OlgaSvoboda

Через несколько дней Авантюрина посетила внезапная мысль: а почему он стал проводником только плохих эмоций? Почему ничто не приносит Горану радости?

Твердо решив найти ответы на эти вопросы, Авантюрин, уже начавший немного ориентироваться, быстро прошёл по сознанию охотника, не пытаясь разглядеть жизнь в окаменевших уродливых фигурах, а сразу направился в глубины памяти.

Здесь было немногим лучше.

Стеллажи, обыкновенно пыльные у других людей, у Горана были сплошь покрыты чёрной гнилью. Маслянистая мерзость густо растеклась по воспоминаниям, делая их одинаково противными.

Превозмогая брезгливость, Авантюрин наудачу сунул руку в первый попавшийся стеллаж. Гниль, жирно чавкнув, неохотно отдала маленький потёртый томик.

Сдержав рвотные позывы, эльф протёр книгу. Воспоминания оказались детскими. Картинки медленно оживали под умелыми пальцами мага, хоть и отказались стать цветными.

Маленький мальчик, едва начавший ходить, вперевалку ковыляет к красивой молодой женщине, держа в руках цветок. Он улыбается и неловко протягивает подарок, а женщина внезапно чихает.

По всей видимости, у неё аллергия.

— Что ты принёс, идиот! — внезапно кричит она, зло вытирая навернувшиеся на глаза слезы. — Брось это немедленно!

Мальчик ошеломлён и напуган. Напуган настолько, что не успевает разжать ладошку так быстро, как хотелось бы матери. За что немедленно получает оглушительную пощечину, от которой дергается голова, а на щеке загорается алое пятно.

«Цветы — это плохо» — таким выводом заканчивается воспоминание.

Содрогнувшись, Авантюрин отбросил томик, как ядовитую змею. Снова запустил руку в гниль и открыл новый эпизод, даже не протерев его.

Воспоминание начинается с чувства голода. И восхитительного аромата мясной похлебки, от которого сводит живот, а рот наполняется слюной.

Маленький Горан крутится вокруг стола, на котором стоит котёл с ужином. Мать куда-то вышла, но оставила на самом видном месте длинную деревянную ложку.

Ведь нет ничего страшного в том, что он немного попробует?

Дальше воспоминание становится сумбурным. В нем зафиксирован гневный окрик, сильный испуг, опрокинутый котёл, ожог, а затем и порка от отца за испорченный ужин.

«Быть невоздержанным в еде — большой грех» — огромными буквами выведено кровью в конце томика.

От неровного почерка и черных липких пятен на грязно-буром шрифте Авантюрина замутило. Его бы вывернуло, но он уже слишком давно ничего не ел и не пил.

Вдох. Пауза. Выдох…

Вернувшись на смотровую площадку, эльф застал очередную ссору супругов. Авантюрин зажал уши, чтобы не слышать перебранку, но это не спасало от пульсирующей боли.

«Я не могу это больше слышать. Я не хочу это больше чувствовать…» — стонал он, пытаясь отвлечься и думать о чём-то ещё — о чём угодно, лишь бы не слушать. Не замечая, как при каждой такой попытке его кожа покрывается каменной пылью.

Скандал закончился тем, что Драгана снова обвинила мужа в его мужской несостоятельности, добавив пару нелестных эпитетов о его «инструменте» и методах применения.

К боли добавилась ярость. Холодная, яркая. Авантюрин испугался, что Горан сейчас всё же ударит жену.

Но охотник вышел на улицу, громко хлопнув дверью. Надежды эльфа на прогулку в лесу не оправдались. Вместо этого Горан направился в трактир и, после короткого разговора, уединился с одной из продажных девок.

Авантюрин подпрыгнул, не веря своей удаче.

Такое событие просто не может не вызвать отклика в душе! Эльф кинулся во мрак, петляя по уже почти привычным коридорам и силясь разглядеть хоть какое-то движение.

***

Проститутка пыталась шутить и улыбаться, но, натолкнувшись на ледяной взгляд клиента, молча приступила к делу, надеясь только, что это не займёт много времени и что мужчина не будет груб.

Но Горан и не думал заканчивать побыстрее. Сказать по правде, удовольствия от процесса он почти не получал, а весь акт был скорее попыткой доказать себе, что обвинения жены — беспочвенны.

Он говорил Драгане, что не желает её тело, потому что у неё было слишком много любовников. Но он действительно не мог с ней спать. После всего, что она ему говорила, в её присутствии у него не получалось возбудиться, как бы он ни старался.

Мысль об этом злила его, и он двигался всё резче, схватив партнёршу за волосы и довольно больно их оттягивая.

А девка боялась пикнуть, опасаясь, что тогда он её точно ударит. Горан видел её страх, отчего весь процесс для него становился еще более бессмысленным…

***

Авантюрин понял, что это конец.

Если даже близость с женщиной не могла вызвать в душе охотника проблеска жизни, надеяться не на что. Эльф был уверен, что, покопайся он в мерзких стеллажах, обязательно бы нашёл какое-нибудь гадкое воспоминание, связанное с постелью. Вот только какой в этом смысл?

И какой вообще смысл в той жизни, которой живёт охотник? Когда ты окаменел настолько, что тебе даже не может быть больно без посторонней помощи, разве это — жизнь? Когда в душе обломки страха не отличить от останков удовольствия, когда повсюду расползается черная плесень…

Авантюрин встал и осмотрелся вокруг, будто впервые. Как он сразу этого не понял?

Здесь нечего искать. И уже нечего спасать.

Подобрав с пола длинный обломок, похожий на дубину, эльф нанёс первый удар. Он ничего не почувствовал и не видел, как побледнел Горан, как схватился за голову, оттолкнув вспотевшую и усталую девку.

Едва натянув штаны, охотник бросился прочь из трактира и скрылся в лесу.

Авантюрин наносил удар за ударом, методично круша уродливые статуи.

Что это было? Обломок радости? Жажда мести? В таком состоянии их просто не отличить.

Стеллажи оказались не такими хрупкими, как скульптуры. Черная гниль смазывала удары, полки стонали, но не поддавались.

«В чем смысл этих воспоминаний, если они несут только боль»? — с досадой думал эльф.

А охотник скорчился на поляне в лесу.

«Будь ты проклят! — шептал он, не в силах крикнуть. — Будь ты проклят! Это нельзя трогать, нельзя! Если я всё забуду, они снова сделают это со мной, слышишь? Я должен это помнить!»

Но Авантюрин его не слышал. Он был далеко от смотровой площадки, а каждый удар доставлял ему почти удовольствие, несмотря на то что руки уже были разодраны в кровь неудобным обломком.

Вот только никак не получалось справиться со стеллажами.

Авантюрин критически осмотрел бесконечные ряды воспоминаний. Подобрал с пола два небольших обломка и чиркнул ими друг о друга.

Гниль вспыхнула моментально. Горан кричал так громко, что его, наверное, можно было услышать и не подходя к экрану.

Но за гулом пламени больше ничего не было слышно.

***

На небольшой лесной поляне медленно приходил в себя мужчина. Он был наполовину обнажен, бос, но самое главное — совершенно не понимал, где находится. И вообще — кто он. Отчего-то его это не беспокоило. Внутри него было тепло и светло, как у младенца на руках матери.

Мужчина потер щеку, с удивлением ощутив на своем лице слёзы. А потом почему-то улыбнулся.

В нескольких метрах от него в траве лежала фигурка крохотного эльфа. Худого, невероятно грязного, с сединой в волосах. Фигурка была абсолютно неподвижна.

Но когда маленьким тельцем заинтересовались лесные муравьи, эльф вдруг вдохнул и открыл глаза.

Небо снова было синим, а не серым, в воздухе, перебивая друг друга, сплетались ароматы июньских цветов.

От автора: это - ознакомительный фрагмент книги. Всего за каникулы будет выложено 8 глав, книга целиком (15 глав) доступна на Литрес.

Предотвращая неминуемые разрушения, хозяин дома плавно вскинул руку и направил в сторону шмеля искрящееся голубое облако. Фасеточные глаза остекленели, и незваный гость, повинуясь легким движениям пальцев, покинул помещение.

— Флора, тебе стоит меньше нервничать. Право, это даже хуже, чем опоздание сына. — Эльф стряхнул со своего роскошного бархатного камзола невидимые пылинки и удалился из кухни.

— Аметрин… спасибо! — тихо она сказала вслед мужу, но тот, кажется, не услышал. Флора вздохнула. Её супруг был равнодушен к похвалам и благодарностям. Как, впрочем, и ко всему остальному, для лесных эльфов было предметом гордости, а не недостатком. В такие моменты она остро чувствовала, что все чудачества сына — исключительно её наследие. Но признаться в этом она отказалась бы даже под пытками.

Она снова вздохнула. Прекрасные легкие крылышки постепенно стали совсем прозрачными, а их хозяйка зачерпнула щедрую горсть цветочной пыльцы и посыпала крохотные пирожные, которыми всегда так восхищались её гости. От прикосновений маленьких ручек пыльца засияла, придавая сладостям чрезвычайно изысканный вид.

***

Виновник дурного настроения матери расположился в кустах сирени. Соцветие, которое он выбрал, было настолько большим, что выдерживало его вес. Покачиваясь на легком ветру, он наслаждался прохладой и упругостью лепестков, восхитительным ароматом и теплом солнечных лучей на своём лице.

Его так разморило, что он не заметил, как к нему приближается огромная тень. И даже когда его накрыла плотная сеть сачка, он не испугался и не забился в панике, а лишь сложил аккуратно крылья, чтобы ненароком не повредились.

Поймавший его человек был слегка озадачен и, пересадив добычу в стеклянную банку, поднес её поближе к лицу, прикрыв горлышко ладонью. Всё ли в порядке с этим эльфом?

И замер, не в силах пошевелиться.

А крохотный эльф пристально рассматривал своего пленителя. От цепкого взгляда не ускользало ничего. Затаённые детские страхи, всё еще липкие и вонючие, хоть и забитые в самый дальний угол сознания. Обиды, большие и маленькие. Бардака добавляли осколки мечты, благо не слишком большой.

Во всем этом хламе было трудно ориентироваться, но он к такому привык.

О, вот же оно.

Крохотная вера в чудо. Робкая и полупрозрачная любовь к детям. Потускневшая и потрепанная — к супруге. Несколько простых радостей.

В принципе, достаточно.

Эльф вдруг исчез из банки. Появился среди того хаоса, который творился в голове у охотника, и принялся наводить порядок.

От его прикосновения заметно поизносившаяся супружеская любовь засияла. И к ней внезапно, откуда-то из-под обломков мечты, притянуло страсть и нежность. Отряхнув всё от пыли, эльф собрал осколки в кучу, огорченно отметив, что их уже не восстановишь.

Тогда он посыпал желтоватой пыльцой самые крупные, и они, пульсируя и меняя очертания, начали неохотно срастаться.

— Ну, на мечту всё еще не тянет, — критически осмотрел эльф свои усилия, — но на новую надежду уже похоже.

Наведя порядок в чувствах и желаниях, он побродил между стеллажей памяти. Без колебаний выбросил в Пустоту несколько черных, вонючих, застарелых сожалений и липких желеобразных разочарований. Легко пробежался пальцем по корешкам воспоминаний из детства и нечаянно уронил небольшой листок.

Со скромного рисунка на него смотрела обворожительная девушка. Молодая, задорная. Но в штрихах не было и намека на вожделение, это были очень давние воспоминания другого рода, что-то вроде сестры или…

Мамочки!

Поняв, что он забыл обо всём на свете и безнадежно опоздал, эльф спешно открыл портал в своё измерение и исчез, досадуя, что он пропустит свой любимый момент.

А охотник медленно приходил в себя. Посмотрел на облака и синее небо, вдохнул полной грудью аромат сирени. И заплакал.

В его душе пульсировало столько любви, забытой нежности, надежд на счастье и веры в будущее, что он просто не мог сдержаться.

Потом он встал на колени и помолился, уверенный, что всё, что он чувствует — благословение его Бога. И отправился домой, забыв и сачок, и банку у цветущего куста.

***

— Флора, твои профитроли восхитительны! А за крем-брюле можно и вовсе отдать пару сотен лет жизни.

Но хозяйка не могла насладиться комплиментом. И вовсе не потому, что была холодна, как положено быть благородному эльфу. Просто Авантюрин так и не появился, и Флора начала всерьёз опасаться, что он вообще не придёт.

Забеспокоился даже невозмутимый Аметрин. Со стороны это почти не было заметно, но после нескольких сотен лет совместной жизни Флора знала: если муж пользуется салфеткой чаще, чем обычно, — он на взводе.

Их гости, впрочем, ничуть не тревожились об отсутствии жениха. Луна и Гренадил не торопясь наслаждались трапезой, и даже потенциальная невеста, Агара, ничего не спрашивала.

После десерта гости перешли к делу. На удивление, вопрос открыл не глава семьи.

— На самом деле, хорошо, что Авантюрин ещё к нам не присоединился, — вкрадчиво начала Луна. — Я думаю, ему могло быть неприятно то, о чём мы хотим сказать.

Флора едва заметно сжалась. Если эльф побеспокоился о чувствах другого эльфа, значит, речь пойдёт о чем-то чрезвычайно оскорбительном.

— Мы с Гренадилом долго размышляли о союзе с вашей семьёй. Это очень почётно, породниться с представителем династии Самоцветов. Даже если наши внуки унаследуют всего лишь магию твоей, Флора, Цветочной ветви, мы будем рады. Но… Авантюрину уже тридцать, а у него так и не проявились магические способности. Я думаю, все присутствующие понимают, что это значит. Мы всё обсудили и готовы принять риски, связанные с передачей пустого гена, но выкуп за Агару должен быть увеличен. Пятикратно.

Флора едва не задохнулась от возмущения.

Да, отсутствие у её сына магических способностей к такому возрасту почти наверняка означало, что они уже и не проявятся в дальнейшем. Но он всё равно остаётся первенцем Аметрина, обладателя редчайшего гена заклинателя.

А Агара — третья и самая младшая дочь Луны и Гренадила. Ни для кого из эльфов не секрет, что чем младше отпрыск, тем менее он одарён и тем слабее его наследие.

Луна утверждает, что Агара — ловец снов. Очень удобно. Никому ведь не хочется проверять это, давая какой-то девчонке покопаться у себя в голове! Ловцы снов полезны только в военное время, а войны не случалось уже больше тысячи лет.

И эти Древесные наглецы хотят, чтобы их сын взял в жены сомнительный материал, да ещё и получить за это целое состояние!

Флора хотела было начать спор, но вовремя прикусила язык. Во-первых, её муж терпеть не мог разговоры на повышенных тонах. А во-вторых, увы, — отсутствие способностей у женщин серьёзным недостатком не считалось. Всё-таки магические гены в основном передаются по мужской линии, и даже если она выведет Агару на чистую воду, это вряд ли поможет.

— Думаю, вопрос решен, — нарушил затянувшуюся паузу Аметрин. К горлу Флоры подкатил горький комок — не слишком-то её муж верит в сына, раз даже не стал торговаться. Дело ведь не только в деньгах. Брачный договор будет зарегистрирован, и любой желающий сможет узнать, сколь низко был оценен Авантюрин как представитель династии.

Гости, не скрывая своего удовлетворения, в очередной раз наполнили изящные бокалы нектаром и продолжили разговор о магии.

— Скажу по секрету, я надеюсь, что у нас обязательно родится внучка с твоим геном, Флора. Конечно, бытовая магия не такая впечатляющая и редкая, как дар заклинателя, но, как по мне, за вечный уют и волшебно-вкусную еду можно и поступиться вопросами статуса, — сказал Гренадил, разглядывающий корзиночку с круассанами, но сомневающийся, влезет ли в него еще хоть крошка. — А уж то, что от твоих блюд не поправляешься, прямое свидетельство силы гена. Ты очень талантлива, надеюсь твой сын сможет передать этот дар своим потомкам.

