Я всегда питал слабость к странным подработкам.
Подростком я открыл для себя Craigslist, и с тех пор всё покатилось как снежный ком. Вы бы не поверили, какие вещи можно найти в интернете — какую работу можно получить, не заполняя никаких бумаг. Чаще всего наниматели либо не хотят, чтобы их можно было отследить государству, либо они уже настолько отчаялись, что не готовы прыгать через дополнительные бюрократические кольца.
Так я и встретил Челси. История, если честно, смешная — идеальная для вечеринок. Подошла бы и для нашей свадьбы, и для рассказов детям. По крайней мере, подошла бы.
Мы познакомились, потому что нас обоих наняли прийти на детский день рождения, мальчику исполнялось одиннадцать. Ни один из нас толком не понимал, что именно надо будет делать, когда соглашался, — возможно, это был знак, что не стоило, но нам обоим сказали, что заплатят щедро, а больше нам и не надо было.
Когда мы приехали, Фрэнк — мужчина средних лет с щетиной «соль с перцем», сильно пахнущий пачули и соусом маринара, — сообщил, что где-то в середине праздника мы должны устроить огромную сцену с криками. Типа мы пара, живущая в паре домов отсюда, и у нас всё разваливается. Зачем — не сказали, только что делать. До сих пор не уверен, зачем ему это понадобилось.
Я колебался. Актёр из меня так себе. А вот Челси бросилась в роль без оглядки. Через пару часов мы сидели на бордюре в квартале от дома, она прижимала пакет замороженной моркови к моему распухшему скулу, а я тянул косячок и морщился от того, как одежда, пропитанная шоколадным молоком, липла к коже.
Мы обменивались историями о самых странных работах, самых безумных случаях, о худшем, на что мы шли ради пары баксов. Мы сошлись на том, что всё, что не дотягивает до уголовного преступления, — в порядке, но тянуло нас к странным, но законным и безвредным заданиям. У неё была страсть ко всему этому, какой я не видел ни у кого. Она делала это ради опыта, а не денег. Её манил риск.
Я влюбился в неё быстро, как будто меня приложили по голове тупым предметом. Резко и сразу.
Через пару месяцев мы сняли жильё, и дальше всё пошло своим чередом. Мы втянулись в милый домашний ритм: по утрам она варила мне кофе и целовала в лоб, когда я заходил на кухню; мы по очереди готовили ужин и мыли посуду и часами смотрели на диване, рассчитанном ровно на двоих, какую-нибудь реалити-дрянь. Мы говорили о будущем. О собаке, двоих детях и дворике. Всё само встало на места.
Её друзья приняли меня, мои — её, семьи тоже. Мама слегка помешалась на внуках, и мне пришлось умолять её перестать спрашивать у Челси про цикл. Но никто из них не знал о нашей тайной жизни, о работах, которые мы делали вместе, когда все расходились по домам. Это было только для нас, и это будоражило — общий секретный хобби-мир.
Первый звонок из OEM пришёл тихой пятницей. Челси была на смене бариста, а я дома наводил порядок перед обедом с родителями — по-стариковски.
Я привык к звонкам без определителя — побочный эффект подработок, — так что над надписью NO CALLER ID на экране не удивился. Но отличалось то, что сразу после поднятия трубки заиграло автоматическое сообщение.
«Этот звонок может записываться в целях контроля качества и обучения. Пожалуйста, назовите ваши имя и фамилию и дату рождения».
Я поморщился, бросая тряпку, которой натирал плиту, на столешницу.
«Джулиан Рейнс, 14 мая 1999 года».
Помолчали, потом раздался короткий сигнал. Затем заговорил мужчина — уже не автомат.
«Здравствуйте, мистер Рейнс. Мне сообщили, что вы ищете работу?»
Когда Челси вернулась домой, я ждал её на диване. Она подошла сзади, взяла моё лицо в ладони и поцеловала макушку.
