодно, так обжигающе ясно, что Костя примолк, - знаю я… Знаю. Ты, похоже, только свое видел, а мне еще чуть показали… Так там это, у меня то, дома,  под дровами, за печкой, колода полая, в ней. Нашел такую, долбленую, - Сергеич улыбнулся, неловкая это улыбка у него получилась, грустная, - думал, интересная вещь, может сгодится под что, может что выстругаю. А руки не дошли. Вот я ее под заначку и взял. Так. Вот. Ну ладно, Кость, ну что ты смотришь так, хорошо всё будет, хорошо. Пойдем, дорогу покажу.

Автор Волченко П.Н.

Ссылки на предыдущие части:

Точка 72 Идол Начало (часть 1)

Точка 72 Начало (часть 2)

Точка 72 Тайна шамана (рассказ 2, часть 1)

***

- Костя, - легонько толкали в плечо, он открыл глаза, и тут же ладонь легла ему на рот. Ладонь разила табаком, костром.

- Кость, не кричи только. У нас, похоже, гости, - рука освободила его рот, и он, прекрасно помня о вчерашнем разговоре, только подивился оперативности москвичей, но тут же Сергеич его огорошил, - Похоже от избушки за нами шли. Ты не знаешь кто?

- Нет, - истово замотал головой, сел. Заозирался по сторонам. Предрассветная прохладная тайга была сырой, туманной, скоро польется краснота солнечная, и все вокруг очистится, станет звеняще прозрачным, - А где?

-Не знаю, где они.  Слышал я по темноте еще - хрустят, да провожатый сказал…

- Кто?

- А ты думал я тебя в одну каску сюда дотащил?

- Я… я слышал, я просыпался и мне показалось… - он заглянул в глаза Сергеича, - мне показалось, что меня зверь тащил.

- Зверь не зверь, а дух местный. Тебе этого знать пока не положено, а так – не поверит никто.  Вроде двое их. Далеко шли, он их не чуял, а теперь вот – вблизь пошли. Подбираются.

- А он где?

- Где надо он. Так, ты давай, собирайся. У тебя же больше дел тут нет? Ну и пойдем по малой до дому.

Торопливо накинули рюкзаки, поспешили вниз, с горы. В туманном утре все звуки, все шумы были приглушенные, словно через вату доносились, и это придавало их скорому бегству привкус какой-то нереальности. И еще это одеяло туманное, чем ниже, тем плотнее, гуще, под ноги смотришь, и не видишь толком ничего.

Послышался в отдалении щелчок, вроде резкий он должен быть, знакомый звук для Кости, по армии еще знакомый, но туман свое дело сделал, приглушил звук, утопил его хлесткую резкость.

- Выстрел. С глушителем. Дозвуковая, - сказал он тихо Сергеичу. Тут же, только он договорил, снова щелкнуло, а дальше тихий, будто на излете, вскрик.

- Один гость отбегался. Кость, ты бы мне рассказал, а то не хорошо это всё, - он торопливо шагал вперед, иногда останавливался, ждал, когда Костя за ним поспеет, - Кто они, сколько, чего опасаться, чего хотят?

- А я то…

- Кость, ну за дурачка не держи. Да и эхо кое-что шепнуло. Я всю дорогу – молчал, думал сам разговоришься, проникнешься…

- Так ты…

- Да, так я, - не совсем ловко шагнул вперед, по тропе заструилась вереница катящихся камушков, - знал, видел как ты вчера побежал докладываться, но не подслушивал. Знаю, что не спроста, и знаю, что не по душе это тебе. Злился вон, поначалу, а потом… Хорошо шли, душевно.

Они уже сбежали вниз, к подошве Моловки, оказались в царстве зарослей невысокого можжевельника. Веточки его хвоистые были уже изукрашены фиолетовыми шариками плодов, пахли ярко, сильно.

- На меня вышли после дела. На тебя информацию дали, на тех, на троих. Я в отказ, говорю через официальный порядок, на доследование, а они… видео мне скинули слежки за моими. За семьей. Ничего больше не сказали, но намек – очень прозрачный.

- А что же сразу?

- Так я… я не знал. Зачем, почему и… - он повышал голос, Сергеич одернул его:

- Тише.