Флора вздохнула. С одной стороны, ей нравилось вести хозяйство, а уж использование магии в ежедневных заботах и вовсе делало этот процесс воистину увлекательнейшим занятием. К тому же она любила похвалы, а за кулинарные таланты можно было получить комплимент даже от самых сдержанных эльфов.

Но, с другой стороны, о такой магии не слагали легенд. Да, она крайне полезна, но… обыденна.

— Жаль, что этот ген в последние триста лет почти не наследуется, — вступила в разговор Луна. — Надеюсь, он не станет таким же редким, как Заклинательство.

— Или как Эмпатия, — кивнул Аметрин и вдруг перехватил взгляд своей будущей невестки — непонимающий и озадаченный. — Ну, что я говорил. Милая, прости, я совсем упустил, что такое юное создание вообще может не знать об этом гене.

Луна чуть покраснела.

— Агара, не смущай меня своими пробелами в знаниях истории. Неужели ты и правда ничего не помнишь об Эмпатии?

— Дорогая, — вмешался Гренадил, — пустое. Зачем ребёнку забивать голову мёртвыми видами магии?

— А вот теперь мне стало по-настоящему интересно, — улыбнулась Агара. — Кто-нибудь всё же расскажет, о чём речь?

— Я расскажу, — внезапно даже для себя отозвалась Флора. — Ты наверняка помнишь из уроков истории, что это измерение не является родиной для всех местных эльфов. Изначально многие династии жили в мире людей и вполне сносно соседствовали с ними тысячи лет. Но постепенно людей становилось все больше. Они перестали ценить наши отношения, стали нарушать границы, вырубать священные леса. Дошло до того, что некоторые стали охотиться на нас ради наживы. На черных рынках эльфы уходили за большие деньги как экзотические диковинки, а уж одарённые магией шли втридорога.

Мы ничего не могли с этим сделать, люди слишком велики, и их было много. В те времена единственными, кто мог дать заметный отпор угрозе, были эльфы-эмпаты. Они умели управлять чужими эмоциями, даже человеческими. А самые талантливые были способны телепортироваться к источнику чувств.

Эмпаты заставляли охотников отпустить добычу и никогда больше не возвращаться. Но их было мало, и мы проигрывали войну.

В конечном итоге даже самые упёртые поняли, что надо бежать. Эмпаты-телепортаторы смогли отыскать это измерение, почувствовав эмоции здешних эльфов — приятные и ровные. И помогли переправиться всем, кто уцелел.

— Получается, они — герои? — недоверчиво спросила Агара. — Но почему тогда я о них ничего не знаю? И почему этот ген не считается почетным?

— Видишь ли… — голос Флоры неожиданно дрогнул, — Эмпатию вряд ли можно считать даром в здешней культуре. Эльфы-эмпаты были импульсивны и легкомысленны, им было тяжело жить в обществе, где отсутствие сильных эмоций — одно из самых положительных качеств. Их тянуло в мир людей, они часто открывали порталы, чтобы наведаться на родину. Это… было опасно, понимаешь?

Флора почувствовала, как к её глазам подступают слезы, и замолчала, постаравшись принять как можно более невозмутимое выражение лица и делая вид, что сказала все, что хотела.

— Их объявили вне закона, — ровным голосом продолжил историю Аметрин, — с ними было запрещено вступать в браки, им не разрешалось иметь детей. Открытие порталов каралось смертной казнью. Через несколько столетий ген эмпатов был искоренен.

— Жестоко, но… разумно, — заключила Агара и взяла очередное пирожное с серебряного подноса.

Беседа о войне с людьми продолжалась, но Флора сидела молча, хотя ей было о чем рассказать. Например, о том, что дети эмпатов скрывали свой дар, чтобы не быть отверженными обществом. И что её прабабушка не только была героем той войны, но и одной из немногих, кто смог приспособиться к новой жизни и оставить потомство. Она вовремя переехала подальше от тех мест, где её знали, и вышла замуж как носитель пустого гена. И ещё много чего могла рассказать Флора, но молчала, понимая, что тогда и пятикратный выкуп не спасет брак её сына.

В какой-то момент она почувствовала на себе взгляд Аметрина — спокойный, но изучающий. Ей всегда было интересно, догадывается ли её супруг об этой ветви её родословной. Но, право, любопытство не стоило того, чтобы поднимать этот вопрос.

***

Авантюрин уже добрые полчаса сидел в саду, прислушиваясь к беседе, но не решаясь войти в дом. Одна мысль о том, как посмотрит на него отец и что скажет ему мать, заставляла его втягивать голову в плечи.

Историческая сводка для него новостью не была. Как только он впервые понял, что сильно отличается от других эльфов, книги стали его единственным и любимым утешением. А уж когда он нашел трактаты о Великом переселении, его жизнь заиграла новыми красками.

Учиться по книгам, без наставника, да еще и держать все в тайне от родителей, было тяжело. Но он уже многого достиг. Свободно открывал порталы и неплохо справлялся с человеческими эмоциями.

Со своими было управляться куда сложнее. Вот и сейчас сердце колотилось как бешеное, будто он уже получил нагоняй за свое опоздание. А уж решение о помолвке и вовсе вызывало панику — он до последнего надеялся, что родители Агары всё же откажутся.

Вдох-пауза-выдох-пауза… вдох-пауза… Дело осложняли крылья, которые никак не хотели помочь ему скрыть его истинные чувства и мелко подрагивали.

С гостями он встретился уже практически в дверях. Будущие тесть с тещей одарили его лишь мимолетными снисходительными взглядами, а невеста и вовсе смотрела будто сквозь него.

Авантюрин попытался сосредоточиться на её чувствах. Ничего. В душе Агары было так пусто и холодно, что он поёжился.

Зато его отец был непривычно взбудоражен, хотя от долгих нравоучений воздержался.

— Твоя помолвка обошлась мне в целое состояние, — холодно сказал он, даже не дождавшись, пока они останутся наедине. — Будь любезен, не испорти всё.

Сразу после ухода гостей родители разошлись по своим спальням.

Авантюрину ничего не оставалось, как уйти в свою. Он долго не мог уснуть, вспоминая тёмные и безжизненные глаза невесты.

«Зато её не пугает и не расстраивает эта идиотская традиция договорных браков», — все же нашёл он себе пусть плохонькое, но утешение перед тем, как провалиться в беспокойный сон.

***

Через неделю стало совсем невыносимо.

Чем ближе был день свадьбы, тем мрачнее становился Авантюрин.

Его раздражало всё: полное отсутствие интереса к нему невесты, хлопоты матери, твёрдо вознамерившейся закатить пышное торжество, несмотря на чудовищно несправедливые условия этого брака. Отстранённость отца, который вёл себя так, будто вообще ничего необычного не происходит.

И несмотря на данное себе обещание не отлучаться никуда до свадьбы, Авантюрин всё же не выдержал и сбежал.

«Только один раз, всего один разочек», — твердил он, открывая портал.

Сирень уже почти отцвела, но и увядая, источала восхитительный аромат. Авантюрин не менял место отдыха, даже зная, что сюда частенько наведываются охотники: почему-то именно на эту поляну легче всего было попасть через портал.

Услышав шаги, Авантюрин встрепенулся. Не в силах навести порядок в собственных мыслях и чувствах, он был рад возможности поработать в чужой голове.

— Ты смотри, какой храбрый, — хрипло и насмешливо сказал охотник, неторопливо примеряясь к Авантюрину сачком.

Авантюрин по привычке сложил крылья, дожидаясь момента, когда охотник посмотрит ему в глаза, — во время зрительного контакта ввести в гипноз будет проще.

И всё же, как только его взгляд встретился со взглядом мужчины, Авантюрин вздрогнул.

Давно он не видел у человека таких черных глаз. Сказать по правде, никогда не видел. В зрачках охотника плескался такой холод, что эльф поежился.

Он, конечно, уже привык, что внутри у ловцов был бардак, а чистое и светлое приходилось искать долго, и, набравшись опыта, сначала находил среди тонн хлама хоть что-то подходящее для работы и только потом погружался в сознание человека.

Но сейчас он даже немного растерялся. Все эмоции охотника настолько отвердели, что нельзя было определить, чем же это было. На многих причудливых каменных образованиях была черная плесень — наверняка это что-то плохое. Но где скрывались хорошие чувства?

Авантюрин всё глубже и глубже погружался в темные холодные глубины, совсем сбитый с толку такой чудовищной обстановкой. Может, именно поэтому он не заметил, что охотник тоже смотрит на него.

Не как впавший в транс человек. А как кошка разглядывает мышку.

И когда мужчина вдруг пошевелился и начал отводить глаза, Авантюрин вскрикнул, не успел разорвать связующую нить и провалился в чёрную пустоту, потеряв сознание.

— Что за дьявол? — недоумённо и с досадой сказал охотник, разглядывая пустой сачок. — Сбежал, мелкий паршивец. Как он только это сделал?

***

«Я не хочу жениться, — думал Авантюрин, постепенно приходя в сознание. — Я слишком молод. И я не хочу, чтобы такой важный выбор делали за меня».

Но правда заключалась в том, что для эльфов такие браки были обычным делом. Мать-природа хоть и щедро одарила своих крохотных детей магией и долгой жизнью, в вопросах продолжения рода обошлась с ними весьма сурово.

На потомство могли рассчитывать лишь те эльфы, кто вступил в брак в первые тридцать-сорок лет жизни. И те — далеко не сразу, а в самом лучшем случае после пары веков.

У тех, кто не обзавёлся супругом в совсем юном, почти детском по эльфьим меркам возрасте, шансов на продолжение рода не было. Как и у тех, кто разошёлся со своим первым партнёром. С чисто технической точки зрения, по закону в брак можно было вступить в любом возрасте, как и развестись. Но по факту таких случаев почти не было. Потому что обязанность передачи магических генов обществом ценилась куда больше, чем отдельно взятое счастье конкретных эльфов.

От осознания безысходности ситуации внутри нарастало такое горькое отчаяние, что Авантюрин окончательно пришёл в себя и открыл глаза.

И понял, что матримониальный вопрос сейчас далеко не главная его проблема. Потому что вряд ли у него получится жениться, если он не поймёт, где находится.

Обстановка была похожа на сущность его охотника — холодно, темно, повсюду безобразные окаменевшие чувства. Но как он сюда попал? Авантюрин точно помнил, что не совершал действий, которые могли привести к его телепортации.

Молодой эльф поёжился, вспомнив свою первую телепортацию в сознание человека без привязки к светлым чувствам. Учиться без наставника всё-таки тяжело, и Авантюрин тогда не предугадал, как долго можно блуждать в потёмках чужой души без единого проблеска света. В тот, самый первый раз поиски искры надежды внутри охотника заняли у него несколько часов.

Несколько мучительных, страшных и неприятных часов. Он плутал в закоулках памяти, постоянно натыкаясь на старые обиды, запинаясь об осколки разбитых мечтаний, продираясь сквозь цепкие сомнения и постоянно завязая в комплексах.

Ему тогда очень повезло, что его мать уехала погостить к подруге, а отец был занят какими-то чрезвычайно важными исследованиями и не заметил, как долго сына не было дома и как поздно он вернулся.

Авантюрин сцепил пальцы задрожавших рук и сосредоточился на дыхании. Вдох-пауза-выдох-пауза. Вдох-пауза… Через пару минут он открыл глаза и начал осматриваться по сторонам более осмысленно.

Он — сильный маг-эмпат. Не важно, как он оказался внутри этого охотника, ведь, если бы всё пошло по плану, он всё равно бы попал сюда, верно? А значит, нет смысла зацикливаться на этом досадном недоразумении. Нужно сделать то, зачем он сюда пришёл.

Как только он найдёт здесь хоть что-то хорошее, дело пойдёт быстрее.

Авантюрин решительно двинулся вперед, почти не поморщившись, когда впервые наступил на чёрную плесень.

«Это как же нужно жить, чтобы внутри стало вот… так?» — подумал он, разглядывая очередное каменное уродство, предположительно когда-то давно бывшее удовольствием. Чувство настолько затвердело и так густо покрылось какой-то липкой дрянью, что распознать источник не представлялось возможным.

Но больше всего поражали не мёртвые мечты, надежды, привязанности или радости — это-то как раз было типичной картиной для взрослых охотников. Куда больше сбивали с толку безобразные скульптуры страхов, комплексов, вины…

Этот человек не просто давно не знал счастья. Похоже было на то, что он вообще ничего не чувствовал.

Авантюрин потерял счёт времени, но понимал, что блуждает здесь уже довольно долго. Руки сводило от холода, в горле начинало саднить. В очередной раз ударившись об острый край чего-то гадкого, эльф не выдержал.

«Чего ради я это делаю? В конце концов, у меня сейчас есть заботы поважнее», — подумал он и произнёс заклинание открытия портала, собравшись вернуться домой не закончив работу.

Портал не открылся.

Немного дрогнувший Авантюрин попытался телепортироваться обратно на поляну в мире людей. В начинающейся панике начал искать любой другой маяк, к которому можно было бы притянуться.

Ничего.

Тяжёлая и мрачная атмосфера души охотника будто поглощала все чувства как внутри, так и снаружи, не пропуская внутрь ни искорки живых эмоций.

«Нужно успокоиться. Ну же, ты сможешь! Вдох-пауза-выдох-пауза… Вдох-пауза…»

И вдруг, не выдержав напряжения, Авантюрин бросился бежать. Едва различая оплывшие контуры предметов, он мчался вперёд, надеясь хотя бы случайно наткнуться на что-то, что поможет ему. Уже почти выбившись из сил, эльф вдруг заметил вдалеке свет.

«Наконец-то! Возможно, это затаённая надежда. Или, если повезёт, любовь к чему-либо… Сейчас всё будет хорошо…»

Свет становился ярче и ярче. Глаза, находившиеся в последние несколько часов в густом мраке, слезились. Авантюрин, болезненно моргнув, сильно споткнулся обо что-то и со всего маху влетел в твёрдый стеклянный экран.

Источником света оказалось вовсе не чувство. Зато теперь Авантюрин видел мир глазами охотника, находясь на своеобразной смотровой площадке.

***

Ощущения были странные.

Авантюрин узнавал лес, по которому шёл охотник, — эльф и сам гулял там не раз. Вот только в воспоминаниях эльфа лес был восхитителен.

В глазах мужчины сочная зелень листьев и яркие краски цветов казались практически серыми. Отсутствие других ощущений Авантюрин поначалу списал на особенность места, в котором находился, но потом понял: охотник почти не чувствует запахов леса. Его сознание не трогал и теплый солнечный свет, а пение птиц сливалось в довольно неприятный шум.

Авантюрин в недоумении смотрел через стекло экрана. Он никогда бы не подумал, что лес может быть таким неприглядным и почти раздражающим местом.

Тропинка, по которой шёл охотник, становилась всё утоптанней. Очередной поворот вывел в небольшую деревню, и мужчина направился к ближайшему дому.

Авантюрин машинально оглянулся по сторонам: где-то рядом должно быть чувство-реакция охотника на его жильё. Что это будет? Радость? Печаль? Облегчение?

Но в плотном, тяжелом сумраке ничего не изменилось и не пошевелилось.

«Разве бывает так, чтобы родной дом не вызывал никакой реакции?»

Мужчина, обогнув строение, осторожно заглянул в окно.

Его восприятие комнаты было таким же равнодушно-серым. Через эту призму обстановка казалась особенно убогой: давно не беленная печь, кривоватая деревянная мебель, беспорядок.

На потёртых шкурах на полу расположились два человека: мужчина и женщина. Мужчина пытался одеваться, но женщина мешала ему, играючи отнимая вещи и прижимаясь обнажённой грудью то к руке, то к спине любовника.

— Драгана, прекрати! — почти строго сказал мужчина. — Ты же знаешь, Горан скоро вернётся.

Женщина отпрянула и капризно надула губы.

— Так рано он может вернуться только без добычи. А значит, так ему и надо! Пусть знает, что я всё ещё желанна для других. Может, хоть это заставит его больше стараться.

Мужчина в ответ лишь усмехнулся, продолжив одеваться.