— Привет, лапочка, — сказал я, стараясь сдержать возбуждение. — Как работа?
— Выжата. — Она перевалилась через спинку дивана, как будто плюхнулась, примяв подушки. — Но мне оставили сумасшедшее голосовое…
Здание снаружи выглядело как обветшалый склад. Мужчина, который забрал нас длинной чёрной машиной, был очень молчалив, отвечал односложно и не сводил глаз с дороги. Мы с Челси всё время переглядывались и сжимали друг другу руки.
У машины нас встретил мужчина, распахнувший нам дверцу с улыбкой. Высокий, худой, в безупречном костюме, с тёмными, гладко зачёсанными волосами — ни одного выбившегося.
— Мистер и миссис Рейнс, полагаю?
Челси опустила глаза, застеснялась. Я удивился — она никогда не стеснялась, но тут всё и правда ощущалось гораздо официальнее, чем мы привыкли.
— О! О, простите. — Он дружелюбно хлопнул ладонью себя по лбу. — Прошу прощения, мисс…?
— Мисс Сазерленд, конечно. — Он протянул руку ей, а потом мне — с явным рвением. — Меня зовут Малкольм Кесслер. Можно просто Кесслер. Хотите узнать, зачем вы здесь?
Мы пошли за Кесслером в здание. Внутри оно выглядело куда менее раздолбанным… нас встретили длинные белые коридоры и суетящиеся сотрудники с кофе и планшетами, все в одинаковых белых лабораторных халатах.
— Это типа… больница? — спросила Челси, с восхищением разглядывая вокруг. Я снова взял её за руку, и она ответила лёгким сжатием.
— Нет, не больница… хотя здесь есть медперсонал, и, разумеется, у нас есть доступ к соответствующим инструментам. — Он улыбнулся лукаво.
Мы вошли в комнату с металлическим столом и четырьмя стульями, и больше там почти ничего не было. Женщина с туго затянутым пучком занесла стопку бумаг, положила на стол и поспешно ушла. Кесслер жестом предложил нам сесть.
— Это, — начал он неторопливо, переводя взгляд с меня на Челси и обратно. — Это OEM. Знаете, что значит эта аббревиатура? — Мы покачали головами, и он продолжил: — Это Office of Enhanced Methods — «Офис усовершенствованных методов».
Я моргнул, белые люминесцентные лампы жгли глаза. — Что это означает?
— Рад, что спросили. — Кесслер откинулся на спинку, сложив руки на коленях. — По сути, здесь, в OEM, мы тестируем методы пыток. Смотрим, что работает, что нет, что стоит поменять или приглушить. Понимаете.
Я почувствовал взгляд Челси. Посмотрел на неё в ответ. Я не мог до конца прочитать её лицо, но почему-то всё же понимал общий посыл.
— Это… э-э… государственный проект? — спросила она, не отрывая глаз от моих и хмуря брови.
Кесслер усмехнулся. — Можно и так сказать.
— И зачем тогда мы вам? — спросил я, хотя уже догадывался о причине, отрываясь от лица своей девушки и снова переводя взгляд на мужчину напротив.
Кесслер вздохнул, наклонился вперёд, опёрся локтями о стол. Лицо у него было острое, но за счёт выражения казалось обаятельным и располагающим. Я подумал, не репетировал ли он это. — Скажу напрямик, — понизил он голос. — Нам нужны добровольцы. Но найти желающих на такое… трудно. Поэтому мы ищем людей вроде вас, кому интересны подобные странные задания, и предлагаем очень щедрое вознаграждение.
Я сжал губы, пытаясь уловить на его лице хоть намёк на ложь или преувеличение. Не нашёл. Бросил взгляд на Челси — она смотрела на стопку бумаг.
— Насколько щедрое? — спросил я наконец, когда стало ясно, что никто больше этого не произнесёт. Я ожидал, что он рассмеётся. Он не рассмеялся.
— Вы двое собираетесь жениться?
