— Александр, дело плохо, у вашего тела рак головного мозга. Оно скоро умрет. Четвертая стадия — неоперабельная.

— Сколько осталось, доктор?

— Три-четыре недели. Настоятельно рекомендую обновиться в ближайшие несколько дней, а лучше завтра. Я вколю нужные лекарства, но риск слишком велик, уж вы не откладывайте... Месяц назад проверка не выявила болезнь — в вашем возрасте бывает, что опухоль развивается молниеносно.

— Я так привык к этому телу, что уже не знаю, а стоит ли его дальше менять. Может хватит, закончим на этом?

— Это не мне решать.

Александр — стопятидесятилетний старик с гладким лицом и провалившимися в череп глазами, невысокий, худой, в белой майке, черных джинсах, белых носках и синих кроссовках. В затененное окно били жаркие лучи Альфы Центавра «a». Ее меньший брат с литерой «b» прятался за спиной, он ждал своего часа, чтобы вступить в игру и раскалить атмосферу с восьмидесяти пяти до ста тридцати градусов по Цельсию. В кабинете стояла прохлада, Александр чувствовал, как ноги и душа мерзли, а голова кружилась. Пациент и доктор сидели на стульях напротив друг друга, их колени почти касались. Правой рукой доктор опирался на стеклянный стол, на котором лежал инъекционный пистолет.

— Протяните руку! — сказал доктор.

Александр вытащил из кармана джинс правую руку с золотым обручальным кольцом на безымянном пальце и положил на колени сидящего напротив доктора.

— Холодная! — доктор взял руку пациента левой рукой, правой — пистолет со стола и вколол Александру в запястье инъекцию.

Старик откинулся на спинку стула, закрыл глаза и глубоко вдохнул. Калейдоскоп чувств охватил тело. Будто нектар попал в кровь и наполнял органы жизненной силой, а душу — сладострастной негой.

Через час Александр сидел в большом кресле в кабинете своего начальника — замдиректора корпорации «Октополюс».

— Михаил, отпустил бы ты меня. Сил совсем нет. Душу выворачивают страдания. Я не хочу дальше продолжать кататься на этой бессмысленной карусели.

— Эх, Саша, Сашенька! У тебя контракт!

Михаил, высокий красивый двадцатисемилетний мужчина с короткой бородой, в красной рубашке и синих джинсах, коричневых кедах, стоял у панорамного окна во всю стену и смотрел на снующие друг за другом грузовые автолеты. Мужчина провел рукой в воздухе и перед ним появился экран с документом.

— Пожалуйста, контракт. Ты подписал своей ЭЦП. Пятьсот восемь земных лет назад. Договор действует тысячу лет. Так что время не пришло. Я понимаю, что все это тебе в тягость. Ты же рефлексирующий идиот! Каким был пятьсот лет назад, таким и остался. Мир изменился, а ты нет, Саша! Но ты хороший техник-физик. Нет, я так не могу на сухую!

Раздвижная дверь плавно отъехала, и в кабинет впарил робот-бармен. Это была высокая тумбочка-экран с двумя руками-манипуляторами. Шторка с видео идущих по полю жирафов на животе робота съехала вниз, обнажив бар с различными закусками: блины, колбасы, сыры, рыба красная, икра, орехи, шоколад. Продукты были поделены на порции, разложены по тонким пластмассовым тарелкам, обтянуты пленкой. Михаил облизнулся.

— Водки хочу! Давай сто пятьдесят! За твое, Александр, здоровье!

Бармен соединил указательный и большой пальцы на левом манипуляторе. Из образовавшегося кольца выдавился сверхтонкий прозрачный стакан на двести миллилитров. Робот занес над стаканом указательный палец правой руки, из него полилась жидкость.

Михаил протянул руку и взял наполненный стакан, повернулся к окну, выдохнул, большими глотками выпил и задержал на несколько секунд дыхание. На глазах выступили слезы. Жизнь снова наполнялась смыслом и хотя бы на миг можно было забыть о рутине.

— Только обед. Пожалел бы печень. Меняешь тела как перчатки, — Александр поворачивал кресло то влево, то вправо.

