– Ты чё, сука, бессмертный?! – зашипел он, вглядываясь в дерзкие непроницаемые угольки.
И тут же, совершенно неожиданно, оказался лежащим на земле. Чуть позже пришла боль от удара рёбрами и подбородком. Наёмник присел рядом на корточки, демонстрируя перехваченный обрез, и тихо сказал:
– Задрал ты темнить. Колись давай! Или я ухожу.
Кига сел, прислонившись к дереву спиной, и собрался с мыслями. Потом, глядя на оставленный лагерь, так же тихо заговорил:
– Радиста валить надо. Пока он кукухой не поехал окончательно. Как тот Часовщик. Тогда всему посёлку нашему хана.
– Так вали, я-то причём? – удивился Чужак. – Я ж не по мокрухе наёмник. Достать, разведать, проводить – вот это ко мне.
– Наёмник он и есть наёмник, – категорично отрезал Кига. – Да и потом… Ты прав, я верный пёс. Карпыч нам с сеструхой вместо отца был, когда родного крайним Сдвигом смолотило.
Бывший бандит задумчиво тёр потную лысину большими ладонями, словно пытаясь оттереть невероятно въевшуюся грязь. Чужак уселся рядом на землю, скрестив ноги и внимательно рассматривал компаньона. Обрез, на всякий случай, пока не возвращал.
– Карпыч, значит? – спросил, он, наконец. – А то Радист, Радист… С чего ты взял, что он «едет»? Адекватный, вроде бы.
– А с того, – возбуждённо зашептал Кига, наклонившись к собеседнику. – Нет никакого радио! И давно. Не веришь – сумку проверь по-тихому. Там железяки и провода в кучу свалены. И наушники для вида. Вся эта херня с «сигналами» – в башке у него.
– Так ведь инфу он реальную достаёт. Может, телепат или вроде того? Сигнал напрямую в мозги ловит?
– И ты туда же, – с горечью отмахнулся здоровяк. – Я в посёлке кое с кем поделился, а они мне то же самое: «Круто, у нас свой пророк есть! Мы за ним хоть на край света!» А край этот ближе и опаснее, чем кажется.
Кига рассказал всё. Как лет двадцать назад пришлого Карпыча выбрали старостой. Как он вечно выменивал у торговцев электронный хлам, что-то паял, крутил и клеил. Как в посёлке появилось своё радио с музыкой и новостями, и прочие забавы, вроде вечерних дискотек. Как однажды, уже имея прозвище Радист, Карпыч собрал нечто, что назвал «дальнобойной рацией» и стал постоянно слушать эфир. Время от времени ловилось что-нибудь интересное. Наводки на тайники, координаты поселений, торговых ярмарок, предупреждения о бандитских рейдах. Посёлок расцвёл. Не стало нужды в продуктах, а к нападениям всегда готовились заранее. Народ был доволен, а Кига, который завязал с разбоем и стоял горой за своих, радовался больше всех. А потом что-то изменилось. Отряд, отправленный старостой на заброшенный склад, угодил в ловушку. Трое братьев, защитники посёлка, полегли как один. Склад, правда, в итоге отвоевали у бандитов, не без участия самого старика. Но сомнение впервые заворочалось в головах. Вдруг неизвестная «кривая» волна снова заведёт мужиков на убой? И это стало случаться снова и снова. На одну удачную вылазку – три неудачных. Однако большинство Радисту по-прежнему верило. Ведь радио никогда не врёт. Это всё сами люди. Опаздывают, не смотрят по сторонам или шумят слишком сильно. А радио просто ведёт, куда надо. И всегда приводит. Староста говорил это так уверенно, что ему продолжали верить. Вдобавок, во всех последних экспедициях он участвовал лично, и возвращался с победой. Как тут не поверишь… Кирилл, случайно выяснив, что радио – всего лишь муляж, бучу поднимать не стал. Поделился с парой мужиков, но поддержки не получил. Он уважал Карпыча и любил, как родного. Но свой дом он любил больше. И если «радио» ведёт село к чёртовой матери, он готов разобраться с проводником раз и навсегда. Встретив в кабаке наёмника, Кига предложил ему заказ на сопровождение. Спонтанно, без конкретной цели. Просто, чтобы иметь козырь в рукаве. И, едва не поймав пулю от Часовщика, он понял, что пришло время разыгрывать карту.