Мне стало жарко. Если честно, кольцо я купил месяц назад. Просто ждал подходящего момента — и времени, когда можно будет планировать свадьбу без риска разориться.
— Да, то есть… когда-нибудь…
— Вы видели, сколько сейчас стоят площадки? — Он поднял брови с сочувствием, наклонившись ещё ближе. — Не говоря уже о медовом месяце… хотите детей? Семью? Отправить детей в колледж? Дожить до пенсии?
Он действительно протянул руку, взял мою ладонь одной рукой, а ладонь Челси — другой. Мне показалось, что воздух из комнаты выкачали.
— Буду с вами честен, не стану смягчать формулировки. Сейчас непросто. Я могу сделать так, что о деньгах вы больше не будете думать вообще.
Он оставил нас вдвоём, и мне показалось, что я слышал, как за ним щёлкнул замок, хотя, возможно, это нервы. Мы с Челси посидели некоторое время в тишине.
— Это слишком, — пробормотала она, проводя пальцами по волосам. — Это место — ненормальное.
Я потянулся к бумагам, прикусив губу. Увидел слова «соглашение о неразглашении», «ответственность», «медицинская помощь»… положил стопку обратно и снова взял её за руку.
— Это большие деньги. Он говорил серьёзно.
— Нас сочтут… типа… военными преступниками? Если мы в это ввяжемся? — Она нервно хохотнула, и я понял, что ей страшно.
Я медленно пожал плечами. Она тёрла лицо свободной рукой — её привычная нервная манера. Я отвёл прядь с её виска и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ — тревожно.
Было кое-что, чего мы оба не произносили, не хотели озвучивать. Насколько же ужасной должна быть работа, если платят столько?
И всё-таки между нами уже вибрировало знакомое возбуждение. Это же наше: подписываться на странности ради опыта… Челси жила такими вещами. Думаю, я уже в тот момент понимал: как только мы сюда пришли, она захочет это делать.
Когда Кесслер вернулся, я поднялся, отодвинул стул и вытер вспотевшие ладони о джинсы.
Его улыбка стала шире. — Могу показать прямо сейчас, если хотите.
Он объяснял, ведя нас по коридору в другую комнату — почти как та, где мы только что были, но с большим количеством камер на стенах и другими креслами… я поморщился, увидев наручные и ножные фиксаторы на стерильной металлической раме.
— Всё, что мы здесь делаем, остаётся в этих стенах, — сказал он, предлагая нам сесть. Мы с Челси переглянулись и сели. — И в смысле информации, и в физическом смысле. Мы не будем наносить вам постоянного вреда, а на месте есть медики для любого необходимого лечения.
Словно по сигналу в комнату вошёл мужчина в халате, катя тележку. Он начал пристёгивать наши запястья, ноги оставил свободными.
— Всё добровольно, — продолжил Кесслер. — Ничего не произойдёт без вашего явного согласия, хотя некоторые детали мы можем утаивать, чтобы получить наиболее точные реакции. Вы можете уйти или прекратить контракт в любой момент.
Мужчина в халате натягивал медицинские перчатки. Я с трудом сглотнул.
— Что он собирается делать?
Кесслер кивнул мужчине, тот достал из тележки шприц, внимательно осмотрел иглу и набрал жидкость из маленького стеклянного флакона.
— Это… назовём это пробой. Мы давно над этим работаем, уже много раз тестировали, с высокой долей успеха.
Я задумался, что здесь считается «высокой долей успеха». Большая порция боли? Достаточно крика?
— Обычно мы бы ещё подключили вас к датчикам мозговой активности, но сегодня начнём полегче.
«Доктор» (а он вообще доктор?) подошёл к Челси, она дёрнулась от напряжения. Он протёр ей руку спиртовой салфеткой и нащупал вену. Я смотрел на неё, стараясь взглядами подбодрить, когда наши глаза встречались.
— Это своего рода… жидкая электрошоковая пытка. Так сказать.