— А ты думаешь, я просто так пью? Может я не меньше тебя хочу прекратить эти дни сурка! Только алкоголь и спасает… И заметь, мы одни и те же диалоги ведем с тобой сотни лет. По кругу! И каждый раз по новой! Ты их не помнишь, а я записываю в дневник и перечитываю! Это же… Представь себе Дракулу, вампира, которого заперли в стальном гробу. Гроб обмотали цепями и закопали под сосенкой. И вот Дракула лежит в полной темноте со своими мыслями в голове. Год лежит, два лежит. Сотни лет лежит, тысячи! Вот также и мы с тобой. Да-да, не ты один! Я тоже заперт в этом гробу. Весь наш проклятый мир — заколоченный гроб. И выход только один!

На этих словах Михаил щелкнул пальцами. Панорамное окно выключило улицу. Потолок усилил яркость освещения.

— Вот видишь, я щелкаю пальцами. И прошу вслух робота налить мне водки. Хотя подтверждать действиями мысли не требуется. А почему я так делаю? Да потому что мне тоже, как и тебе, все это не нравится! Но я приспособился. Да, пью. Да, каждый день! Приходится. Тоска гложет. И тоже, как и тебе, хочется на Землю. Мечтаю погулять по лесу, а не по этим пластмассовым коридорам! Но я терплю. И ты потерпи. Меньше пяти сотен земных лет осталось! Закончится контракт, — и гудбай на Землю! А мне ведь тоже скоро тело менять. Печенка не выдерживает. Да и мозг плохо соображать стал, доктор говорит, нейронные связи рвутся.

Михаил протянул стакан роботу.

— Капни еще грамм сто что ли…

Александр поднял голову и посмотрел на Михаила.

— А ведь это не доктор нас принимает. Доктора так не говорят! Это участливая машина, которую запрограммировали отрабатывать шаблонные эмоции. Вроде и правильные слова говорит, и верная мимика на лице и теле, и руки теплые, и шутит. Но это не человек, — проговорил Александр.

Михаил выпил новую порцию водки, скривил влажный рот и схватил протянутый барменом жирный горячий блин с икрой. Стал его, обжигая губы, с жадностью есть.

— Как же вкусно! После водочки, а! Ты бы выпил. Пятьдесят грамм! Ну или вина хлебни. У нашей компании великая миссия, великая цель! Планета сама себя не терраформирует. Надо работать! Доктор прислал сообщение, что завтра на двенадцать назначен твой переезд. Попрощайся со стариком и выбери на этот раз нормальное тело. Пару месяцев назад как раз пришла интересная партия с Земли.

Позже Александр лежал на кушетке в своем номере и смотрел на темно-синий потолок-экран, по которому плавали скаты. Пятьсот восемь лет назад, в 2671 земном году, он подписал контракт, который навсегда изменил его жизнь. По договору он, тридцатитрехлетний инженер-технолог, должен был улететь на экзопланету Зидал в созвездии Центавра и проводить ее терраформацию, которая должна завершиться к 3671 году.

Александр — воспитанник коммуны, отца и матери не знал. Он решил, что контракт даст ему новые возможности. Во-первых, работодатель по договору обязуется обеспечить ему бесплатные тела на весь срок действия контракта. Во-вторых, полет на другую планету — это приключение, которое далеко не каждый на Земле может себе позволить. И в-третьих, это, конечно, деньги. За тысячу лет набегала приличная сумма, которой хватит еще на две тысячи лет безбедной жизни с обновлением тел.

Новая технология замены тела начала применяться в 24 веке. А к 2671 году это была обыденность и можно сказать рутина. Но, конечно, для тех, у кого есть деньги. Теперь богачи могли есть и пить в свое удовольствие, болезни им были не страшны. А как только тело приходило в негодность, его меняли. Процесс проходил быстро и безболезненно. Сначала человек выбирал по каталогу тело, общаться было нельзя. Потом клиент и тело ложились на кушетки, как правило в разных кабинетах, врач надевал на головы специальные шлемы — а дальше было дело за технологиями. Сверхмощный квантовый компьютер перекачивал информацию с нейронов головного мозга пациента в новый мозг. Это было не копирование, а именно перекачивание.

Самый интересный вопрос в том, откуда брали тела. К 24 веку мировое объединенное правительство полностью контролировало жизнь граждан, науку и корпорации. И ни о какой подпольной организации «для пересадки души» речи быть не могло. Правительство разработало специальный закон под номером 169 600, так называемый «Кодекс пересадки», по которому любой гражданин мог заключить контракт на продажу или жертвование тела. Обычно такие контракты подписывали бедняки, чтобы обеспечить семью, но были и прожигатели жизни, которые заключали контракт с отсрочкой, гуляли на всю катушку (с учетом ограничений, который накладывал договор), а потом их тело занимал другой. Были и жертвователи, а также самоубийцы и те, кому просто хотелось испытать что-то новое, пусть и в последний раз.

