Ditmar.Tsymbal

Тьма скрюченными пальцами тянулась к охотнику. Он сделал робкий шаг ей навстречу, вытягивая свечной фонарь как можно дальше. Тени, возмущенно клекоча, попятились. Охотник сделал второй шаг, за ним последовал третий. Согбенные силуэты нехотя отступали, но держались поблизости. Самому охотнику отступать было некуда – путь вел вперед, под своды алого леса, через зловонное гниение его обитателей. В едком свете мелькала осклизлая плоть, поблескивали язвы, ставшие урочищами личинок. Почти сразу мужчину окружил рой докучливых мух, которых горбатые тени таскали за собой. Летучие гады в стремлении перебраться с больной плоти на здоровую, лезли в уши и ноздри, щекотали кровоточащую рану на щеке и разрезанное ухо. Охотник терпел, старательно выбирая место для шага. Если он споткнется о корень или ухаб, упадет и свет погаснет – ночные кошмары заберут его душу.

Позади пылал пожар, впереди – расстелилась лесная тьма. Оба направления казались скверными, любой бы предпочел избежать выбора между ними, но у путника выбора не было. Из зарева за спиной вырвался вопль. «Это сделал я», – думал охотник с ощущением странного смешения ужаса и гордости. Он крепче сжал скользкими от крови пальцами, державшуюся за него тонкую руку. Фонарь торопливо разгонял морок.

***

Алой осенью южные леса принимали облик буйного пожара, шелестя и качая красно-желтой листвой на ветру. На поляне перед воображаемым пламенем местная деревушка рассыпала полсотни деревянных надгробий, а её жители прямо на глазах охотника вырыли яму для нового переселенца под землю. Охотник, облокотившись на фонарный жердь, силился отыскать кое-кого в толпе через окуляр старинного бинокля. Серые фигурки жителей Новой Зари провожали соседа в последний путь. Его тихо забрала во сне старость. Многие позавидовали бы такой смерти: те, кто медленно слабеет от голода или морового поветрия, кто становится жертвой разбойников или обедом дикого зверья, а то и вовсе каннибалов. В Диких Землях чаще чем о еде люди могли грезить лишь о легкой смерти. Старика раздели и завернули в древесную кору, одежду и обувь отдали родственникам – в такой глуши расточительно хоронить покойников одетыми и обутыми.

А на севере, за пределами лесного края, среди степей громоздились княжеские курганы, в которых властительные мертвецы замирали в одежде, украшениях, с оружием и едой. Даже крестьян хоронили с хозяйственным инвентарем и глиняными горшками. Какие бы выражения лиц нарисовались у жителей Новой Зари, узнай они о таких погребениях? Охотник усмехнулся.

– Чего лыбишься, чужак? Потешаешься над нашей утратой?

Кучерявая женщина незаметно и тихо для своих необъятных форм подкралась к путешественнику. Серый, много раз залатанный балахон, походивший на мешок из-под картошки, ещё большие утолщал ворчунью. Звали её Элиной. Улыбка мужчины скисла.

– Нет, – ответил он, стараясь сохранить невозмутимость серого взгляда после того, как дрогнул всем телом.

Женщина сжала губы и на её пухлых щеках очертились привлекательные ямочки, но буравящий взгляд из-под кустистых бровей отметал к ней всякую симпатию. Под этим взглядом у чужака сильнее заныл больной зуб.

– Высматриваешь шото в свою штуку-дрюку, но я вижу тебя насквозь лучше, – протянула дородная Элина. – И наблюдаю за каждым твоим шагом.

Она говорила правду. Все те два дня, что охотник пребывал в Новой Заре, Элина ходила за ним попятам даже до сортира. И в ночной тишине не стихал шорох её шагов за стенами полуземлянки. Благо хоть в кровать к нему не лезла. Элина не пошла на похороны соседа лишь затем, чтобы таращиться на охотника вблизи, и чтобы тот не взглянул на неё через окуляр бинокля – она жутко страшилась реликвий Старого Мира и подозревала бродягу в чернокнижии, потому и речь у него звучала не так, как у «нормальных людей». Поначалу его это даже забавляло, но скоро осточертело каждый раз перешагивать нож на пороге, который вопреки поверьям, Элина ставила острием вверх.

В Диких Землях одиноких бродяг не любили, а порой неприкрыто страшились. О них ходили сплетни, складывались целые легенды, как о чумном скитальце, разносящем мор по миру. Охотник привык к предвзятому отношению – чужаку для всех деревень и городов, в которые его заносили потрескавшиеся дороги Старого Мира, но он никак не мог привыкнуть к вездесущей Элине.

– Я скоро уйду, добрая женщина, – произнес он, пряча реликвию из далекого прошлого. – Можешь, кстати, не стоять так близко.

– Не могу, – тотчас ответила Элина. – И не отойду, покуда не узнаю пошто ты явился. Сюда просто так не ходят.

И вновь она была права. В эти леса вообще никто из жителей за его пределами не ходил. Воображение жителей свободных общин и Яковитских княжеств населило южные леса племенами псоглавцев, а сам лес звался Лес-Чудес. В количестве преданий этот край уступал лишь Немому лесу на востоке. Обитатели Диких Земель поголовно ткали легенды как паутину. Мифы множились быстрее кроликов и янтарем застывали в народной памяти, не успев избавиться от предыдущих страшилок. Каждое поколение поверья приукрашивались и обрастали новыми подробностями о явлениях, которым не сыскать свидетелей. Вот только странствующего охотника сюда привела простая охота, и призрачная надежда на правдивость легенд о белом олене, за шкуру и рога которого удельные князья, вожди и колдуны вывернули бы из закромов лучшие ценности. В недрах лесного края он не столкнулся ни с гремлинами, ни с лешими, ни с чупакабрами, а вместо псоглавцев встретил людишек, да ещё не таких дремучих, как окружающая чаща. Зато столкнулся с обыкновенными волками, по вине которых потерял ослика с охотничьей поклажей.

Лес-Чудес насчитывал три свободные общины. В верховьях ручья стоял Новый Мартен. Что произошло со Старым и почему Мартен, никто не помнил, да и охотник на пороге зимы в неведомые дали не рвался. А Медовый Городок и Новая Заря соседствовали друг с другом. Медовый Городок охотник посетил первым после потери ослика. Там содержалась собственная пасека. Прознай об этом яковитские князья, завалили бы лесной городишко несметными дарами в обмен на лакомства или покорили бы их мечом. Там охотник разузнал, что Старая Заря, звавшаяся в ту пору просто Зарей, пошла пеплом по ветру, когда в окрестностях стала твориться чертовщина.

– Ты меня слышишь? – не унималась тучная Элина, от которой охотник спрятался бы в яме старика.

– Угу. Ты начинаешь повторяться, добрая женщина. С первого дня говоришь что-то вроде того, чего не говорил мне только ленивый или немой.

Два лысых брата, Филипп и Трун, забрасывали могилу землей вперемешку с жухлой листвой. Эти двое относились к охотнику дружелюбно. Их самогон помогал хотя бы на время забывать о зубной боли, а за выпивкой и доброй беседой они многое поведали о поселении, но также многое утаили.

Охотник заметил среди возвращающихся с жальника крестьян вечно молчаливую девушку, которую повстречал вчера в храме. Её зеленые глаза уже какое-то время следили за ним. Они смотрели с вытянутого веснушчатого лица, обрамленного огненным водопадом рыжих волос, частично связанных в хвост на затылке. Серый взгляд охотника чаще встречал её строгий как утес профиль, но сейчас девушка обратила на него открытый малахитовый взор. В нем скрывалось нечто потаенное, словно морская глубина. «Тревога, безмятежности или печаль таятся в этой пучине?» – гадал охотник. И ведь не узнать, потому как молчание девушки, как он знал, длилось не первый год.

На несколько секунд он задумался, отчего заслужил её пристальное внимание. Чужак был невысок, худощав и узок в плечах. Двух нижних зубов не хватало, но и с ними кривая улыбка не стала бы привлекательнее. Обветренное лицо ещё не знало глубоких морщин. Каждый видел в нем мужчину средних лет, коим он и являлся. И, несмотря на то, что седые годы маячили на горизонте, охотник все ещё находился от них на почтительном расстоянии. При таком наборе красавцем он себя не считал, другие – тоже. Возможно, девушке просто нечасто доводилось видеть новые лица.

– Чужак зачастил посматривать на твоюшнюю Риту, Калеб, – кликнула Элина, перехватившая взгляд охотника.

Староста Новой Зари остановился, поиграл желваками, оправил ворот из волчьего меха и украдкой коснулся медвежьих когтей на ожерелье.

– Иди домой, любимая, – лишенным всякого почтения голосом сказал Калеб замершей Рите.

Рыжеволосая девушка покорилась. Проходя мимо, она старательно прятала от старосты веснушчатое лицо. Охотник смекнул, что «возлюбленный» подобру не получал от нее не только взгляда. Характером Калеб был таким же неприятным, как его изрытое оспинами лицо. Старосту Новой Зари больше заботило внимание Риты к чужаку, нежели толки Элины о соглядатайстве бродяги в пользу Медового Городка и о занятиях чернокнижничеством.

– На все насмотрелся? – спросил предводитель общины.

– Предпочел бы не видеть вашей скорби, но сапожник медлит.

Охотник взглянул на свои ноги, будто проверяя не сменились ли истоптанные солдатские сапоги новыми. Они хорошо послужили ему в скитаниях по Диким Землям. Подошва выдержала острые камни Серых гор, трясины Великих Топей и сотни километров дорог Старого Мира, в конец развалившись в окрестных лесах и на очередном ноже в пороге от Элины.

– Я приказал Валену пошустрить, – ответил Калеб. – Вечером получишь обувь… не в изъян годности за щедрую плату.

– Благодарю за опеку над моей скромной персоной, – чужак мог поспорить, что староста не понял и половины слов, выученных им самим до того, как стал странствующим охотником. – Ты же не погонишь меня в лес на закате?

Чужак обращался к старосте Новой Зари на «ты» не от недостатка уважения. Услышав обращение на «вы», человек принимался суетливо искать третьих собеседников. Охотника радовало хотя бы то, что он понимал их говор: в Диких Землях хватало племен, которые забыв людскую речь, общались жестами и звуками.

– Молвит колдовские слова, – предостерегла Калеба Элина, крутя кучеряшку на пальце. – Ещё одну бессонную ночь в слежке за ним не сдюжу. Лучше погнать его…

– Тебя никто об этом и не просил, – перебил староста. – Кто ж мы такие, шоб выдворять человека, пускай и чужака, в ночь, где скитаются кошмары? Бывай, бродяга, надеюсь утром тебя не застать.

Охотник мысленно поблагодарил Калеба, хотя заранее купил его щедрость медвежьими когтями. Он разделял с остатками человечества первобытные страх перед темнотой. За минувшие после гибели Старого Мира века, смена суток уподобилась жизненному циклу: каждый закат мог оказаться последним, а рассвет ожидался с волнующей надеждой. И если одни путали в темноте химер и кикимор с совами и качающимися на ветру ветками, то Новая Заря без обиняков страдала от истинных порождений ночи. Тут их нарекли кошмарами. Неведомые существа в последнее десятилетие время от времени являлись из гущи лесов. Но, как и любой ночной кошмар, они отступали перед светом.

В тихие ночи даже на кладбище зажигали сальные свечи. Свет непреодолимым для нечисти барьером опоясывал палисад деревни. Фонари на жердях чадили от заката до рассвета под присмотром сторожей. Над каждой дверью в жилище мерцал спасительный огонек. В храме с закопченными стенами Калеб ежедневно топил жир и древесную смолу для свечей. Соседний Медовый Городок владел истинным богатством – воском. Тамошние крохоборы и требовали за него едва не половину урожая Новой Зари, да ещё и каждую неделю по три десятка яиц. Несколько лет назад это привело к войне между поселениями, которая получила название Войны за ульи. Новая Заря проиграла: двое человек погибли, несколько получили ранения, а супруг Элины пропал на обратном пути. Видимо, оттого она и стала склочной.