– Такие дела. Завалить Карпыча я не могу. А тебе он никто. Потом вернёмся, возьмёшь со склада, что захочешь. Оружие, снарягу. Жрачки мало у нас.
– Возвращаться? – хмыкнул Чужак. – Оно мне надо?
– Мне надо. Одному могут не поверить, припомнить всякое. А ты подтвердишь. Мол, Часовщик бешеный подстрелил. Почти не соврём даже.
Наёмник долго, не мигая, вглядывался в темноту. Потом сказал:
– Знаешь, куда мы теперь идём? К источнику сигнала. Думаю, Карпыч хочет лично у него спросить, что за дела.
Чужак вдруг резко поднял палец. Потом указал чуть левее костра, где лежали рюкзаки. То, что было у путников с собой и немногое уцелевшее, что удалось собрать в разорённом бандитском логове. Там явно кто-то шарился по кустам, подбираясь ближе. Сунув напарнику его обрез, наёмник скрылся в темноте. Здоровяк поднялся на ноги и тихо пошёл к костру, держа оружие наготове. Он старался не смотреть на рюкзаки, будто не замечая никакого подвоха. Надеясь при этом, что молодой успеет к диверсанту раньше, чем что-нибудь прилетит из кустов.
Женский голос прозвучал так звонко и неожиданно, что Кига сначала не поверил в его реальность. Повернув голову, он убедился, что над кучей снаряжения действительно стоит оборванная рыжая девица и держит его на мушке. Ружьё Часовщика… Надо было засунуть поглубже. Патронов нет, но лучше ей об этом не знать.
– Бросай ствол, руки в гору!
Мужчина послушно кинул обрез к ногам и предъявил пустые ладони. Медленно двинулся в сторону нападавшей. Ещё пару шагов, и хороший рывок…
Стоило здоровяку перешагнуть лежащий на земле обрез, в руке рыжей, как у фокусника, возник ярко-красный цилиндрик. Она ловким движением зарядила ружьё и снова прицелилась в голову. Кига иронично оскалил зубы:
– Мухлюешь, девочка. Давай побазарим?
– С мамкой своей базарь! – отрезала оборванка. – Остальные где?
– Один спит, другой по нужде присел.
Лысый махнул рукой в ту сторону, откуда пришёл. Там, подтверждая его слова, захрустела ветка. Девушка покосилась в темноту, не опуская ружья.
– Забираю и ухожу. Догонять не советую, патронов много.
Она подхватила ближний рюкзак, не сводя глаз со своей цели, медленно попятилась из освещённого пространства в сторону леса.
Резко развернувшись, воровка скрылась в темноте. Затрещали кусты, затем грохнул выстрел. Здоровяк схватил обрез и ринулся на звук, надеясь, что снова зарядить девчонка не успеет. Навстречу вышел сгорбленный Чужак. Левую руку он прижимал к животу, по куртке вокруг расползалось тёмное пятно.
– Ружьё подбери, – прошептал наёмник, опускаясь на землю у догорающего костра. – И девку тоже. Рядом лежит.
Утро встретило лагерь густым холодным туманом. Карпыч перевязал Чужака и обильно накачал антибиотиками. Оценить опасность раны в полевых условиях было сложно, да и некому. Бугай и радиотехник для этого не годились. Сам наёмник утверждал, что справится, и надо идти дальше. Если источник сигнала рядом, там должны быть люди. Возможно, даже не бандиты. И среди них может оказаться доктор. Здоровяк суетился вокруг рыжей, проверяя верёвки и пытаясь развести на общение. Было ясно, что придётся тащить девку с собой. Неизвестно, кого она приведёт по их следу. Пристрелить воровку на месте никто не решился.
Во время завтрака голодная пленница, наконец, не выдержала. Кига принёс ей тушёнку и кусок хлеба, понаблюдал, как она это всё проглотила за минуту, потом уселся рядом и приготовился слушать.
