Я познакомился с этой парой через свою бывшую девушку Кайлу — она представила меня им на вечеринке. Они давно знали друг друга, и мы часто проводили время вместе всей группой. Когда мы с Кайлой расстались и она уехала, я продолжил общаться с ними. Они были весёлыми людьми, умели поддерживать лёгкую атмосферу, что мне нравилось, — несмотря на все их причуды.

Эта пара относилась к своим питомцам — а их у них было несколько — как к детям. Я сам любил животных, так что это не стало бы для меня проблемой. Но у них это было на совершенно ином уровне. Они купили роскошную коляску для прогулок с кроликом, наряжали кота в дорогие костюмы и готовили изысканные блюда для черепахи. Но им всегда казалось, что этого недостаточно.

Когда люди спрашивали, планируют ли они завести детей, они всегда с подмигиванием отвечали, что пытаются зачать… щенка.

Я тоже не хотел детей, так что всегда смеялся над их глупой шуткой, снимавшей напряжение. И всё же, несмотря на всю её нелепость, она слегка меня тревожила. Зная эту парочку, я отчасти верил, что они действительно родили бы собаку, если бы природа это позволяла.

В конце концов настал день, когда Моника и Рэнд объявили, что в их семье появился новый пушистик. Они с воодушевлением позвонили мне, чтобы пригласить в гости и познакомить с ним, и я с радостью согласился. У них всегда был вкус на милых питомцев.

Придя к ним с игрушкой для жевания в подарок, я удивился тому, насколько скрытными оказались хозяева насчёт своего нового пса. Обычно, обзаведясь новым питомцем, они без конца рассказывали историю о том, почему выбрали именно его, какой он породы и так далее. Но в этот раз они лишь сияли и повели меня наверх, в одну из гостевых спален.

К моему недоумению, я увидел, что обычно пустая комната была превращена в нечто похожее на детскую. По всему помещению были расставлены игрушки и украшения с собачьей тематикой, но это больше напоминало обстановку для младенца, любящего собак, чем для самой собаки.

Моника тепло указала рукой в сторону комнаты, и я увидел то, чего ожидал ещё меньше: кроватку.

— Познакомься с нашим биологическим псом, Питом.

Я сдержал желание поморщиться от привычной шутки моих друзей. Заглянув через бортики кроватки, я увидел спящего на мягком постельном белье… щенка. Собаку, как они и сказали.

И в то же время это было совсем не похоже ни на одну собаку, которую я когда‑либо видел.

Щенок бигля имел короткую шерсть, четыре лапы, хвост — всё, что должно быть у собаки. Но было в нём что‑то… странное. Его морда пугающе напоминала человеческую. Его лапы сгибались так, как сгибаются руки и ноги у младенца. Его коричнево‑чёрная шерсть казалась по‑человечески знакомой.

А когда он пошевелился и сонно взглянул на меня, я увидел его глаза. Ярко‑голубые глаза.

— Ну разве он не прелесть? — взволнованно спросил Рэнд.

Я стряхнул с себя ощущение тревоги и вспомнил, зачем они пригласили меня сюда.

— А, да, он просто очаровашка, ха‑ха, — произнёс я самым восхищённым голосом, на который был способен. — А откуда, э‑э‑э, вы взяли этого малыша?

Моника переглянулась с Рэндом, прикрыла рот рукой и прошептала:

— Ладно, только никому не говори…

Мои глаза расширились — я наполовину ожидал услышать извращённую историю о рождении.

— …мы взяли его у заводчика.

Они оба рассмеялись, стараясь не разбудить спящего щенка.

— Признаём вину, знаю, — сказал Рэнд. — Обычно мы берём животных из приютов, но этого малыша нам просто необходимо было заполучить. Уверен, ты понимаешь — он идеальная собака для нас обоих.

Я неловко согласился, оставил им игрушку для жевания и ушёл. Я знал, что Моника и Рэнд всегда были эксцентричны и чересчур увлечены своими питомцами. Но обустроить целую детскую для щенка? Они, конечно, всегда считали своих питомцев детьми, но это уже было чересчур даже для них.

А ещё был внешний вид щенка Пита. Может, дело было в человеческом имени, или в кроватке, или в шутке про «биологического пса», влияющей на моё восприятие. Но что‑то в его облике казалось неправильным. Была ли история про заводчика правдой, или они специально выбрали самого странного пса из приюта, чтобы поддержать свою шутку про «биологического пса»? Эти чудаки вполне могли так поступить.

С другой стороны, рассуждал я, Моника и Рэнд были хорошими друзьями все эти годы. Когда мы с Кайлой расстались, они больше всех старались помирить нас. Они какое‑то время выступали в роли свах, пытаясь найти между нами что‑то общее, что снова объединило бы нас как пару, несмотря на наши различия. Может, они просто хотели снова ходить на двойные свидания. Но я ценил их старания.