Медовый Городок тоже окропил землю кровью своих жителей. Большие потери по здешним меркам принудили поселения к миру, хотя взаимная неприязнь осталась. Элина талдычила, что Медовый Городок заслал чернокнижника-бродягу воровать драгоценные свечи. Филипп с Труном сказали, что этими речами она не давала покоя даже помиравшему деду. В Медовом Городке соседей кликали дикой сектой и сочиняли небылицы о пристрастии пихать эти самые свечи куда ни попадя.

Крестьяне разбредались по Новой Заре. Одни принимались колоть дрова, другие усаживались на лавки вычищать фонари от нагара, третьи сгибались над огородами. В отличие от основательно стоявшего Медового Городка, Новая Заря сочилась смолистым запахом не потемневшей от времени древесины, была свободна от переполненных компостных ям, да и за рвом с палисадом здесь следили порядочнее, чем за поросшим крапивой оврагом в Медовом Городке. Народ в Новой Заре жил в полуземлянках, которые лет десять как называли временными. Постройку срубов, как у соседей, откладывали насущные дела. Охотник с ходу приговорил временные полуземлянки быть вечным жильем по крайней мере нынешнему поколению. Большую часть объятой палисадом территории сдали курятникам, коровникам, поленницам и убогим огородам. Хозяйство расползалось, оставляя все меньше свободного места. Когда жители начнут дергать урожай прямо с потолка полуземлянок, Новую Зарю будет в пору переименовать в Кротовый Городок.

С жальника возвращались Филипп и Трун, закинув лопаты на плечи. Первый приветливо улыбнулся бродяге, выпирающими как у кролика передними зубами. Второй смерил мужчину ничего не выражающим взглядом. Лысые братья позабыли, как выгоняли путешественника спать к псу за то, что тот поинтересовался немотой Риты.

– Помянуть бы старичка, – прохрипел Филипп.

– Воздержусь. Я ухожу завтра на рассвете.

На самом деле охотник не отказался бы заглушить самогоном зубную боль, но в Дикие Земли надлежало идти с трезвой головой.

– Куда направишься?

– Вернусь на север. Ветра холодают. Пора искать зимовье.

– Не ходи далеко, – изрек Трун. – Спросись в Медовом Городке.

Два брата были добряками каких поискать в Диких Землях. Знали бы жители свободных общин и Яковитских княжеств кого нарекали псоглавцами, сами бы перестали зваться людьми. Филипп с Труном не гневались на Медовый Городок, несмотря на то, что возле пасек погиб их брат.

Продолжение на сайте. Подписывайтесь также на авторскую группу в VK и следите за новостями :)

– Мы потеряли связь с наблюдательным спутником «Троянец-II», капитан. Электромагнитная атака вывела его из строя, – доложил из черных динамиков бесстрастный голос Харона – виртуального мозга космической станции «Врата Наднебесной».

– Рассчитай орбиту космических джонок, – приказал измученный событиями последних дней капитан Голиаф, наблюдая за визуальной моделью обстановки вокруг Врат.

– Они осуществляют переход с околопланетной на геостационарную орбиту, капитан.

– Идут прямиком к нам, чтобы подчинить Врата, – отозвался Голиаф, сочувственно улыбаясь. – За тобой идут, дружок. Рассчитай время их прибытия.

– Шесть часов, двадцать девять минут, капитан, – все также буднично докладывал Харон. – Они продолжают вести борьбу с нашими спутниками.

– Можешь помешать?

– Нет. Они не рассчитаны на космический конфликт.

Капитан Голиаф поскреб щеку, которую за четверть часа затянуло красным раздражением. Наблюдая за ним через многочисленные камеры на борту Врат, Харон так и не понял, что побуждает людей совершать эти бессмысленные движения, которые не несли полезного результата, как если бы они отворили дверь, или взяли в руки кружку, да даже если бы обняли друг друга, свидетелем чего многократно становился бестелесный хранитель космических Врат. Прожив с людьми триста шесть лет, два месяца и четырнадцать дней, искусственный интеллект определил, что представляет для людей радость, злость, любовь, но людская чесотка по всей видимости была их общим системным сбоем. В пространных беседах с капитанами бортовой компьютер неоднократно указывал на необходимость исправления «чесоточной ошибки», но те лишь добродушно посмеивались, считая, что таким образом их помощник пробует себя в юморе. Сейчас же капитану Голиафу было не до шуток.

За последние дни под его раскрасневшимися глазами налились темно-синие круги. На лбу застыла рябь складок, а каштановые брови смыкались всякий раз, когда на монитор выводилась информация о действия Наднебесной. Понимая его состояние, Харон не отвлекал Голиафа замечанием о неверном порядке застегнутых пуговиц белого пиджака.

К этому моменту вели триста лет неразрешимых противоречий с недолгим затишьем во время дворцовых переворотов в Наднебесной, реже, при лояльных Гее правителях. Эта планета стала одним из многих заселенных человечеством миров в Рукаве Ориона. Исход с агонизирующей Земли состоялся так давно, что к моменту, когда колыбель человечества переродилась в процветающую Гею, десятки сменившихся поколений на новых планетах забыли о прародине. Они заново знакомились с землянами, перенимали их уклад и передовые технологии, становясь частью Союза Вечного Мира. Своё первенство Гея обеспечивала знаниями о межзвездных путешествиях, которые осуществлялись с помощью Врат. Технология их строительства и работы держалась в тайне от членов Союза. Земляне сами создавали и обслуживали космические станции на орбитах колонизированных планет.

Как и его собратья на других Вратах, Харон отвечал за прокладывание скоростного пути через стремительно менявшееся космическое пространство. Одновременно он дирижировал процессами космической станции, застывшей на стационарной орбите Наднебесной. Не знавший границ возможностей искусственный разум принимал и посылал сигналы, обрабатывал данные с телескопов как на самой станции, так и с космических, базировавшихся в точках Лагранжа . Посланные им искусственные спутники разбредались по системе Тянь. Не прерывая считывание сотен тысяч изображений, Харон в заданном ритме прокручивал гравитационные центрифуги станции, очищал кислород для людей, присматривал за ядерным реактором и охлаждавшими его радиаторами. Врата для Харона стали не просто корпусом, в который земляне заточили его на вечную службу. Врата были его телом, его единственным способом существования. По запрятанным в кабель-каналы проводам струилась жизнь вездесущего хранителя станции, по ним же его воля проникала в каждый уголок Врат, а датчики остро реагировали на малейший сбой; его «дыхание» насыщало экипаж воздухом; робототехническая рука снаружи станции – единственная подвижная конечность Харона – вживляла новые исследовательские модули и избавлялась от старых, а его глаза многочисленными камерами следили за жизнью на борту и дальнозоркими телескопами созерцали вселенские дали.

Беспрерывный труд хранителя Врат освобождал экипаж от утомительного контроля за показателями на борту. И пусть он главенствовал над всеми процессами, Харон беспрекословно подчинялся назначаемым с Геи капитанам Врат. Ныне этот пост занимал Голиаф – девяносто седьмой по счету. Не самый выдающийся руководитель из тех, кто командовал до него. Но Харон подмечал эту деталь не из-за пренебрежения к землянину. На службу покладистого Голиафа выпало нелегкое бремя и непросто было сыскать плечи, которым такой груз оказался бы под силу.

Наднебесная Империя являлась тем неспокойным миром, который амбиции толкали к оспариванию лидерства Геи. Даже объединение кланов-годзоку вокруг планетарного правителя – Хуан-ди – не останавливало растущего милитаризма Империи, словно целой планеты и горизонтов космоса им было мало. Сегодня Наднебесная решилась перешагнуть черту затянувшегося дипломатического конфликта и пойти дальше. Целая армия тайконафтов подняла космические джонки ввысь, а их радиоприборы атаковали электронику Геи на орбите планеты. Вознамерились завладеть тем, чего не имели другие члены Союза Вечного Мира – Вратами.

Продолжавшийся чесаться Голиаф поправил и без того прекрасно стоящий ворот пиджака. Он находился в своем кабинете один. Харон, как и всегда, своевременно докладывал капитану значимую информацию, отсеивая мелкие технические задачи, с которыми справлялся самостоятельно. Но если в обычные дни, на протяжении трех веков, искусственный разум извещал о запросах от Наднебесной на полет через Врата, или о скором прибытии из другой системы космического путешественника, то теперь капитану приходилось слушать вести об агрессивных выпадах жителей голубеющей планеты.

– Объяви максимальный уровень опасности и… и передай приказ эскадрам «Гарпии» и «Гелиоса» о выдвижении к Наднебесной… кхм… – Голиаф замялся и не заметил, как капля с донца очередной кружки кофе упала на белый отворот пиджака. – Скажи капитанам судов следовать протоколу «W».

Обладай Харон человеческим телом, он бы повторил чешущееся движение Голиафа. В истории Врат никогда не объявлялся максимальный уровень опасности – только несколько десятков раз приходилось задействовать низкий, средний и высокий: при обнаружении просроченных или подделанных документов, попытке провоза контрабанды, таких как алкоголь, табак или наркотики, или при технических неисправностях станции. Максимальный уровень опасности казался рудиментарным – он означал вооруженное вторжение на Врата.

Доля секунды потребовалась для исполнения приказов. Армада «Гарпии» и «Гелиоса» зловеще устремилась к голубому шару Наднебесной Империи. Потрясшая помещения станции тревога всколыхнула души экипажа. Через вездесущие камеры компьютер наблюдал за тем как люди бросали чашки с кофе, оставляли на столах недоеденные пайки, наполовину одетыми мчались впопыхах по коридорам к дежурным постам, сталкивались, бросали друг на друга непонимающие взгляды и как в тумане бежали дальше. Это не был привычный сценарий, происходящий время от времени с контрабандой или календарными учениями от повторяемости и заученности не представлявшихся чем-то опасным и значимым. Тревога максимального уровня оглушительно известила их о роковом часе. В каждом лице, на миг попадавшемся в объектив камеры, хранитель Врат идентифицировал чувство, прозванное людьми страхом.

Война. Как давно это слово не звучало в Галактике. Вопреки протоколам, искусственный интеллект усомнился в том, что экипаж «Гарпии» и «Гелиоса» знал, как себя вести. Люди, по наблюдению компьютера, часто не могли следовать правилам с той же точностью, что он сам. Что-то внутри них всегда мешало этому. Что-то, чего видеокамеры и звукозапись Врат не улавливала. Причина отклонений от протоколов для Харона оставалась загадкой. Глядя на потиравших глаза полицейских возле стыковочного шлюза, бестелесный хранитель станции понял, что и сам не наделен алгоритмами на случай войны. Что ж, его оставалось писать их на ходу, как не раз случалось делать до этого с малознакомыми вещами.

Продолжение на сайте. Подписывайтесь также на авторскую группу в VK и следите за новостями :)

Дыхание замирало перед нарастающими ударами тяжелых сапог, отзывавшихся эхом в коридорах древнего корабля, густо покрытого ржавчиной. Звук предупреждал о приближении прославленного морского охотника. Из-за занавесок в проемах маленьких комнат высовывались бледные и иссушенные солью лица, с замиранием наблюдавшие как мимо их тесных жилищ, в которых ютилось по пять-шесть человек, шагает широкоплечий высокий мужчина с гордо поднятой головой.

Если холод помещений проржавевшего судна и подавлял человеческую силу, то ему был неподвластен Лазар, внутри которого пылал живительный огонь. Своим присутствием он передавал искры жаркого огня изможденным соплеменникам, отчего те восхищенно тянулись к охотнику из раза в раз. Ответного взгляда голубых глаз никогда не покидал гордый вызов. Знали бы обитатели Последнего Очага, кто такие львы, говорили бы о нем, как о царе зверей, сравнивая свою участь с травоядными.

Наслаждение одиночным парадом прервал тот, кого Лазар презирал всей душой. Вылезший из-под лестницы скрюченный старик в лохмотьях, источая тошнотворный смрад годами немытого тела, будто пьяный зашатался на пути морского охотника. Из-под копны слипшихся волос гнусавил голос:

– Хозяин Пучин, он под нами, дитя. Он под нами…

– С дороги, мразь! – взревел Лазар, хватаясь за длинный нож на поясе-цепи.