Авантюрин стоял, замерев, с широко открытыми глазами. Среди эльфов адюльтер был делом совершенно неслыханным. И, пусть он ещё и не был женат, наверное в такой ситуации он бы почувствовал…

Боль!

Боль накатила так внезапно и сильно, что Авантюрин упал на колени. Собрав волю в кулак, он оглянулся в поисках источника, но вокруг было всё по-прежнему темно и безжизненно. Зато внутри эльфа кипела такая горючая смесь из злости, боли, обиды и ревности, что Авантюрин не выдержал и со спазмами исторг из себя всё, что ел за последние сутки.

Ему было так плохо, что он не видел, как Горан отошёл от окна и вернулся к окраине леса, дождавшись, пока любовник его жены отправится восвояси, и только после этого вернулся домой.

Драгана расчёсывала блестящие черные волосы. Вокруг неё царил всё тот же беспорядок, и было ясно, что горячим ужином встречать мужа она и не собиралась.

— Что, опять ничего не принёс? — В вопросе было столько яда и презрения, что Авантюрин содрогнулся. Горан невозмутимо подошёл к печи и разжёг огонь, собирая нехитрые припасы для приготовления постной похлёбки.

Жена следила за ним с нарастающим раздражением. Её злило, что он пришёл с пустыми руками и что не обращает на неё никакого внимания.

— Да чего же ты никчёмный, — процедила она, — уже вторую неделю ничего: ни эльфов, ни хотя бы мяса. И как меня только отдали за такого неудачника!

— Тебя отдали за того, кто единственный во всей округе не знал, сколько мужчин перебывало у тебя под юбками, — холодно отозвался Горан.

Драгана вспыхнула.

— Приблуда! Кто бы у меня ни был, они хотя бы знают, что можно сделать с женщиной. А ты ни на что не годишься и в этом смысле тоже!

— Просто меня не привлекают проторенные тропы. Не вижу смысла соваться туда, где до меня побывали толпы. И я уже не приблуда, а муж дочери старосты, верно? Уж поверь мне, если бы я мог, с удовольствием сдал бы тебя обратно, волоком за волосы бы к отцу притащил…

Перебранка продолжалась, а на холодном каменном полу от каждого пропитанного злостью слова корчился Авантюрин, не замечая, как его опутывает чёрная склизкая плесень.

***

На следующий день Горан добыл на охоте оленя. Обессиленный Авантюрин надеялся увидеть или хотя бы почувствовать радость от добычи, но ощутил лишь пепел горечи.

Чуть позже стало ясно почему. Драгана не обрадовалась мясу. Упрекнула в том, что Горан попортил шкуру, и заметила, что олень мелковат, «как и всё остальное у тебя».

— Хотя чему я удивляюсь? Ты ничего не можешь сделать нормально. «Неудачник», — сказала она и вышла из дома, отправившись к родне в гости, чтобы её вдруг не заставили помогать с разделкой туши.

А Авантюрин впервые в жизни испытал почти непреодолимое желание ударить женщину. Это было так гадко и отвратительно, что он со стоном обхватил себя руками.

Горан методично и не торопясь разобрался с добычей. Пообедал похлебкой, на этот раз с мясом, не получив, впрочем, никакого удовольствия от еды. Вышел во двор и долго смотрел на тусклое серое небо, усыпанное бесцветными звездами.

— Не знаю, как ты это сделал, но знаю, что ты ещё здесь, мелкий ублюдок. Я снова чувствую. Ты думаешь, сделал мне одолжение? Да будь проклят день, когда я тебя встретил. Посмотрим, надолго ли тебя хватит.

От холодного и злого голоса у Авантюрина на голове зашевелились волосы.

Честно говоря, он тоже не знал, надолго ли его хватит.

Продолжение главы 1: Эмпаты. Глава 1 (окончание главы)

И без того скромные накопления таяли, как грязный снег под дождем. После сокращения у него было всего три собеседования. На первом он неприятно изумился диссонансу обязанности-зарплата, ко второму уже проникся тем, что такое настоящий кризис, а к третьему был готов на всё. Но не перезвонили ему ни разу, а в последние три недели новые вакансии и вовсе перестали появляться.

Стало туго настолько, что Влад был готов взяться за любую подработку, задвинув подальше оба красных диплома вместе с гордостью. Но после растреклятого ковида здоровье расшаталось так, что все попытки поправить финансы за счет неквалифицированного труда кончились уходом в глубокий минус – лекарства обошлись дороже. Спина крякнулась после первой же смены грузчиком, а курьером он не отбегал и недели, слег с тяжелейшим гриппом. Машина и вовсе сломалась ещё до того, как он и подумать мог подкалымить таксистом.

Но самая большая ложь была про Иру.

Если б они с Лешкой и остальными жили как раньше в одном городе, вряд ли бы получилось утаивать новость о разводе так долго. Но старые друзья разъехались кто куда в поисках лучшей жизни, а то что ни он сам, ни Ира не увлекались соцсетями сыграло на руку.

Влад на секунду представил – а что если б у него были деньги приехать в гости к Лешке, как всегда? Пятнадцать лет он встречал новый год с лучшими друзьями и десять из них - с Ирой. А теперь приехал и сказал бы… что?

«Я тебя больше не люблю».

По историям знакомых и коллег Влад считал, что перед семейными кризисами бывает период охлаждения отношений. Когда люди перестают прикасаться друг к другу, пропадает секс, появляются ссоры по пустякам и скандалы на ровном месте. У него не было ничего такого – либо он просто этого не заметил. Для него эта фраза прозвучала как гром среди ясного неба, вклинившись между тихим ужином и сериалом по телеку.

Огорошенный, он уставился на жену, не в силах что-то спросить или ответить. Он и раньше не славился умением быстро находить ответы в сложных ситуациях, а теперь и вовсе онемел. А она посмотрела на него, печально, но пугающе-отрешенно, и добавила: «завтра, пока ты будешь на работе, я заберу вещи».

Он не смог придумать, что сказать ей, когда лежал в одинокой постели без сна, прислушиваясь к звукам из гостиной и гадая – спит ли Ира? О чем думает? Почему всё случилось… так, и что дальше?

Нужные слова пришли уже к обеду следующего дня, как и уверенность, что всё это – огромная ошибка. Что не время ему играть в ребенка и обижаться на жену за эту жестокую, несправедливую фразу. Что он обязательно добьется разговора, второго шанса, что десять лет брака стоят того, чтобы за них бороться. И Ира того стоит…

Но потом начальник вызвал его к себе. Влад перебрал в уме возможные косяки, прикинул, что он мог упустить за полдня бездействия, но оказался совсем не готов к новости о сокращении.

Позднее он понял, как сильно оплошал в том разговоре, сколько своих прав дал нарушить, сколько выплат не получил, написав «по собственному». Но тогда все его мысли занимала ситуация дома, а работа… Работа виделась чем-то далеко не столь важным, чем-то, что легко можно будет заменить – в отличие от жены.

По дороге домой он долго думал – говорить ли Ире о его увольнении? Она может пожалеть его и остаться, чтобы не бросать в трудный период, но нужна ли ему эта жалость?

А потом под капотом что-то застучало, машина стала дергаться. Он чудом дотянул до парковки, после чего движок испустил последний вздох и заглох.

Влад отчего-то засмеялся. Смеялся долго, затем закрыл машину, за которую совсем недавно выплатил кредит, вытащил из неё все ценное и ушёл, не оборачиваясь. Ире он так и не позвонил, привыкая к необычно пустой квартире и жизни.

И что он мог бы теперь ответить на вопросы друзей? Что от него ушла жена, но он не знает, почему? Что он не только не боролся за свою семью, а даже прокормить себя не может?

В глубине души Влад понимал, что друзья нужны не для того чтобы пить под елкой в Новый год, есть шашлык на майские или собрать мебель при переезде. Но проклятый двадцать второй потоптался не только по нему.

Лешка едва не уехал по повестке. Лада на этой почве чуть не потеряла ребенка, долго лежала на сохранении, а Саня, их первый сын, начал заикаться. Сейчас все вроде наладилось – беременность удалось сохранить, Саня занимается с логопедами, Лешка сохранил работу и получил бронь. Но навешивать на него свои проблемы Влад считал не то что несправедливым, а просто преступным. Они заслужили спокойный праздник, и отравлять его он не намерен.

Витьку уволили ещё в марте, и он сам только-только начал работать и выползать из долгов. Да и вообще, если разобраться – среди друзей не было ни одного, кого бы не потрепала пандемия или политика, или обе они вместе взятые.

А что у него? Всего лишь развод и сокращение. А ковид… ну так Влад и в больнице не лежал, в отличие от Стаса с его 50% поражением легких. Или в отличие от родителей Вали, которые пандемию не пережили…

Нет, пусть он и соврал, но всё сделал правильно. А перед Лешкой он просто потом извинится. Все взрослые иногда врут друг другу из лучших побуждений… Видимо, и он наконец стал взрослым.

***

- Нужно будет прийти десятого к двум часам. Ты не очень занят, сможешь подъехать?

Влад сдержал нервный смех.

Если не считать уважительной причиной то, что он теперь с трудом просыпался раньше полудня, других сложностей не возникнет. И вообще это был вопрос из какой-то совсем другой жизни: где ему нужно было отпрашиваться с работы, чтобы куда-то попасть днём, где он ездил по делам на машине. Где ему звонила жена.

Она позвонила ему впервые с момента своего внезапного ухода. На какое-то безумное мгновение, увидев ее имя на треснутом экране смартфона, Влад поверил в новогоднее чудо. Странные слова «заявление», «развод» и «слушание» не укладывались у него голове, не доходили до сознания. И только этот вопрос рывком вернул его в реальность.

– Да, смогу.

На том конце провода повисла пауза. Чего ждала Ира? Что он спросит, как она? Предложит её подвезти?

Влад вдруг разозлился. На себя, жену, на бывшего начальника, на всех разом. И разрываясь между необходимостью аккуратно нажать «отбой» и долбануть телефон об пол он выдохнул в трубку всего одно слово:

– Почему?

И похолодел. Он внезапно понял, что не может ещё раз услышать жестокое, безжалостное «не люблю».  Потому что в первый раз это было неожиданно и несправедливо, а теперь… Анализируя своё жалкое существование в последние месяцы, Влад начал думать – а так ли уж неправа была Ира, когда ушла от него? Может, она просто раньше поняла то, что он осознал сейчас – что он попросту неудачник? Развалина, неспособная к физическому труду, невостребованный специалист. Не боец, не тот мужчина, с которым хочется быть. Видимо, в нем всегда таился этот надлом, и потребовалось не так уж и много, чтобы он начал рассыпаться. Она всего лишь разглядела это прежде, чем все пошло кувырком и избавила себя от необходимости жить с ним из жалости.

Тишина стала невыносимой. И когда Влад понял, что боится её ответа больше, чем хочет узнать правду, она сказала:

– Так надо. Так будет лучше.

И тогда он молча нажал отбой. Он был с ней согласен – ей точно будет лучше без него.

***

– Год был тяжелый, ребят нужно поддержать. Да, я тоже скучаю. Обязательно приеду. Если можешь, скажи им сама… Да, поздравлю. Да… Целую, пока. И я тебя люблю.

Мама была расстроена, но, кажется, не обиделась. Из всех причин, которые он мог ей назвать, Влад выбрал самую «уважительную». Мама бы не поняла истории, которую он наплел Лешке про усталость. Наоборот, наставила бы чтобы он приехал, пообещала дать ему отдохнуть и позаботиться о нем – и так бы и сделала. Поэтому пришлось выкручиваться: придумывать несуществующий ремонт у Лешки, поездки по врачам у Вали и ещё кучу неотложных дел, с которыми он обещал помочь.

«Ты хороший друг» – сказала мама ему напоследок. Ну хоть в этом он был с ней согласен. Он действительно хороший друг, что не стал портить праздник людям своими проблемами. Да и как сын в этом смысле он тоже ничего.

К маме приедет сестра с мужем и племяшками. В старенькой квартире сразу станет тесно и шумно, и по-своему уютно. В гостиной займут свое место заслуженная елка, под которой искали подарки ещё Влад с Ксюшей и обязательные еловые ветки – чтобы пахло настоящим деревом, а не пылью и пластмассой.

Из кладовки достанут карты и лото. Племяшки опять бы ругались на Влада что он жульничает, но он все равно бы это делал – но очень заметно, смеясь над возмущенными мордашками и давая себя щекотать в несомненно справедливое наказание.

Влад тяжело вздохнул. Отказаться от Рождества с семьей было сложнее, чем от ежегодной встречи с друзьями. Мама знала про его сложности с Ирой, хоть и не представляла, насколько все на самом деле плохо – и хотя бы поэтому уже было легче. Ещё была Ксюша с её извечным раздражающим, но странно-уверенным «всё будет хорошо». А в племяшках Влад и вовсе души не чаял, стараясь те редкие встречи, которые им выпадали, сделать запоминающимися и особенными.

На душе стало противно. Мало того что он приедет, он ещё и оставит детей без подарка. А ведь сейчас так просто порадовать близких, и даже и ехать-то никуда не нужно, любая доставка в помощь.

Озаренный внезапной идеей, Влад встал и начал обход квартиры. Микроволновка, освежитель воздуха, новомодная колонка с виртуальным помощником… Мультиварку трогать нельзя – это Ирина. Пусть она не забрала ее, но может сделать это после развода…

Влад тряхнул головой. Нет, о разводе он думать не будет. Он будет думать о подарках детям. Пусть у него нет денег, но пока есть, что продать. Ни сестра, ни мама не знают о его проблемах с работой, и будет странно, что он не поздравит никого с праздниками, а тем более – детей. Да и после ухода жены Влад ни разу не воспользовался ни одним из этих приборов…

Миллион разумных причин заглушили робкое внутреннее сопротивление, и смотреть на пустые места, где раньше стояла нажитая техника, стало проще.

Уже получив на руки печально маленькую относительно цен покупки сумму, Влад вдруг подумал, что продавая вещи через какой-нибудь авито, получил бы денег больше. Но во-первых, сожалеть было поздно, а во-вторых – новый год уже почти наступил, а его микроволновка может продаваться и до весны.

Теперь осталось всего ничего – закинуть наличные на карту, и можно возвращаться домой, выбирать подарки. Влад впервые за долгое время почувствовал прилив сил и вдохновение – в былые времена он очень любил думать, как можно порадовать дорогих для него людей.

Но запала хватило ненадолго. Деньги, смешные по недавним меркам, могли помочь продержаться на плаву ещё пару месяцев строгой экономии. А игрушек племяшкам надарят и без него…

Эта здравая, но отвратительно-неприятная мысль заставила замедлить ход и снова ссутулить плечи. Как мило, что ему приходится выбирать между подарками детям и консервами…

– Братиш, с Наступающим тебя! Не поможешь на опохмел?

С трудом сфокусировав взгляд на просителе, Влад вскипел. Раньше, находясь в благом настроении, он частенько подкидывал бомжам сотню-другую, а иногда и больше. Понимая, что пропьют, но отчего-то все равно не жалея.

А сейчас вдруг принялся орать. Про то, что деньги, вообще-то, надо зарабатывать, а не клянчить. Про то, что он их не печатает. Про то что сам в последнее время питается как бомж, а то и хуже, но однако же тратит последние гроши не на дешевое пойло, а на игрушки детям…

И даже зачем-то достал эти самые деньги из кармана и начал размахивать ими, предлагая отобрать их и оставить детей без подарков, а его – без последней жратвы из пустых макарон.

К концу тирады Влад совсем выбился из сил. Едва ли он выдавал столько слов за один присест в последний месяц, не говоря уж про эмоции. Он ожидал от бомжа чего угодно – удивления, злости. Но тот был поразительно спокоен, а потом просто сказал:

– Идём.

Влад застыл на месте. Бомж обернулся, нетерпеливо махнул рукой и повторил:

– Ну, чего встал-то? Идем, говорю. Звать-то тебя как?

– Влад, – ответил Влад. И зачем-то и вправду пошёл.