И тут же снова щелчок, но уже ближе, и искру высекло по валуну, что чуть поодаль от Кости был, он тут же повалился на сырую от тумана землю, Сергеич бухнулся рядом.

- Откуда били? – Сергеич быстро стянул с плеча свой карабин, - Видел?

- Нет, - прошептал Костя.

- Лежим. Ждем.

- Чего ждем, он сейчас точку поменяет и…

- Ждем. Не мы одни его слышали.

Костя всё же переполз в сторону, за прикрытие куста, в ложбинку меж крупными валунами и там замер, а Сергеич тем временем пристально вглядывался в молочную завесу тумана, вслушивался. Снова хлесткий выстрел, но в этот раз не по ним, и тут же вскрик, короткий, оборванный.

- Всё, Кость, можно выходить, - он на манер посоха оперся об карабин, вставая, отряхнул колени, - можно идти.

Костя тоже начал подниматься, но замер, вглядываясь вперед, а там, в тумане, обрисовывался большущий, плечистый силуэт. Никак не меньше трех метров в высоту, и лучи восходящего солнца пробивались мимо него, обрисовывали его, тяжелого, раскачивающегося, бредущего к ним.

- Это…

- Это дух леса. Местный. Ему спасибо скажи.

Он уже проявлялся, из неясного, из размытого, превращался в нечто более реалистичное. Уже было видно, что покрыт он шерстью, что руки его, именно руки, длинны непомерно, что он громаден, и…

Снова щелчок, и эту громадину мотнуло в сторону, было видно, как выбило из нее капли крови, еще щелчок, фигура замерла, и Сергеич уже бежал вперед, к этому нечто, а Костя лишь стоял в нерешительности.

Щелчок, фигура упала, завалилась на бок медленно и грузно, и Сергеич, уже добежавший до нее, тоже пропал в глубине высоких трав. Залег.

Костя сглотнул, мысли шальной чехардой неслись в голове. Значит они изначально планировали никого не оставлять в живых, раз команда так рано вышла, значит… Значит сейчас единственное, что можно сделать, это помочь Сергеичу. А помочь он мог только одним способом – выдать место этого невидимого спеца Сергеичу. Он понадеялся на то, что Сергеич сейчас в траве не просто так валяется, а с карабином наготове, ждет, высматривает где и что.

- Ну… - подбадривал Костя себя, - Ну давай… Давай… Сейчас…

И он соскочил, и с криком: «Смо-о-отри!» - побежал по травам, перепрыгивая через валуны, через валежник, через кусты, к ранее замеченной невысокой рощице шиповника.

Щелчок, мимо прожужжало так, что у Кости кровь замерзла в жилах, и тут же громко, эхато бахнул карабин Сергеича. Костя уже влетел в шиповник, с разлету, вкатился в его шипастые ветви, затрещало, больно впилось в кожу. Снова выстрел из карабина раскатился в туманном утре. И оглушающая тишина.

Костя полежал с минуту, вдыхал редко, все больше вслушивался. Может ветка где хрупнет, а может и снова щелчок выстрела приглушенный туманом донесется. Нет, тишина. Приподнялся, и на четвереньках, чтобы из травы высоко не высовываться, заторопился в сторону Сергеича. Добрался, бухнулся, глянул на образину, которую Сергеич называл лесным духом. Та была еще жива, и правда она напоминала медведя, но выглядела иначе. Нечто среднее меж гориллой и медведем. На длинных пальцах столь же длинные когти, на окровавленной груди волос поменьше чем на теле, и грудь эта вздымается и опадает быстро-быстро, и сипит дух, кровь толчками из раны льет. Сам Сергеич на корточках, карабин к плечу, высматривает по сторонам, медленно движет стволом.

- Как? – тихо спросил Костя.

- Глянь, что с духом.

- Так его же…

- Он крепкий. Кровь останови. Отлежится.

Костя быстро скинул с плеч рюкзак, вытащил бинт, торопливо стал делать перевязку. Было неудобно, дух леса был громоздок, тяжел, просовывать руку под него – тот еще труд. За всей этой суматохой, за трудами, он не обращал внимания, что происходит вокруг, поэтому не увидел движения, не приметил, как Сергеич поднялся медленно. Услышал только, когда Сергеич разжал поднятую руку, когда карабин упал в траву рядом с ним, и громкий шепот Сергеича:

- Не вставай.