– Да чего рассказывать, – шмыгала носом девушка, глядя исподлобья сквозь грязные рыжие пряди. – Сами видели. Сбрендил наш Часовщик. Мы много лет с ним мотались. Суетно жили, но не жаловались. Поселимся где-нибудь, караваны начинают ходить. Банда прицепится всерьёз – Часовщик пропадает. Потом даёт знак, где его искать. Туда идём, строимся заново. Но он с каждым годом злее становился. Голова, что ли, болела. С бандитами начал договариваться. Многие из наших не оценили, ушли. А этот посёлок последний. Он так и сказал: «Больше никуда не двину, здесь моё место». И угрюмый стал. Банду жить запустил. С караванов теперь «за защиту» брали. А кто не платил, потом так или иначе расплачивался…
– Решил под старость короноваться, – усмехнулся здоровяк. – И корона-то всю жизнь на башке, несъёмная.
– Он мало решал, – продолжала девушка. – Ходил, бормотал, делал то, что банда захочет, лишь бы в покое оставили. И его, и нас, кому идти некуда. Да и не отпустили бы. В своём доме рабами стали. А девчонки…
Кига кивнул. Как обращаются бандиты с женским полом, он знал не понаслышке.
– В общем, терпимо, хоть и мерзко. Особо не били. Днём хозяйство, огород, ночью – козла какого-нибудь ублажать. Я терпела. Но на днях банда детей собрала. Совсем детей, понимаешь? Двум девчонкам по тринадцать. Аришке, кажется, восемь. И привела к нам в общагу. Пусть, мол, не только днём, но и ночью жратву отрабатывают. Я – к Часовщику. Говорю, что это совсем уж не по-людски. А он лицо кривит и руками машет. Пускай мужики резвятся. Зато все живы. «Тик-так»… Сестра Аришкина не стерпела. Прибежала прямо с огорода, с вилами, закричала на него. Он просто подошёл к ней, выслушал, улыбнулся так грустно… Потом с размаху башней своей черепушку проломил. Она с минуту стояла мёртвая, вилы выронила. А меня переклинило. Я их схватила и – в брюхо Часовщику!
Беглянку начала бить крупная дрожь, голос сорвался, из горла послышались сдавленные рыдания. Кига молчал и мрачно мял в руках пустую жестяную банку.
– В общем, нас всех тогда сорвало. Волна пошла, схватились, кто за что. Банда на вылазке, в лагере остались пятеро. И нас – десяток баб и три старика. У них ружья, у нас лопаты и вилы. Такая бойня завертелась… Все наши полегли, но и гадов этих с собой утащили. Могли бы пожить ещё… А я всё затеяла и сбежала… Это ведь я его…
– Не ты. Он живой был, стрелял в нас. Молодой его прикончил.
Пленница повернулась в сторону потухшего костра, где Радист сворачивал спальник. На другом лежал наёмник в окровавленной куртке. Лицо девушки снова сморщилось, из глаз потекли новые слёзы.
– Я не хотела. Правда. Еду искала… Отпусти, а?
Кига смотрел на грязное, заплаканное, довольно красивое лицо. Такой могла бы стать его сестра. Он сглотнул и поднялся на ноги:
– Видишь, какая штука… Я тебе, вроде, верю. Но вдруг зря?
– Аришка! – жалобно закричала девушка. – Мне найти её надо! Она тоже сбежала и прячется… Она же пропадёт в одиночку!
– А если брешешь? – голос телохранителя заметно дрожал. – Я сам с бандой ходил, всякое мутили. И девок засылали разнюхать. И даже детей. А если твои пацаны с «калашами» припрутся? У нас в посёлке таких Аришек штук двадцать. Мне о них думать надо. С нами пока пойдёшь.
День выдался пасмурным и враждебным. Встречный ветер задувал под одежду и швырял в глаза ледяной изморосью, пытаясь развернуть ходоков обратно. Когда мутное пятно солнца за серой пеленой поползло вниз, четверо людей вышли из леса на окраину большого села. Здесь много лет никто не жил, сухие стебли борщевика с человеческий рост занимали почти всё пространство между облезлыми домами. Ближайшее к лесу жилище выглядело необычно. Радист остановился, разглядывая. Кига видел такое, шатаясь по заброшенным городам и весям, поэтому больше озирался по сторонам, ожидая засады. Пленница со связанными за спиной руками просто уселась на трухлявый пень и переводила дух. Ковыляющей походкой с ними поравнялся сгорбленный Чужак. Его лицо было бледным и измождённым, но боль он старательно скрывал.
– Странное дело всё-таки, – задумчиво проговорил старик. – Однажды сросшееся остаётся таким навсегда.
– Больше не сдвигается? – спросил Кига, приглядываясь к подозрительной куче валежника.