В 24 веке не было религий. Только наука правила умами. Все люди так или иначе знали, что жизнь конечна, а значит, получается, бессмысленна. И поэтому неважно, когда ты умрешь — завтра или через тысячу лет — конец будет один.

Сейчас Александр думал обо всем этом и в который раз прокручивал мысли о бренности и бессмысленности человеческой жизни. Нет, конечно, можно как его начальник Михаил раз в десять лет выбирать молодое тело, насиловать его, пока чувства новы и рецепторы не притупились, а затем менять на новое. Но кроме тела есть же еще человеческая душа, так сказать внутреннее «я», которое живет хоть и не в отрыве от тела, но все же играет самостоятельную роль, тоскует, страдает. Да, пусть это все химические реакции в мозгу. Пусть! Но ощущение-то никуда не деваются, чувства, хоть и объясненные наукой, существуют на самом деле.

— Я все забыл. Все. Только какие-то обрывки. Как я в детстве гладил кота, как убивал пауков камнем, как упал с лестницы и сломал ногу. Только эти три воспоминания. А может это не воспоминания, а сны? Я живу одним днем. Одним днем, — думал вслух Александр, — и это обручальное кольцо на пальце… Я не помню, почему я решил оставить его!

Александр проснулся в семь утра. Почувствовал сухость во рту. На потолке высветился каталог с девятью мужчинами. Под каждым фото была краткая справка: возраст, рост, вес, цвет глаз. Ни имен, ни профессии… Это были проверенные врачами, здоровые мужчины, которые добровольно за плату согласились стереть личность с мозга.

Александр стал листать анкеты одну за другой и остановился на самом молодом двадцатидвухлетнем человеке. «Если не я, то Михаил заберет это тело и лет через семь выбросит», — подумал Александр.

В двенадцать часов Александр пришел в кабинет доктора. Две кушетки были готовы принять пациентов. За окном-экраном горели звезды и уличные фонари подсвечивали мокрую дорогу, по которой торопливо шли люди, кутаясь в куртки. Картинка была живая, будто настоящая, и если не знать, что это все фантазии искусственного разума, то невольно веришь, что за окном Земля.

— Александр, ложитесь на правую кушетку, — скомандовал доктор.

Александр сел на кушетку, развернулся и лег на спину. Доктор одел на голову пациента шлем и попросил не вертеть головой. Александр повернул глаза вправо и увидел, как между кушетками опустилась ширма-экран, по которой на фоне голубого неба плыли белые кудрявые облака в виде львов, слонов, бегемотов. Врач вколол в запястье инъекцию. Заиграла расслабляющая музыка.

Сквозь дрему Александр слышал — а может ему это приснилось — как в кабинет кто-то зашел. А дальше — как в небытие. Рубиновые волны накрыли одна за другой.

— Я не хочу умирать.

— А я не хочу жить!

Через три часа Александр открыл газа, повернул голову сначала вправо, затем влево. Слева от него на кушетке лежало накрытое простыней старое тело. Из-под белой ткани торчала старческая рука с обручальным кольцом на безымянном пальце.

Доктор снял с нового тела Александра шлем.

— Теперь вы здоровы, Александр! Рак четвертой стадии вам не страшен, — сказал доктор и улыбнулся.

Александр сел на кушетку и еще раз посмотрел на обручальное кольцо.

— Я, пожалуй, заберу колечко. Я без него как голый! Столько лет носил! — сказал Александр, — оно принадлежало этому человеку, но не думаю, что он расстроится, если я продолжу носить…

— О, этого не может быть, дорогой Александр! По протоколу люди для пересадки прилетают без личных вещей. Только работники корпорации вправе взять в полет что-то с Земли.

— Тогда чье это кольцо?

— Не знаю! Но готов предположить, что ваше!

Александр встал с кушетки, взял в левую руку правую руку бывшего себя и попытался правой рукой снять кольцо с пальца. Но оно крепко держалось, словно вросло в плоть.

Доктор мягко положил левую руку на плечо Александра.

— Ничего, ничего. Я принесу вам. Не беспокойтесь.

Александр повернул голову и посмотрел в лицо андроида.