Подействовало безотказно. Зловонный безумец подобно пауку заполз под лестницу и скрылся во тьме вентиляционных шахт, где обитал и перемещался последние тридцать лет после того, как сошел с ума на дне морском. Он часто доставлял механикам хлопоты, ползая по турбинной, гребному валу и технических ходам, выпрыгивая из темноты с безумной тарабарщиной.

«Если бы не Совет старейшин, –думал Лазар, унимая яростную дрожь рук. –Я бы давно избавил Последний Очаг от бесполезного старого безумца». Прерванный в величественном марше на глазах собравшихся, мужчина с хмурым видом явился в рубку, где находилось жилище старейшины Хонта. Здесь заканчивался вездесущий холод тесных коридоров и началось благодатное тепло, поднимавшееся от чугунных печей. Лазаря встречал низенький седой старичок, избранный в Совет от касты морских охотников, который вместе с двумя старейшинами от механиков и каюров правил Последним Очагом – страной на руинах Старого Мира, представленной навечно вставшим в полуразрушенных доках судном «Левиафан».

– Как ни взгляну, ты вечно хмур, Лазар, – проскрипел скряга-старейшина, горбясь за маленьким изъеденным ржавчиной как и все вокруг металлическим столом. – Чем ты недоволен в этот раз?

– Безумным Грендом, – отозвался мужчина, без приглашения усаживаясь на скрипучий диван, ощущая, как оживают онемевшие пальцы рук. – Тридцать лет, несмотря на нечеловеческие условия, он умудряется выживать в грязных туннелях, когда другие наши сородичи гибнут от холода и болезней.

– Прояви уважение к юродивому собрату, – наставительным тоном произнес Хонт. – Ты ещё не родился, когда он слыл смелейшим и опытнейшим морским охотником Последнего Очага, и у него были все шансы восседать в Совете вместо меня.

– Я знаю эти рассказы. И знаю, что они в прошлом, – раздражительно бросил Лазар. –В настоящем, лучший охотник – я.

– Но ты видимо не знаешь, что то, что свело Гренда с ума, до сих пор обитает в глубинах.

– К делу, старейшина Хонт.

У Лазаря не было желания касаться темы старинных верований их касты о Хозяине Пучин – гигантском монстре, властвовавшем в морских безднах под льдами. Тридцать лет назад Гренд якобы встретил чудовище во время погружения и обезумев, боялся с тех пор воды, как дерево огня, из-за чего отказывался даже мыться.

– Провизия подходит к концу, – тихо изрек Хонт, ковыряя длинным ногтем рыжий налет на столешнице. – Ловушки на дне заждались.

– Косяк клыкачей в это время близок и высок риск, что они обчистили верши . Пусть ищейки пустят своих псин с упряжек под нож – толку от них немного.

– Не начинай, Лазар, – старик резко возвел свои блеклые очи на гостя. – Каждая каста Последнего Очага вносит вклад в великое дело.

Он поднялся из-за стола и согбенно зашаркал к мутному иллюминатору, через который в комнату просачивался тонкий луч бледного света. За покрывшимся паутинкой зимних узоров толстым стеклом белела морозная пустошь. На много миль от Последнего Очага простиралось заледеневшее море с одной стороны, и заснеженные степи – с другой. Днем в этом пейзаже не нахохлилось ни одной крупицы, способной пленить взгляд. Но ночами далеко на западе загорался свет – Маяк Надежды, как называли его обитатели Последнего Очага. Бесконечно далекое и недостижимое светило, ибо никому не удавалось добраться до него по льдам. Оно будоражило умы жителей «Левиафана». Что таилось в тех далях? Чем был этот ночной свет? Эти вопросы сплотили касты Последнего Очага в стремлении починить корабль и разбивая льды направиться к Маяку Надежды. Мечта, преследуемая не одним поколением, превратилась в религию без четких догматов.

– Ты хочешь отправить меня одного проверять рыбьи ловушки, – констатировал Лазар, вгрызаясь взглядом в сутулую спину старейшины, дивясь тому, что когда-то этот полутруп также, как и он, спускался на морское дно и носил тяжелый скафандр.

– Кого как не лучшего морского охотника Последнего Очага мне посылать? –обернувшись испросил Хонт, усмехнувшись потрескавшимися губами. – Не откажешь ведь главе своей касты в спасении страны?

– Сделаю это, чтобы не подохнуть самому.

Лазар встал с дивана, который издал скрипучий стон. Старейшина, привыкший к вызывающему поведению морского охотника, проводил уходящего молчаливым взглядом.

Спустя час, находясь в просторной комнате, которую он делил с женой и сыном, Лазар облачался в кожаные куртку и штаны, отороченные собачьим мехом. Нада неспешно одевалась, не скрывая покрывшуюся мурашками наготу перед семилетним Матэем. Морской охотник никогда не стеснялся придаваться утехам в присутствии сына, ограничиваясь лишь закрытием кроватной ниши тонкой шторкой. Когда ему предстояло спуститься на морское дно, он брал Наду как в последний раз. Она никогда не противилась Лазару не только в постели, но и в жизни. Всегда была кротка и послушна. Не оспаривала она и предвзятого отношения к их сыну. Светловолосая Нада носила ту же печать, что и все жители Последнего Очага – кожа её была суха от холода. Целуя её, он всякий раз чувствовал вкус морской соли, осевшей на губах. Но даже шелушащаяся кожа на щеках и лбу с белым налетом не заглушали светлой красоты молодой девушки. Она была лучшей из всех и по праву досталась лучшему уроженцу Последнего Очага, как считал Лазар.

– Чего мешкаешь, Матэй? – резко бросил охотник, застегивая замок цепи-пояса. – Бери гарпун!

– Простите, отец, – пролепетал светловолосый мальчишка, едва удерживая тяжелую ношу в своих непомерно худых ручонках.

– А ты вымойся к моему возвращению, – бросил Лазар Наде, бесцеремонно сжав напоследок её голую грудь.

– Непременно, любимый, – покорно ответила девушка, не осмеливаясь заглянуть в холодно-голубые глаза мужа. – Я буду ждать тебя.

– Конечно, будешь, – ухмыльнулся морской охотник, проверяя закрепленный на цепи нож. – Ведь иначе тебе с этим балбесом нечего будет есть.

С Матэем он вышел из просторной комнаты, доставшейся ему по праву лучшего, в то время как механики и каюры семьями в три поколения томились в тесных коморках корабля. Единственной отрадой было тепло от тесноты, которое ценилось на Последнем Очаге наравне с горячей рыбьей похлебкой. Мальчишка с тяжелым гарпуном едва поспевал за широкими шагами отца. Подбитые гвоздями ботинки вновь отбивали набат, скликая обитателей «Левиафана» посмотреть на бесстрашное шествие Лазаря к Морским Вратам.

В семьях морских охотников издавна жила традиция, по которой сыновья провожали отцов к месту, где с корабля можно было спуститься прямиком на морское дно. Лазар хорошо помнил, как нес гарпун отца и помогал ему облачиться в скафандр. Каждый раз это был своего рода ритуал передачи промысла по наследству, ибо случалось, что морские охотники не возвращались с погружений. Одиннадцать лет прошло с тех пор, как отец Лазаря пропал в море. Сейчас же, глядя на мельтешившего Матэя, у которого все вечно валилось из рук, он дивился тому, что этот тощий мальчишка когда-нибудь займет его место. Ребенка не сгубила хворь, перенесенная в детстве, не уничтожил вездесущий холод и недоедание. Но Лазар отказывался верить в то, что Матэй вырастит достойной заменой.

«Бесполезность для общества – худшее, что может быть в Последнем Очаге» – говорил Лазарю отец. И с этим убеждением Лазар вырос и жил. Бесполезными он считал мельтешивших каюров с собачьими упряжками, тащившие хлам из заснеженных руин Старого Мира на «Левиафан». Бездарностью виделись ему задумчивые механики, безвылазно ковырявшиеся в недрах «Левиафана». Лишь те, кто занимался починкой подводных скафандров, зарядкой дыхательных баллонов и фонарей, не вызывали у Лазаря презрения и заслуживали звание ценных мастеров, наравне с морскими охотниками. Обе касты он обвинял в имитации бурной деятельности, тогда как, по его мнению, безоговорочную пользу приносили обществу морские охотники, поднимая со дна верши с рыбой и крабами для похлебки всем жителям Последнего Очага. И ради общего блага охотники подвергали себя реальной опасности, рискуя заплутать во мраке морской бездны и задохнуться или быть разорванными клыкачами.

Лазар был убежден, что когда-нибудь станет старейшиной Совета и сломит закостенелый уклад страны. Раз уж одна каста приносит реальную пользу, то и править Последним Очагом должен один старейшина из её рядов. Уж он-то растолкует людям истинные цели, посвященные выживанию и приумножению блага. Пресечёт разорительные жертвования ресурсов на бессмысленные поиски хлама и воплощение утопии, диктуемой культом обезумевших стариков Совета. Никогда обрюзгший на льдах «Левиафан» не покинет доков. Не достигнуть ему Маяка Надежды. Помятые тоннами льда стены корабля одолевала ржавая проказа и ему не светило ничего, кроме пожирания холодом изнутри, когда бреши в обороне от морозов станут слишком велики. Целью выживания Лазар ставил донести это до умов соплеменников любым возможным способом. Пусть даже если правду придется вбивать лезвием ножа в глотку.

Уже сейчас жители Последнего Очага смотрели на бесстрашного Лазаря с восхищением, ведь не единожды он спасал страну от страшного голода. Другие морские охотники преклонялись перед его успехами и мастерством, бросавшими тень на вянущего Хонта и Совет. Нужно было дождаться лишь смерти старика, а она, судя по его внешнему виду, уже топталась на пороге.

Лазар давно убедился в том, что сможет подарить своему народу лучшую жизнь. С той лишь оговоркой, что её будут достойны полезные и незаменимые для общества люди. Бездарность же будет изгнана или уничтожена, их имущество отобрано и поделено. При этих мыслях морской охотник невольно взглянул на протянувшего ему шлем Матэя. Громоздкая медно-резиновая конструкция едва обхватывалась трясущимися маленькими ручонками мальчишки, смотревшего на отца широко раскрытыми голубыми глазами. В этот миг Лазар понял, что притесняемый им сын гордится родителем. «Даже неудачная копия восхищается моими заслугами, – пронеслись в голове мысль. –Лишь старейшины противятся моей значимости».

С другой стороны, Лазар презирал все, что его окружало. Морскому охотнику претили замкнутые помещения Последнего Очага, ставшие для многих поколений склепом. Люди бесславно жили и умирали в полумраке и холоде, не оставляя о себе воспоминаний. Изо дня в день видеть одни и те же лица, слышать одни и те же разговоры, вдыхать запах вываренных рыбьих потрохов, морской соли и ржавчины Лазарю было тошно. Жизнь здесь застыла подобно льдам снаружи. Он метнул взгляд на Морские Врата – лебедка, установленная над чернеющей водой брешью, уводящей на дно. Под толщей льда и темной глубины, облачившись в скафандр и вооружившись гарпуном, Лазар чувствовал себя на своем месте. Пусть там на каждом шагу подстерегала опасность, а в окружающем мраке плавали клыкачи, морской охотник видел в царстве нерушимой тишины недостижимую человеком свободу. Если бы люди могли дышать под водой, им не пришлось бы ютиться в ветшающем корабле.

Лазар облачился в подводный скафандр. Он проделывал это множество раз и всякий испытывал тревожное ощущение, будто делает это в последний. Кислородный баллон отяжелил громоздкую конструкцию. Теперь мир виднелся через толстые иллюминаторы неподвижного шлема, а дыхание разносилось эхом внутри костюма. Пахло сухой резиной. В скафандре человек становился выше, крупнее и неповоротливее, но вместе с тем приобретал защиту от опасностей глубин.