Раньше он не слишком задумывался о быте бездомных. Навеянные фильмами воспоминания готовили его к тому, что они придут на какую-нибудь свалку или помойку, или спустятся к теплотрассам. Но они шли в дальнюю часть спального района, на окраину города.

«Сейчас он и его дружки дадут мне по голове и отнимут деньги».

Эта мысль прозвучала в его голове настолько безучастно-равнодушно, что Влад испугался. Но ведь тогда ему не придется делать этот дрянной выбор – купить подарки или оставить себе на еду.

Они зашли в подъезд ветхой пятиэтажки. Пахло кошками и гремучей смесью самой разной еды из квартир. В желудке заурчало так громко, что его спутник обернулся.

– Почти пришли. У Валерьяновича голодным не останешься. Я Коля, с остальными познакомлю, посмотрим, кто там сегодня будет.

Двери ближайшей к лестнице квартиры открылись быстро. Хозяин, сильно потрепанный жизнью, но вполне опрятный пожилой мужчина посторонился, пропуская их.

– Коленька, ты как всегда вовремя – я только что выключил суп, гороховый. Сегодня удался на славу, даже копчености получилось добыть – Сереженька постарался.

Влад с изумлением наблюдал, как бомж Коля снимает замызганную куртку и осторожно вешает её на крючок, как аккуратно, чтобы не натекло грязи, ставит растоптанные ботинки и всовывает ноги в старенькие тапочки.

– Кто это с тобой сегодня? – спросил хозяин.

– Это – Влад, – без лишних церемоний представил его Коля.

– Проходите смелее. Мойте руки и сразу на кухню, пока не остыло.

Крохотная кухонька чудесным образом не только уместила шестерых мужчин, но и впустила в себя Колю и Влада. Нашлись и облезлые, но устойчивые табуретки, и миски супа из большой кастрюли, и дешевенькие алюминиевые ложки.

Ели молча. Влад с трудом удерживался, чтобы не проглотить всё разом – он уже давно не ел первого, а суп и правда удался.

После того, как все миски опустели, из холодильника появилась на свет бутыль с прозрачной жидкостью и банка огурцов. Влад замешкался, увидев протянутый ему стакан, но «Валерьянович» подмигнул ему и сказал:

– Ну что вы голубчик, не бойтесь. Это вам не палёное пойло из магазина, а чистейший самогон. Яблоневый! Урожай в этом году был, мне со всей округи яблочки несли…

В прошлой жизни Влад скорее бы откусил себе язык, чем рискнул попробовать домашний, не пойми в каких условиях сделанный алкоголь. А в этой он взял стакан и принял «за знакомство».

После первой наконец завязалась беседа. Начал её Коля, представляя всех сидящих.

– С хозяином ты уже знаком. Вениамин Валерьянович у нас человек ученый, профессор. Хозяин строгий, но приветливый – мы ему приносим, кто что может – рубли, вещи, еду. А он привечает того, кто не напивается, не буянит, не наглеет, и с кем говорить интересно.

Взгляд Влада метнулся к двери, к оставленной в прихожей куртке. Интересно, сколько он должен будет за это импровизированное кафе? Коля перехватил этот взгляд и усмехнулся.

– Ты-то меня вот не запомнил. А я тебя помню. С этого ты района, и выручал нас не раз. И меня, и других – наши тебя знают. А последнего тут никому не надо, все на своей шкуре прошли, каково оно, последнее отдавать… Вениамин Валерьяновича собственные дети из квартиры выселили в эту хибару. «Разменяли»… Я сюда уже пятый год прихожу, а ещё ни разу никого из них не видел.

Словно повинуясь негласному ритуалу, разлили по второй и выпили молча, не чокаясь.

– Вот тот лохматый, это Серёга. Тридцать лет на заводе отработал, пока пальцев на правой руке не лишился по недосмотру. И тут же стал никому не нужен – ни дома, ни на работе. Степан долгов набрал не там, где надо… А Жека – просто алкоголик. Но когда не в запое, не мужик, а золото…

Влад слушал эти истории и поражался себе. Тревога внутри отступала, хотя должно было быть ровно наоборот – он пил чью-то самогонку, находясь в компании бездомных, безработных и даже одного сидельца. А когда очередь представляться дошла до него, отчего-то рассказал всё как на духу.

Слушали его внимательно. Не перебивали, не высмеивали, и что страннее всего – не давали никаких советов. Влад понимал, что потеря жены и работы не идёт ни в какое сравнение с потерей пальцев или квартиры, но ни осуждения, ни пренебрежения не чувствовал. А его нелепая история расставания запустила волну рассказов о делах сердечных.

Сидели долго и душевно. Расходиться начали уже заполночь, Вениамин Валерьянович наотрез отказался принять деньги и сказал на прощание:

– Голубчик, дорогу вы теперь знаете. Приходите, коли лихо будет. Человеку нужен человек…

А дома Влад с легким сердцем выбрал подарки на все деньги. Если уж бомжи могут позволить себе щедрость, то и он может.

***

Стук в дверь был настойчивым.

Телефон Влад отключил задолго до полуночи, отправив всем веселую картинку и добрые пожелания. Отсоединил дверной звонок, опасаясь не в меру активных соседей, и даже смог уснуть.

Наступил ли новый год, понять было сложно. Фейерверки пускать запретили, чему Влад был только рад. Но вместо бабаханья за окном получил удары во входную дверь, да такой силы, что просто отлежаться, кажется, не получится – нежданные посетители были полны намерения попасть в квартиру невзирая ни на что.

Посмотрев в глазок, Влад обомлел. Удары стали ещё громче, а знакомый голос сердито и не очень воспитанно сказал:

– Влад, @*% мать! Открывай, мы всё равно не уйдем!

Они были здесь все. Лешка и Лида с Сашкой, Витька, Валя со Стасом, Андрей и Марина с Вероничкой, Катя. Красные от мороза, обвешанные пакетами, улыбающиеся.

– Хрен тебе, а не поспать. Традиции нарушать нельзя. Ну, дашь пройти, или как? До Нового года меньше часа осталось!

Вопрос оказался риторическим. Влада просто снесли. Ему оставалось растерянно наблюдать, как моментально разложенный стол стал заполняться салатами, как на кухне режутся закуски. Катя что-то поставила в духовку, даже не спросив, как она включается. Дети спешно наряжали принесенную кем-то елку, принесёнными же игрушками и гирляндами.

Лёшка подошел к Владу и хлопнул его по спине – сильнее, чем просто по-дружески.

– Имел тут интересную беседу с твоей матушкой. Отпрашивала тебя хоть на денечек повидаться, на совесть давила. Я, говорит, понимаю, что вы редко видитесь, но и я по нему соскучилась… так что ты, дружище, не обессудь – я от твоего имени пообещал, что ты приедешь. Билеты, кстати, вон в том пакете. И ещё кой-чего к Новому году. Я же после того разговора не только с матушкой пообщаться поподробнее решил… Здоров ты врать, конечно. Ну да это мы с тобой потом обсудим, давай за стол – старый год проводить надо. Хреновый он был, вот чтоб проваливал, все проблемы с собой забрал и не возвращался.

Влад чувствовал себя как в центре торнадо. Его никто не трогал, но вокруг его персонального штиля на полной скорости завертелся праздник – единогласным решением вместо речи президента включили диджея на интернет-радио, пили, обменивались новостями и поглощали праздничную еду.

Когда Влад тихонько ускользнул на кухню, чтобы чуть-чуть прийти в себя, к нему подошёл Витька и силком впихнул в руки конверт.

– Я без работы сидел, ты мне не одалживал, сказал – возвращать не надо. А теперь впроголодь живёшь… Не спорь! Я первый на кухню пришел, видел все, что тут у тебя было и чего не было. Нехорошо это. Ты тут не один святой-благодетель, и не тебе одному помощь принимать сложно. Дай и другим хорошими побыть.

– О чем шепчетесь, мальчики?

Валя вплыла в дверь в своей неподражаемо-крейсерской манере. Влад до сих пор поражался, как Стас не побоялся на ней жениться – высокая, крепкая и с непростым характером Валя могла выбить из колеи одним взглядом. Впрочем, на добро она была так же щедра, и если уж решалась с кем-то завязать любовь или дружбу, надо было сильно постараться, чтобы лишиться её расположения.

Интересно, а сколько знает она?..

За всё застолье никто не задал Владу ни одного вопроса. Он говорил когда хотел и что хотел – то есть молчал почти всё время. Но почему-то сейчас возникло ощущение, что придется признаться во всем, что он утаивал от друзей в последние месяцы.

Но вопросов не последовало. Валя многозначительно кивнула Витьке на дверь, и тот растворился в воздухе. Лицо у Вали было такое, что и Влад бы хотел смыться, но ему перегородили проход.

– Это, конечно, не мое дело… И в чужую личную жизнь влезать это плохо… Но что делать, если вы, мать вашу, два идиота?

Владу вдруг стало легко и смешно. Кажется, рассказывать уже ничего не придется. А когда Валя говорит о неприкосновенности личной жизни, дальше, как правило, звучат самые сокровенные чужие секреты. И ведь все знали, что хранить их она не умеет, но скрыть от нее редко когда что получалось.

– Вот ты мне скажи – ты Иру любишь?

Влад кивнул, не задумываясь.

– А она считает, что нет. Потому что отпустил её легко, без борьбы. Но я-то тебя, телёнка, триста лет знаю. И когда Лешка про твою работу рассказал, тут-то у меня пазл и сложился. И машина-сугроб твоя у подъезда стоит, еле узнать можно. И это я ещё может не про все знаю, что у тебя происходит… Только Ирка-то от тебя не поэтому ушла, и не поэтому не вернется.

Слова «не вернется» резанули больше, чем приглашение Иры в суд. Глядя на его лицо, Валя смягчилась и стала говорить чуть тише:

– Она же видела, как ты с племяшками возишься, с Сашкой, Вероничкой. А у вас, как я поняла, не особо-то что что получалось. Вот она и пошла обследоваться…

Влад неприятно удивился. Этот вопрос они с Ирой не поднимали долго – учебы, кредиты… Решили, что можно отдать всё на волю случая, не так давно – может, год, может больше… Он и не задумывался. Знал просто, что некоторые пары пытаются годами, и считал, что их время обязательно придет. Когда это зачатие стало для Иры такой острой проблемой? И почему он этого не заметил?

– В общем, не очень хорошие у нее анализы. И не очень хорошие прогнозы. И решила она, что тебе без неё будет лучше. Но почему-то твоим мнением поинтересоваться забыла. Считала, что ты можешь с ней из жалости остаться. Ну вот примерно как ты сейчас ей не сказал что без работы остался… А я считаю, что хоть вы дураки, но люди взрослые, и в состоянии делать выбор сами, а не чтобы выбирали за вас. Даже из лучших побуждений. В общем, Ирке я про тебя уже всё написала сегодня. И ты теперь всё знаешь. С новым годом.

Внезапно покраснев, Валя вышла из кухни, задев по пути плечом дверной косяк.

Кто-то дерзкий или просто неинформированный всё-таки запустил во дворе фейерверк. Оглушительный звук эхом отскакивал от стен, а в небе расцветали разноцветные огни.

- Ребята…

Тихая просьба произвела неожиданный эффект: в комнате стало тихо.

– Вы не против, если я отойду ненадолго?

Стас хохотнул.

– Так себе ты хозяин, конечно, но мы и без тебя хорошо посидим.

Не дожидаясь конца всех шуток, Влад вышел из квартиры. И успел уже прилично отойти от дома, как его посетила светлая мысль: а отчего он решил, что Ира сейчас у мамы? Она же может снимать квартиру, быть у любых коллег или приятелей…

Права была Валя, если не про Иру, то про него-то точно: умом не блещет. Влад достал телефон из кармана, но позвонить не успел: поскользнулся и выронил аппарат из рук. Тот приземлился не в сугроб, а прямиком на обледенелую дорожку. Ещё не подняв его, Влад понял, что и без того дышащий на ладан экран таких кульбитов не пережил.

Не самые цензурные слова вырвались сами по себе: громко, с чувством. Когда его тронули за плечо, Влад обернулся резко, готовясь дать отповедь на замечание за ругань в общественном месте.

Но его никто не упрекнул. Вместо этого он увидел растерянное, но такое знакомое и родное лицо и услышал тихое:

– Привет…

Влад засмеялся. Валя права – они два идиота. Ира тоже не позвонила ни ему, ни кому-то из друзей – иначе бы знала, что он ушел из квартиры и может быть где угодно. Но они все же каким-то чудом встретились – и десять лет назад, и сейчас.

А значит, у них ещё есть шанс.

И вот как-то вернулась я с гулянки, устала – жуть, сил нет. Плюхнулась на кровать, там же с себя вещи постаскивала. И так мне лень вставать было свет выключать! Так и уснула, со светом. Утром просыпаюсь – выключен. «Странно, – думаю, – неужели бабушка заходила? С чего бы вдруг, по лестнице, да ещё и ночью? Проверить что ли хотела, когда я пришла?»

Спустилась, и за завтраком бабушку спросила, чего она хотела. А она удивилась – нет, говорит, не поднималась я к тебе. И искренне так! Да и не контролировала она меня никогда, так что я ей верю. Я тогда подумала, что просто лампочка, наверное, перегорела. Проверила – а она в порядке… Но я же точно помню, как со светом засыпала! Но кто же тогда его выключил?.. В общем пару недель мне не по себе было, потом забыла.

– А про маму что? – спросил Сашка.

– А про маму… ну там, честно говоря, вообще какая-то мутная история. Её бабушка умерла, когда маме девять лет всего было. И она говорит, что после похорон в доме ещё полгода какая-то жуть творилась. Что бабка снилась всем, что часы останавливались часто. А однажды стулья в кухне начали сами двигаться. Причем она дома не одна была, а с мамой – моей бабушкой. Говорит, сидели в комнате и пошевелиться боялись, пока дедушка с работы не пришел!

– Это в какой кухне? – подозрительно уточнила Ника, – не там ли где мы сейчас сидим?

Я засмеялась.

– Да, в ней самой. Слушай, это было лет сорок назад! А то и больше…

– А ещё в этом доме люди умирали?

Я хотела ответить «нет», а потом вдруг прикусила язык. Ну как же – нет? Дедушкина сестра, сам дедушка. Да и бабушка тоже, хоть и, строго говоря, умерла в больнице, отсюда уже уезжала без сознания.

Я тоскливо огляделась по сторонам. Интересно, а давно ли это мой дом детства успел превратиться в дом с привидениями?

Благо, тема разговора плавно перетекла на страшилки про абстрактных домовых, ко мне отношения не имеющих. Спать легли далеко за полночь.

А на следующий день Ника и Саша уехали, и я вдруг поняла, что впервые со дня похорон дедушки ночую тут одна. Совсем одна. Не так, что на я втором этаже, а подо мной полон дом народа, а вот по-настоящему, взаправду.

Ох и зря мы вчера байки травили…

Поначалу я делала вид, что всё в порядке. Не спеша согрела воду, привела себя в порядок, помыла голову в тазике. Этот квест занимал меня довольно долго – длинные волосы плохо споласкивались мягкой колодезной водой, и пока я смогла смыть весь шампунь, согнувшись над тазиком в три погибели и пытаясь не залить всё вокруг, умоталась так, что хоть заново купайся.

Но как только я закончила, дурные мысли опять полезли из тёмных углов. Я старательно находила себе какие-то дела, которые вполне можно было отложить до завтра. И всё же вечно оттягивать отход ко сну было нельзя. Волосы высохли, а по дому оставалась разве что генеральная уборка.

На секунду мелькнула трусливая мысль – а может, уйти спать наверх? Там хотя бы привычнее…

Но я тут же с негодованием прогнала её прочь. Черт побери, это же дом моего детства! Здесь я выросла, здесь жили мои родные. Ну и что, что они все умерли, они же меня очень любили!