Прежде чем мы успели ответить, он вонзил иглу в руку Челси и нажал на поршень.
Я увидел, как её тело выгнулось, глаза стали огромными и стеклянными. Она застыла на секунду, только рот приоткрылся, а лицо обмякло… и тут её дёрнуло, задрожало, конечности затряслись сами собой. Потом она закричала — булькающим, чудовищным звуком, — и меня накрыла паника.
Я так отвлёкся, что почти не почувствовал, как игла вошла в мою руку.
А потом будто меня подожгли изнутри.
Мы не возвращались туда пару месяцев. Кесслер сказал — не торопитесь, подумайте, — и сунул нам пухлую пачку наличных. От ощущения денег, распирающих карман, боль почти отступала.
Он не соврал: эффект не длился. Мне казалось, что действие укола шло час, но нам сказали — всего несколько минут, и всё прошло. Я ожидал слабости, готовился к унижению — мол, перенёс хуже, чем моя девушка, — но чувство исчезло быстро. Наоборот, я будто ожил.
Нас кратко опросили — какой-то молодой парень записывал километр заметок, — и нас отпустили.
Первое, что сказала Челси на улице: «Какая дурь!»
И всё же мы тянули время. Это казалось следующим шагом в нашем странном хобби — уже чем-то чуть-чуть порочным. Дистопия, странно и страшно. Хотя ощущение исчезло, я ярко помнил, что сделала со мной инъекция: как огонь прошёл по венам, как я подумал, что умираю… и это ведь была только «проба».
Но в конце концов мы не смогли удержаться. Деньги были хороши… даже больше, чем хороши.
Сначала мы скрывали это друг от друга, как будто творили что-то плохое. Она якобы ехала на работу, а я — в тот склад. Мне делали уколы, скармливали что-то, от чего меня выворачивало, швыряли, даже били, а потом я ехал домой — всё ещё гудя и ломимый. Челси стала странно себя вести, засиживалась после того, как я ложился, но я не мог её уличать — сам вёл себя странно.
Наверное, ни один из нас не хотел давить на другого. И, думаю, никому не нравилась мысль, что другого пытают.
Всё как бы подтвердилось, когда я застал её у двери почти в три ночи — она потирала висок, будто с дикой мигренью. Я сидел на диване с книгой, ждал.
Она застыла, распахнув глаза. Я не удержался и усмехнулся.
— Изменяешь? — бросил я. Она рассмеялась и плюхнулась рядом.
Я притянул её к себе, она положила голову мне на плечо.
— Давай просто будем ходить вместе, ладно? С этого момента — вместе.
Я ждал ответа, но через минуту услышал только храп.
В следующие выходные мы пошли вместе. Кесслер встретил нас радостно, похлопал каждого по спине.
— Отлично снова видеть вас вдвоём! Работа, которую вы здесь делаете, просто великолепна.
Мы с Челси переглянулись, и она шутливо ткнула меня кулаком в плечо. Я улыбнулся.
— Сегодня у меня для вас кое-что иное, раз вы вместе. Если готовы.
Улыбка у меня сползла, вкралась тревога. Я облизнул губы. — Иное — это как?
Он отмахнулся и провёл нас в комнату. Те же кресла с ремнями и фиксаторами. Внутри уже был врач и вертел в руках какую-то ленту — вроде обруча на голову.
— Хотим попробовать кое-что более… психологическое… чем обычно.
Я остановился. Кесслер и Челси одновременно повернулись ко мне, одинаково изогнув брови.
— Психологические пытки? — В голове вспыхивали кадры из всех психологических хорроров, что я видел. Физическая боль — одно, но здравый смысл хрупок, с ним нельзя играть.
Кесслер подошёл, положил ладони мне на плечи и ласково улыбнулся.
— Подумайте, мистер Рейнс, — сказал он мягко. — Это будет короткий тест, продлится около тридцати секунд. Как я уже говорил, ничего не выйдет за пределы этого места, а специалисты оценят ваше состояние сразу после. Тридцать секунд — и денег хватит на подержанную машину.