Матэй подал фонарь и запрокинул голову, его взгляд заскользил в попытках охватить необъятный силуэт отца. На плечо мальчика легла увесистая родительская рука, под которой он едва не рухнул. Часть древнего обычая: безмолвное прикосновение морского охотника к наследнику, что продолжит дело в случае его гибели. Провожать Лазаря к Морским Вратам всегда собирались все морские охотники, кроме старика Хонта. «Может не стоит ждать, когда он уступит мне место старейшины по естественным причинам» – мелькнула мысль, когда Лазарь смотрел через иллюминаторы на две дюжины крепких и закаленных мужчин своей касты. Когда он вернется и насытит жителей Последнего Очага, можно всерьез заняться скорейшим занятием власти в стране.

– Папа… – сорвалось с губ Матэя, но Лазар их уже не слышал.

Гремя тяжелыми ботинками по рыжей решетке, резиново-металлический гигант направился к бреши корабля, уводящей в подводной царство. Морские Врата. Соплеменники касты, механики и маленький сын смотрели вслед опускавшемуся на лебедке в черную воду морскому охотнику с тем же трепетом, с каким близкие наблюдают за опускающимся в землю гробом.

Продолжение на сайте. Подписывайтесь также на авторскую группу в VK и следите за новостями :)

Действие первое

Темный лес

Дыханием ночи холодный ветер проскальзывал в сочленения лат и гонял мурашки по телу рыцаря. По обеим сторонам тропы с одиноким всадником смыкался лес. Рыцарь не гнушался прибегнуть к заступничеству, которое строго порицала церковь – латная перчатка сжимала амулет ведьмы: завернутые в кусок савана кости черного петуха, зарезанного в канун Дня Всех Святых. Колдунья заверяла рыцаря, что оберег отгонит порчу и нечисть. В Баварском лесу нечисть обитала. Как и во всех лесах, озерах и болотах, издавна считавшихся логовами потусторонних сил.

Трясясь от укусов ветра, баварец Герхард Вайцер недобро вспоминал барона, отправившего его в дебри вслед за пропавшим гонцом, посланным в недавно захваченный замок Айнзидлерхёле. «А вдруг и я пропаду?» размышлял рыцарь, ерзая в седле «сдалась ему эта затерянная в глуши крепостица, где нередко пропадают люди?». Не было у рыцаря даже собеседника, за болтовней с которым он мог отвлечься от шорохов леса. В мимо плетущемся пейзаже суеверному Герхарду мерещился то косматый шрат , на деле оказавшийся хвойным кустом, то бледнеющий нахцерер , клацавший клыками, коем служило всего лишь иссушенное дерево, об которое билась на ветру сломанная ветка. На пригорке, увенчанном изъеденными червями ведьмином кругом, рыцарь не стыдясь осенил себя крестным знаменем той же рукой, в которой сжимал колдовской оберег. С минуту на минуту, как считал Вайцер, сюда сползутся костлявые вихты и темные альвы, чтобы в пляске и оргиях славить ложных богов Баварских лесов, чьи имена первые проповедники огнем и мечом выжигали и вырезали из памяти язычников.

Плюмаж на шлеме задел низколетящий филин, которого Герхард в неверном свете луны принял за нетопыря. Боевой конь, чувствуя тревогу хозяина, недовольно фыркнул и сам побрел по теряющейся в папоротнике тропе, вновь нырявшей в лес. Рыцарь не осмелился обернуться на ведьмин круг, преследуемый студенистыми взглядами и ледяным ветром. Для Герхарда, как для дневного жителя, ночью все переворачивалось с ног на голову, приобретало потусторонний облик и выглядело неестественным. Как и неестественным ему казалось то, что основатели замка Айнзидлерхёле забрались в баварскую глухомань, когда вокруг столько оживленных дорог и рек, а между ними толкались границами деревни и города.

Поносить барона у Герхарда не было сил, поворачивать назад уже не имело смысла, потому что до замка путь был ближе, чем до окраин леса. К тому же, позади раскинулся ведьмин круг, притягивающий нечистую силу. В спутавшихся мыслях рыцарь поминал святых покровителей, да покрепче сжимал ведьмовской талисман – что-нибудь из этого уж должно помочь ему в борьбе со страхами ночи. Баварец позабыл о нетопырях и лесных духах, когда из-за скрывавших поворот тропы сосен в спор с тьмой вступил свет фонаря. Незнакомец слепил бликам и покачивался навстречу Герхарду. Тревожные мысли уложили руку рыцаря на меч. Он окликнул низкого бродягу, чей силуэт маячил за светящимся ореолом. Тот молчал.

– Следующий вопрос я задам, приставив тебе лезвие к глотке! – крикнул Вайцер, влив в голос сталь.

– О, что? – ответил мужской голос.

«Вот так всегда, – мелькнуло в голове баварца. – Никто не понимает по-хорошему».

– Я слаб слухом, – продолжал незнакомец с фонарем.

– И умом, раз бродишь в такой час в одиночку. Кто такой?

– Ночной сторож из Айнзидлерхёле. Иду возжечь придорожный фонарь. Я встречаю и сопровождаю путников.

«Как же! Придорожный фонарь, встреча путников в никому не нужной глуши. Ещё б сказал, что к покаянному камню помолиться вышел. Либо колдун, либо разбойник».

– Ну давай, зажигай.

Светящейся точкой незнакомец несколько шагов пролетел в темноте и от него родился второй огонек в фонаре, установленном на длинной жерди, которую рыцарь ранее не заметил. Герхард ухмыльнулся, убрал руку с меча и запрятал ведьмовской талисман, да поддал коня к ночному сторожу, чтобы разглядеть его. Это был мужчина лет сорока, из-под капюшона выступал мясистый нос. Незнакомец взирал на рыцаря с такой же долей опаски, с какой долей недоверия смотрел на него Вайцер. Долгого взгляда сторож на себе не выдержал, как если бы боялся, или просто от природы был нелюдим. Фонари бросали скупой свет, пытаясь дотянуться до земли, но темнота густо укрывает её.

– Почему от вас не вернулся гонец?

– Здесь рыщут отряды мятежного герцога. Думаю, это их рук дело. К нам никто не приезжал.

– Правда? Веди меня в замок, сторож.

– Моё имя…

– Веди в Айнзидлерхёле.

Продолжение на сайте. Подписывайтесь также на авторскую группу в VK и следите за новостями :)

Лица карабинеров были скрыты под черными масками, а глаза прятались в тени шлемов. В их непроницаемых взглядах никогда не наблюдалось сострадания. Этим безрадостным утром безмолвные солдаты окружили цепью ярмарочную площадь, где столпились тридцать четыре крестьянина. Среди них понурила голову Герда, державшая на руках полугодовалую дочь. Страшный грохот карабинов всплывал в её памяти даже спустя пять лет после завоевания графства. Приближалось её девятнадцатое лето, а ей казалось, что мирная и свободная пора прошли век тому.

Наместник Иозиф заполнил последнюю строчку на пожелтевшей странице журнала, который был одним из его трех неразлучных атрибутов. Вторым приходилась реликвия Старого Мира – плоская черная дощечка, по которой он бережно стучал тощими пальцами и затем что-то списывал с неё в журнал. Третьим атрибутом была черная трость, на которую высушенный старик опирался при ходьбе последние полгода. Пять лет назад, когда когорты Вавилона прошлись по графству огнем и мечом, Иозиф обходился без неё. Тогда в его походке длинноногой цапли Герда находила что-то забавное, унизительное для беспощадного правителя. Сейчас же царапающий стук трости настигал её в жутких снах.

Костлявые пальцы наместника уложили перо с журналом в сумку, которую таскал юный паренек. Наверняка юноша был из рабов, которым повезло – он не знал изнурительного труда в беспросветных подземельях, по всей видимости не голодал. На виду у жителей Зелёного Дола стояли черные телеги, в которых томились связанные невольники из соседней деревни. Завоеватели любили наглядно продемонстрировать, что ожидает тех, чей труд на земле Вавилон считал менее полезным, чем в рудниках и на строительстве железной дороги для грохочущих дымящих машин. Телеги были набиты мужчинами и женщинами, не сжалились даже над стариками, пепельными головами, выглядывающими из черных повозок. В их затуманенных взглядах Герда наблюдала опустошенность. Словно злая воля заперла души в мертвых телах.

– Ваша дань продолжает скудеть, – объявил Иозиф, пряча дощечку в сумку юного слуги и взглянув на мешки и корзины с провизией Зелёного Дола. – Крадут ли у вас скот с урожаем, утаиваете, или просто ленитесь, мне все равно. До сего дня хуже вас была только Вересковая Низина, но как видите этой деревни больше нет, – наместник кивнул в сторону забитых рабами телег. –И теперь клеймо тунеядцев нависло над вами.

Вряд ли жители Зелёного Дола знали значение слова «тунеядец», как и многих других слов, которыми сыпали выходцы Вавилона, но все тридцать четыре крестьянина осознали, что в следующий сбор оброка они могут сесть в черные телеги. Мысль мурашками скользнула по телу Герды вниз, остановившись в задрожавших коленях. Рядом тихо заплакал сосед Герды, Орэл. Над толпой разнеслись тяжелые вздохи. Но никто не проронил ни слова, потому что наместник Иозиф пока не разрешил говорить.

Старик заскреб тростью, приближаясь к первым рядам собравшихся. Герда вместе с остальными попятилась словно овцы от волка. Порывисто прижала к груди пятимесячную дочь. Крошечное создание, сжавшее в маленьком кулачке светлый локон материнских волос, безмятежно спало. Безликие фигуры карабинеров в черных одеяниях ступали за наместником, словно хищники за вожаком, пользовавшимся правом первым запустить клыки в жертву.

– Каждая пуля, выпущенная в ваших воинов, должна быть вами оплачена, – процедил Иозиф. – Не забывайте, что мы защищаем вас не только от ужасов Диких Земель, но и от вашего собственного невежества. В следующий раз я не буду милостив.

Дрожь с колен распространилось на все тело Герды. Старик тем временем удовлетворенным взглядом окидывал толпу, словно подпитывая свою иссушенную плоть людским горячим страхом.

– Вы же не думаете, что отделаетесь предупреждением? – добавил он. –Вы знаете, что я не сыплю пустыми угрозами. Вот ты куда спрятался? – наместник указал тростью на Орэла – соседа Герды. – Отправишься на каменный карьер.

Пораженный приговором мужчина горько зарыдал и трясшимися руками попытался в последний раз обнять свою бледную, что свеча, мать Лию. Темноволосая женщина в оцепенении наблюдала за тем как ревущего Орэла волокли к черным телегам. Жители Зелёного Дола старались не смотреть на трагичную сцену. Карабинеры связали рыдающего мужчину, ещё мгновение назад стоявшего со всеми, и усадили к рабам, встретивших новоиспеченного собрата стеклянными взглядами. Довольный Иозиф поправил удерживающую черный плащ золотую фибулу . Демонстрация абсолютной власти над горсткой беспомощных крестьян была его излюбленным занятием.

– Уверен, что даже родная мать, каким бы хорошим ни был этот пахарь, не захочет встретиться с ним в каменоломнях. Так что работайте упорнее и жрите меньше.

Стуча тростью, наместник Иозиф направился к карете, волоча по земле плащ с изображением ступенчатой башни песочного цвета – герб Вавилона. Мужчины из Зеленого Дола перетащили мешки и корзины в повозку. Черная колонна потянулась в городок Чумной Скоростын, откуда вавилоняне контролировали территорию. Орэл вопил, в его неразборчивой речи угадывалось лишь слово «мама». Карабинеры не затыкали. Видимо наместник из Вавилона был только рад стенаниям. Герда, не в силах слушать крика, уткнулась лицом в шею дочери и тихо заплакала.

