— Это Котовская? — он кивнул на женщину в кресле.
— А чё, поворожить пришли?
— Или плод ненужный по-тихому скинуть? Так вы, вроде, не девки.
Он длинно и смачно сплюнул через кривой забор, чуть не попав Денису на штаны.
— Хайло, закрой! — рявкнул Денис, рассвирепевший от такого поступка. — Тебе по-хорошему вопрос задали.
— А то чё? — Здоровяк подкинул в руке молоток. — Еб..ик мне разобьёшь, столичный?
— Я местный, — уже спокойнее сказал Денис.
Связываться с таким было себе дороже: оприходует молотком по голове и не поморщится.
— Так чё надо? — мужик повторил свой вопрос, правда, слегка сбавив тон.
— Не принимает, — мужик скривился, словно от боли, — по причине плохого здоровья. Вернее, из-за его полного отсутствия.
— Что случилось? — Денис новь перевёл взгляд на старуху, пускающую слюни.
— Кашу варила, а тут инсульт. Ну, она и брякнулась. Полотенце на плиту уронила. Я во дворе был. Сын я её, — пояснил он. — Пока пожар заметили, пока я её вытаскивал, хата выгорела.
Здоровяк через силу цедил слова, слезящимися глазами глядя на мать.
— Жить там невозможно, а восстановить — денег нету, вот сюда и переселились… — тяжело вздохнув, добавил он горько. — Всех, б…ь, лечила, а себя не уберегла.
Денис повернулся, чтобы уйти. Спрашивать разбитую инсультом и, похоже, не в своём уме ведьму о чём-либо было бессмысленно.
— Так чего вам от матери-то надо было? — донеслось им вслед.
Денис замер, соображая : может, ему задать вопрос, может, он что знает? Решил попробовать, хуже не будет. Повернулся. Мужик словно бы обрадовался шансу поговорить.
— Вы, блин, первые, кто за три месяца пришли. То очередь из страждущих чуть не в пол-экватора, — торопливо говорил он. — А как беда, так, б…ь, никого.
— А вы всех видели, кто к ней приходил?
— Всех не всех, но многих.
— Рыжая такая девушка, невысокая, глаза зелёные, с веснушками веером от носа по щекам. Лет семнадцати-девятнадцати. Красивая. Видел?
Здоровяк нахмурился, припоминая.
— А зачем приходила, не знаешь?
— Я чё спрашиваю: если приворожить там кого, или, наоборот, я матери помогал. А если дитя сбросить или по женской части какая болячка, она меня отсылала.
— Тю-у. Вспомнил тоже! — протянул мужик. — Это когда было, ты хоть знаешь, сколько у матери краль перебывало и рыжих, и чёрных, и всяких разноцветных.
Денис вновь развернулся, раздосадованный бестолковым и бесполезным разговором.
— Чего ещё? — Денис даже не обернулся.
— Одета во что была, не помнишь?
— Да мелькала тут пару раз какая-то краля. Волосы в косу заплетены, цвет не разглядел, далеко было, но вроде рыжая, в сарафан одета, такой… сине-зелёный, как это — цвета морской волны, кажется. Не она?
Вспомнилась мелькнувшая и пропавшая во дворах женская фигура. Отчего-то стало холодно. По спине Дениса, словно от прикосновения ледяных пальцев, побежали мурашки.
— Она давно умерла, — через силу сказал он, отворачиваясь.
— Ну, значит не она, — бросил в спину мужик.
Он уже шёл прочь от старой, готовой вот-вот обвалиться дачи. Судорожно пытаясь ухватить за скользкий рыбий хвост мысль, внезапно всплывшую в его голове, тяжёлой от похмелья и долгого хождения по жаре. Что-то было странное в словах Юрая, что-то такое он сказал, перед тем как с ними распрощаться. Что-то важное, но прошедшее мимо сознания Дениса. Относящееся и к Денису, и к Витьку. Но вот что?
— Куда сейчас? — Его догнал, вышедший из сонного анабиоза Витёк. — Домой?
— Нет. — Денис остановился, пытаясь сообразить, куда это он так целенаправленно шёл. — Пока не знаю. А Юрай — это кто? Не знаешь?
— Не-а, — отрицательно замотал головой Витёк. — Первый раз его…
Он недоговорил, сонно моргая и бессмысленно глядя куда-то перед собой.
— Да что с тобой? — Денис потряс друга за плечо. — Очнись! Куда ты всё время пропадаешь?