Я снова почувствовал прежний страх… если это не опасно, почему же платят так много? Больше, чем когда-либо?
— Давай, Джулс, — улыбнулась Челси из-за его плеча. Она не выглядела испуганной, и меня это немного успокоило. — Мы же вместе.
Я неохотно кивнул. Едва я успел поднять подбородок, как врач надел на меня обруч, и две металлические пластины впились в лоб. Мышцы напряглись сами.
Мы сели, и Челси протянула руку — сжала мою. Нас в этот раз не пристёгивали, и я об этом даже не подумал… пока не стало поздно.
Врач надел обруч и на Челси, она скорчила мне рожицу, и я едва не рассмеялся.
— Готовы? — спросил Кесслер. Он кивнул врачу, тот нажал что-то на клавиатуре, и Джули* начала кричать.
*Да, он сказал «Джули». Но кричала Челси.
В ту же секунду, как он коснулся клавиш, она закричала.
Это был не такой крик, который я когда-либо слышал, — не как в наш первый раз и не как в фильмах ужасов. Уж точно не в реальности. Казалось, мои барабанные перепонки лопаются, и звук всё рос и становился всё более пронзительным.
Крик был отчаянным. За пределами пытки, за пределами боли, за пределами всего, что человеческое существо в принципе может вынести. Я представил ад и подумал, что так, наверное, звучат души, тащимые в погибель. И ведь я не религиозен.
Она сжала мою руку — я почувствовал хруст костей.
Я вылетел из кресла, тряс её, игнорируя сжигающую боль. Она не отпускала мою руку — не могла. Глаза распахнуты и мёртвые, смотрят на меня, но не видят. И всё же слёзы катились — столько слёз я не видел никогда.
Я рывком обернулся. Врач лихорадочно стучал по клавишам, а Кесслер застыл, вытянув руки, его глаза метались — будто он в шоке.
— Господи, сделайте что-нибудь! — заорал я. — Да хоть что-нибудь!
Челси захрипела — рваный звук разбивал мне голову изнутри. Казалось, я слышу только этот ужасный влажный хрип — пустота и горло, цепляющееся за воздух; слюна стекала изо рта по подбородку.
Наконец я сорвал с неё обруч. И сразу её тело обмякло, пальцы разжались.
Комната погрузилась в тишину. Потом Кесслер что-то прошептал другому, и врач выскочил за дверь.
— Челси? Челси, детка, ты в порядке? — Я опустился на колени, растирая её колено. Она не смотрела, не двигалась. На миг я подумал, что она умерла. — Пожалуйста, ответь…
Я уже тянулся к её пульсу, как вдруг её голова повернулась. Она больше не кричала, но глаза были такие же мёртвые, когда встретились с моими. Будто это были не её глаза.
Она открыла рот, и из него вырвалось ужасное шепелявающее шипение, словно она забыла, как управлять языком. Я наклонился ближе, пытаясь ей слабенько улыбнуться.
— Пожалуйста, — выдохнула она. — Больше не надо.
Меня обдало жаром, словно лихорадкой. Я коснулся её мокрого лица. — Всё, детка. Больше не надо. Всё закончилось.
Она смотрела на меня — если это можно так назвать. Её как будто не было в теле. Это было что-то другое. Её дёрнуло.
Я резко обернулся к Кесслеру. Он был так же ошеломлён, нервно поправлял галстук. Мы встретились глазами, и я понял, о чём он думает. Здесь случилось что-то ужасное, невероятное.
И он не знает, как это исправить.
Дальше всё расплылось. Помню, как вокруг носились «доктора», как увезли Челси на каталке, несмотря на мои мольбы сказать, куда и пустить меня. Я сидел один в холодной стерильной комнате, а в голове звенел её крик. Я плакал, умолял камеры в углах, бился лбом о стол. Кто-то вошёл и перебинтовал мне раздробленную руку, но никто ничего не объяснил.