Жители Зелёного Дола истуканами стояли в глубоком молчании даже после того, как крик соплеменника и скрип колес стихли, а контуры телег и людей растворились за жидкой рощицей. Через несколько минут в них вернулась жизнь, народ зашевелился и полушепотом проклинал карабинеров и Иозифа. Бессильный приступ гнева перерос в панический ропот о неминуемом порабощении. Пять лет крестьяне отдавали Вавилону половину урожая. В Чумной Скоростын увозили пшеницу, овощи с фруктами, яйца, мясо и молоко. Но некогда плодородная земля истощалась, Зелёный Дол пустел. Урожаи уменьшались, а требования Иозифа росли. Даже если через полгода наместник не сможет ходить или издохнет, легче крестьянам не станет.

За взволнованным обсуждением никто не обратил внимания на неподвижную Лию. Только Герда опасливо наблюдала за окончательно потерявшей семью женщиной. Её мужа убили при вторжении, младший сын умер следующей зимой, а дочь скончалась при родах. Теперь отняли Орэла. Поглаживая спавшую дочь, Герда аккуратно приблизилась к соседке.

– Лия, я отведу тебя домой.

Только теперь с бездетной вдовы спало оцепенение, и она с щемящим всхлипом кивнула. Путь к дому Лии прошел в гнетущем молчании. Полгода назад супруг Герды скончался от падучей и она знала, сколь бессмысленными в горькой скорби кажутся утешения. Ни одна фраза не способна была унять боль утраты, ибо это раны, что рубцуются со временем, или же сводят в могилу. Что за слово могло помочь человеку, который потерял все?

У крыльца своего дома Лия упавшим голосом попросила Герду побыть с ней. Молодая мать поддалась замешательству и свободной рукой нервно затеребила светлую косу. Ей хотелось отказать, сбежать домой. Горе Лии бередило незатянувшиеся раны самой Герды и наполняли рот привкусом серы. Герда молча кивнула и последовала за женщиной в сени. Перевесило чувство долга перед вдовой, поддерживавшей её со дня смерти мужа. Она делилась материнским опытом, охотно помогала с дочерью, несмотря на изнурительную пахоту. Относилась к малютке так, словно та была её собственным ребенком. Теперь в поддержке нуждалась Лия.

В домах Зелёного Дола не гостил аромат свежевыпеченного хлеба и запах зерна. До завоевания это была благодатная вотчина королевства. В пестро окрашенном доме Лии и её супруга-гончара всегда были рады гостям. Их дочь слыла мастеровитой швеей. Сам граф Андрей покупал у семьи рукодельников глиняную посуду и рушники со скатертями. А Лия, темных волос которой тогда ещё не тронула седина, пекла лакомые пироги на празднования Колеса Года .

Губительные изменения в Зелёном Доле превратили воспоминания в размытые образы, иногда пробуждающиеся в памяти. Будто кто-то доносил сказания из седой старины о безмятежном времени. Герде даже не верилось, что все это было когда-то с ними. Ныне краска на зданиях облупилась и стерлась, крыши просели и давали течь, а двери и ставни заскрипели. Первыми от тяжелого труда и недоедания вымерли старики. Теперь не выдерживали взрослые и молодые. В деревне проживало много вдов и вдовцов. Дома стояли пустыми, а огороды захватили крапива, ширица и ползучий пырей. Имена умерших растворялись в памяти крестьян, тяжелая доля которых выветривала из тощих тел волю к жизни. Мертвецкое молчание властвовало над Зелёным Долом: не шумели ярмарки, не распевались колядки с песнями, не игрались свадьбы. Благодатный и веселый край, некогда зеленый, завял, прежняя жизнь оборвалась вместе с жизнями погибших в бою графских солдат.

Дочь Герды стала первым ребенком, родившимся после завоевания. В ночь её рождения, жители Зелёного Дола стеклись посмотреть на малютку. Впервые за много лет их утомленные лица озарила улыбка, обращенная к ростку новой жизни. В стремлении уберечь дитя и мать, крестьянская община запретила Герде работать в поле. Обеспечивали её продуктами, пеклись, чтобы не пропало молоко. Чувствуя себя обузой, она готовила возвращавшимся с полей крестьянам скромный ужин. Сердце девушки коробила боль из-за того, что отец не дожил до рождения своего ребенка. Герду и поныне грызла тоска по мужу, образ которого словно кто-то прогонял из её головы. По прошествии всего-то полугода из памяти светловолосой девушки стерлись черты лица и звучание голоса покойного возлюбленного. Но голубизна его глаз передалась их дочери.

– Ты думала, в каком мире вырастет твой ребенок? – спросила Лия, усевшись за пустой стол.

– Что… То есть? Я постараюсь, чтобы… чтобы её миновало все это…

– Как же её обойдет стороной наша участь, если ярмо Вавилона никуда не денется? А когда наместник засадит нас в черные телеги, её отберут у тебя.

Горло будто сжали изнутри. Герда закачала спавшего ребенка и неподвижно вперилась взглядом в Лию. Вдова принялась распутывать темные косы, не глядя на гостью.

– Мне жаль Орэла, – дрогнувшим голосом ответила Герда. – Но…

– Это был тяжелый момент для меня, – перебила Лия, распустив первый локон, в котором засела густая седина. – Не первый, но последний, потому что больше Вавилону у меня нечего отнять… Лучше было умереть пять лет назад вместе с моим Мстивом.

Девочка зашевелилась и тихо заплакала, словно слабый котенок. Ручка заерзала в поиске светлой материнской пряди волос. Лучшего предлога покинуть наполнившийся горем и отчаянием дом одинокой вдовы и желать не приходилось. Тихо извинившись, девушка вышла за порог и быстрым шагом отправилась к своему жилищу. Муки совести возможно загрызут её перед сном, но сейчас Герда бежала от скорбных речей Лии.

Зелёный Дол лежал на окраине графства. С окон и крыльца дома Герды открывался вид на светящиеся холмы, прозванные так из-за сияющей по ночам свеч-травы. Крестьяне сторонились тех краев, где начинались Дикие Земли. За святящимися холмами зеленел Немой лес. Это было не тем местом, откуда не возвращались. Наоборот. Каждый, ушедший в Немой лес, возвращался. Но рассудок оставался в глухой чаще. Жрецы Безликих Богов винили в том леших и сатиров, стерегущих Цветок Папоротника . Одного посещения хватало, чтобы человек превратился в немого и покорного истукана. Солдаты Вавилона по этой причине стали называть Зелёный Дол Деревней Дураков. Наместник Иозиф сразу после завоевания оценил слепое повиновение нескольких пустоголовых и поверстал их слугами. Вначале захватчики попытались пройти через Немой лес в земли Яковитского королевства, чтобы не пробиваться через укрепленную Семиградскую долину. Но ушедшие солдаты через несколько дней приковыляли к святящимся холмам потеряв рассудок. Больше попыток пройти через загадочные чащи разгневанный Иозиф не предпринимал.

После полудня Герда с дочерью вышла посидеть на крыльце. Теплыми красками разгулялась летняя пора. В воздухе витал аромат луговых трав и цветов, а округа полнилась птичьей трелью. Зелёный Дол купался в солнечных лучах. Голубые глаза зимнего дитя с интересом наблюдали за первой теплой порой своей жизни. Тихо бормоча, она будто разговаривала с красочным миром и впитывала каждую деталь ярко-зеленого окружения. Тянула маленькие ручки к порхавшим над головой бабочкам, пугливо отшатывалась от носившихся в воздухе мух и шмелей. В наблюдении за чадом, Герда забылась и отстранилась от кошмарной реальности.

Но скверные мысли ударом ножа вернулись в сознании девушки. Угрозы Иозифа и слова Лии всплыли злыми образами. И некуда было бежать: округу караулили патрули. Все бывшее графство до сих пор было заполнено войсками Вавилона, готовившиеся к очередному походу на Яковитское королевство. Они вылавливали беглецов и возвращали их для жестокой казни перед односельчанами. Шесть раз Герда видела кровавые расправы, хотя ей хватило одной, чтобы сама мысль о побеге внушала страх.

Герда заметила приближающийся со светящихся холмов стройный силуэт молодой девушки, одаренной пленительной внешностью и короной густых каштановых волос. Илона, так её звали, была для жителей деревни проблеском надежды в царстве отчаяния. Одной её доброй улыбки, трепетного прикосновения и сочувственного взгляда карих глаз хватало, чтобы унять тревогу, изгнать дрожь из рук и медом разлить на душе спокойствие.

Она появилась в жизни Зелёного Дола год назад, ошеломив крестьян прибытием из Немого леса. Илона была единственным человеком, который побывав там, сохранил трезвость ума. По её словам, она являлась уроженкой Западного маркграфства – окраины Яковитского королевства у Великих Топей, где заканчивались известные людям Дикие Земли. В той глуши рождались и расползались по стране жуткие истории. В поселениях, далеких от маркграфства, они воспринимались как сказки и небылицы. Потешались иной раз и над названием болотных демонопоклонников – люди-на-ходулях. Но жители Зелёного Дола, обитавшие у Немого леса, относились ко всем поверьям с полной серьезностью.

В причастности Илоны к колдовству сомнений не было. Она сама о нем рассказала, объяснив велением Богов прибытие в Зелёный Дол для помощи исстрадавшемуся народу. Её неразлучным атрибутом был короткий посох, увенчанный черепом. В пустых глазницах обитал бледный огонек и порой Герду посещала мысль о том, что он был живым.

Колдунья замирила рассерженных домовых в обедневших крестьянских домах, делала микстуры с мазями, помогала советами. По кукушке-траве верно определила пол ребенка Герды. Илона приняла роды и изготовила обереги, которые погрузила в воду для омовения новорожденной. Лечила животных и людей в меру способностей, но чары побеждали не все болезни и не смогли помочь супругу Герды. С крестьянами каштановолосая красавица всегда была обходительна и никогда не отказывала в помощи. Жители Зелёного Дола одаривали Илону продуктами и выполняли её несложные поручения: отдавать сломанные серпы, собирать для неё кликун-траву, перед которой склонялись прочие травы, вороньи перья, передавать ей вещи покойников и горсти золы с печей их домов.

Присутствие Илоны грозило Зелёному Долу наказанием. Вавилон запретил религиозные культы и колдовство. Сразу после завоевания графства алтари и часовни сожгли вместе со жрецами Безликих Богов и ворожеями. Но добрую зелейницу с Западного маркграфства крестьяне оберегали, а она навещала их вечерами и ночами, в дневное время скрываясь в светящихся холмах. Поэтому её появление в деревне среди бела дня удивило Герду.

– Приветствую, сестрица. Как поживает малышка? – елейным голосом спросила Илона, приблизившись к крыльцу.

Колдунья склонилась над девочкой, щекоча каштановыми волосами её личико, отчего та звонко засмеялась и попыталась маленькой ручкой ухватить локоны. Илона в ответ покачивала головой и малышка, размахивая руками, залилась хохотом, делая новые попытки поймать щекочущие пряди.

– Хорошо и спокойно, – с улыбкой ответила Герда, наблюдая за игрой. – Ночница больше не тревожила.

– Продолжай окуривать дом и она не подступится к вам. Какое же прекрасное дитя у тебя растет, – улыбаясь и поглаживая девочку по маленькой головке, произнесла Илона. – Не думаешь дать ей имя уже сейчас?

– Такие мысли возникали, – смутилась вопросу Герда. – Но ты сама знаешь обычаи нашей страны…

– Той страны здесь уже нет. Я никогда не любила этот обычай. Даже если дитя не доживет до года, разве оно не заслуживает остаться в памяти под именем, как прочие покойники?

Герда не ответила. Эти разговоры бросали на неё мрачную тень. Илона это почувствовала и замолчала, поглаживая смеющуюся девочку по голове. Тишина длилась недолго.

– Почему ты здесь в эту пору дня? – спросила Герда.

– Наместник Вавилона забрал, что хотел. Сегодня его ждут другие дела и сюда ни он, ни его солдаты не вернутся.

– Забрал… – повторила светловолосая девушка, взглянув в сторону ярмарочной площади. – Старый коршун поработил Орэла. А до этого всю Вересковую Низину. Я переживаю за Лию, мне кажется, что она на грани и может сотворить с собой что-то плохое.

– Она сильная женщина, – бархатным голосом ответила Илона, коснувшись тыльной стороной ладони щеки Герды. – Но тебя мучают и другие мысли.