«А ещё, – гаденько зашептал кто-то внутри, – у лестницы на второй этаж лампочка перегорела. Будешь по ступенькам подниматься на пятно света, а сзади – страшно и темно…»

– И тем более, – зачем-то вслух сказала я, – тут и кровать уже застелена…

Огромное надувное двуспальное ложе гордо и нелепо торчало прямо посреди комнаты. Достала я этого монстра по случаю гостей, и кровать полностью оправдала все рекламные слоганы с коробки – спальное место было таким широким, что мы с Никой друг другу не то что не мешали – спокойной ночи надо было громче желать, чтоб докричаться... И этот дутый космодром всяко удобнее, чем старенькие скрипучие диваны.

К своему стыду, я непростительно долго колебалась у выключателя. Но, основательно разозлившись, свет все-таки погасила. Не ребенок же я, в самом деле?

Коварная кнопка не только выключила люстру. В наступившей темноте все звуки стали раза в три громче. Часть из них была вполне себе успокаивающей – стрёкот цикад, шелест листьев. А вот тиканье старых часов вдруг оказалось совсем не усыпляющим.

Эти часы подарили дедушке с бабушкой на новоселье. То есть я даже сосчитать не могу, сколько им лет. Много. Они имели заводной механизм, и дедушка всегда очень бережно с ним обращался.

То был целый ритуал. Дедушка доставал диковинный маленький ключик, подставлял не абы какой, а строго определённый стул, кряхтя, залезал на него, и осторожно, не спеша, что-то подкручивал.

Когда дедушка заболел диабетом и лишился обеих ног, процедура растеряла всю торжественность. Часы заводил тот, кто первым оказался рядом в нужный день – кто-то из детей или четверых внуков. Почему-то все всегда в этот момент торопились, часы скрипели и кряхтели от неумелых движений, а дедушка ворчал.

Когда он совсем занемог, часы стали совсем чудить. Отставали, несмотря на регулярное внимание, и никак не желали исправно работать. А в день дедушкиной смерти вообще встали. Нет, не точно в это же время – такое только в кино бывает, но – встали. И странным образом потом пошли. Через несколько дней после похорон. А потом, как-то постепенно, сами собой, наладились и снова стали показывать время правильно.

Это воспоминание ничуть не прибавило мне спокойствия. Вдобавок из памяти выплыла ещё одна мамина история…

Она рассказывала, что незадолго до свадьбы её начал «выживать домовой». Мерещились странные звуки, снились тревожные сны. Но самое главное – пару раз на шее появлялись глубокие царапины, хотя стояла зима и мама спала в кофте с высоким воротником.

Когда я впервые услышала эту историю, я посмеялась и говорила, что мама сама себя расцарапала. Пусть и под воротником. А сейчас вот что-то было не весело…

Остатки вчерашних страшилок переплелись со всеми странностями, в голову лезли и другие деревенские байки. И сколько не говори себе, что бояться надо живых, а всё-ж таки в темноте, одной в старом доме, оно как-то очень не по себе…

Я не знаю, сколько я так лежала, ворочаясь и прислушиваясь. Но в конце концов усталость и ночь взяли своё, и я начала проваливаться в смутный тревожный сон. Неясные образы и звуки сливались в пугающие картины. Я балансировала на грани забытья и яви, пока не услышала шелест.

А затем что-то вцепилось мне в волосы.

Мгновенно проснувшись, я машинально потянула руку к голове. Но вместо привычного ощущения шелковистых волос, пальцы наткнулись на что-то холодное и липкое.

Я вскочила, путаясь в одеяле. Надувной матрас не хотел меня отпускать, а кто-то или что-то по-прежнему крепко держало меня за волосы. Рванувшись, я всё же оказалась на ногах и ломанулась к выключателю. Дрожащими пальцами зажгла свет и тут же зажмурилась.

Остатки сна окончательно развеялись. Уже раньше, чем открыла глаза, я поняла, что в комнате тихо. Не считая шума крови в моих ушах и оглушительного стука сердца, даже часы тикали очень деликатно, создавая едва-едва различимые звуки.

Вроде бы я одна. Но липкая дрянь мне не приснилась, и по-прежнему была в волосах.

На ватных ногах я подошла к зеркалу.

А потом сказала такие слова, каких в этом доме ещё не говорила никогда.

Я уже упоминала, что надувная кровать стояла в центре комнаты, да?..

По случаю летнего сезона кто-то очень хитрый решил, что повесить липкую ленту от мух на люстру будет очень эффективно. И был, в общем-то, прав – мух приклеилось предостаточно. Жаль вот только, что теперь всё это охотничье хозяйство оказалось крепко прилеплено к моим волосам. Свежевымытым, между прочим…

Я выдала весь свой запас обсценной лексики, пока отдирала ленту. Придумала несколько новых оборотов, пока выковыривала мух и пыталась отмыть клей. И сочинила что-то совсем гениально-непроизносимое, когда состригала то, что не удалось отмыть.

Зато уснула потом, как младенец. Больше привидения в доме моих предков меня не беспокоили.

Возможно, они просто хорошо воспитаны и не любят бранных слов.

– Сорок два мага. От Стального моря до Непокоренных гор. Меньше, чем по десятку на страну. Ты – сорок третий. Будь ты хоть чуточку менее дерзким в своих побегах, никто и никогда бы не заподозрил тебя в чародействе. А сколько споров вызвала эта теория! Впрочем, немало людей её отвергали, потому что не понимали, как доказать. Им проще было отрицать и дать команду пристрелить тебя, если получится. Но я верил. Сам не знаю почему – верил, что ты особенный. Моё самое громкое дело.

Валко передёрнуло от отвращения, но он смолчал.

– Скольких усилий мне стоило тебя найти! Но оказалось, что это не было самым сложным. Я даже успел начать сомневаться в себе. Ты был таким… обычным. Простой жулик, мелкий и ничтожный, с мелкими и ничтожными заботами и рассказами. Но потом ты упомянул о своем происхождении… А когда я увидел тебя в действии, я обомлел. Мне очень повезло, что ты сразу же упал без сознания – я не мог держать лицо.

– Зато смог, когда я продолжал выворачиваться наизнанку, – процедил Валко. – Что, интересно было?

Савин не отвёл глаз.

– Не представляешь, насколько. Если бы я и вправду был монахом, твой долг был бы уплачен на несколько жизней вперёд.

«Почему ты мне веришь?» – спросил как-то Савина Валко. Тот ответил ему, что люди врут, когда в том есть выгода. Жаль, что Валко тогда не додумался, что у Савина может быть выгода соврать ему.

– Капитан. Вы уже здесь.

От вида вошедших Валко пробрала дрожь. Он бы не смог описать словами, в чём было дело – ничто в облике визитёров не должно было оказать такой эффект. Обычные лица, ничем не выдающаяся одежда – разве что явно не дешевая. Но то, как они держались, и их глаза…

Валко видел такие взгляды у самых безжалостных обитателей улиц – у тех, кто не морщился, вспарывая людям кишки. А вкупе с осанкой и манерами не знающих отказа людей – тревога в голове зазвенела на полную громкость.

Даже Савин, хоть и был по другую сторону решётки, напрягся.

– Я подумал, что вы без труда найдёте дорогу.

– Как дальновидно, – усмехнулся один из мужчин, – надеюсь, наш подопечный не утомил вас своими разговорами?

– Боюсь, что до суда он всё же мой подопечный, – нахмурился Савин.

– Ну что вы, – сладко улыбнулся визитёр, – право, не стоит так беспокоиться. Особое распоряжение короля уже в пути. Вы же не думали, что парочка мелких краж важнее науки? Спасибо, что указали нам нужную камеру. Можете идти.

Валко бы позлорадствовал над беспомощным видом Савина, если бы не подступающая паника. Кем бы ни были эти двое, находиться рядом с ними невыносимо.

У Валко было достаточно времени, чтобы подсчитать все свои преступления – по крайней мере те, которые можно было доказать. И у него всё ещё оставался шанс на каторгу вместо петли. Но сейчас стремительно становилось ясно, что его дальнейшая судьба далеко не так проста.

Один из пришедших окинул брезгливым взглядом нетронутую похлебку и воду.

– Вижу, ты опасаешься, что тебя снова будут пичкать подавляющими магию травами? Напрасно. Ты и так слишком долго скрывал свой дар. Непростительно долго.

Его неприязнь была такой неприкрытой, что Валко огрызнулся:

– Не то чтобы у меня было много вариантов.

– Оо, – протянул мужчина, – было предостаточно. Но, видишь ли, для их обдумывания надо иметь мозги. Понять, что ты особенный. Найти тех, кто может помочь тебе. Присоединиться к нам… Но ты сделал свой выбор, поселившись среди отбросов. Да ещё и проведя там столько лет. И видишь ли какое дело… По праву крови ты должен был войти в одно из самых уважаемых обществ. Но теперь никто не станет связываться с тобой… Впрочем, было бы обидно, если бы тебя просто повесили за все твои преступления. По счастью, у нас накопилось немало вопросов и ммм… определенных задач для исследований, проводить которые на коллегах было бы не вполне этично. Так что нас с тобой ждет много увлекательных открытий – сколько ты выдержишь.

Валко окончательно понял, что так напугало его в нежданных посетителях. Магия. Воздух вокруг них словно уплотнился и вибрировал, и от этого пустота внутри него стала ещё отчетливей и сиротливее. Хотя если бы он был в силе, вряд ли бы смог тягаться с обученными чародеями.

Поэтому Валко сделал единственное, что мог в этой ситуации: закрыл глаза и приготовился к тому, что будет больно.

***

– Знаешь, почему я не сразу распознал в тебе мага?

Знакомый голос проникал в вязкую, пульсирующую темноту. Валко застонал. Он не хотел больше приходить в сознание. Это не спасало от того, что с ним делали, но по крайней мере можно было ничего не чувствовать. Теперь же каждая частичка его тела ныла, протестуя против такого обращения. Лучше бы его били. Валко давно привык терпеть боль от ушибов или сломанных костей, но страдания от воздействия магии не шли ни в какое сравнение с тем, что ему довелось пережить до этого.

– Потому что я их видел до тебя. Не все они такие жуткие ублюдки как Валлен и Фенро, но всё равно от одного их вида пробирает до костей. Кто знает, если бы твой дар раскрылся обычным путем, может и ты стал бы таким.

Валко всё-таки открыл глаза, и даже смог сесть. Его тут же затошнило, но он сдержался. Если Савин пришел полюбоваться тем, как его отделали, то он не доставит ему такого удовольствия. Но решимости хватило меньше чем на минуту.

– Прошу, скажи что ты спустился сюда потому что меня уже осудили и приказали повесить. Или ты сам решил добить меня за преступления против человечества.

Савин покачал головой.

– Пойдем. Узнаешь всё на месте.

Валко не сопротивлялся. Если он сможет выйти из этой камеры, то ему всё равно, куда его потом приведут.

Путь по темным проходам тянулся бесконечно, а сами коридоры становились сырее и грязнее. Иногда Савин зачем-то останавливался и прислушивался, но у Валко не было возможности задаться вопросом о причинах такого поведения: все силы уходили на то, чтобы не упасть.

Когда они вышли на улицу, оказалось, что сейчас не день, а ночь. Полная луна заливала светом непривычно большое после камеры пространство. Каким-то образом ров и крепостная стена остались за их спинами. Валко молча уставился на Савина, а тот недовольно сморщился, подошёл к ближайшему кусту и достал небольшую заплечную суму.

– Этого хватит на первое время.

Тошнота отступила, в голове резко прояснилось. Валко снова осмотрелся по сторонам, осмысливая увиденное. Крепость осталась позади. Охраны нет. Проход, через который они вышли, стал неотличим от остальных стен, хотя они отошли всего на несколько шагов.

Валко засмеялся. Хриплый, надтреснутый звук оборвался внезапно, а Савин едва успел увернуться от летящего ему в лицо кулака. Валко покачнулся, восстанавливая равновесие, и сухо сказал:

– Будь я в лучшей форме...

Савин закатил глаза.

– Будь ты в лучшей форме, пошёл бы на виселицу.

Валко надел суму, еще раз огляделся. Идей, куда ему идти, не было. Но ясно как день: как можно дальше отсюда. Он не хотел ничего говорить, и тем более спрашивать – хватит с него разговоров. Но Савин не выдержал, не заботясь, слушают ли его, зло выплевывая слова:

– Ты должен был стать венцом моей карьеры. Заслуженной победой. Твоя поимка – лучшая моя работа, от начала до конца. И что я получаю? Ничего. Никто не хочет предавать огласке, что тебя отдали магам для экспериментов. И никто не хочет, чтобы история про мага-преступника стала кому-то известна. Я бы мог пережить отсутствие признания. Но над тобой не будет суда. Все вообще делают вид, словно тебя никогда и не было.

На щеках Савина проступили красные неровные пятна, глаза лихорадочно блестели. Валко впервые видел у него столько эмоций.

– В одном я тебе не врал. Единственный бог, которого я признаю – Справедливость. Ты заслужил суда, а я награды. Но раз не будет одного, не будет и другого.

– Не боишься, что придется отвечать за это? – спросил Валко, – по всей справедливости?

Савин усмехнулся в ответ.

– Мне ясно дали понять, что ты больше не мой заключенный и не моя ответственность. Кроме того, тебе уже давно не дают трав, подавляющих магию – им интересно, как твоя истинная сущность будет реагировать на все эксперименты. Пусть считают, что ты оказался сильнее, чем есть на самом деле. Впрочем, если тебя поймают, ты вряд ли сможешь сохранить нашу маленькую тайну. Куда ты отправишься?

Валко пожал плечами. Напоминание о его магическом бессилии кольнуло больнее, чем он ожидал. Слишком одарен, чтобы просто пойти в петлю, но слишком слаб, чтобы защитить себя. Есть ли в мире место, где он сможет быть в безопасности?

Савин махнул рукой на юг, где едва угадывалась далекие каменные зубцы.

– Рекомендую подумать о Непокоренных горах. Только там тебя не смогут искать.

– Никто и никогда не переходил их, – возразил Валко.

– Да. – Без лишних сантиментов Савин отвернулся и скрылся в проходе. Обрывок его последних слов донесся до Валко глухо, не давая возможности поспорить, пугая своей правотой. – Вот именно.

– Закончил?

Обратив внимание, что Валко уже несколько минут не может заставить себя впихнуть очередную ложку, монах спокойно забрал остатки трапезы, выплеснул их в огонь и что-то зашептал – не иначе как молитву своему богу. Валко скривился.

Он понимал, что без милосердия монаха отправился бы к праматери ещё неделю назад. Но странным образом не чувствовал благодарности. Больше того – молитвы на незнакомом языке раздражали едва ли не сильнее молчания неожиданного спасителя. Тот просто нашёл бредящего от болезни Валко в лесу и остался его выхаживать, хотя его об этом никто не просил.

Он не задавал вопросов. Ничего не рассказывал. Не склонял к служению своему богу. Даже имени своего не назвал. Молча начал заботиться о Валко, словно знал, что найдёт его здесь, в непролазной чаще, и что больной не сможет отказаться от этой милости.

Валко не понимал бескорыстной помощи и оттого она была для него подозрительна. Ничуть не спасало видение, предшествовавшее появлению монаха: лай собак, перекличка мужских голосов, окрики и смех. Погоня… Валко был уверен, что по его следу идут, и теперь-то ему точно не уйти. Но вместо стражников появился всего лишь монах.

Поверить, что облава оказалась игрой воспалённого разума, а одинокий молчаливый служитель – реальностью, было сложно. Но отвары и неизменная похлёбка, стекая в негодующее нутро, раз за разом доказывали: чудеса случаются. И в этот раз ему перепало немного волшебства.

Валко устало прикрыл слезящиеся глаза. Тьму, в которую он то и дело проваливался, несправедливо было бы назвать сном. Болезненное полузабытьё, что-то среднее между обмороком и смертью.

«Когда я умру… по какому обычаю он похоронит моё тело?»

***

– Не сжигай меня.

Голос прозвучал так жалко, что Валко бы поморщился, если бы у него на это были силы. Монах не изменился в лице и ничем не показал, что услышал просьбу. Тогда Валко попытался ещё раз:

– Не знаю, какому богу ты служишь… Я видел, как ты молился. Не сжигай меня – дай вернуться к Праматери. Можешь не закапывать, но не предавай тело огню.