В глазах Александра стояли слезы. Настоящие соленые слезы, но не от горькой водки или едкого дыма, а от чувства — не мысли, чувства — что эта жизнь, какой бы долгой она ни была, бессмысленна, беспощадна.

Этот рассказ — предтеча моего большого романа "Космогонщик". Если понравился рассказ, могу выложить аудиокнигу на этот рассказ. Всем спасибо!

Рожденный русской матерью от приблудного отца неведомых кочевых кровей, и воспитанный набожной бабкой, он искренне считал себя русским, хоть носил и с гордостью имя данное отцом, без следов исчезнувшим через два года после его рождения. Ясатай на него не обижался. В конце концов он ведь сам стал похож на отца – бродяга без роду и племени. Да и давненько уже без определенного места жительства. Жизнь Ясатая, стремительно летевшая под откос, приобрела некоторую стабильность, когда три года назад его подобрал на одном из вокзалов даргинец Расул, хозяин отары на точке, в глубокой степи. Расул заплатил за Ясатая штраф местным блюстителям, и предложил ему поработать у него пастухом. Пасти овец, два-три месяца. За еду, кров, небольшую плату и чистый спирт. Ясатай, не думая согласился. Это потом уже, он узнал, что Расул попросту купил его за две тысячи «деревянных» у ментов, торговавших залетными бродягами.

Три месяца затянулись на три года. Да и хуй с ним, ему здесь понравилось. Он поселился в сорока километрах от ближайшей асфальтной дороги, рядом с домом Расула, получив во владение двухкомнатную землянку с саманными стенами, электричеством, добротной глиняной печкой на кизяке, двумя топчанами и неработающим черно-белым телевизором. По меркам местных бичей – шикарные апартаменты. Пять звезд, не меньше. Он верхом выпасал отару в тысячу голов, делал перегоны далеко в Калмыкию, ходил на кочевки, проводил окот, и умел стричь, и лечить от червей овец. Завел знакомства в ближайших и далеких окрестностях, через пару лет имел своих алабаев, и выменял за щенка калёный НАТОвский тесак с самодельной, плетеной рукояткой. Здесь, можно сказать впервые за тридцать шесть лет своей непутевой жизни, он, ощутил себя не просто коптящим воздух биологическим организмом. Плюс три железных выходных – Днюха, Пасха, Новый год. Ну и дешевенький сотовый телефон для рабочих нужд – прогресс уже давненько пришел и сюда.

Степь как тайга, только деревьев нет. В ней легко потеряться, особенно тому, кто потеряться хочет. Кто уже сам давно потерянный для жизни. Как какой-нибудь разрисованный с ног до головы Коля, с соседской точки, однажды оказавшийся не в том месте, и не в тот час. В первый же день своего дембеля заступившись за незнакомую продавщицу продмага, перед двумя патлатыми утырками. Дело дошло до драки, и Колян, будучи по форме, снял ремень с бляхой, одного здорово покалечил, а другого отправил в мир иной. Оба терпилы оказались сынками местной колхозной элиты, так что получил он за них, как за хороших. И вся жизнь наперекосяк.

Степь как отстойник, как Карибское море в восемнадцатом веке, если копнуть поглубже. Сборище бродяг, отбывших сидельцев, да и беглых тоже. Бичующих на точках, когда-то колхозных, и после развала Союза выкупленных чабанившими здесь со времен Хрущева, выходцами из Дагестана. Ясатай стал частью этого сборища.

Пару лет назад, ночью, они с Расулом вывезли на «Ниве» с прицепом, и закопали далеко в степи, в одном из холмов, здоровенное тело молодого узбека. Холм из наслоений овечьего навоза, годами свозимого в кучу во время чистки кошары, стоял на месте бывшей колхозной точки, позже разобранной на стройматериалы. На каждой точке были такие холмы. Много тайн раскрыли бы они, если в них хорошо покопаться. И вот одной тайной стало больше. Узбек работал у бахчевиков за «асфальтом», по каким-то причинам ушел оттуда, слонялся по селу, где его и подобрал Расул, не проходивший мимо дармовой рабсилы. Вечером узбек с Ясатаем крепко выпили. Азиат оказался мягко говоря не типичным в плане сексуальных пристрастий, и почему-то посчитал Ясатая пассивной жертвой. Ясатай сшиб его с ног, и бил по голове двадцатикилограммовым металлическим блином, пока не расколол ему череп.