Щенок, который ещё не сформировался внешне, и собачья детская — не повод разрывать дружбу, длившуюся годами.

Так что в следующие несколько месяцев я всё чаще видел странного Пита.

На вечеринках и посиделках в доме Моники и Рэнда другие друзья пары высказывали похожие мысли. Я был не единственным, кто замечал пугающие черты их нового питомца. И, как всегда, Моника и Рэнд лишь смеялись и продолжали свою шутку.

— У маленького Пита глаза как у нас обоих!

— Нос он унаследовал от папы, а губы — от мамы!

— Наши гены цвета волос настолько сильны, что он получил и те, и другие!

Эти маленькие реплики пары могли бы быть забавными, если бы не были так пугающе правдивы. Глаза Пита действительно напоминали сочетание голубых глаз Моники и Рэнда — для биглей голубые глаза были большой редкостью. Его кривой нос и тонкие губы действительно напоминали черты его «родителей». А его светло‑коричневая с чёрным шерсть действительно в точности соответствовала цвету волос брюнетки Моники и черноволосого Рэнда.

Большинство людей отмахивались от странных совпадений, считая их забавной диковинкой. Но по мере того как щенок рос, становилось всё очевиднее, что эти странности не ограничиваются лишь внешним видом собаки.

Я всё чаще замечал странные вещи. Пит ходил так, как ходит малыш, отклоняясь назад, словно пытаясь идти на двух ногах. Или он пытался произносить слова, когда люди разговаривали рядом, словно ребёнок, учащийся говорить. Но хуже всего был его взгляд. Это был не взгляд счастливого собачьего любопытства, а взгляд печальной человеческой мольбы. А ещё его лай звучал как крик.

Быть рядом с этой парой и их сюрреалистичным питомцем становилось для меня всё труднее. Они открыто поддерживали шутку о том, что он их ребёнок, посмеиваясь над тем, в какую школу он пойдёт или в каких спортивных соревнованиях будет участвовать. Это было отвратительно. Между тем Пит не ладил ни с одним из других животных в их доме. Я не мог находиться рядом с ним, но он всегда искал меня.

Последней каплей стал день, когда похожий на человека Пит подошёл ко мне своей человеческой походкой, уставился на меня человеческим взглядом и положил клочок бумаги мне на колени.

— О, это так мило, похоже, Джордж — любимый дядя Пита, — рассмеялась Моника, потягивая вино.

— Знаешь, Джордж, может, это знак, что тебе тоже стоит завести своего, — хохотнул Рэнд, опрокидывая свой бокал.

Я, как всегда, фальшиво рассмеялся и быстро спрятал клочок бумаги в карман. К счастью, никто, похоже, этого не заметил. Что бы это ни было за послание, я инстинктивно хотел прочитать его подальше от вмешательства пары.

Когда я наконец отошёл от группы, я достал клочок бумаги от Пита и увидел, что это был смятый обрывок визитки.

«Питомник „Кин“

Для следующей части вашей животной семьи — с кусочком вас самих».

Это было от заводчика, у которого Моника и Рэнд взяли Пита, в этом я был уверен. Значит, их рассказ о посещении заводчика всё‑таки оказался правдой. Но почему они так скрывали это место? И почему Пит — буквально собака — похоже, хотел, чтобы я об этом узнал?

Я больше не мог игнорировать свои чувства по поводу их питомца. Мне нужно было разобраться, пусть даже не ради себя, а ради этой несчастной собаки.

Тем вечером, покинув их дом, я отправился по адресу, указанному на визитке. Это был жилой дом в уютном пригороде, что не слишком удивляло для заводчика животных. Заметив звонок у двери, я прикинул, какими способами можно попасть внутрь. Однако я выбрал самый безрассудный. Я не хотел, чтобы меня просто прогнали. Мне нужны были ответы.

Поэтому я обошёл дом сзади, с помощью лопаты, лежавшей рядом с сараем, взломал дверь в подвал и спустился вниз.

Включив свет, я ожидал увидеть нечто вроде щенячьей фабрики. Но вместо этого я оказался в лаборатории. Гладкой, блестящей и стерильной, как кабинет ветеринара, но с большим количеством научного оборудования. За мной стояли шкафы с различными промаркированными образцами. Я не знал, с чего начать поиски информации. К счастью, в этот самый момент появился источник сведений.

— Кто вы такой и что вам здесь нужно?! — крикнул мужчина в курительном пиджаке с верхней ступени лестницы.

— Я мог бы задать вам те же вопросы! — резко ответил я, тут же доставая телефон. Прежде чем он успел пригрозить вызовом полиции, я начал фотографировать всё вокруг.