Не договорив, Валко пожалел о своих словах. Какая, ему, в сущности, разница – сожгут его никчёмные останки, зароют на корм червям или пустят на похлёбку? Когда-то это могло быть важно, но теперь?..

Но оказалось, разница всё же есть. Настолько, что он собрал остатки воли и в очередной раз прохрипел:

– Не сжигай…

Он уже чувствовал себя словно на костре – внутренности плавились от жара, перед глазами всё плыло. Монах вдруг встал, подошёл ближе и положил ему на лоб восхитительно холодную ладонь. Не сдержавшись, Валко застонал. Объятия последней любовницы принесли ему меньше радости, чем эта жесткая, усмиряющая страдания рука.

Что-то пробормотав, монах скрылся ненадолго. Вернувшись, положил мокрую тряпку на голову Валко. Но этого он уже не почувствовав, скатившись обратно в жаркую темноту.

***

Солнце ласково грело кожу, весело щебетали птицы, а кроны деревьев слегка покачивались, переливаясь всеми оттенками зелёного.

«Наверное, так выглядят сады Праматери. Но как случилось, что меня в них пропустили?»

Оглядевшись в поисках Великого Стража, Валко сразу понял, что он пока что на грешной земле. Горизонт качнулся от головокружения, перед глазами поплыли круги. Но всё же за эту ночь произошли невероятные изменения: ломота и жар исчезли, оставив после себя кроме слабости тягуче-сладостное чувство: облегчение.

А ещё Валко был зверски голоден.

Обыкновенно монах настаивал только на обеденном приеме пищи для своего подопечного, но, перехватив блестящий напряженный взгляд, молча разделил свою порцию каши, и, покопавшись в дорожной суме, протянул вдогонку несколько полосок сушёного мяса.

Тело слушалось плохо, откусывать неподатливые полоски было трудно. Но Валко и не думал отступаться, ворча как дикий кот.

Его спутник терпеливо дождался окончания трапезы и так же молчаливо протянул какой-то отвар. Даже горьковатое пойло желудок принял благодарно, даря ощущение сытости.

– Тебе лучше.

Это был не вопрос, поэтому Валко просто кивнул, настороженно глядя на монаха. Если повезёт, сегодня их пути наконец разойдутся.

– Я рад. Ты пока слаб, и тебе понадобятся мои снадобья, чтобы лихорадка не вернулась. Но ты будешь крепнуть с каждым днём, и я могу истребовать с тебя плату.

Валко почувствовал, как поспешный завтрак подпрыгнул внутри. С деньгами сейчас туго, и расплатиться с монахом будет проблемой. И вместе с тем он ощутил мрачное удовлетворение: как и следовало ожидать, даже священнослужители ничего не делают бесплатно.

– Чего ты хочешь?

К его удивлению, монах улыбнулся, сдержанно приподняв уголки губ.

– Правильнее будет спросить, что ты готов мне дать. В моих краях за спасение жизни принято брать самую дорогую плату: знания.

Валко скептически хмыкнул.

– Знания не помогут набить желудок, не оплатят ночлег и не согреют долгой зимой. Лучше бы тебе потребовать с меня золота.

– Не золото прогнало твою хворь. Не золотом лечат раны, не от него всходит хлеб на полях. Оно не способно прогнать смерть и дать новую жизнь. А иное знание стоит столько, что за него готовы отдать любые богатства мира.

Валко пожал плечами.

– Тебе не повезло. Ничем таким я не обладаю.

– А это уже мне решать, – спокойно отозвался монах. – У любого человека есть, чем поделиться. Порой знание чего боятся бандиты или о чем мечтают нищие способно спасти жизнь… Твоё дело – говорить. О чём угодно. О прошлом, настоящем, будущем. Вспоминать или мечтать. Когда я услышу достаточно в уплату твоего долга, я скажу тебе об этом, и наши пути разойдутся.

Валко вскинул брови:

– Что ж… в таком случае, скорее всего тебе придётся таскаться за мной до конца жизни.

На этот раз улыбка монаха была шире, открыв ровные белые зубы.

– Едва ли у тебя наберётся столько историй для меня. Впрочем, я бы предпочёл, чтобы ты проводил меня к храму. Дорога длинная, и мне пригодится спутник. К тому же, это будет справедливо, если ты так и не сможешь рассказать мне ничего полезного или интересного.

Валко поморщился. Не то чтобы он был сильно занят, но в его планы явно не входило тащиться за тридевять земель к храму иноземного бога. А может, свернуть этому монаху шею, и дело с концом? Ну или просто уйти, растворившись в ночи…

Натолкнувшись на пристальный взгляд монаха, Валко не выдержал и отвёл глаза.

Дерьмо. Не так уж часто кто-то делал для него что-то хорошее, и оказалось, что оно и к лучшему – чувствовать себя в долгу довольно паршиво. Тяжело вздохнув, Валко спросил:

– Далеко до твоего храма?..

***

– … а потом он захлебнулся блевотиной и подох.

– Ну что же. Это довольно поучительно. – Лицо монаха осталось непроницаемым, но и насмешливого взгляда хватило, чтобы вывести Валко из себя.

Хотя по плану негодовать должен был как раз монах.

Он оказался верным своему слову, и каждый день напоминал о долге. Не давал покоя, вынуждая делать то, чего Валко не любил больше всего в жизни – болтать. Надеясь, что вскоре богопоклонник сам запросит пощады, Валко вспоминал самые грязные, отвратительные и бессмысленные эпизоды своей жизни. Но это не помогло добиться нужного эффекта: любую чепуху монах слушал одинаково внимательно. И только ехидная искорка в глубине карих глаз выдавала отношение к услышанному, да и к самому Валко – тоже. На самом деле, с каждой такой историей Валко и сам чувствовал себя грязным, отвратительным и бессмысленным.

Тишина между монологами чудесным образом утратила свою прелесть. С каждой молчаливой минутой голову Валко сдавливали два невысказанных вопроса: «И это всё, что ты из себя представляешь?» и «Стоило ли ради этого спасать твою никчемную жизнь?».

А ещё ему не давали охотиться.

Во время болезни Валко ничуть не заботило, что его кормят. В конце концов, он об этом не просил.

А теперь, когда силы возвращались, аппетит стал зверским. Тело восстанавливалось и требовало еды. Монах безропотно увеличил его паёк, и сказал, что нет нужды беспокоиться об этом.

Никто и никогда не кормил Валко просто так. По крайней мере, сколько он себя помнил. Всё, что он получал – одежду, кров и пищу – за всё приходилось платить свою цену, будь то деньги, покорность, тяжелый труд или чужие слёзы и кровь.

Казалось бы, чего проще принимать внезапную щедрость другого человека и радоваться, что сегодня повезло? Но почему-то не получалось.

В какой-то момент Валко решил вынудить монаха пересмотреть свои взгляды на их быт, и заставить принять своё участие. Но, регулярно переедая и опустошив запасы монаха, он добился всего двух вещей: несварения и визита в ближайший город, где проклятый монах не только купил еды, но и выдал Валко новые штаны и рубаху.

«Почему я его до сих пор не ограбил?»

Этот вопрос не давал Валко покоя каждую ночь. Что могло быть проще – срезать кошель и исчезнуть?

Не иначе болезнь не просто истощила его тело, но и повредила рассудок.

– Расскажи что-нибудь ещё.

Он ненавидел эту просьбу-приказ. Перебирая в голове все самые отталкивающие эпизоды своей жизни, Валко неожиданно для самого себя сказал:

– Я не плакал на его погребении.

Лицо монаха не дрогнуло. Всё такое же спокойно-отрешенное, такой же внимательный взгляд. Он не торопил, не настаивал, не осуждал. И спрятанные глубоко внутри слова, задавленные годами лишений и страданий вдруг прорвались наружу:

– Мне было двенадцать. Достаточно, чтобы понимать, что происходит. Мои тётки и мачеха рыдали в шелковые платочки, прислуга стояла со скорбным видом, а мне хотелось подойти и помочиться прямо в могилу, настолько я тогда его ненавидел.

Валко украдкой глянул на монаха. Искал следы недоверия, но не нашёл. Помолчал немного, но всё же продолжил:

– Мне было что сказать тогда. И главное – у меня были доказательства. До похорон я тысячу раз прокручивал у себя это в голове, от первого до последнего слова. Но я смолчал. Я решил, что за своё предательство он не заслужил справедливости, и получил то, что должен был. Я ещё не знал, чем это обернётся для меня…

Задвинутое в глубину сознания воспоминание вспыхнуло ярко, словно наяву: мёртвое лицо отца в роскошном гробу, по цене которого можно было купить небольшую деревню; мачеха с печальными голубыми глазами, обрамленными слегка влажными ресницами. Ни до, ни после за всю свою жизнь он не видел, чтоб женщина могла настолько красиво плакать, хотя лживых слёз повидал предостаточно.

Друзья семьи, крайне довольные тем, что на поминки достали бочонки лучшего вина. Ободряющие хлопки по спине и напутствия, что когда придёт день, он должен вступить в права и вести дела достойно, как делал это отец…

Валко не сразу понял, что он уже долго молчит, и что монах его не торопит. Из его глаз вдруг пропала ехидца, и он сказал:

– Савин. Если тебе надоест называть меня монахом, моё имя – Савин.

***

– Кем была твоя мать?

Валко так удивился, что сбился с шага.

С момента вчерашнего откровения Савин не проронил больше ни слова, ни за ужином, ни сегодня за половину дня, хотя ещё с утра Валко ожидал привычного требования что-то говорить и мучительно раздумывал – продолжать ли ему историю, или затолкать её обратно в тот тёмный угол, откуда она выползла.

И уж точно он никак не ожидал такого вопроса. Поэтому он и ответил честно:

– Дворянкой. Но это не помешало ей быть самой лучшей матерью, какую только можно пожелать.

– Ты за это так ненавидел отца? Что он женился второй раз?

Валко пожал плечами, изо всех сил напуская на себя безразличный вид, напоминая себе, что сейчас это всё неважно, потому что он – взрослый, а все люди, о которых спрашивает монах, давно умерли. Почему он до сих пор не может говорить о них спокойно?

– Отчасти. Он мог бы остаться вдовцом – любовницы у него были ещё при маме, и с её смертью ничего не изменилось. Наследник у него тоже уже был… Но мне было бы проще, если б он хотя бы с умом выбрал вторую жену.

Савин вопросительно приподнял одну бровь, а Валко отчего-то разозлился.

– Брак моих родителей был абсолютно обыкновенным – слияние двух капиталов, обговорённое чуть ли не до рождения жениха и невесты. И несмотря на это, получилось относительно неплохо. По крайней мере, так казалось мне как ребёнку. Но с мачехой… Отец словно голову потерял. Не хотел никого слушать.

– И особенно – тебя? – Савин спросил спокойно, но его вопрос лишь подстегнул нарастающую злость.

– И особенно – меня. Он мог трахать её сколько угодно и до свадьбы, но ему непременно захотелось привести её в дом. Против были все, начиная с деда, заканчивая деловыми партнёрами. Мачеха уже тогда успела заработать себе репутацию… Но отцу было всё равно. И уж тем более его не волновало моё мнение или такая мелочь как память матери.

Валко ждал нового вопроса, но его не последовало. Значит, он вполне мог остановиться. Но уже не смог и продолжил сам.

– Я невзлюбил её с первого взгляда. Холёная, бессердечная сука. Она даже не пыталась делать вид, что хочет поладить со мной – разве что на людях и в присутствии отца, чтобы потом жаловаться, какой я дрянной сын и как дурно воспитан. А первое, что она мне сказала, когда мы впервые остались наедине: «будешь мешаться – раздавлю». – Валко не удержался и проиллюстрировал свои слова руками, и скопировал выражение лица мачехи – он прекрасно помнил его до сих пор. Да и сам практиковал, нарочито перешагивая поверженных в драке противников.

– Она сделала мою жизнь невыносимой. Рассорила с отцом и друзьями. Если можно было чем-то меня уязвить, то она не упускала такого случая. А еще… ещё она убила отца. Через год после свадьбы он начал болеть и угасать. Лекари разводили руками, но я как-то увидел, как она добавляет ему в еду порошок. Я носил этот порошок аптекарю и узнал много интересного… Но я ничего не рассказал отцу. Я был так зол на него… Он попрекал меня каждым куском хлеба, каждой ночью, проведенной под его крышей. Как будто у меня не было этого права, а у него – обязанностей передо мной. Словно он каждый раз делал мне огромное одолжение… Иногда я хотел. Спасти отца, вывести мачеху на чистую воду… Но знал, что он мне не поверит. Тогда я стал готовиться к его похоронам… репетировал речь, в которой расскажу всем, что сделала эта стерва. Искал доказательства… И ничего не сделал.

Савин просто кивнул в ответ. Ничего не спросил и не сказал. На его лице не читалось осуждение или отвращение. Почувствовав внутри странную щемящую пустоту, Валко лег и отвернулся, уставившись в темноту.

***

– Почему ты мне веришь?

Костёр потрескивал влажными дровами, то и дело выпуская искры. Сегодня весь день шёл дождь, Савин молчал и не требовал рассказов. Валко должен был радоваться, но отчего-то не мог и сам начал разговор.

Монах, растянувшийся на лежанке, повернул голову. В его глазах мелькнули блики, мешая хотя бы по взгляду понять, о чём он думает. Когда пауза стала совсем невыносимой, Валко спросил ещё раз.

– Ты нашёл меня в лесу, нищего и больного. А сейчас я рассказываю тебе о жизни в поместье, о дворянских корнях, прислуге… Почему ты мне веришь?

Костёр в очередной раз выстрелил, и Савин отвернулся, скрыв половину лица в тени.

– Я нашёл тебя в лесу, нищего и больного. Тебе нечего было мне дать, и мне ничего не было нужно. Люди врут, когда в том есть какая-то выгода. У тебя такой выгоды нет. К тому же – даже если твои истории ложь, они всё равно очень хорошие.

Валко горько усмехнулся. Ничего хорошего в своём прошлом он не видел. Как ни странно, Савин и не глядя угадал его реакцию.

– Ты думаешь, что твоё прошлое ужасно. Может и так. Но оно сделало тебя таким, каков ты есть, ни больше, ни меньше. Без него ты был бы совсем другим человеком.

Валко спешно отвернулся, чтобы скрыть гримасу отвращения. Не столько от услышанной банальности, сколько отвращения к себе. Много ли толку в том, что он стал тем, кем стал?

– Первым я ограбил собственный дом.

Валко не смотрел на монаха, не нуждаясь больше в его внимании или одобрении. То, что его с готовностью слушали, сделало с ним что-то странное. Раньше было сложно говорить – теперь было невозможно остановиться. Видимо, служители богов умеют творить своё волшебство, не иначе…

– Когда мне исполнилось пятнадцать, отношение мачехи внезапно изменилось. Она стала искать моего общества, вела себя любезно и приветливо, словно кто-то смотрит. Хотя чаще мы оставались вдвоём и за нами точно никто не наблюдал… Разумеется, я ни на секунду ей не поверил. Поначалу очень злился. Орал на неё, оскорблял. Однажды даже толкнул – а она не ответила. И мне за это потом ничего не было, совсем ничего. Она никому не пожаловалась и вела себя так, будто этого не случалось. Я не понимал, что происходит, но помню тот момент – я впервые осознал, что вырос. Я выше неё, сильнее, и могу дать отпор – по крайней мере, физически. Это придало мне мужества настолько, что и я стал делать вид, что всё нормально. Стало даже спокойнее – я понимал, что это какая-то игра, но хотя бы мог жить без скандалов и постоянных издевательств.

А потом она пришла ко мне. Ночью. Я ещё спал, и она проскользнула в кровать, как змея. Помню, что мне снилось что-то приятное и я не испугался, когда проснулся от её прикосновений.