– Сдвигается, но… Уже как единое целое. Живое и неживое сразу.
– Вот она, реальная нежить, – хмыкнул здоровяк. – А не тупые сказки про упырей.
Дом выглядел иллюстрацией из какой-нибудь книжки про лесных эльфов. Старик читал такое в детстве, в совсем ещё другом мире. Здоровенный дуб возвышался, пронизывая деревянную постройку, ветви высовывались из окон, а кое-где – прямо сквозь стены и крышу. Сдвиг, сроднивший живое дерево с неживым, произошёл давно. Возможно, это был самый первый из них, полвека назад. Дерево росло, медленно растаскивая части жилища на своих ветвях, становясь похожим на странную новогоднюю ёлку. На разной высоте с ветвей свешивались рама без стёкол, плетёный стул, дверца от шкафа, причудливые обломки досок, пёстрые обрывки тканей. Крону венчала гирлянда из спутанных верёвок и проводов. На ствол серой чешуёй заползли куски шифера с крыши.
Чужак, тяжело дышавший всю дорогу, облизал потрескавшиеся губы и указал вперёд:
– Эта улица к полю ведёт. Крайний дом крепкий, можно там заночевать.
– Добро, – кивнул Радист. – Источник сигнала, наверное, в центре, в двухэтажках. Утром отыщем.
Группа двинулась по заросшей грунтовке мимо пустых заколоченных домов. Местами посреди улиц возвышались столбы с динамиками. Значит, люди жили здесь и после начала Сдвигов. Возможно, даже во время второй волны – больно уж неплохо сохранились некоторые постройки. А вот заборов совсем не наблюдалось. Всё лишнее вокруг домов просто счесали под ноль, даже большинство сараев. Вдруг не успеешь добежать до спасительного поля? Тогда останется выйти на середину участка и молиться, чтобы в этот раз двинуло всего лишь на пару метров…
Как и обещал наёмник, последний дом улицы сохранился лучше всех, разве что зелёная краска на стенах слиняла и облупилась. Даже в окнах кое-где уцелели стёкла, крыша не сгорбилась, а дверь выглядела прочной. Кто-то продолжал наведываться сюда и поддерживать порядок. Как бы он ни старался скрыть своё присутствие, вытоптанная площадка перед крыльцом выдавала периодические визиты. Чужак выпрямился и захромал к двери, уверенно взялся за ручку:
– Слышь! – Кига, наконец, выдал давно назревший вопрос. – Вы оба здесь бывали раньше?
Радист молча кивнул, а Чужак бросил, не оборачиваясь:
Внутри оказалось чисто. Широкий пустой коридор заканчивался глухой стеной. Одинокое окно справа освещало голые потемневшие доски пола, открывая вид на заросшие густым бурьяном поля. В левой стене две двери вели в разные комнаты. Расположились в первой, где кроме печки и железной кровати не было ничего. Печь топить не стали, чтобы не дымить. Пока не разобрались с радиохулиганом, лучше будет найти его первыми, а не наоборот.
После ужина Радист вышел на крыльцо, подышать и послушать. Чужак, который весь вечер порывался вырубиться, тяжело поднялся с пола, указал оставшимся на кровать:
– Еле ходит, а командует! – вспылил здоровяк. – Где захочу, там и лягу!
Наёмник развернулся к нему, схватил за воротник и зашептал в самое ухо:
– Заказ в силе? Тогда не манди!
Лысый неожиданно покраснел так, что шрам на челюсти проступил яркой белой бороздой. Он явно раздумывал, не отказаться ли от своей идеи убить старика.
– Слышь… Ты сам-то не скопытишься? А то и платить некому будет.
– Себе оставь. Мы ж посёлок твой спасаем, забыл? А если скопычусь… Твои слова есть, кому подтвердить. Ты уж её убеди.
Пленница злобно и испуганно зыркнула из-под чёлки, не понимая, о чём речь.
Наёмник снова сгорбился и медленно вышел из комнаты, закрыв дверь.
– Тут сидим, – мрачно сказал всё ещё багровый Кига.
– А если… – начала девушка.
– В углу присядешь! Я не брезгливый.