— Либо вы расскажете, что вы делаете с этими животными, либо эти снимки отправятся прямиком в полицию! — Для убедительности я направил телефон на мужчину в очках. Он на мгновение замер, обдумывая варианты, а затем улыбнулся.

— Что ж, очень хорошо, нарушитель, — произнёс он, прочистив горло. — Меня зовут доктор Уэлш. Раньше я был уважаемым эмбриологом, специализирующимся на людях, и страстным любителем животных. Потом меня уволили, и я решил объединить две свои страсти. Полагаю, вы уже видели результаты моей работы?

Я оглядел комнату, стараясь сдержать накатывающее ужаснувшее осознание.

— Мои друзья… Моника и Рэнд… их собака… она ведь не обычная собака, верно?

— Это то, чем должна стать новая норма для собак, — с гордостью заявил он. — Эти двое были отличными клиентами. Они поняли истину: животные — идеальные дети. Мне ненавистно было помогать родителям заводить человеческих детей. Дети грубые, шумные, неблагодарные. Но мне нравилось помогать людям обретать животных. Животные нежные, мягкие, верные.

В его голосе зазвучала обида.

— Была лишь одна проблема, которую нужно было решить. Родители детей видят в потомках себя. Родители питомцев — нет. Это несправедливость, которую я теперь устраняю. Я ввожу человеческую ДНК обоих «собачьих родителей» в эмбрионы их будущих питомцев. А когда рождается помёт, я вручаю им щенка, в котором есть частичка каждого из них.

Оставался лишь один мрачный вопрос, который мне нужно было задать.

— …где эти помёты?

Ничто не могло подготовить меня к тому, что я увидел, когда доктор Уэлш вывел меня наружу и открыл дверь сарая.

Тут же я понял: Пит, каким бы пугающим он ни выглядел, был самым презентабельным из своих собратьев. Передо мной раскинулось море искажённых, аномальных морд и тел щенков. Существа, наполовину люди, наполовину собаки, со смешанными чертами: кожа и шерсть, руки и когти, человеческие торсы и собачьи хвосты. Они издавали детские, звериные вопли, смутно моля о смерти.

Я даровал им её.

Пока доктор Уэлш тщетно пытался меня остановить, пожилой мужчина не смог преуспеть. В ту ночь я поджёг сарай спичкой, положив конец страданиям всех этих безумных гибридов. Самое главное, однако, я оставил лабораторию в доме нетронутой — для прибывших властей.

Монику и Рэнда арестовали за использование нелегального экспериментального заводчика вскоре после этого. И слава богу. К счастью, после того как полиция изъяла их питомца, «биологического пса» тоже усыпили. Отчаянно‑голубые глаза Пита больше не будут преследовать меня.

Среди большинства наших друзей распространились слухи о том, что произошло. Всё держалось в тайне, ведь люди не хотели признавать, что так долго закрывали глаза на явно очеловеченную собаку.

Лучшим последствием всей этой шумихи стало то, что через несколько недель мне написала Кайл. Она не имела понятия, за что арестовали наших друзей, и мне пришлось сообщить ей новости. За чашкой кофе мы с моей бывшей возлюбленной начали общаться так, словно времени и не прошло. Когда я упомянул имена Моники и Рэнда, она первой заговорила:

— Представляешь, они попали в тюрьму, можешь в это поверить?! — воскликнула она. — И подумать только, это случилось сразу после того, как они пришли и оставили у меня этого странного щенка.

Кровь застыла у меня в жилах. Чайные ложки на столе вдруг напомнили мне те, что я использовал в доме пары, — покрытые моей ДНК.

Я в ужасе наблюдал, как Кайл достала из сумки маленького щенка кокер‑спаниеля — подарок от наших друзей‑экспериментаторов, выступавших в роли свах.

— Джордж, ты не поверишь, насколько эта малышка похожа на нас обоих…

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Тучи и туман окутали сельскую местность серой пеленой.

Позднеосенняя оголённость деревьев и лугов придавала месту зловещий вид.

Когда моё такси прибыло в маленький городок, улицы были пусты. На каждом окне стояли стальные решётки.

Таверна, где мне предстояло остановиться, тоже оказалась пустой. Хозяин почти не разговаривал: просто дал ключи от комнаты и сообщил, что еду подадут через два часа.

Когда я поднял сумки и направился к лестнице, он спросил, с какой целью я приехал. Я ответил, что сегодня вечером собираюсь взять интервью у лорда Эдмунда Эшфорда — барона, живущего в старинном готическом особняке над городом.

Глаза хозяина расширились от страха, и он поспешно удалился на кухню.

«Странно», — подумал я, но из‑за усталости после дороги не стал особо задумываться над этим.