— А? Что? — Витёк растерянно завертел головой, словно в поисках знакомых лиц.
Он заморгал, с силой растёр лицо обеими ладонями.
— Не знаю. Вспомнить пытаюсь.
— До чего я допетрить не могу. — В глазах товарища вернулось осмысленное выражение. — Помнишь, Юрай сказал: «И ты недопетрил»? Вот…
— Да! — прервал его Денис, наконец, вспомнив, что зацепило его в словах Юрая.
— Ты ничего не понял… и ты недопетрил?
Что такое, должен был понять Денис? И до чего допетрить, или в переводе с великого и могучего на могучий и великий — что понять, Витёк?
И не дожидаясь ответа, Денис пошагал к выходу из посёлка.
Хибарой Юрая был строительный вагончик, обшитый дранкой, много раз крашенный, и уже порядком облезлый.
Сам хозяин сидел за широким вкопанным в землю столом, в тени массивного разлапистого тополя, на рейчатой скамейке с гнутыми чугунными ножками, спёртой, видимо, из центрального парка. Денис словно наяву увидел его. Густой, заросший тополями и берёзами. С решётчатой оградой телятника — летней дискотеки под открытым небом. Именно там, в парке, он познакомился с Зосей и там же первый раз поцеловал её. За старым сгоревшим кинотеатром, между двух массивных колонн, практически единственного, что осталось от здания, он несмело ткнулся в её твёрдые, пахнущие чем-то сладким, губы. А когда они стали мягкими, влажными и податливыми, он, словно никогда до этого не целовавшийся, впился в её рот с жадностью голодного вампира.
Денис тряхнул головой, отгоняя воспоминание.
Юрай сидел, низко склонив голову, баюкая в крепких пальцах гранёный стакан. Ветка хрустнула под ногой Дениса, и Юрай поднял голову. В его глазах плавала дымка, облака, что бывает, когда люди смотрят куда-то далеко — в прошлое или будущее. Но чаще в прошлое. И судя по скорбно опущенным уголкам глаз и губ, видел он далеко не самое радостное событие в своей жизни.
— Снова здорово, пацаны. Пришли всё-таки? Тогда милости прошу к нашему шалашу. — Он растянул губы в искусственной улыбке и зажатым в руке стаканом указал на грубо сколоченные табуреты, стоявшие в торце стола.
— Ешьте, пейте. — Юрай кивнул на стол.
Денис мельком глянул на него. Открытая банка с огурцами, перья зелёного лука, щедро порезанные ломти чёрного хлеба и два до половины наполненных самогоном стакана.
— Сядь и выпей. — Облако постепенно уплывало из глаз Юрая. Взгляд из туманного и рассеянного сделался цепким и злым. — А то упадёшь от новости.
Денис шагнул к столу и, не раздумывая, замахнул стакан. Самогон, минуя горло, глубоководной бомбой ухнул в живот. Где, спустя секунду, взорвался тёплой, ударившей по мозгам, волной. Тиски, сжимавшие голову с самого утра, разжались. Тяжесть стекла в ноги, сделав их даже не каменными — гранитными, безжизненными и неподъёмными.
Брякнув донцем стакана о стол, он тяжело рухнул на табурет.
— Вы мертвы. Вы и все, кого встретили в городе.
— Да? — Денису захотелось спать. Просто лечь, уснуть, и не просыпаться. Никогда не просыпаться.
— Как так? — Денис вскочил и врезал по столешнице кулаком.
Бутылки звякнули, стаканы подпрыгнули, боль резанула костяшки. Он сунул окровавленный кулак с торчащей занозой под нос Юраю.
— У мёртвых течёт кровь, они испытывают боль? Чувствуют усталость, сомнения, страх?
— Наверное, да. Раз ты мёртв и всё это чувствуешь.
— Ладно. — Злость, вспыхнув сухим порохом, погасла. Остались лишь усталость в ногах и боль в рассаженном кулаке. — Пойдём, Вить.
— Оглянись вокруг. Тебе всё это кажется нормальным?
Юрай встал, и теперь они сверлили друг друга взглядами.
— Что «всё»? — Денис вновь начал потихонечку заводиться.
— Город, окружённый лесами и рекой, и выглядящий, словно аул на окраине Ташкента. Пыль, песок и жара за сорок в тени.
— И, что? Аномалия. Было такое в 2010-м.
— А люди, где все люди? Город немаленький, тысяч за сорок. Много жителей ты на улицах встретил? — Юрай почти кричал.
— Ага, дети, старики, рабочие. Все, раз так, и попрятались.