Узбека-нелегала искать никто не будет, но Ясатай после «похорон» имел с Расулом тяжелый разговор. Жизнь человека, какой бы он ни был, это тебе не хухры-мухры. Расул, подходивший ко всему на свете со своим расчетом, не стал вызывать ментов. Совсем не потому, что жалко стало своего пастуха. Да насрать ему, жалко у пчелки. За то, что происходит на точках, их владельцы всё равно отвечали. Ясатая бы посадили, повесив на него до кучи еще пару-тройку «висяков», но Расул однозначно был бы взят «на карандаш», с последствиями в виде всяческих проверок и связанных с ними поборов. А он по местным меркам, человеком был не бедным.

Ясатай же, вместо того что бы бежать без оглядки оттуда где «наследил», решил вообще не покидать этих мест, живших по своим неписанным правилам, и куда лишь иногда вторгалась окружающая их среда, в виде участкового с плановой проверкой, или электриков ремонтирующих обрывы проводов на высоковольтках. Мир, из молчаливых орлов в нeбе, тихо снующих туда-сюда сусликов, бесшумных лисьих хвостов, мелькающих в ковыле летом, и читаемых зимой на снегу, звериных следов. Говорящие на своем языке овцы, и понимающие всё без слов алабаи, при практически полном отсутствие человеческой речи. Гармония одиночества. Ясатай купался в ней, будто в прохладной речке в сорокоградусную жару.

Но однажды все изменилось. У Ясатая в землянке появилась женщина. То есть, они и раньше у него здесь были. Их привозил Расул с вокзала, или они сами приходили с других точек, может раза три-четыре, может пять, он точно не помнил. И не запоминал их. Они были на одно опухшее от спирта лицо, непонятного возраста, и с такими же как у Ясатая уродливо потрескавшимися пятками. Шатающиеся по точкам и дулёбые от бичевания в степях. Каждая могла чистить кошару как Ясатай, пахла как Ясатай, пила спирт как Ясатай, (некоторые больше чем Ясатай), неплохо держалась в седле, и запросто разделывала барана, предварительно зарезав его не поморщившись. Ясатай просто иногда пользовал их причинные места, хотя чаще было непонятно, кто кого пользовал. Они приходили и уходили, и он, сразу забывал их имена.

В этот раз, все было совсем по другому. В начале марта, поздно вечером, Расул привез её с «асфальта», предупредил (на всякий случай) пришедшего следом с отарой Ясатая про «беспонтовые движения» и «не дай аллах она мне пожалуется», и пошел спать. Ясатай вошел в своё жилище, и сразу подумал, что ошибся дверью. Там сидела одетая в пуховик диктор из прогноза погоды. У нее были длинные светлые волосы, и большие, голубые глаза. Голубые, голубые. Голубее беретов в ВДВэшных песнях. Ее аромат заполнил землянку, степь, вселенную, и взорвался в мозгах Ясатая. Запах, такой уже теперь невозвратно далекой жизни, когда он, еще совсем молодой, пришел из армии, и повел свою невесту выбирать духи в парфюмерный магазин.

– Шанель-Шанс, – растерянно сказала женщина, глядя как Ясатай морщит лоб и водит носом.

– Ясатай, просто Ясатай. Ну, можно Яша. Меня все так зовут.

Знакомство состоялось. Женщина отказалась от предложенного спирта и не захотела есть. Она была напугана. Женщину звали Валерия. Ей было тридцать два с хвостиком, и она была замужем. Ее муж, один из тех самых, лысых мордоворотов, что уцелели в девяностых, дожили до наших дней и подались в помощники депутатов. Он владел какой-то строительной конторой, любил оргии, и человеком был раскрепощённым. Настолько, что брал с собой на оргии жену. Она терпела, потому что боялась, а когда ее терпение лопнуло, он сломал ей нос. И так не один раз. Она подавала на развод. Она писала заявления в органы. Ее просили подумать. Ее предупреждали об ответственности за клевету.

Тогда она собрала чемоданчик, и втихую решила уехать к маме, куда-то под Самару. Он перехватил её на вокзале, отобрал документы, деньги, сотовый, затолкал в машину и повез к какому-то корешу по былым делам. Он был сильно расстроен. Говорил, что подарит её всем тамошним бомжарам, снимет это себе на память, а потом закатает их всех в асфальт, и её вместе с ними. И вот уже поздно вечером на федеральной трассе, на какой-то заправке, когда он ушел платить за бензин и бутерброды, она выскочила из машины, пересекла небольшой базарчик с галдящими кавказцами, выбежала на трассу и тормознула первый попавшийся автомобиль, чуть не попав ему под колеса.