Костя упал, потянулся к карабину, стал смотреть сквозь траву туда, куда смотрел Сергеич. А там, от леса отделился будто куст. Нет – это снайпер был в маскхалате, весь в веточках, в поросли какой – такого захочешь, не разглядишь. Шел этот снайпер бесшумно, вроде бы и неспешно, но в то же время выходило, что перемещался быстро, ствол винтовки его, тоже изукрашенный порослью, неотрывно смотрел на Сергеича.

- Второй где? – раздался голос снайпера, - Пусть голос подаст.

- А я откуда знаю, где, - Сергеич умудрился пожать плечами при вскинутых к небу руках, - залег где-то.

- Эй, Константин Викторович, - закричал снайпер, не отрывая прицела от Сергеича, - я твоему другу сейчас плечо прострелю, если не высунешься.

Костя уже подтянул к себе карабин, уже навел его на снайпера. Метиться было неудобно, боялся, что не уложит с первого выстрела, поэтому чуть двинулся, взгромоздил локти на грудь духа леса, замер, готовясь нажать на спусковой крючок.

Щелкнуло, звонкой искрой выбило по стволу карабина, выбило его из рук, и голос со стороны:

- Эй, Кость, вставай.

Костя встал, тоже поднял руки. Из травы поднялся еще один снайпер.

- Сколько вас тут, ребят, - спросил Сергеич этак с насмешкой, - За двумя калечными пошло.

- Четверо. Двое – двести, а ты, старый – мазила.

- На человека – рука не поднялась.

Зашуршала рация на плече у одного из снайперов, затрещала помехами, и хрипатый, из-за наводок, голос произнес:

- Лейтенант не нужен, егеря брать, - тут же щелчок, едва заметная дульная вспышка из громоздкого глушителя на винтовке, Костя вздрогнул и…

Пуля зависла перед ним, переливалась в воздухе в искристых всполохах, выцветала трава под ней, и проявлялся, проявлялся из ничего силуэт, как тогда, как у избушки Сергеича. Снова вспышка выстрела, и снова в воздухе, и уже появляются новые силуэты, на глазах под ними жухнет трава. Да – именно так, как было там, на поляне с тремя трупами – такие же круги мертвой травы. И приходит знание от эха, рождается в мозгах информация: «бежать, к горе, за Сергеичем. Он знает».

Они рванули, за спиной были слышны щелчки выстрелов, Сергеич летел впереди, вот он исчез в разлапистых высоких зарослях можжевельника, захрустели ветви, за ним влетел Костя, споткнулся, кубарем покатился куда-то вниз, по пологому склону, хотя там вроде должна начаться гора. Скатился, отбил бока, бросил взгляд наверх – пещера, заросшая, сверху едва свет меж ветвей пробивается. Слышно журчание воды, редкая капель из под сводов, морозно тут, дыхание вырывается с паром.

Сергеич хватанул его за руку, рывком поставил на ноги, кивнул в сторону:

- Туда.

И вперед, дальше.

- Нас запрут… - порывисто, с предыханием, вырвалось у Кости.

- Руки коротки.

- Что здесь?

- Не знаю… - повел плечами, - пещеру находить-находил, плутал, знаешь сколько тут всего, а вот куда нам сейчас дорога… я не знаю. Раз позвали – выведут. Может с той стороны вынырнем – не знаю. Фонарь есть?

- Ага, - достал на ходу смартфон, включил фонарик.

Пропадал свет за спиной, Костя оглянулся – едва заметен вход в пещеру, а тут – тишина, темнота, блестят капельками воды каменные своды пещеры, пар рвется изо рта, мерзнут, зябнут пальцы что держат телефон.

Сергеич идет рядом, по сторонам поглядывает с интересом.

- Что то их долго нет, - сказал Костя.

- Кого? А, тех? Ну не знаю, может там заваруха какая сейчас, - вздохнул, - сглупили мы, Кость, надо было хоть дорогу отмечать. Повороты помнишь?

- Нет, - оглянулся, позади уже был непроницаемый мрак. И ответвлений они прошли уже штук пять, если не больше.

Телефон в его руках замерцал, свет погас.

- Зашибись, - прокомментировал это Сергеич.

- Куда сейчас?

- Прямо, - послышался из тьмы голос Сергеича, - хоть глаз коли…