– Судьба дочери, – не таилась девушка. – Что её ждет. Наместник грозит рабством, а наша почва оскудела и не даст богатого урожая.

Повисло молчание. На этот раз его прервала Илона.

– У Зелёного Дола ещё есть шанс избавиться от страданий и наказать угнетателей. Сегодня в полночь выходи в светящиеся холмы.

Герда дрогнула, изумленно подняла глаза на колдунью и наткнулась на открытый взгляд карих глаз. Одинокая мать посмотрела на посох с черепом – в пустых глазницах густел бледный свет. Девушка молчала, покачивая дочь, пока та мяла в ручках поданный зелейницей цветок.

– Бояться нечего. Этой ночью с миром живых будут говорить Боги, – ласково объяснила Илона. – Приходи с дочерью. Оставить её будет не с кем.

На этот раз Герда взглянула на собеседницу с испугом, но встретила все тот же добрый взгляд.

– Боги? Но наместник…

– Не узнает.

– Наши жрецы и алтари сожжены.

– Вера живет не в алтарях и служителях, а в сердцах. Ты найдешь дорогу. Ни с кем об этом не разговаривай. Мы будем ждать.

Герда хотела спросить кого Илона имеет виду, но слова растворились при виде блуждающей улыбки красавицы. Зелейница коснулась губами сначала её лба, а потом малышки. Та задорно хохотнула, когда прядь каштановых волос пощекотала её щеку.

***

Дотемна Герда занималась будничными делами, но мысли её занимали догадки о речах Илоны. Как изгнанные Боги могли избавить население Зелёного Дола от страданий, если остались в стороне во время вторжения? Как они покарают захватчиков и как заговорят, если священные алтари уничтожены? Но больше всего её донимал вопрос о своем участии в событиях грядущей ночи. Девушка часто выглядывала в окно на светящиеся холмы. Над ними низко и суетливо проносились птицы, предвещая ненастье.

Когда темная ночь поглотила деревню, Герда с завернутой в одеяло спящей дочерью опасливо вышла на крыльцо. Свеч-трава призрачным ореолом окружила сопки за Зелёным Долом. Таинственное мерцание отталкивало девушку и гнало домой. Несколько минут мать с ребенком на руках разрывалась между желанием остаться у очага и затаенным интересом узнать, что задумала Илона. Зелейница ни разу не подвела крестьян, заботилась она и лично о Герде. Поводов к беспокойству не было, думала светловолосая девушка, но трепет щемящим комом оседал внутри. Она окинула взглядом Зелёный Дол и не нашла ни одного светящегося окна. В доме Лии тоже было темно. Что-то подсказывало, что деревня не спала – опустела.

Герда сделала один шаг, затем другой. Непослушные ноги неуверенно несли её к светящимся холмам. Вскоре девушка по пояс окунулась в колыхающуюся свеч-траву. Растение густо устилало гребни холмов, которые волнами накатывались друг на друга. Призрачное море ударялось об убаюкиваемый ночью Немой лес. Небо над ним разрезала серебряная вспышка, но раската не последовало. Зарница – далекая и беззвучная молния – жуткая пора разгула нечисти. Герда съежилась, остановилась и осмотрелась. Свеч-трава лениво покачивалась у её пояса и затуманивала взор. В бледном сиянии Герда заметила трепещущий оранжевым бликом огонек. Он горел на Вороньей Вершине – самый высокий из светящихся холмов. Теплый свет манил и успокаивал.

Девушка со спящим на руках ребенком спустилась с одного холма, поднялась по пологому склону следующего. И так, взбираясь и спускаясь, приближалась к трепещущему огню. Ей казалось, что грозовые вспышки разгоняют чертей, слонявшихся в округе. Среди свеч-травы будто ползали бесформенные тени, а чем ближе становилась господствующая Воронья Вершина, тем выразительнее Герда слышала заговорщический шепот. Когда она, тяжело дыша, взбиралась по косогору, в ушах настойчиво зазвучало «она тут». На вершине главенствующего холма в дрожащем свете высокого костра Герда к своему удивлению оказалась под давящими взглядами десятков рассевшихся на земле людей. Светловолосая девушка знала каждого, потому что это были крестьяне Зелёного Дола. На их лицах сажей были начерчены символы. У каждого свой. Замкнутая линия, звезда, мотыжный крест, круг в квадрате, скрещенные стрелки и треугольники. У распустившей темно-седые волосы Лии на лбу вырисовывался глаз.

«Она тут» шептались они, но смотрели не на девушку. Герда непонимающе окинула соплеменников взглядом и заметила зашевелившийся стройный силуэт на фоне костра. В фигуре угадывалось нагое девичье тело, но из раздувавшихся ветром густых волос росли изогнутые рога. Под её ногами стучали и хрустели белоснежные кости животных. Рука стискивала посох, оканчивающийся черепом с блестящими глазницами.

Учащенное дыхание Герды перехватило, она отступила на шаг, чуть не покатившись по склону холма. Дочь с плачем проснулась, маленькая ручка потянулась к светлой косе, спадавшей по плечу.

Девичий силуэт приблизился, стал четче. Кривые рога были сотканы из ветвей терновника. Обнаженное тело колдуньи собрало все символы, которые по отдельности носили на лицах крестьяне. Но знаки на ней были не нарисованы, а вырезаны в коже и кровавые поблескивающие потеки пересекали таинственные начертания.

– Приветствую, сестрица, – прозвучал как всегда нежный голос Илоны. – Подойди, не бойся. Поднеси дитя.

– Что… что это?

– Поклонение Богам. Смелее, сестрица.

– Безликие Боги никогда не требовали такого поклонения…

– Мы славим не их. Они – ложные. Они не защитили Зелёный Дол, Вересковой Низины и многих других. Истинные Боги сотканы во мраке ночи и в глубинах трясин. Владыки Диких Земель, родившиеся в смертной агонии Старого Мира и выросшие в хаосе, последовавшем после. Их власть необходимо принять, как дар. Стать частью Диких Земель, а не цепляться за обломки Старого Мира.

Отблеск костра дикой пляской играл на окровавленном теле Илоны. Крестьяне молча давили Герду взглядами. Даже череп со светящимися глазницами будто ожил, обратившись к матери с плачущим ребенком недружелюбным взглядом.

– Не верю. Ты же… – девушка с надеждой взглянула на односельчан. – А вы?! Почему вы молчите?

Собравшиеся не ответили, даже больше не шептались. Трудно было угадать, как долго колдунья с Великих Топей морочила исстрадавшийся разум крестьян, обращая к темному культу. Но очевидным становился тот факт, что Герда оставалась последней, кто не подпал под её власть.

– Я не стану, – сказала Герда, покачивая на руках разошедшуюся в неутешном плаче дочь. – Не стану в этом участвовать. А если об этом узнает наместник…

– Моими стараниями Иозиф уже одной ногой в могиле, – твердо перебила Илона. – Его тело слабеет. Все видят последние полгода. Но для окончательного успеха нужна ещё одна жертва.

– Ещё одна?

– Силы твоего мужа ушли на то, чтобы подточить наместника. Но получив большую жертву Владыки пожрут его со всей сворой. Нужна жизнь дитя, чьи непрожитые годы они впитают, – перехватив ошеломленный взгляд Герды, колдунья продолжила без прежней мягкости в голосе. – Что её ждет? Ты сама знаешь, что в ином разе девочку отберет Вавилон. Одна жизнь спасет всех. Отдай ребенка.

Блеснула зарница, отражаясь серебряной вспышкой на кровоподтеках нагой зелейницы. Проявила все вырезанные символы и вновь распугала рыхлые тени, мечущиеся во мраке. Девочка завопила, забила руками и ногами в бессильном бегстве. Илона сделала шаг вперед. В черепе на посохе ярче загорелся бледный огонек.

– Когда я только взяла младенца на руки, то увидела, что её ждет. Смерть! Она та, кем надлежит пожертвовать Грозовой ночью. Владыки изголодались.

– Владыки изголодались, – хором грянули крестьяне Зелёного Дола.

Перед Гердой вопроса не стояло. Она бросилась вниз по склону Вороньей Вершины, едва удерживаясь на ногах и крепко прижав к груди визжащую дочь. За ней в полном молчании гнались обезумевшие односельчане. Спиной девушка ощущала накатывающуюся людскую лавину. Чувствовала, как руки тянутся к её светлым косам. Она бросилась к следующему сияющему свеч-травой гребню. Страх подгонял кнутом, а в ушах не стихали рыдания малышки, судорожно обхватывающей шею Герды ручками. Грызли отчаянные мысли о том, что сбежать далеко не удастся. Серебряной вспышкой округу озарила молния, проявив черные силуэты впереди.

С холма напротив послышался щелчок и ярко вспыхнула искра, грянувшая раскатистым эхом. Один из преследователей рухнул. Возвышенность озарилась перекатом ослепительных вспышек, оглушавших грохотом, а толпа разорвалась воплями. Герда упала наземь, прикрывая собой раскричавшуюся дочь. Вершину заволокло дымом, стойко бившим в нос пороховыми выхлопами. В животе крутило и кололо, а к горлу подкатывал тошнотворный ком. С холма прозвучал надламывающийся крик наместника Иозифа:

– Заряжай!

Застучал в стволах порох, заскользили шомпола. Горланящие культисты бросились в стороны, а вавилоняне стреляли по готовности. Сокрытая свеч-травой Герда отползла в ложбину между холмами. Сделав по выстрелу карабинеры бросились вдогонку за спасшимися. Герда в это время с трудом поднялась на ноги и побрела прочь, пока гвардейцы Иозифа не нашли её по детскому плачу. И по её собственным стонам из-за невыносимой боли. Девушка дрожащей рукой нащупала кровоточащую рану в животе…

***

Край неба рассекла пурпурная полоса. Смоляная ночь отступала перед пепельным утром. Герда с трудом удерживала заснувшую дочь на руках, а за каждый новый шаг разгоралась борьба с ослабевающим и продрогшим от утренней зябкости телом. С каждой минутой шаги становились меньше. Истекавшая кровью мать бесцельно брела к Немому лесу. Она не знала, где укрыть дочь и продолжала идти, потому что боялась остановиться.

Очередной шаг откликнулся нестерпимой болью и ноги предательски подкосились. Герда с кратким визгом упала на колени. До этого ей хватало сил вставать, но теперь она знала, что не поднимется. Из распухших от плача глаз вновь покатились слезы, и девушка судорожно прижала лоб дочери к губам. Девочка спокойно спала.

– Я не смогу спасти тебя. Прости меня. Прости…

Вероятно, ведьма это и имела ввиду, говоря о будущем девочки. Поверья гласили, что повитухи видят судьбу детей, чьи роды принимают. Возможно поэтому она стремилась пожертвовать ею, пока жизнь ребенка не прерывалась вместе с материнской у опушки Немого леса. Так думала умирающая с дочерью на руках Герда.

Между вязами внезапно вспыхнул огонек, рассыпая вокруг себя красно-оранжевые искры, которые бликами расплылись в глазах, полных слез. Герда впилась ожившим взглядом в неожиданное диво и с изумлением увидела не свечу или костер, а окруженный огненным ореолом цветок папоротника.

Поблизости раздался шорох гаснущей свеч-травы. Герда вздрогнула, страшась увидеть карабинеров Вавилона. Но вместо гвардейцев в черном, к ней приблизились мужчина с шрамом на всю щеку и совсем молодая рыжеволосая девушка. В их серых и зелёных глазах застыло немое изумление. Гаснущий взгляд умирающей наоборот прояснился от замаячившего шанса. Шанса для дочери. Она украдкой глянула на Немой лес – горящий цветок исчез, незамеченный никем, кроме неё.