Карпыч стоял на покосившемся, но крепком крыльце и смотрел в ту сторону, откуда они пришли. Солнце уже почти скрылось за лесом, а небо наливалось кровью и вязким недобрым предчувствием. Худая кисть потянулась к деревянному столбику, прошлась длинными пальцами, осыпая остатки краски. На месте одной из бледно-зелёных чешуек открылась половина сердечка, давным-давно нацарапанного ножом, и буква «М». Какая-то невыразимо горькая тяжесть навалилась на плечи, но человек заставил себя отогнать воспоминания. Он имеет право делать ошибки. Возможно, пришло время их исправлять.
Наёмник сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Глаза его были прикрыты, руки неподвижно лежали на коленях. Зайдя в комнату, старик осветил бледное, покрытое испариной лицо фонарём.
– Жив пока, – слабо улыбнулся парень. – Диван твой.
Радист уселся на продавленное скрипучее ложе и, впервые за всю дорогу, снял с плеча потёртую лямку. Не слишком бережно грохнул сумкой об пол в углу, откинулся на спинку и с наслаждением вытянул ноги. Потом неожиданно сказал:
– Нет у меня никакого радио. Было, да поломалось.
– Но сигнал есть! – продолжал старик. – Я не сошёл с ума, я каким-то образом слышу его прямо в голове! Радио ловило десятки станций, а в голове всего одна.
– Самая главная… – Чужак закашлялся. – И это знаю. Ты в Шире сигнал потерял, а потом нашёл… Помнишь, я лицо в стене упоминал? Они все телепаты. Те, что совсем срослись… Надо же как-то с миром общаться. Я и подумал, вдруг получится твой сигнал через него найти. И нашёл…
– Я знал, что ты не прост, – ответил Радист, прикрывая глаза. – Такой молодой, а наёмник. И про сигнал я понял. Что никакой это не сигнал.
Старик долго молчал, потом выдал тоном уставшего мудрого философа:
– Знаешь, Сдвиги нас многому научили. Не только выживать, но и быть готовым. Всегда и ко всему. Даже к тому, чего вообще не бывает, согласно простой логике. И что, думаешь, люди сильно изменились, благодаря этому знанию? Да, научились прислушиваться и выбегать, жить просто и обходиться малым. А вот быть людьми до конца не научились.
– Говорят, войн стало меньше, – пожал плечами наёмник.
– А мелкой грызни больше, – горько подытожил Радист. – Да и потом… Это мы по своим норам разбрелись. После двух волн Сдвигов уже и не знаем, есть ли над нами кто. Армия, политики, государства… Радио ловило разное, на чужих языках в том числе. Одно я понял: наверху всё осталось по-прежнему. И войны тоже. Но людям простым плевать, им выживать надо. Сеять, искать, охотиться. Чего там владыки делят – всем до известного места. Хорошо, хоть всю ядерку после второго Сдвига разобрали, от греха.
– Люди неисправимы, – кивнул наёмник. – Думаешь, нашёл хороших. А потом… То насильник, то предатель, то чокнутый… А то и всё вместе…
Голос его с каждой фразой заметно слабел. Он с большим трудом поднялся с пола, прижимая руку к животу, второй хватаясь за стену. Из-под куртки закапало, но Чужак никак на это не среагировал. Похоже, для него история подходила к логическому завершению. Шатаясь, он вышел в коридор. Снаружи окончательно стемнело, дверь первой комнаты была едва различима. За ней слышался приглушённый храп. Парень подошёл к стене, в которую упирался коридор. Положил руку на знакомую холодную поверхность. Легонько нажал, и выцветшие обои вдруг поехали, открывая незаметную дверь. Собрав остатки сил, наёмник позвал старика.
Радист почувствовал, что нарастающий страх борется в нём с вязким и странным ожиданием покоя и умиротворения. Ноги отказывались поднять тело с дивана, пока знакомый женский голос не произнёс в голове:
– Иду, – ответил Карпыч всем сразу.
Кига проснулся, как от толчка в бок. Пленница сидела на своём месте, в углу. На полу возле печки, в жестяной кружке мерцала почти догоревшая свеча. Даже в полумраке здоровяк почувствовал ненавидящий взгляд. Перед тем, как улечься, он, вдобавок к рукам, связал девушке ноги. Тишину в доме нарушали тихие голоса из соседней комнаты. Старик ещё был жив. Мысль о том, что это ненадолго, снова кровью бросилась в лицо, заставляя сердце бешено колотиться. Телохранитель заворочался на железной сетке и сел. Послышались шаркающие шаги в коридоре, и он на всякий случай, сымитировал храп. Наверное, это выглядело крайне забавно – сидящий на койке крупный мужик таращится в стену и храпит. Пленница не выдержала и подавилась смехом.