Сидевший за рулем деловой человек, скотовод Расул, на всё в этом мире смотрел только со своей колокольни, и ему срочно нужен был еще один работник на хозяйстве, потому что скоро начинался окот. Его особо не волновало откуда здесь взялась эта девушка, которую он поначалу вообще принял за проститутку. К тому же девушке срочно нужно было хоть на луну, лишь бы подальше отсюда. Бля, да базара нет – на луну, так на луну! И он отвез её на точку, в землянку к Ясатаю.

И теперь Ясатай не мог спать спокойно. В его прошлой жизни, давно-давно, случались амурные истории. Ясатай любил женщин. Но в этой любви, была одна большая несправедливость – женщины не любили Ясатая. Он смирился с этим и полюбил водку.

Но вот сейчас, давно дремавший в нем тестостерон начал вдруг просыпаться. Тестостерон хотел сражаться со львами в рукопашную, делать из их клыков бусы и дарить эти бусы женщине, спящей сейчас на топчане в соседней комнате. Мысли об этой женщине провоцировали каменный стояк, но залезть на неё, для Ясатая было все равно, что надругаться над ребенком. Он лишь прислушивался к шорохам, испугавшись что она вдруг, встанет и уйдет отсюда посреди ночи, передумав оставаться.

Но женщина не ушла. Она смирилась со своей участью. Женщины научились принимать любую ситуацию и приспосабливаться к ней, еще во времена кроманьонцев, чтобы во что бы то ни стало выжить, и дать потомство.

И Ясатай первым делом, до белесой стружки отдраил свой деревянный сортир возле землянки. Он починил телевизор, и показал ей как топить печку кизяком. А однажды принес зимовавшего под рулоном сена, сердитого, сонного ежика. Женщина смеялась. Ясатай сиял. Жизнь в нем забила гейзером. Он вдруг вспомнил, что на точке имеется баня, каждый день брился и привел в относительный порядок свои отросшие почти до плечей волосы, сделав из них аккуратный хвост. И совсем перестал ходить к Расулу за спиртом.

«Эээ, да она так из тебя, алкаша, человека сделает. Не боишься?» – говорил консерватор Расул, не любивший резкие перемены в людях.

Ясатай не боялся. Он водил в кошару хлопотавшую в землянке Леру, показывать как появляются на свет ягнята, а особо пушистым завязывал на каракулевых головках бантики из шпагата, и Лера потихоньку становилась теплой, как уже наступающее весеннее солнце.

Она познакомилась со всеми волкодавами на точке, варила им на костре дробленку с курдючным жиром, а они ходили за ней всей кодлой, виляя обрубками. Нашла общий язык с женой Расула, которую присутствие Леры совсем не смущало. Патимат хорошо знала своего мужа, у которого в голове были только дебет с кредетом. Она даже научила Леру печь лепешки, и готовить чабанский хинкал из баранины. Ясатай ел этот хинкал, и мечтал жить долго-долго.

А когда порывы степного ветра срывали провода со столбов, на точке надолго, до приезда электриков с района, вечерами наступала темнота при свечах. Темнота при свечах располагает к романтике. А женщины – существа романтичные, и Лера не была исключением. Она напевала Ясатаю песенки. Точнее, напевала стихи, которые сама сочинила. «Тростиночке ветер поет серенады…». Ясатай абсолютно ничего не понимал в поэзии. Он только слушал её, как змей из коробки слушает дудочку факира, и сдерживал себя, чтобы не бросится целовать пальцы её ног, колени, выше и выше… Но у них по прежнему ничего не было. Лера не давала повода, а он боялся вдруг неосторожно оборвать эту невидимую ниточку, протянутую между ними.

Однажды ночью, она подошла к его топчану, завернутая по плечи в простыню: «Яша, мне холодно». Яша привстал, и потянулся к печке, подбросить кизяка. «Глупый», – сказала она, и скинула простынь. Бля… В эту ночь, Ясатай готов был обнять весь мир, весь этот прекраснейший из миров! Который снова стал открытым для него и звал его вернутся. Жизнь наполнялась смыслами. Смерти не существовало.