— Видел я сегодня и рабочих, и мамашу с коляской. — Тон Дениса повышался с каждой фразой.
— Это те двое, что около ямы пиво хлещут? Ну, так ты сходи, посмотри, они там так и сидят в тенёчке и пиво пьют. И вчера сидели, и неделю назад, и месяц, и завтра будут сидеть, и послезавтра, и так до тех пор, пока…
Юрай задохнулся, плеснул в стакан самогонки, залпом выпил и продолжил:
— А кошки, собаки, голуби, да, б…ь, вороны где? Ты видел хоть одну? А магазин хоть один открытый видел?
Возразить на это Денису было нечего, но и отступать он не собирался.
— Не обратил внимания. Незачем было. Вон самогонку тебе купили, — наконец-то нашёл он хоть какой-то аргумент.
— Так то – Людка, она мёртвая. Полезла в погреб за картохой и привет. Сорвалась там или что – хрен знает, упала и шею сломала. Там глубина метра три и бетонный пол.
Оба они выдохлись орать друг на друга и, не сговариваясь, присели. Юрай снова налил по сто грамм самогонки.
— Пей, — примирительно сказал Юрай, — продукт и впрямь высший класс. А знаешь, почему ты не обратил внимания на магазины? Их тут, кстати, как собак нерезаных, чуть ли не на каждой улице.
— Память фрагментарной стала. Основные места помнишь, а вот как добирался до них — нет. Поспорю на штуку баксов, ты не вспомнишь ни путь до посёлка Дачного, ни как сюда шёл. Вы пешком чапали, путь не близкий, а транспорт не ходит. А в памяти вот ты тут, вот там, вон снова тут. Скажешь — нет?
Вот на это крыть Денису было нечем, он и впрямь не помнил дороги ни сюда, ни отсюда. Более того, он никак не мог вспомнить, как приехал в город. Одни осколки.
Вот он стоит на перроне, вот — около Зосиного дома, через секунду поднимается к себе на этаж, затем бац — он у Витька дома.
— Ну, хорошо, — вздохнул Денис. — Мы – мёртвые, мы здесь. А, где все остальные покойнички? Их тут дохренища должно быть, люди мрут каждый день, да не по одному.
— Не все сюда попадают. Другие уходят…
— В ад, в рай. На следующее перерождение. Я не знаю. Я такой же труп, как и ты.
— Какой труп?! — вновь взъярился Денис. — Вот кровь. — Он вновь ткнул испачканный красным кулак под нос Юраю. — Боль я чувствую, ем, пью, курю.
Он, словно в подтверждение своих слов, достал пачку и закурил.
— Ну, может, не трупы… Души… Духи… Не знаю я… — Юрай тяжело облокотился на стол, весь запал у него куда-то пропал.
— Какие на хрен души и духи? Я устал, башка с похмелья болит, так какой я дух? Вот, не просвечиваю, не летаю, ссать хочу. Какая я душа? — Денис затушил окурок и отошёл в густые кусты сирени.
— Где у тебя рукомойник? — крикнул он, оправившись. — Руки помыть покойничку — он же дух, он же душа — требуется.
— Сзади бытовки, под навесом. Полотенце несвежее, уж извини.
Помыв руки, Денис вернулся и, подводя итог разговора, сказал:
— Нет, значит, у тебя никаких доказательств.
— Нет. Предположения, домыслы… Если хочешь – теория. Это есть. Доказательств нет.
Денис сел, разлил спиртное по стаканам.
— Здесь остаются те, кто не помнит, не осознаёт, забыл… М-м, как сказать… Не принимает свою смерть. Насильственную.
— Вот Людка, та, что самогон гонит, впрочем, про неё я уже говорил. Или те два работяги, что пиво пьют. Они, по какой-то хер залезли в коллектор, там приняли на грудь и уснули. А в нём задвижку с горячей воды сорвало, ну они и сварились.
Денис вспомнил красные, потные, словно варёные лица рабочих.
Юрай пригубил стакан и отставил его в сторону.
— Девчонка эта с коляской, дура глупая, ребёнка своего тряпкой накрыла, чтобы спал и не орал, и убежала с хахалем матрас ровнять, а когда чухнулась, малой был уже того…— Юрай горестно вздохнул. — Ну, она в петлю и полезла.
В памяти Дениса возникло оплывшее вниз лицо девушки, выпученные глаза и безумный взгляд.