– Пожалуйста, – сорвалось с бледных губ. – Возьмите дочь, умоляю…

Сероглазый мужчина со шрамом не двинулся с места. Всхлипывая, дрожащая Герда взглянула на рыжеволосую. В её глазах, отливавших летней листвой, она нашла живой отклик. Незнакомка шагнула вперед, рывком отвела в сторону руку мужчины, преградившего путь. Она присела перед Гердой и приоткрыла одеяло, взглянув на лицо мирно спавшего дитя. Маленькая ручка слабо сжимала светлую косу матери. Слов на прощание не находились, а если бы таковые и имелись, то они застряли бы комом в горле, захлебнулись в слезах. Поэтому их заменил поцелуй, оставивший кровавый оттиск от губ на маленьком лбе. Герда молча передала девочку в руки рыжеволосой незнакомке, к которой она прониклась таким доверием, будто знала её всю жизнь. Приблизился и мужчина со шрамом, свинцовыми глазами наблюдая за происходящим. Неизвестная не сводила малахитовые глаза с девочки.

Мать готова была поклясться, что более счастливого момента в своей жизни не испытывала. Может потому, что прошлая жизнь уже обреченно тонула в холодных водах смерти, наполнявших её тело. Ведьма с Великих Топей просчиталась или солгала. Если жизненный путь матери неизбежно завершался у опушки Немого леса, то дочь получала шанс на жизнь.

– Её зовут Виктория, – на последнем издыхании тихим голосом произнесла Герда. – Она родилась в Йоль .

Рыжеволосая девушка молча кивнула и поднялась. Из детской ручки в последний раз выскользнул материнский локон светлых волос.

Другие работы:

Охотник. Часть 1

Охотник. Часть 2

Огни над болотами. Часть 1

Огни над болотами. Часть 2

Глубина. Часть 1

Глубина. Часть 2

(Огни над болотами. Часть 1)

Гул из недр мрака с каждой секундой яснее перерастал в удары. Ещё до тягостного пробуждения от лихорадочного сна Исидор осознал, что бьют барабаны. Слабость разварила его тело настолько, что придя в себя, он не сразу нашел в себе сил открыть глаза, но уже различал стойкий запах горящих факелов, свет которых проникал под закрытые веки. Стражник чувствовал себя избитым, а в особенности болели ноги, словно их колотили дубинами.

Исидор обнаружил себя на сыром деревянном помосте. Над ним мрачнело ночное небо. Неимоверных трудов ему стоило приподнять голову, которую тут же опустил обратно. Но не из-за слабости ратник вернул взгляд к небесам, а от увиденных им людей-на-ходулях, жерди которых почти на всю длину утопали в болоте. За миг он насчитал не меньше шести, и теперь ему хотелось верить, что это продолжение кошмара. Они сгрудились вокруг сложенного невпопад из сырых коряг алтаря, на котором в дрожащем свете факелов блестела черная статуэтка. Изваяние скорченной старухи, державшей в сложенных на груди руках невнятный предмет, напомнило Исидору увиденную им жуткую фигуру на Великих Топях. «Владыки болот» – констатировал он сам для себя.

–Крепись, –раздался знакомый голос, в котором, несмотря на отражение физической слабости, слышалась стальная воля. –Безликие Боги помогут нам, поминай их, дабы отогнать то, что варвары стремятся призвать.

Рядом с Исидором на коленях стоял Бориполк. Руки командира были связаны за спиной, а лицо покрывала толстая корка грязи и запекшейся крови, стекшей из блестевшего глубиной разреза, рассекшего шишку над правым глазом. Следующим в таком же положении стоял стражник Виктор, а возле самого Исидора Михал. И только увалень-солдат по каким-то причинам не был связан. У всех забрали кольчуги, плащи и обувь, из-за чего ночной холод уже обгладывал кости пленников. Перехватив ледяной взгляд Михала, Исидор вновь приложил усилия, чтобы взглянуть на свои ноги и обомлел. Сознание качнулось, грозясь покинуть тело, а в животе всколыхнулся ком и поднялся к сердцу. Середина голени правой ноги заканчивалась грязной перевязкой, над которой туго был затянут ремень.

–Крепись, –повторил воевода. –Недолго осталось.

Люди-на-ходулях переминались тощими телами в дырявых балахонах, словно пляшущие скелеты в полусгнивших саванах . Вокруг помоста их оказалось не меньше дюжины. Одни молча наблюдали за пленниками из-под глубоко надвинутых капюшонов. Другие высились терновыми рогами. Их не поддававшиеся определению пола и возраста лица носили печати голода и болезней. В глазах блестели блики пламени, но не жизни. Казалось, что они уже давно умерли, но по велению болотных владык ещё ходили по миру и вершили те черные дела, что нашептывались им из глубин Великих Топей.

Готовился ритуал. Близилась смерть ратников Хмурого Стража. Но все это не заботило Исидора, как не беспокоит детей наступление старости. Все его мысли сейчас были посвящены нанесенному болотной бестией увечью. Он сам даже не замечал того, как с его трясущихся губ сорвался жалобный стон, а на глаза навернулись слезы. Обуявший душу припадок лишал его контроля над своим исполинским телом. В иной ситуации воевода Бориполк, не выдержав этого зрелища, всыпал Исидору по первое число. Но теперь лысый командир равнодушно наблюдал за содрогавшимся над культей гигантом.

Бой барабанов участился. Орудовавшая ими троица людей-на-ходулях зашаталась ходуном и заулюлюкала. Пленники на помосте обратили взор в сторону и зажались друг к другу, словно куры перед крестьянином с топором. Не обошел стороной трепет и Бориполка, что привело в чувство Исидора, ещё не видевшего причины окатившего его сослуживцев ужаса. В следующий миг он пожалел, что не ослеп. Огромная туша ковыляла на толстых жердях к алтарю с уродливой статуэткой. В сравнении со своими терпевшими голод собратьями, походивших скелетов, этот человек-на-ходулях был чрезвычайно необъятных размеров. Голову его венчал медвежий череп, в который были вделаны лосиные рога. В мощных руках он держал увесистый бердыш, а через бычьи плечи был перекинут лук и ружье воеводы. Ратники Хмурого Стража зашептали молитву, и дрожащий всем телом Исидор, отведший взгляд, был в их числе. Не хотел он видеть лица чудища, боялся смотреть на суровое оружие и изо всех сил подавлял домыслы о дальнейшей судьбе. Ему отчаянно хотелось провалиться в беспамятство. Лишь бы он не почувствовал боли и больше не слышал ударов барабанов.

Первым в жертву принесли Михала. Исидор, зажмурив глаза, предпочел бы слушать всю ночь вопли кикимор, нежели нечеловеческие крики товарища, молящего о пощаде тех, кто лишился человеческой натуры. После тупого удара и хруста ратник заверещал нестерпимее. Крик без слов, захлебывавшийся кровью, продолжался ещё несколько секунд, а затем превратился в жадное хватание воздуха и стих где-то внизу перед помостом.

–Безликие Боги помогите мне в этот страшный час, -залепетал над ухом Бориполк, когда дернулся помост и Исидор почувствовал, как опустело место воеводы. –Дайте мне мужество устоять пред злом кровавых тварей, дайте мне…

Исидор сжал зубы. Тело пронизывала дрожь. Ожидание смерти было несравнимо с выжиданием конца ночного караула. Потому что, когда подходило к концу дежурство, наступал мирный сон и вселяющее надежду утро. На помосте среди Великих Топей ожидать конца и нового начала не стоило, что никак не укладывалось в его бычьей голове.

–Нет! Боги! Прошу! –заверещал вдруг Бориполк, чем заставил Исидора открыть глаза. –Я умоляю!

Никогда бы здоровяк не подумал, что так мог закричать воевода. Что он способен на приступ такого отчаяния. Его молитвенный барьер, за которым командир собирался скрыть переполнявшие его эмоции, рухнул, едва он оказался перед рогатым мясником на ходулях, державшим окровавленную секиру в двух мощных, как стволы дуба, ручищах. Даже такой человек как Бориполк не устоял перед страхом забвения в последние минуты жизни. Исидор наблюдал за происходящим не открываясь. Вначале чудовище-на-ходулях одним ударом отсек воеводе обе ноги, после чего Бориполк закатив глаза, умолк. Таким же точным ударом его лишили рук. Изуродованное тело палач одним рывком бросил в трясину перед алтарем со статуэткой старухи, как мясник кидает ломоть мяса на весы.

«Хотя бы сейчас» – взмаливался про себя Исидор, наблюдая как прожорливо поглощает чавкающее болото изувеченное тело воеводы. –«Сейчас бы лишиться чувств и больше не проснуться».

Он был следующим.

Двое людей-на-ходулях костлявыми руками, прилагая немалые усилия, чтобы сдвинуть тяжелую тушу, потащили Исидора к громадному мяснику. Он надеялся, что боль в культе лишит его сознания, но голова оставалась небывало чиста. Ратник заглянул в лицо рогатого палача и ужаснулся постигшему его ощущению, будто он смотрит на свое отражение. Те же бронзовые глаза из-под сросшихся косматых бровей давили одноногого тяжелым взглядом, лишенный даже намека на человечность. Черты лица обоих казалось, слепил один и тот же неуклюжий мастер. Даже возраст их был примерно одинаков. Пугающие мысли вереницей пауков закрались в голову жертвы. Богатырь открыл рот, но слова застыли в глотке.

Палач-медведь не мешкал. Перехватив топор сподручнее, он уже занес его. Также свой колун заносил отец, образ которого всплыл в памяти Исидора в эту самую секунду. Скоро тело Исидора должно было без рук и ног рухнуть в трясину в дар владыками болот, которые уволочат его в темное царство холода и зловония. Удары барабанов отсчитывали последние мгновения. И несмотря на все, приносимый в жертву стражник не мог поверить в близость смерти. Как может случиться так, что он умрет? Ведь это может произойти с кем-то другим, но не с ним! Как может быть, что он перестанет ощущать себя, исчезнет и растворится сам для себя? Говорят ли жрецы правду, суля загробную жизнь в светлом и по птичьи певучем Ирие , или же эти рассказы призваны успокоить души на протяжении жизни, когда час конца неизвестен и кажется таким далеким?

Рев и крик ворвался в ритуал, вместе с несколькими силуэтами, блестевшими кольчужными кольцами и лезвиями топоров. Оборвался бой барабанов, который заглушил приближение Милорада, Ратибора и Витта вынырнувших из тени на болотоступах. Они разили людей-на-ходулях по ногам и жердям, скидывая их в трясину. Стегнула тетива и детина-палач, успевший только схватиться за ружье, сполз по помосту с глубоко засевшей в мясистом носу стрелой. Исидор успел схватиться за оружие воеводы раньше, чем рогатую тушу начало затягивать в трясину. Вместе с ним ушла к владыкам болот и связка патронов к реликтовому оружию.

Бой яростно закипел у помоста. Дерзкая атака полубезумного Милорада застигла врасплох людей-на-ходулях, но последних было больше. Напрасно было рассчитывать на помощь оставшегося в живых Виктора. Завеса страха отгородила его от реального мира и куда более важным для себя он находил безудержное рыдание и протяжное вытье. Исидор взмолился к Безликим Богам, вскидывая ружье. У него было всего два выстрела, отсутствие опыта во владении таким оружием и непомерно слабые для своих размеров ручища, сотрясавшиеся в нахлынувшем на медведя-стражника припадке страхе. Наведя ствол на толпу раскачивающихся людей-на-ходулях, ратник спустил курок и над Великими Топями грянул гром. Две фигуры слетели с жердей в болота, ещё одна с возгласом отступила. Милорад с товарищами насел на вновь ошеломленных врагов.

Исидор с трудом поборол отозвавшуюся бессильем слабость от отдачи в руках. Уже в не подходящий момент он почувствовал, что сознание собирается вырваться из тела. Конечности не слушались, а зрение подводило двоящимися образами. Ратник трясущимися руками поднял ружье, ствол которого качало, что верхушку сосны в буран. Люди-на-ходулях ловко метались вокруг его товарищей, стремились поразить их копьями, сыпали из луков. Милорад и Витт уже носили заметные следы ранений, но крепче всех досталось Ратибору, который свалился с ног после удара в него копьем.

Затаив дыхание, Исидор выстрелил. Гром разразил округу, а вспышка ослепила ратника, мистическим образом ввергнув в беспробудный сон.