Вчера вечером он подошел к Расулу. Расул обещал Лере, что когда закончится окот и просохнут дороги, он отвезёт её в районный город на вокзал, и даже без документов посадить в любой автобус, на который она покажет пальцем. Весна заканчивалась, закончился окот и суета, связанная с ним. Жизнь на кошаре опять стала привычно-стабильной, и Ясатай попросил расчет, сказав что уезжает вместе с Лерой. Они давно уже всё для себя решили, он был как никогда уверен в себе, а она уверена в нем. «Увела кобеля, сучка», – поскрипел зубами Расул, но возражать не стал. Он дорожил репутацией даже среди бродяг и слов на ветер никогда не бросал. И уже через полчаса, Ясатай гнал под седлом пегую кобылу, на калмыцкую ферму, что в двадцати километрах отсюда. Пригнал уже в полной темноте. Пожилой фермер Арсызлан, давно её у Расула выпрашивал, он забашляет за неё тридцать тысяч и отдаст их Ясатаю – это и будет его расчет. Деньги не великие, но им с Лерой на дорогу и первое время хватит. Потом посадит его в свой ржавый «четыреста двенадцатый», и вместе с седлом и сбруей отвезет обратно на точку. Так у них было договорено с Расулом.

Ясатай терпеть не мог калмыков. Не знал почему. Наверное, что-то на генетическом уровне досталось от предков, возможно в прошлом степных, калмычьих кровников. Да и дураки они дураками, когда выпьют. Но сейчас, он сидел с ними за одним столом, и готов был расцеловать каждого из них в пиздоглазую рожу. Слушать их байку о том, как они недавно, подняли недалеко от заброшенного скотомогильника, погнали в степь и там затравили собаками матерого волка. Возможно, уводившего их от своей волчицы с щенятами. Настоящий муж и отец. Часами бы слушал, да времени нет. Сейчас Арсызлан посчитает что-то там, прикинет свой калмыцкий хуй к носу, принесёт деньги, и в путь. Предстоят приятные хлопоты.

Арсызлан пришел.

Арсызлан протянул ему сотовый.

«Расул», – сказал Арсызлан.

– Аллё! Ну чо, алкаш, пригнал кобылу? Зря. Она уехала.

- Кто уехала, Расул? Кобыла?

– Я на клоуна похож, ты? Баба твоя уехала! Полчаса назад. Ты трубу забыл. Полчаса я тебе в землянку названивал.

– Блядь…

– Правильно. Блядь.

– Что правильно? О чем ты вообще? Как она могла уехать?

– На корове задом. Муж за ней приехал. С двумя ментами какими-то, со стволами и ксивами. Орал как резаный, я еле собак сдержал. Дуре этой подзатыльник отвесил, она мямлила там что-то, на шее у него повисла, лизаться полезла. Полизались и уехали. Жди, сказал, повестку.

– Блядь, бред какой-то. Да как он узнал, где она? А?

– Она сама ему позвонила. Позавчера еще, с твоей трубы. Он номер твой показывал, высвеченный у него.

– Да нет. Ну нахуй, нет. Лера.

– Холера! Он её Викой звал.

Ясатай оглох. Нечто большое и сверкающее начало трескаться и со звоном рассыпаться перед глазами на тысячи мелких осколков. Расул говорил ещё что-то про прокуратуру, про всё может быть, про узбека в навозной куче, что надо остаться у Арсызлана пока всё не утихнет. Но Ясатай слышал только притихших за столом калмыков. И Арсызлана, голосом зажеванной аудиокассеты тянувшего о том, что он его никуда не повезет, сам потом отдаст деньги Расулу, а ему надо идти к хромому Батману просится переночевать у него в вагончике.

Но ему надо туда, до отдышки, до ветра в ушах, в треклятую волчью нору, где ещё не выветрился запах её духов, её запах! Где она обязательно оставила ему что–нибудь. На столе карандашом оставила. Куском помады, на куске зеркала над бачком умывальника. Кровью, блять, оставила на саманных стенах!

«Да пошел ты нахуй, долбоёб, со своим вагончиком!» – рука потянулась к плетеной рукоятке. Пожилой калмык вздрогнул и отпрянул в сторону, калмыки за столом напряглись. Ясатай двинулся к двери, выбил её плечом и вышел в ночь. Он тяжело дышал, в глазах была влага. Но это от ветра, это от ветра...

Имеет отношение к Ясатай

© graduss.com источник: http://graduss.com/index.php?todo=show_creo&cid=16139