– Тихабля… – сквозь зубы прошипел Кига, продолжая прислушиваться.
Скрипнула дверь. Две пары шагов прошли далеко вглубь коридора, словно он вдруг увеличился в размерах. Это что за фокусы? А потом… Потом старик застонал. Казалось, не от боли, а от дикого и невероятного отчаяния. Стоны и рыдания прерывались какими-то мольбами и бормотаниями, и от этого стало совсем не по себе. Попросил убить, но не мучить же! Он вскочил с кровати, нащупав обрез, и шагнул к двери. Стоны Карпыча превратились в сдавленные хрипы, но скоро затихли. Кажется, человеческое тело глухо ударилось о деревянный пол. Здоровяк сглотнул, потом неожиданно выхватил нож из армейского ботинка. Подошёл к пленнице, резанул верёвки, следом вышиб локтем крестовину оконной рамы, забитой фанерой.
– Ищи Аришку, дуйте на запад, дня три. За мостом посёлок. Скажешь – Радист прислал. Приведёшь кого лишнего – с того света достану!
Он сунул ей в руки рюкзак. Рыжая молча кивнула и исчезла в окне. Дом затих. Кирилл покрепче перехватил оружие, толкнул дверь и шагнул в густую тьму коридора.
Невидимая сила швырнула дверь обратно, с размаху ударив по лицу выходящего. Он отшатнулся назад, в комнату, едва не упав. Стиснув зубы, дёрнул спуск. Заряд дроби снёс большую часть двери. Остатки нелепо болтались на петлях, не препятствуя проходу. Стрелок уверенно шагнул вперёд и вдруг что-то снова ударило по лицу. На этот раз равновесие удержать не удалось, он с размаху уселся на пол. Челюсть сама поползла вниз при виде нависшей над головой половицы. Она выросла на пути человека огромной коброй, и теперь загораживала проход, слегка покачиваясь в мерцающем свете свечи.
Шарахнул выстрел, щепки полетели во все стороны, доска рассыпалась, но рядом с ней восстали четыре. Кига заёрзал, отползая назад, и упёрся спиной в холодный металл кровати. Он вскочил, схватился за железную спинку, с грохотом развернул тяжёлый предмет мебели и толкнул перед собой, сминая две ближайшие доски. Теперь выход перекрывала сама кровать, перелезть которую совсем не сложно. Отдышавшись и перезарядив оба ствола, здоровяк пошёл вперёд. Что-то больно ужалило в ухо. Потом прожужжало рядом с лицом. Тёплая жидкость заструилась по шее. Руки инстинктивно замахали во все стороны. Резкая боль обожгла левую ладонь. Не веря своим глазам, Кига вытащил из раны ржавый изогнутый гвоздь. Похоже, дом начал отстреливаться.
Гвозди полетели со всех сторон. Стены, пол, оконные рамы, дверной косяк – всё готово было рассыпаться к чёрту, не жалея своего металлического крепежа. Человек опустился на колени в лужу собственной крови, ничего не понимая. Обрез выпал из окровавленной руки. Гвоздь, на котором держалась нижняя петля раскуроченной двери, скрипя, выполз из своего гнезда и прилетел прямо в потухающий голубой глаз. Тело обмякло и завалилось набок. Огонёк свечи возле печки задёргался, затрещал и окончательно потух.
Схватившись за спинку кровати, в дверном проёме появился наёмник. Он молча смотрел, как оставшиеся половицы жадно впитывают багровую влагу. Кровь самого Чужака, капавшая из-под куртки, оставалась лежать на древесине багровыми бусинками. Потому что этому дому он не был пищей. Не был и Чужаком.
Пленницы в комнате не обнаружилось, ветер задувал холодом в выбитое окно. Ну и хорошо. Девушка ничего плохого не сделала. Наёмник развернулся и с трудом пошёл обратно в конец коридора. Комната, скрытая от посторонних, была так же пуста, как и остальные. Только на полу, жутко тараща стеклянные глаза в потолок, лежал совсем свежий мертвец. Ни капли его крови не пролилось, просто остановилось сердце. На дальней стене, между двух забитых окон, виднелось печальное женское лицо.