***

Пробудившись Исидор увидел жреца Целыгосту, занимавшегося лечением остатка его правой ноги. Из-за загрязнения рваной раны ему пришлось отнять её до колена. Именно увечье дало понять стражнику, что все приключившееся с ним было не сном, и что он вернулся в Хмурый Страж с шабаша на Великих Топях. На соседней койке отлеживался с перебинтованной грудью Ратибор, которому Исидор был обязан жизнью. Он притащил на себе громилу два дня назад, несмотря на собственное ранение, когда это отказывались сделать Милорад с Виттом. Исидор в какой-то степени был даже рад, что его другу немного досталось и он оправлялся в его компании.

–Ну что ты рожей кирпичом? –спрашивал Ратибор. –Сделают тебе деревянную ногу, будешь с ней волочиться, выковыривать термитов и подальше стоять от костра. А уж если одной зимой не будет дров – станешь нашим спасителем!

Исидору было трудно смириться с тем, что оставшаяся жизнь пройдет в статусе калеки. Первые несколько дней ему докучала простуда. Но ещё больше его донимали боли в потерянной конечности, которую он продолжал чувствовать и даже мог шевелить несуществующими пальцами! Подчас сковывающие судороги вынуждали его скулить побитым псом, и он благодарил Безликих Богов, что это видел только Ратибор.

–Должно быть, маркграф меня в говночерпии определит, –высказывал свои опасения Исидор в один из дней.

–Думаю эту должность отобрал у тебя тронувшийся умом Виктор. Целыгоста говорит, что он бесповоротно чокнулся, –спокойно отвечал Ратибор. –А маркграфу я рассказал, как ты лихо палил из ружья Бориполка, чем несказанно нам подсобил.

–Вы всех перебили?

–До единого и утопили их в болоте, –с презрением в голосе ответил Ратибор, подергивая сплетенную в косу темную бороду. –И тот поганый идол надобно было, но Милорад отчего-то решил притащить его сюда?

–Идол? –нутро Исидора сжалось. –Старуху с алтаря?

–Верно, –с ещё бо́льшим недовольством ответил Ратибор. –Не знаю, что им двигало. Маркграф готов был выпороть Милорада во дворе у всех на виду. Жрец забрал статуэтку – ему лучше знать, как отвадить от нас зло болотных владык.

–Да что тут знать? Расколоть, сжечь и развеять пепел над топями подальше отсюда!

Через несколько секунд молчания, Исидор решил поделиться с товарищем рассказом, об увиденном у Башни Лилии стариком или старухой в черном. Описав незнакомца во всех подробностях, в особенности поминая блеклый взгляд.

–Может, Король-что-Потерян? –предположил товарищ с тем видом, какой свидетельствовал о том, что от него требовалось что-то сказать, а не впадать в неприятное молчание.

–Если так ужасен наш король-основатель, то я б предпочел башкой в болото зарыться.

–Услышь это жрец, занудел бы в наставительной речи на три часа, –криво усмехнулся Ратибор. –По Великим Топям бродит много духов. Не зацикливайся. Помолись с Целыгостой, когда он вернется. Безликие Боги отгородят от тебя злые образы.

Во второй половине того же дня Исидор решил коснуться другой темы, не дававшей ему покоя все то время, что он находился в Хмуром Страже.

–Палач с рогатым медвежьим черепом. Кто в него выстрелил?

–Конечно же я, как только увидел твою тушу на его разделочном столе, –усмехнулся Ратибор. –Я же говорил, что приду на выручку.

–Он мне кое-кого напомнил.

И тогда Исидор задумался о том, как будут звучать его слова о том, что он считает того болотника своим похищенным много лет назад братом. Раньше он, как и другие в западном маркграфстве, был уверен, что дети людям-на-ходулях нужны для кровавых ритуалов. Теперь же он стал понимать, что они выращивались ими и становились частью их отвратительного племени. Но рассказать о своих догадках Ратибору он не решался. Да и истинные ответы были поглощены Великими Топями вместе с телом гиганта-палача.

–Ну так что? –поторопил его товарищ. –Кого напомнил?

–Не бери в голову. Ты отлично стреляешь.

Когда Ратибор оправился маркграф Стэн II назначил его воеводой. Радости Исидора не было предела. Этих чувств он не испытывал уже долгое время, и тем теплее они были его сердцу, что искренне радовался он за друга. Но и не обошлось и без мысли, которую некоторые назвали бы корыстной – под таким командиром ему, калеке, будет житься в разы легче.

–Я уже приказал плотникам сделать тебе новую ногу, –похлопывая Исидора по плечу, сказал Ратибор. –Как оправишься, станешь моим личным слугой.

Радоваться довелось недолго. Исидор даже не успел вступить на свой новый пост. А всему причиной был Милорад. Этот дерзкий сорвиголова, всерьез намеревавшийся занять место погибшего Бориполка, заточил на Ратибора зуб. Только он один в Хмуром Страже и верил в своё назначение воеводой. Несмотря на свои заслуги, беззубый забияка был слишком поспешен в решениях и развязан в поведении. Он был ценен как воин и разведчик, но слишком опасен для себя и окружающих, чтобы маркграф наделил Милорада властью над жизнями и безопасностью гарнизона замка.

В вечер второго дня после своего назначения, Ратибор приказал выпороть Милорада за пьянство на посту и неподчинение приказам. В ответ разозлившийся стражник всадил кинжал по рукоять в шею воеводе. Он сделал это так быстро, что никто из солдат не успел ему помешать. В считанные секунды Ратибор захлебнулся кровью, уйдя из жизни под гнусавый смех беззубого Милорада.

Наказание для убийцы было предсказуемо, но всех удивило личное прошение Исидора к маркграфу, своими руками исполнить приговор. Для этого громила лично прибыл в цитадель Хмурого Стража, опираясь на дурачка Виктора. Вид одноногого гиганта, чье лицо было суровее любого зимнего мороза, требовавшего стальным голосом отдать ему Милорада, поразил не только слуг, но и самого Стэна II. Он доверил Исидору казнь без возражений, но приказал провести её отсечением головы – никаких других экзекуций маркграф не приветствовал.

На следующее утро, когда обитатели Хмурого Стража собрались во дворе, Милорад разошелся как никогда в несдержанности речей, понимая, что хуже ему уже не будет. Его язык кнутом прошелся по каждому сослуживцу, слуге и даже маркграфской чете. Не гнушался смертник бросить похотливые речи миловидной маркграфине.

–Жаль, что я не успел попробовать твои плоды, шлюшка! –кричал он, скалясь прореженной улыбкой, в которой новыми дырами зияли недавно выбитые зубы. –Ты сладка и спела, как летние фрукты в Зеленых Долинах!

Поливал он грязью и бесстрашно смеялся в лицо вышедшему на эшафот опираясь на обезумевшего Виктора Исидору. Товарищ погибшего воеводы не мог совладать с закипающим внутри гневом, ибо каждое слово Милорада било больно и метко.

–Чуял бы ты вонь, какой перебил болотный смрад твой голубок Ратибор, обгадившись перед смертью! А его взгляд, ха! Так смотрят те, кто мочится до краев собственных сапог, что он и сделал. Говорил же я, говорил, что паршивый из него воевода – прихлопнуть его стоило всего одного мгновения! Нужно было оставить его и тебя подыхать на болотах…

Приговоренный не позабыл как следует поглумиться над увечьем Исидора, давя на больное, с чем здоровяк ещё не успел смириться. Неудивительно, что на казне такого смутьяна не присутствовало даже жреца Безликих Богов, обязанностью которого было зачитать молитву за душу обреченного.

Было неудобно рубить, восседая на высоком стуле. Поэтому беззубая голова рухнула на помост лишь после второго размашистого удара, но Исидор тому не печалился. Ему было даже обидно, что Милорад испустил дух после первого удара, когда хрустнули позвонки. Он бы с большим удовольствием сдирал с мерзавца кожу или энергично подкидывал дрова в костер. Маркграф с женой не пожелали задерживаться дольше необходимого, а прочие обитатели Хмурого Стража остались рукоплескать и задорно верещать, радуясь кровавому зрелищу. Помнили ли они ещё в отместку за кого оно было устроено?

Исидора потянуло к часовне Безликих Богов, где находилось хладное тело единственного друга. Ему хотелось попрощаться с ним до того, как он найдет вечный покой в сырой земле. Воевода лежал в домотканом облачении перед менгиром с надписями и рисунками, символизирующего божества Яковитского королевства. Разрезанную шею окружил черный шарф. Нанесенный Милорадом удар срубил его сплетенную в косу бороду, из-за чего Ратибор не походил сам на себя. Глянув на тело, поддерживавший Исидора Виктор забормотал пуще прежнего.

Скоро для всех Ратибор станет смутным прошлым, как и многие другие умершие до него от болотной хвори или за стенами замка. Для всех, с кем он делил стол, стражу на стенах и место у костра, а таких среди солдат и слуг было немало. Даже женщины позабудут о проведенных с ним ночах. Каждый день будет истончать его образ в памяти обитателей Хмурого Стража, пока он не растворится, как утренняя роса в свой неминуемый час. Неизбежная людская участь не только в здешних местах, но и во всех Диких Землях. В себе же Исидор не сомневался. Он станет последним хранителем живых воспоминаний об единственном человеке, с которым он мог не бояться говорить открыто.

Гигант оторвал взгляд от усопшего и пробежался взглядом по тесному помещению. Он заметил иссохшего старика Вельбура прислуживавшего молодому жрецу и его покойному предшественнику.

–Где Целыгоста? Его не было на казни, –задался вопросом Исидор, нависнув над Ратибором.

–Ушел. Он не вернется.

Здоровяк изумленно уставился на Вельбура из-под тяжелых бровей.

–Что значит, не вернется?

–Жрец Целыгоста после вашего возвращения с Великих Топей все вечера и ночи проводил с тем жутким идолом людей-на-ходулях. Иногда мне казалось, что он перешептывался с ним, но он заверял, что возносит молитвы нашим богам. А вчера после гибели воеводы собрал вещи и сказал, что вынужден срочно покинуть замок, дабы унести статуэтку подальше от людей.

–Унести от людей? –недоумевал Исидор такому решению единственного служителя Безликих Богов в Хмуром Страже. –И куда же он направился?

–Кажется на север, в страну лесов, за границами королевства.

Ратник-медведь задумался над решением юного Целыгосты, который своим искренним религиозным порывом мог поразить многих, но невнятной речью и замкнутостью выдавал бо́льшее слабоволие, чем обитало в Исидоре. Сложно было поверить в то, что он решился сорваться с места и уйти, позабыв о возложенной на себя миссии.

–Перед уходом он заверил, что главное зло покинуло Великие Топи. Я не знаю, что это значит. Маркграф в недоумении.

–Я тоже, –хмуро ответил Исидор.

Следующим воеводой стал Витт. Разжившийся деревянной ногой Исидор с его равнодушного разрешения часто отправлялся в разведку за стены Хмурого Стража, более не раззадоривая своих товарищей приступами страха. Нахождение в замке его удручало сильнее, чем угрюмая опушка соснового леса и засечная черта, бреши в которой он выискивал и заделывал изо дня в день. Повсюду за ним таскался рехнувшийся Виктор, непрерывно бормотавший тарабарщину. Хотя с ним невозможно было поговорить, присутствие умалишенного по крайней мере отгоняло чувство одиночества.

Исидор приобрел другой статус в глазах сослуживцев тем, что за несколько недель он разобрал Башню королевы Лилии, разрушив форпост страха окрестных обитателей. И с каждым месяцем его уверенность и твердость характера росли, поскольку он, как и другие, заметил, что по ночам в Великих Топях не разжигалось костров и факелов, не слышались удары барабанов и уже давно никто не видел людей-на-ходулях. С рогатыми обликами исчез трепещущий карлик, обитавший в Исидоре двадцать лет. Через пять лет никто уже не припоминал верзиле его прошлых слабостей.

Но защищать Хмурый Страж было уже не от кого. Лишь безобидные блуждающие огни и вой кикимор время от времени нарушали покой ночи над западным маркграфством Яковитского королевства.