Валко сделал паузу и бросил торопливый взгляд на Савина. Если бы тот пошевелился, наверное, Валко бы замолчал. Но монах не издал ни звука, и Валко решился рассказать то, что не рассказывал никогда и никому.

– Я должен был прогнать её. О, как я был бы счастлив рассказать, что выгнал её с позором, позвал прислугу и ославил стерву на всё поместье. Но мне было пятнадцать… Я только начал созревать, и мог возбудиться на куст шиповника. А её теплая рука уже гладила меня там… И я просто позволил ей это. Всё кончилось, не успев толком начаться. Мне было стыдно. Но она шептала что-то утешающее, льнула и ласкала до тех пор, пока я снова не воспрял…

Утром я всё понял. В шестнадцать я должен был выйти из-под её опеки. И она не собиралась так просто отдавать мне поместье… Я понимал, что она найдёт способ меня переиграть – уже нашла. Если я попытаюсь прогнать её, она сможет обернуть всё в свою пользу… И я решил бежать. Меня тогда не волновали богатство и титул – только свобода. Но мне нужны были деньги, и… я украл её драгоценности. За это наказали одну из служанок. Её выгнали и выпороли, а я… Я повторил всё ещё пару раз, пока не побоялся, что это всё станет слишком подозрительно. Тогда я пошёл по друзьям отца.

– Как у тебя получилось?

Валко не сразу понял вопрос. Он с трудом выныривал из воспоминаний, даже слегка удивившись, что Савин действительно слушал его всё это время.

– Что?

– Ты вырос в богатом доме. Ты не знал школы улиц. Как у тебя получилось обойти охрану, никому не попадаться?

Валко спешно захлопнул рот, не дав вырваться ответу. Хватит с него откровений. Но не успел он придумать, что лучше соврать монаху, как отвлекся на еле заметный, но такой узнаваемый шорох.

Их хотят ограбить.

Он знал это точно, так как делал нечто подобное сотни раз. И сейчас словно сам был там, в тени по ту сторону костра…

Оценивал обстановку. Подавал знаки подельникам. Осторожно доставал оружие. Напускал на себя небрежно – опасный вид, чтобы устрашить противника и обойтись без драки…

Мгновенная досада сменилась облегчением. Что ж. По крайней мере, их хотя бы не попытались просто прирезать во сне.

Лицо вышедшего на свет бандита приобрело растерянное выражение вместо нахально-агрессивного, потому что Валко, не давая отвлечь себя, и не глянул на главаря, а полностью сосредоточился на ублюдке за своей спиной. Удар локтем под дых, ногой в колено, легкий разворот, ещё удар… Минус один. Но сколько их всего? Вряд ли много, иначе бы их не заинтересовала такая жалкая добыча – монах и оборванец.

Перекатившись под ноги опешившего бандита, Валко сшиб его и добил тремя точными ударами. Повернулся к Савину, ожидая, что придется освобождать поверженного монаха и замер: Савин хладнокровно проверял пульс у распростертого у его ног мужчины. Рядом в трех шагах поблескивал выбитый из рук бандита нож.

Валко так удивился, что совсем забыл сделать главное - оглянуться. Получив смазанный удар по затылку, из последних сил уворачиваясь он застонал с досады: всё-таки был и четвертый!

Надежда на то, что он не вооружен, не оправдалась. Стоило лишь порадоваться, что его не сразу пырнули ножом… Но до этого оставалось половина мгновения. Увидев, что удар по голове не сработал, бандит отбросил бесполезную уже деревяшку и вытащил клинок, явно намереваясь пустить его в ход. Внезапно одаренный воинским талантом Савин слишком далеко и не успеет ничего сделать…

Вместо ощущения холодной стали в своем брюхе, с трудом держащийся за сознание Валко вдруг почувствовал знакомую дрожь. Контуры его тела пошли рябью, и выражение лица бандита сменилось со злорадного на изумлённое, когда нож прошил воздух. Валко сделал невесомый шаг назад, сконцентрировался, материализовался и нанес удар. Бандит рухнул, опередив падение обессиленного противника всего на секунду.

***

Савин всё видел.

Валко не сомневался, что его фокус с исчезновением не укрылся от глаз внимательного монаха. Но он ничего не спрашивал, не требовал – хотя это наверняка сошло бы за плату, которую он желал получить.

В свою очередь Валко не стал допытывать Савина, где тот научился так здорово драться.

Когда он очнулся, бандитов не было, а монах колдовал у котелка – как в их первую встречу. И как в первую встречу Валко, ворча, хлебал горькие отвары из незнакомых трав. На этот раз боролись не с жаром, а с постоянным головокружением. Валко доводилось получать по голове, но раньше удавалось оправиться быстрее… Не иначе его подкосила недавняя болезнь. В любом случае, от помощи он уже не отказывался.

И не отказывался говорить. О том, как ступил на скользкую дорожку, о том, как сбежал из дома и взял другое имя. О том, что добычу гораздо легче получить, чем удержать…

Вспоминал тех, кто считал себя его хозяевами. Как трудно было доказать обратное, но как жестоко они поплатились за то, что недооценили его.

Как он сам начал недооценивать людей. Как получал нож в спину от тех, кому доверял. Одно он не мог рассказать: как оказался тогда в лесу, больной и всеми покинутый. Потому что в этой истории ему бы не удалось обойти тему его тайной силы, а этим Валко делиться по-прежнему не хотел.

Он попытался воззвать к магии, когда почувствовал себя достаточно хорошо. Но ощутил беспомощность, так же, как в первый раз, когда способности подвели его.

Валко понимал, что без магии он уже не сможет вести прежнюю жизнь. Но впервые смог думать об этом спокойно. Если разобраться, не много там было того, о чем стоит сожалеть. В конце концов в последние три года чары по большей части помогали ему сбегать от погони и не более того… Может, именно поэтому он сейчас вновь смог защитить себя, но не мог применить силу по своей воле. Не это ли знак, которого он так ждал? Знак, что настала пора перемен?

– Почему ты служишь огненному богу?

Прежде чем на лицо Савина вернулось привычное бесстрастное выражение, Валко успел разглядеть тень удивления. Но монах всё же ответил:

– Огонь даёт тепло и свет, очищает. Он способен обеззаразить рану, спасти от смерти или проглотить целые города. Он кроткий и безжалостный, карающий и щедрый. Он достоин того, чтобы ему служить.

Валко кивнул. Великая матерь была такой же. Она давала жизнь и смерть, была сурова и милостива. И к нему – тоже…

Но лишь верующие Матери наделялись магическим даром, поэтому Валко искренне считал, что его вера – единственно истинна, особенно после того, как обнаружил божественную искру в себе. А теперь задумался: много ли радости ему было от этого дара? А ведь и на смертном одре, оставленный Матерью и мучимый жаром, он переживал о должном погребении, о том, что не сможет вернуть в землю вверенную ему силу, хоть эта сила и столько раз его подвела…

– Ты можешь погостить в храме, когда мы придём, – сказал Савин, и голос его был теплее обыкновенного. – Тебя встретят так, словно давно ждали.

Валко рассеянно кивнул. У него всё равно не было идей, куда направиться дальше. Возможно, он задержится там ненадолго…

– Какое имя у твоего Бога? – внезапно спросил он. Савин отчего-то смутился.

– Мы не открываем этого непосвященным. Ты узнаешь это – если придёт твоё время.

Перед сном Валко снова попытался воззвать к магии. Внутри было пусто.

Да, его сила не раз спасала ему жизнь. Но не из-за неё ли он вообще попадал в передряги, из которых его нужно было спасать?

***

Валко хмыкнул, глядя на протянутую ему повязку на глаза. Но Савин не дрогнул:

– Это тайный храм. Я могу провести тебя внутрь и сделать гостем, но не вправе открывать дорогу туда. Если ты действительно хочешь пойти со мной, тебе придётся мне довериться.

Валко пожал плечами. Он и сам не был до конца уверен, хочет ли идти в этот храм.

Впервые в жизни у него не было цели. Всегда он считал, что его судьба предопределена. Сначала, будучи богатым наследником, он не сомневался, что ему суждено занять место отца. После его смерти все помыслы заняли мечты о свободе. Когда Валко прибрала к рукам местная банда, думать приходилось о выживании… Потом – о мести. О том, как захватить место главаря. Как удержать его.

И даже когда удача отвернулась, и магический дар начал подводить, Валко было чем заняться – бежать, спасаться от погони, выжить во время болезни.

Но теперь он был здоров, сыт, в относительной безопасности – и без единой мысли о том, что ему делать дальше. Вздохнув, Валко позволил завязать себе глаза.

Впрочем, Савин зря рассчитывал на доверие человека, привыкшего не доверять никому. Трогать повязку сразу было бы подозрительно, но Валко отвлекал Савина вопросами, пару раз сильно споткнулся и один – почти «упал», и в конечном счете отвоевал себе небольшую щелочку для обзора.

Стена, к которой они приближались, была огромной.

«Кого они так боятся?» – с удивлением подумал Валко. Ещё больше он удивился, когда перед ними опустился откидной мост. Скверное предчувствие начало нарастать, усиливаясь с каждой секундой: слишком много людей вокруг. Слишком мрачная тишина и атмосфера – не такая, как обычно в местах почитания богов. Но окончательно стало ясно, что здесь что-то не так, когда Валко увидел рядом с собой чьи-то ноги.

Может, служители огненного бога и не ходят босиком, но уж точно не должны носить армейские сапоги.

Одним движением Валко сдёрнул повязку, другим – потянулся за пазуху, где совсем недавно спрятал украденный у Савина клинок.

– Не это ищешь?

Лицо монаха растеряло привычную невозмутимость. Он улыбался, его глаза сияли. А в руках он держал нож – тот самый, что Валко тщетно искал.

«Он вернул его, пока возился с повязкой» – запоздало сообразил Валко. Впрочем, эта жалкая зубочистка всё равно сейчас была бы бесполезна – их окружало кольцо вооруженной охраны. Оглядевшись по сторонам, Валко чуть не взвыл, кляня себя за глупость. А ведь он пришёл сюда сам! Но вместо воя в губ сорвался вопрос:

– Зачем? Проклятье, зачем все было так усложнять? Почему ты просто не дал мне подохнуть там, в лесу?

Улыбка Савина померкла. В голосе зазвенело раздражение и немного – усталость.

– Ты доставил нам немало хлопот. А когда ты в очередной раз сбежал до суда из-под стражи, мы заподозрили, что дело тут нечисто. Все признаки указывали на магию, но это не могло быть правдой – откуда у безродного вора, преступника, редкий и ценный магический дар? Почему ты не стоял на учете, как попал на улицы? Мы обязаны были разобраться. И когда мы наконец тебя нашли – больного и без сознания, у меня возник план.

Валко закусил губу и сдержал стон. Погоня… Ему не приснилось. Почему он тогда не поверил своим ощущениям, но поверил другому человеку?

– Ну и как, – прохрипел Валко, – разобрался?

Он окинул стражников быстрым взглядом. Ему определенно точно не одолеть их, и надеяться на то, что магия вернется к нему в камере, тоже не стоит. Но может, если он ввяжется в драку, всё сработает как в последний раз с бандитами? По крайней мере это стоит того, чтоб попробовать.

Эти вороватые озирания не укрылись от Савина. На его лице появилось что-то, похожее на сочувствие. Он достал из кармана небольшой мешочек и бросил Валко под ноги.

– Зверобой, календула, чернокорень, паслен и росянка. Не хватило бы, чтобы толком усмирить хорошего мага, но для тебя, недоучки, вполне достаточно. Ты пил этот отвар с тех пор, как я увидел твои способности, так что не надейся, что чары тебе помогут.

Валко дёрнулся, как от удара. Он не обокрал монаха и не скрылся. Слишком много болтал. Принимал из чужих рук пищу и питьё. Проигнорировал боевые навыки своего спутника… В общем-то он заслужил за это всё, что с ним теперь сделают. Глупость должна быть наказана.

Сочувствие на лице Савина – если его вообще звали так – стало отчетливее. Мягким, почти дружелюбным голосом он сказал:

– Ты спрашивал имя бога, которому я служу. Имя ему – Справедливость.

Продолжение истории: Милосердие (конец истории)

Я хорошо помню два письма деду Морозу, которые я писала в детстве. В семь лет я просила куклу с восхитительными золотистыми локонами, такую же, как у своей подружки. В восемь – чтобы папа вернулся домой.

Куклу мне подарили, но почему-то – брюнетку. А папа не вернулся. В общем, в деда Мороза я больше не верила.

Кстати о новогодних разочарованиях...

– Мама, прости, – вклинилась я в затянувшийся монолог, – мне правда надо бежать.

На том конце провода повисла пауза. Кажется, я выбрала не самый удачный момент. Чёрт, наверное, надо было сначала как-то отреагировать на то что она говорит? Но это было бы сложно. Как минимум потому, что я давно потеряла нить разговора.

– Да, конечно, я понимаю, – чуть обиженно ответила мама, – набери тогда сама, как будет удобно.

Я нажала «отбой», и тут же поставила напоминалку перезвонить через три дня. Потому что сама я это в голове не удержу – там уже и так слишком много всего. Но выдернувшая меня мысль про Новый год ещё не ускользнула, поэтому я отправила сообщение мужу:

«Заказал?»

Я поморщилась, прочитав ответ: «Нет»

«Почему?»

«Её нигде нет»

«Плохо искал, попробуй ещё»

«Давай просто подарим что-нибудь другое?»

Хоть в сообщении не было смайлов, я почувствовала, каким неудовольствием оно пропитано. Мы уже ссорились на эту тему. Данька попросил энциклопедию, которая оказалась дорогой, и, что гораздо хуже – редкой. Когда муж первый раз сказал, что у него не получается её найти, я зашла в интернет проверить – и действительно, по паре первых ссылок мне уныло сообщили, что книги нет в наличии. До праздника оставалось меньше недели.

Может, и правда стоит уже подобрать что-то другое?

Я вдруг вспомнила жгучее, до слёз обидное разочарование от той злосчастной куклы. Ну уж нет. Пусть у моего ребёнка будет Новый год, которого у меня не было.

«Он хочет именно её. Ты что, не можешь постараться ради собственного сына?»

Ответ не приходил минут пять.

«Только вот давай без этого. Могла бы и сама поискать».

Волна раздражения накрыла меня с головой. Конечно, могла. Я могу сама найти и заказать ёлку, нарядить её, сделать генеральную уборку, притащить неподъёмные сумки, наготовить еды. Узнать, что хотят дети к Новому году, купить это, незаметно подбросить подарки… Я всё это могу сама. Только вот один вопрос – а зачем мне тогда ты?

Я три раза трясущимися от злости руками набирала и стирала сообщения, остановившись на коротком:

«Не могла. На мне и так много всего».

Ответ не пришёл ни через пять, ни через двадцать минут. Я давно уже начала заниматься другими делами, но шлейф досады никак не отпускал.

И всё же, когда это случилось?

Когда родилась Аня, мы были семьёй. Командой. Делили ночные дежурства, по очереди бегали по поликлиникам и другим делам. Когда Антон намекнул, что хочет ещё сына – я не сомневалась ни секунды.

Может, когда Данька начал безвылазно болеть? У нас тогда было много споров, как это прекратить. Муж считал, что сына надо отдать на спорт, и всё пройдёт. Но наше самое длинное комбо без перерыва на больничный было всего три тренировки подряд. И мне казалось, что с тех пор как мы начали эти спортивные потуги, Даня стал болеть чаще и дольше.

Спорили бы мы наверное ещё долго, но неожиданно конфликт решил сам сын. Он заявил, что ему не нравится ни футбол, ни хоккей, и вообще – он хочет быть учёным. Конечно, прислушиваться к мнению шестилетки на сто процентов не стоило, но Данька и вправду предпочитал книги любому виду досуга, едва научился читать. Что, кстати, случилось рекордно рано.

Антон был разочарован. Он мечтал о сыне, чтобы ходить с ним на рыбалку и охоту, гонять с мячом, а получил серьёзного не по годам заморыша, который наотрез отказывается соответствовать модели идеального мальчика. И ещё больше Антона бесило то, что Данька нравится мне и таким.