– Мама, – прошептал Чужак, и ему показалось, что губы на стене тронула улыбка. – Голод ушёл?
Парень покосился на тело Радиста. Если она попросит добавки, он сделает. Нож привычно скользнул в ослабевшую руку.
В голове прозвучал ласковый голос.
За годы её черты сильно сгладились, напоминая еле заметный карандашный набросок. Но ладонь ощущала тепло и объём родных линий. Мама запела в голове сына тихим голосом, и он почувствовал, как вместе со словами знакомой с детства колыбельной его наполняют силы и жизнь, отступают боль и слабость. И пусть это временное облегчение, для задуманного должно хватить. Вот только…
Он никогда ни о чем не спрашивал мать. Как она сумела его родить? Выкормить? Сколько он себя помнил, рядом находились разные люди. Они иногда менялись, но голос матери в его голове оставался. Наверное, и в их головах тоже. Но теперь нельзя не спросить. Сын приводил сюда многих. Все были негодяями, все получили по заслугам, поддерживая в его матери жизнь. Вот и с Кигой вопросов не возникало. Другое дело Радист.
– Мама. Почему он? Что ты ему показала? Из-за чего он так мучился?
После долгой тишины в голове снова разлилось приятное тепло:
Сознание наполнил калейдоскоп из кусочков воспоминаний. Высокий худой мужчина с зачатками седины. Страсть. Доверие. Планы. Ошибка и расплата. Глупая, глупая девчонка… Слишком юная, чтобы быть верной… Не простил. Уехал в поля, так и не услышав, что она кричит ему вслед.
Чужак убрал руку со стены, чувствуя, как горло душит изнутри тяжёлая горечь. Но слёзы не потекли. Мертвенно-бледный, но по-прежнему не чувствуя боли, сын поднял мёртвое тело отца на руки, повернулся к матери. Половицы перед её ликом расступились, открывая бездонную чёрную пропасть. Всего один шаг.
Доски сдвинулись, приглушая отвратительный влажный хруст, с которым дом растворял в себе родную плоть. Чтобы семья стала единым целым, не нужно никаких Сдвигов. И не будет никаких криков. Ведь всё так, как должно быть.
Рыжая сидела на остатках крыльца того самого дома-дерева, которым заканчивалась улица и начинался лес. Выстрелы, вскрики, непонятные жуткие звуки будто из-под земли… Всё это осталось позади, теперь вокруг царили тишина и предутренний холод.
Громко зашуршало совсем неподалёку, и беглянка насторожилась. Сухие кусты разошлись, из леса показалась хрупкая фигурка, замотанная в драный шерстяной платок.
Девочка подбежала к старшей подруге и крепко её обняла.
– Да ты же замёрзла вся! И голодная. А я тебя искать иду… На вот.
Из рюкзака появилась грязная заплатанная одёжка, следом – бумажный свёрток с едой. Сухари, объедки копчёной колбасы. Фляжка с водой. Девочка жадно ела, не спуская глаз со своей соплеменницы. Словно боялась, что снова потеряет единственного оставшегося из близких. Девушка гладила её по голове.
– Поешь, и пойдём. Я нашла, где мы жить будем. Там никаких бандитов нет. Нас хорошо примут.
– Наши все умерли? – спросила Аришка.
– Сестра твоя была самой лучшей. А теперь мы друг другу будем сёстрами. Идёт?
Рыжая смотрела на девочку, на её спутанные светлые волосы и грязную мордашку. Потом перевела взгляд на левую руку и тяжело вздохнула. «Примут нас, как же…» Вместо кисти фляжку с водой прижимала к груди узловатая деревяшка. Из самого края торчали два ржавых гвоздика, которые Аришка весело называла своими «особыми пальчиками». А ведь Сдвигов не бывало почти двадцать лет. Часовщик умел скакать через пространство. Может, и через время умел? И девочку прихватил где-то «там»? Дашка отмалчивалась или говорила всем, что нашла сестрёнку, и ей верили на слово. А может, вместо глобальных пришли какие-нибудь новые Сдвиги, мелкие и незаметные?
Девушка собрала недоеденное обратно в рюкзак, взъерошила и без того лохматые волосы Аришки:
– Знаешь что? Вот вырастешь и станешь самой главной! Такие, как ты, всегда главные. Поняла?