Казалось, прошли дни. Может, так и было. Когда дверь наконец открылась и вошёл Кесслер, я не почувствовал облегчения… только опустошение.
— Где она? — прохрипел я, поднимая голову. — Она в порядке?
Он ничего не сказал — просто сел напротив. Вернулся в деловой тон: ужаса, что был на нём раньше, будто не бывало, хотя лицо показалось мне бледноватым.
Он достал из внутреннего кармана конверт и положил на металлический стол между нами.
— Мисс Сазерленд прямо за дверью. Она невредима и чувствует себя отлично.
Я всхлипнул — не сдержался. Закрыл лицо руками. Кесслер прочистил горло и продолжил:
— Вы заберёте этот конверт. Внутри чек на семьсот тысяч долларов. Наш водитель отвезёт вас в травмпункт, где вам правильно залечат руку. Все дальнейшие медрасходы мы полностью покроем. Вы сделаете это, а затем поедете домой и никогда сюда не вернётесь. Понимаете?
Я поднял на него глаза и кивнул. Я злился: хотелось орать, требовать объяснений, грозить судом… но сил не было. Я просто хотел увидеть Челси, хотел домой. Кесслер кивнул, плотно сжав губы.
— В OEM мы глубоко прискорбно относимся к тому, что произошло сегодня. Примите наши искренние соболезнования.
Что-то в этой фразе кольнуло — по коже пошли мурашки, но разум был пуст. Я снова кивнул, взял конверт и сунул в карман.
Челси и правда стояла за дверью и улыбнулась, увидев меня. Я обнял её мёртвой хваткой, вдохнул запах её волос, поцеловал в шею.
— Слава богу, ты в порядке.
— Эй, эй, не плачь… — Она отстранилась, поцеловала меня в щёку и стерла слёзы. — Со мной всё отлично, малыш. Какая дурь!
Смех вырвался из меня, как кашель.
Как и обещали, нас отвезли в больницу, мне наложили гипс. Рука была сломана в трёх местах. Пока Челси сидела со мной во время осмотра, во мне росло мерзкое тревожное чувство. Я смотрел на неё — а она только улыбалась.
Ночью я не смог уснуть. Смотрел в потолок, по глазам плавали белые пятна, рука тупо ныла на груди. Её спина, прижатая к моему плечу, была единственным, что немного успокаивало. Я повернулся и уставился на затылок, прикусив губу.
Комната казалась слишком тихой, слишком тёмной после долгих часов в яркой стерильной. Меня распирала беспокойность.
— Челси? — прошептал я. — Ты не спишь?
Ответа не было. Она не храпела, но мне казалось, я слышу, как бьётся её сердце. Тах-тум. Тах-тум. Тах-тум.
Я вздохнул. — Что ты чувствовала? Когда это происходило?
Я знал, что ответа не будет, но всё равно спросил. Мне нужно было говорить, даже если самому с собой.
Она чуть шевельнулась, спина вздымалась с каждым вдохом. Её «сердцебиение» ускорялось. И только тогда я задумался, почему вообще его слышу — и так громко.
Я приподнялся на локтях. Провёл ладонью по её волосам.
— Эй, милая… ты в порядке?
Тишина. Тах-тум-тах-тум-тах-тум…
И тут меня накрыло то самое чувство. То, что бывает у детей ночью, когда они уверены, что в шкафу сидит кто-то чужой, или за дверью комнаты — кто-то незнакомый. Паника пронзила меня, и, рационально это или нет, но мне нужно было увидеть её лицо. Убедиться, что она жива, что она — это она, что она реальна.
Я взял её за руку и перевернул к себе.