— Бабка-бомжиха, — продолжил перечислять Юрай, — её тварь какая-то ножом пырнула. Хрен его знает кто, может, подростки поизгалялись, может, с таким же бомжом чего не поделила.
— Ведьму кондратий хватил, когда она чего-то у плиты шаманила, она полотенце на конфорку уронила. День был, соседи — кто на работе, кто ещё где. Сынуля её козла во дворе забивал. Пока расчухал, что пожар, пока дверь сломал, там всё в огне, в дыму. Ну, он и кинулся за ней, так там оба и остались. Хорошо, хоть весь дом не сгорел. Кого вы ещё видели?
— Девушка, длинный сарафан, коса, вроде молодая. Кто такая?
— М-м, — Юрай задумчиво свёл брови, — молодая… коса… Нет, такую не припомню. Может, новенькая?
— А бабка? — При воспоминании о соседке у Дениса по спине пробежали мурашки страха. — Дом два по Советской, в однокомнатной квартире живёт.
— Нет, — отрицательно качнул головой Юрай, — такую не знаю. Может, свежая?
— Это не важно. — Юрай, поморщившись, прикоснулся к животу, словно он у него болел.
— Важно вспомнить свою смерть, принять её и фьють. — Юрай пошевелил пальцами, словно изображая что-то лёгкое и воздушное. — Отправляться дальше. В ад, в рай. Или куда там души уходят.
— А что дальше с этими, которые смерть не приняли, происходит?
— Живут здесь. Каждый новый день, как прежний. «День сурка» смотрел? Вот так, примерно.
— Слышь, Витёк, какие дядя интересные сказки рассказывает? — Денис хмыкнул и обернулся к другу.
Товарищ сидел, осев на табурете бесформенной кучей хлама. Глаза, как у забытой ребёнком мягкой игрушки — оловянно-серые бессмысленные пуговицы.
— Вить, ты чего? — Денис потянулся, чтобы тряхнуть друга за плечо.
Юрай перехватил его руку.
— Погодь, не тормоши его. Он вспоминает.
— Да, понимаешь, в чём дело…
— Видишь ли, рядом со мной люди, в смысле, такие как мы – мёртвые, начинают вспоминать, как умерли. А потом, если принимают её, в смысле смерть, – уходят.
— А я? Почему я не вспоминаю? Почему я не такой, как он?
Денис качнулся к Юраю и крепко ухватил за воротник штормовки. Их взгляды встретились. Спокойно-усталый Юрая и яростный Дениса.
— Почему… я… не вспоминаю… свою… смерть…
Последние слова дались ему с трудом. Он всё-таки поверил словам Юрая о мёртвых, душах, смерти и о таком вот пыльном и жарком посмертии.
— А ты уверен, что её не помнишь?
Боль — острым ножом, разверстой могилой — от локтя до запястья прошла по руке, вгрызлась в плоть, в кости, отбросила назад.
Как будто бы в последний раз
друг другу смотримся в глаза…[1]
Тлеющий огонёк неведомо как скуренной сигареты ожёг кожу, пальцы инстинктивно разжались, и окурок упал на экран. Песня кончилась, и телефон замолчал. Дэн сглотнул. Ему стало вдруг нестерпимо холодно, как тогда, когда…
И больно, где-то в глубине груди, между сердцем и горлом, там, где, по заверениям стариков, живёт душа.
Не в силах сдерживаться, он глухо завыл. Вскочил, расплёскивая воду. Рванул дверцу ящика с туалетными принадлежностями и принялся шариться в нём. На пол посыпались одеколон, баллон дезодоранта, пена для бритья, зубная щётка. Ещё какие-то мелочи. Где же ты, твою мать, где!
Вот! Пальцы, наконец, нащупали в самом углу ящика, под стаканчиком для помазка, стальной прямоугольник.
Зажав в пальцах холодную сталь, он опустился в горячую воду и, откинувшись на борт ванны, прикрыл глаза.
Под закрытыми веками задом наперёд мелькала его жизнь. Бесконечные переезды из одного города в другой. Все проекты. Все гулянки, с последней до первой. Свадьба — последняя. Вторая, первая. Учёба — пятый курс… первый… Военгородок. Записка.
Последнее, что он увидел, прежде чем раствориться в небытии — прямоугольник линованной бумаги с крупной надписью, сделанной таким знакомым, чётким и округлым почерком и слова… Шесть коротких слов, тяжким грузом придавивших его на всю оставшуюся жизнь:
«В моей смерти прошу винить ДШ»
[1] «Неведимка» —«Молодым».