Хотя может это всё мне показалось. В конце концов, напрямую муж никогда ничего откровенно плохого о Дане не говорил. Зато что мне точно не показалось – это то, что большая часть бытовых забот легла на мои плечи.

После Ани я вышла из декрета рано, и мы делили все обязанности пополам. С Даней, по причине его слабого здоровья, мне пришлось пробыть дома шесть лет. И естественно, так как содержал нас тогда муж, я взяла все домашние дела на себя.

Вот только я уже три года работаю, а обратно эти обязанности у меня никто не забрал. Аргумент был всегда один – «я зарабатываю больше тебя».

Когда я услышала его первый раз, мне стало обидно до слёз.

Конечно. Конечно, дорогой, ты зарабатываешь больше меня, ведь последние годы ты делал карьеру, пока я была одна дома с детьми.

Когда я попыталась донести эту мысль, мне объяснили, что я не так всё поняла. И он имел в виду, что ему проще содержать семью в одиночку, чем приходя усталым с работы, заниматься уборкой или готовкой.

Вот только я твёрдо решила, что не собираюсь превращаться в домохозяйку и окончательно растерять квалификацию. Благо, Даня стал болеть чуть реже, да и Аня уже достаточно подросла, чтобы помочь.

Я изо всех сил старалась доказать начальнику, что я не только мамочка малолетних детей, но и ценный специалист. В какой-то момент даже стало получаться. После пары повышений зарплаты Антон перестал противно усмехаться на мои рассказы о работе.

Вот только я дико, просто чудовищно устала.

Закончив приготовление еды на неделю, я ответила на пару срочных писем по работе (ну вот нельзя же им было дождаться понедельника, да?), заказала доставку платья, которое хотела Аня. Она говорила, что уже не верит в деда Мороза, но всё равно писала ему письма. На мой вопрос «зачем» пожала плечами и ответила: «Потому что мне это нравится».

Меня так поразила простота этого ответа, что я была под впечатлением несколько дней.

Как давно я уже не делала ничего, что считаю бесполезным, просто потому, что мне это нравится…

Когда я пылесосила, в дверь позвонили.

«Ну почему опять никто не взял с собой ключи», – подумалось мне. Судя по настойчивым трелям, звонок сквозь шум пылесоса я расслышала далеко на сразу.

На пороге моему взору предстали хмурый Антон и два снеговичка разного размера.

– Ты что, совсем ничего не слышишь? – недовольно спросил муж.

– А вы что, в гости пришли? Ключей нет? – не удержалась и огрызнулась я. Снеговички отряхнулись прямо на пол. Говорить о том, что надо было это делать на улице, уже было бесполезно. Вздохнув, я сказала:

– Обед на плите, поешьте суп, пока не остыло. Замерзли, наверное. А потом наведите порядок. Даня, с тебя – игрушки, Аня – моешь полы.

Румяные мордашки грустно скуксились. А я ничего не смогла сделать с новой волной раздражения.

Такое ощущение, будто чистота в доме нужна только мне. Но вот почему-то когда любимые игрушки начинают теряться в бардаке, а носочки – пачкаться о грязный пол, это тоже никому не нравится…

«Лида, если ты устала, это ещё не повод срываться на детей», – строго сказала себе я. Ощутив укол вины и немного успокоившись, я добавила:

– Сегодня привезут ёлку. Если успеете убраться – нарядите сами, как вы захотите.

Мгновенно повеселевшие дети бодро направились мыть руки. Я с тоской глянула им вслед. Как жаль, что я уже давно утратила способность так быстро переключаться на весёлый лад. Хорошо, что хоть кого-то в доме радует предстоящий праздник.

– Достань эту чертову книгу! – строго сказала я мужу и ушла обратно к пылесосу.

Новый год в этот раз пришёлся на субботу.

Ещё месяц назад у меня была жива надежда на то, что предпраздничная неделя пройдёт спокойно, а потом я высплюсь, не торопясь наготовлю еды и мы весело отметим всей семьёй.

Теперь эти планы катились к чертям.

Началось всё с того, что бюджет, который я подавала по своему проекту, урезали в два раза. Пока я в панике переделывала концепт и перекраивала дорожную карту, оказалось, что это случилось по ошибке. Я с облегчением вернула старые наработки, но тут пришли обновленные данные – всё-таки мне срезали денег. Не вполовину, а на треть. И это уже точно. А за время, что я рожала третий вариант развития событий и согласовывала его, текущие задачи копились, как снежный ком.

Я не просто задерживалась на работе. Я только что там не ночевала. А всё оставшееся время я трудилась на внезапно открывшихся у меня дома курсах кройки и шитья, а также в ремесленной мастерской по совместительству… Аня вдруг получила роль в школьном спектакле взамен заболевшей девочки. Нет, костюм Герды родители этой девочки одолжить не могут. Ну и что что она болеет, так ей еще больше будет обидно…

Дане к «окружающему миру» надо принести новогоднюю поделку. Мой обстоятельный сын решил, что это непременно должны быть сани в оленьей упряжке. После двух вечеров подряд я поняла, что теперь недолюбливаю оленей. И вообще, почему у детей всё ещё не каникулы?? Оценки-то выставили на той неделе…

Заболевшая Герда внезапно выздоровела. Но прихворнула Снежная королева. Нет, мама, конечно платье Герды совершенно не годится для Снежной королевы. Его нужно срочно переделать, а она, Аня, помочь не может – ей нужно выучить новую роль…

В последние рабочие дни начальник вдруг решил уйти в отпуск. По семейным обстоятельствам. За него остаться нужно непременно мне – конечно, с доплатой и заветными «и.о.» в приказе. Не я ли говорила, что мне нужно продвижение? А это замещение благотворно скажется на моей карьере…

«Нет, Лида, я не могу поехать в пятницу по магазинам со списком. Мы с друзьями идём в баню. Причем тут Питер? Ах, да… Ну тебя, с твоими глупыми шутками. Тебя и так нет дома, а я постоянно с детьми. Я заслужил».

«Мама, мы тоже хотим с тобой в магазин. Ну и что, что сначала тебе нужно приехать за нами, а это совсем не по пути. Мама, это же Новый год! Ну пожалуйста, ты же знаешь, мы будем хорошо себя вести!»

Толкаясь в пробке к гипермаркету, я рассеянно слушала рассказ Ани о постановке, и щебет Даньки о том, как упряжка пострадала у него в ранце, но он героически починил её перед самым уроком. А сама мечтала только об одном – дождаться завтра курантов и уснуть.

В магазине, к восторгу детей, я отдала им список покупок и катила перед собой тележку, почти не проверяя, что они туда бросают.

И тут зазвонил телефон.

Номер был мне незнаком, и я уже подбирала приличные слова, которыми можно послать при детях телефонного спамера, как вдруг мужской голос в трубке спросил:

– Ростова Лидия? Скажите, кем вам приходится Петрова Галина Ивановна?

Остановившись прямо посреди прохода, онемевшими вмиг губами я произнесла:

– Она моя мать… а в чем дело?

– Мне очень жаль, но произошёл несчастный случай. Вам нужно подъехать для опознания. Записывайте адрес…

Я плохо помню, что случилось дальше. Потому что упала в первый обморок в своей жизни.

Да и после него всё было как в тумане. Откуда-то внезапно примчался Антон. С мокрыми волосами, пахнущий баней, непривычно взволнованный. Он усадил меня и притихших детей в машину, и куда-то повёз, параллельно переговариваясь со звонившим мне человеком, потом с моим братом Игорем, и ещё с кем-то – я уже не слушала. Я впала в какое-то странное оцепенение.

...А ведь я перезвонила тогда маме, через три дня, как сработало напоминание. Но была на работе, несмотря на поздний вечер, поэтому просто спросила как у неё дела и повесила трубку через одну минуту. Мама хотела обсудить планы на новогоднюю ночь, но у меня не было ни времени, ни желания. И я не пригласила всех к нам, хотя она несколько раз уже на это намекала. Причина была довольно идиотская – и дети, и Антон любили мамину стряпню. Но просить её приготовить стол на всю семью мне было неловко, а слушать, как домашние нахваливают её принесённые с собой блюда в то время как я из последних сил готовила всё остальное… Мне просто не захотелось. Вот так вот, банальная ревность. А ещё я уже тогда хотела лечь спать после курантов, а при гостях было бы неловко…

Здание морга встретило нас серым бетонным фасадом и облезлой вывеской. Внутри нас попросили подождать.

Дети отошли в уголок и о чем-то тихо переговаривались. Им никто ничего не объяснил, но они явно понимали: что-то не так. Антон не отпускал меня ни на шаг и нашептывал что-то ободряющее, но я не могла сосредоточиться на его словах. А потом… я не знаю, зачем я это сделала.

Я достала телефон и набрала мамин номер.

«Абонент не отвечает, или временно недоступен».

Вот тогда ватная пелена спала с моих глаз, и всё происходящее свалилось на меня разом. Не сдержавшись, я заплакала навзрыд, уткнувшись мужу в плечо. Он гладил меня по спине и пытался успокоить, но из-за всхлипов я не могла разобрать и половины слов.

Вдруг кто-то ещё прикоснулся ко мне. Обернувшись, я увидела Аню и Даньку. Необычайно серьёзные, они протянули мне неведомо откуда взявшиеся лист бумаги и ручку.

– Мама, – сказал Данька, – скоро Новый год. Ты очень хорошо себя вела. Может, ещё не поздно написать письмо деду Морозу?

От удивления я перестала плакать. Глядя на их лица, я не смогла отказать, просто молча взяла листок и подошла к подоконнику. Из щелей тянуло холодом, но я этого не замечала, умостившись между полудохлым кактусом и чахлой геранью. Письмо я начала по-взрослому, в правом верхнем углу указав «от» и «кому», будто бы писала служебную записку.

Дедушке Морозу

От Ростовой Лиды

Дорогой дедушка Мороз!

Я давно не писала тебе. Если честно - потому, что уже в тебя не верю. И это даже не из-за той куклы – может, ты просто перепутал, или у тебя закончились блондинки. Больше из-за того, что ты не вернул мне папу.

Но с тех пор прошло много лет. Я вела себя очень хорошо, очень. Я училась на «отлично», была порядочной девушкой, верной женой, и наверное – хорошей матерью. По крайней мере, я очень старалась.

Я всю жизнь очень старалась.

Но на самом деле, чем больше я стараюсь, чем хуже у меня выходит.

Я пыталась быть хорошей матерью – а вместо этого слишком часто бываю излишне строга с детьми, а потом мучаюсь от этого. Я старалась быть хорошей женой – и теперь не справляюсь с тем, что на себя взвалила. Но хуже всего у меня получилось быть взрослой дочерью. Моей маме выпала нелёгкая судьба, а теперь, когда она наконец начала радоваться жизни, я не радовалась вместе с ней. Я так виновата, дедушка Мороз.

Я уже давно на всех обижаюсь. На мужа – за то, что мало помогает. На маму – за то, что несмотря на все трудности, она полна оптимизма. На начальника, за то, что недостаточно меня ценит… Но больше всех я обижаюсь на себя.

Когда я перестала в тебя верить? Когда я перестала улыбаться? Почему я больше не люблю Новый год?

Дедушка Мороз, я не знаю, что у тебя попросить. Я знаю, что ты не вернёшь мне детство, папу и маму.

Но пусть она хотя бы меня простит. Или пусть я смогу простить себя…

С уважением, Ростова Л.М.

30 декабря 20ХХ года.

Вместо подписи на лист шлёпнулись две слезинки.

В комнату, где мы находились, вошёл мужчина средних лет в форме.

– Ростова Лидия? Пройдемте. И… детям, наверное, лучше остаться здесь.

Антон замешкался. Мне показалось, что он хочет пойти со мной, но не знает, куда деть детей. Игорь ещё не успел подъехать. Я кивнула, показывая, что всё в порядке и я пойду одна.

В длинном и холодном коридоре я пыталась собрать всю волю в кулак и не разреветься снова. Имя и звание моего сопровождающего вылетело у меня из головы в ту же секунду, как он представился. Сейчас он спокойно объяснял мне порядок процедуры, но вникнуть в смысл его слов не получалось.

Когда мы наконец подошли к телу, скрытому простынёй, я уже была на грани второго обморока. Вдохнув поглубже, чтобы успокоиться, я тут же пожалела об этом – от резкого, неприятного химического запаха меня едва не вывернуло.

Работник морга, выполняя команду полицейского, откинул ткань с лица трупа.

Это была не она.

От облегчения у меня подкосились ноги, но я устояла. Мысль, лучше которой сейчас для меня не было в целом мире, оформилась в слова и вылетела с пересохших губ:

– Это не она. Я не знаю эту женщину. Это точно не мама.

Внезапно в комнату в сопровождении девушки в белом халате вошёл Игорь. Я кинулась к нему и крепко обняла.

– Игорь, это не она!

Полицейский попросил брата представиться и тоже осмотреть тело. Но я не хотела прерывать объятия – если честно, просто не могла. На меня накатила такая слабость, что я еле держалась на ногах.

Голова кружилась, и я словно издалека слушала, как возмущается Игорь и оправдывается мужчина в форме. Он объяснил, что у женщины не было при себе документов – только пропуск с работы.

На пластиковой карточке действительно были указаны мамины фамилия и инициалы, и логотип предприятия, на котором она отработала последние двадцать лет. Внезапно меня будто окатили холодной водой.

Если это – не она, то где мама?

Её номер опять отозвался автоответчиком. И двумя машинами мы поехали к ней домой.

Мы не стали звонить в звонок, а открыли дверь своими ключами. В гостиной работал телевизор. На полу лежал отключенный телефон.

А на диване спокойно спала мама.

***

Сегодня я встала ужасно поздно. Антон не разрешил мне подняться утром, и сказал, что они с детьми как-нибудь разберутся сами. Меня не взяли в магазин, не допустили ни к уборке, ни к готовке.

Вечером должны были прийти мама, Игорь с женой и моими племянниками. Но впервые в жизни к приходу гостей я не ударила палец о палец.

Утка немного подгорела, Аня разбила два бокала из моего любимого набора, а Данька накрыл стол допотопной скатертью, которую я недавно отложила, чтобы то ли выкинуть, то ли отвезти на дачу.

Но мне было всё равно. Я впервые обратила внимание, что дети довольно красиво нарядили ёлку. Гирлянды висели ровно, а игрушки одинаковых цветов были равно распределены по всему деревцу.

За окном самые нетерпеливые соседи уже запускали салюты, а по телевизору показывали «Иронию судьбы» и «Чародеев». В квартире пахло едой и мандаринами.

Приехали гости. Сразу стало шумно, но весело. И я всё никак не могла отвести глаза от смеющейся мамы. Всё время хотелось обнять её или просто потрогать.

Ко мне подошёл Антон, и шёпотом на ухо сказал:

– Я все-таки нашёл. И для Ани доставку принял и спрятал.

Я вдруг замерла.

Я же совсем забыла про подарок для мужа! Хотела забрать его вчера после работы, и забыла!

Чувство вины привычно заворочалось где-то внутри.

Я пилила Антона последние… да не знаю уже, сколько дней! А он примчался ко мне вчера с другого конца города, водил везде за ручку, как ребёнка… И сегодня так заботлив и внимателен, а я…

– Антон, – я виновато опустила глаза, – я забыла про твой подарок!

Муж смотрел на меня долго и серьёзно. А потом легонько взял за плечи и развернул.

Дети уселись прямо на пол вокруг ёлки, и продумывали схемы слежки за дедом Морозом. Даже старшие, уже подростки, увлечённо обсуждали план засады. Мама болтала с женой Игоря, Леной, и часто улыбалась. Игорь втихую фотографировал детей – такие снимки он любил больше всего, и умел делать из них красивые альбомы.

– Лида, посмотри. Чем не подарок? Пойдём за стол, до курантов уже минут двадцать всего.

Я машинально глянула на стоящие на столе часы. Рядом с ними расположилась фигурка деда Мороза. И я была готова поклясться, что он мне подмигнул.