Глаза Челси были распахнуты и налиты кровью, а у меня сердце ухнуло в горло, когда я понял: это был не стук сердца. Это были её судорожные вдохи — горло стремительно сжималось и снова раскрывалось, она сухо сглатывала и захлёбывалась в темноте, как зверь перед рвотой. Тах-тум-тах-тум-тах-тум…
Я встряхнул её, резко сев в постели. Она судорожно вдохнула, моргнула, почти сонно, потерла глаза.
— Джулиан…? — Голос был сиплый, уставший и сухой, но в остальном обычный. Я щёлкнул бра настольной лампы, сам едва дыша. — Милый, что случилось?
Я покачал головой. Не мог на неё смотреть, не мог вдохнуть. Она обняла меня, шепча успокаивающе и гладя по волосам.
— Тсс, всё хорошо. Всё хорошо, Джулс, со мной всё хорошо. Просто кошмар…
Но это был не сон. Я знал — не сон.
После этого моя девушка стала другой. Это была не она.
Я пытался вернуться к норме… она тоже старалась. Ходила на работу, встречалась с подругами, смотрела со мной телевизор на диване. Но казалось, что её будто нет. Она почти не спала, а если и засыпала, то странно и беспокойно. Я не раз ловил её спящей с широко открытыми глазами — точно так, как в ту первую ночь.
Однажды я спросил, что ей снится в последнее время, и она замялась, а потом сказала:
— Знаешь, когда мясо свежее, и мышцы ещё живы — дёргаются и шевелятся, хотя животное уже мертво? — Она улыбнулась и взъерошила мне волосы. — Вот так выглядят тыльные стороны моих век.
Хуже всего было то, как она изображала нормальность. Как говорила, что всё отлично, как целовала меня как всегда и пыталась шутить — но выходило немного не так.
Моя чаша переполнилась через месяц, когда я вернулся после пары напитков с друзьями.
Дом был совершенно тёмным, совершенно тихим, совершенно неподвижным. Стоило открыть дверь — я это почувствовал. Необъяснимый ужас. Как будто в шкафу сидит мужчина.
Внутри всё было не так. Вещи явно лежали на своих местах, но ощущалось, будто всё не на месте. Всё казалось неправильным.
— Челси? — тихо позвал я, снимая мокрую от дождя куртку. — Ты не спишь, милая?
Тишина. Я уже собирался подняться наверх, когда увидел её.
Она была в коридоре. Её голова наполовину выглядывала из-за угла, в темноте видны были только глаза — широко раскрытые. Смотрели на меня, но не видели.
Она начала кричать, и было ещё хуже оттого, что я не видел её рот. Она кричала короткими очередями, как пёс, что тяжело дышит, — и каждый рывок был леденящим кровь.
Сработал инстинкт «бей или беги». Я развернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Пошёл, пока не оказался через дорогу, и только тогда посмотрел на дом.
Она стояла в окне нашей спальни, свет был включён, силуэт отчётливо виднелся. Я видел, как она откинулась и ударила головой в стекло раз, второй, третий — по раме потянулась тёмная жидкость.
Парамедикам пришлось привязать её, чтобы она не билась и не покалечила себя.
Я смотрел, как её увозят, умоляя их убить её.
Я пытался дозвониться в OEM — отвечало, что номер больше не обслуживается. Я поехал туда, пока она была в больнице, — и нашёл пустой склад.
Когда я забирал её, она была совершенно нормальной, и только швы на лбу подтверждали случившееся.
В тот день, когда я её забрал — когда я был полностью сломлен и беспомощен, — я впервые услышал её голос.
Я посмотрел на свою девушку — или на то, чем она стала. Она улыбалась и глядела в окно.
Она скользнула взглядом по мне, улыбка расширилась. — Ничего, Джулиан. Я ничего не говорила.
Я снова уставился на дорогу, решив, что схожу с ума. По-другому и не объяснишь.
Но потом я услышал это снова.
— Джулиан, открой глаза, милый, всё в порядке Боже правый, Кесслер, может, снимешь с него эту штуку? Думаю, с него хватит!»»
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