Я отправился в свои апартаменты и проспал до тех пор, пока меня не разбудил стук хозяина. Он сообщил, что скоро подадут еду.

В обеденном зале никого не было, кроме пожилого мужчины, который одиноко ел в дальнем углу. Я представился ему и спросил, можно ли присесть за его стол. Он с радостью предложил мне место.

Мы быстро разговорились: он оказался обаятельным и весёлым человеком, рассказывал истории о городке и о том, как рос здесь. Потом он спросил, зачем я приехал.

Когда я сказал, что собираюсь взять интервью у лорда Эдмунда Эшфорда сегодня вечером, он чуть не подавился.

— Мистер Херринг, я видел, что они сделали с этим городом раньше.

— Каждую позднюю осень люди запирают дома и ставят решётки на двери. Улицы пустеют, почти никого не видно. Те, кто не успевает забаррикадироваться вовремя, исчезают.

— Лишь немногие возвращались. Их тела были бледными — не болезненными, просто бледными. Они прижимали руки к груди и бормотали что‑то о сердце. Все они умирали в течение нескольких дней.

Его слова потрясли меня — они звучали искренне, в них чувствовались настоящие эмоции.

— Пожалуйста, мистер Конор, я уверен, что со мной всё будет в порядке. Я ценю вашу заботу, но уверен, что лорд Эшфорд не станет причинять вред уважаемому учёному.

Мистер Конор посмотрел на меня с беспокойством и медленно вздохнул.

— Мистер Херринг, если вы собираетесь отправиться в тот особняк, пожалуйста, наденьте этот амулет.

Он снял с шеи ожерелье с красивым ярким камнем и протянул его мне.

— Спасибо, мистер Конор, я очень ценю это.

Я положил ожерелье в карман.

— Нет, мистер Херринг! — почти вскрикнул мистер Конор. — Простите, прошу прощения. Пожалуйста, наденьте его немедленно и спрячьте под рубашкой.

Он подошёл ко мне, надел ожерелье на мою шею и заправил его под рубашку.

— Мне уже нужно идти, мистер Херринг. Было приятно познакомиться. Пожалуйста, будьте осторожны там.

Мистер Конор быстро вышел из таверны, оставив на столе недоеденную еду.

Я привык к тому, что люди бывают суеверны, но этот случай меня насторожил. Я пытался отмахнуться от слов мистера Конора, доедая свой обед, но ожерелье давило на шею. Я уже собирался снять его, когда хозяин таверны сообщил, что машина лорда Эшфорда ждёт снаружи. В его взгляде читалось то же беспокойство, что и раньше. Я поспешно забежал в комнату за своими записями и вышел на улицу.

Машина оказалась тёмным лимузином с затемнёнными стёклами. Когда я сел в неё, попытался поздороваться с водителем, но он не произнёс ни слова — включил первую передачу и тронулся с места.

Дорога к особняку шла по крутому серпантину с обрывами по обе стороны. Водитель вёл машину хаотично, и мне пришлось вцепиться в сиденье от страха. К тому моменту, как я вышел из машины, я уже забыл о разговоре с мистером Конором.

Лорд Эшфорд встретил меня на ступенях своего особняка. Это был высокий мужчина с длинными тёмными волосами и бледной кожей. Я не мог понять, то ли ему чуть за тридцать, то ли уже под восемьдесят.

Его дом был прекрасен — большое строение чёрного цвета с небольшими арочными окнами на фасаде.

— Рад познакомиться, мистер Херринг.

Он спустился и пожал мне руку. Его хватка была крепкой, а взгляд — пронзительным.

Он провёл меня в свой кабинет и по пути рассказывал о своих многочисленных достижениях: о рекордах в фехтовании в юности, о бизнес‑решениях, которые помогли увеличить состояние его семьи в пять раз, и о благотворительных пожертвованиях, которые он делал для близлежащего городка.

— Знаете, мистер Херринг, можно сделать так много для людей, но они всё равно будут бояться вас и обвинять в неразумных злодеяниях. Говорят, что мы пьём их кровь, — он помолчал. — Как неразумно… сердце — это…

— Насколько я понимаю, это одна из причин моих длительных путешествий — собрать историю вашей семьи и местные легенды о ней, если я не ошибаюсь.

— Да, лорд Эшфорд, всё верно.

— Что ж, позвольте мне начать с объяснения того, как родились эти легенды.

— В начале 1700‑х было два года массовых исчезновений, по крайней мере, так гласят записи. Люди в городке были в отчаянии, искали ответы. Местный проповедник, мистер Конор, обвинил в этом мою семью.

— После того как пропала дочь одного из кузнецов, люди взбунтовались и пошли к нашему старому особняку, чтобы поджечь его. Моя семья едва успела спастись в тот день.

— Только мой дед решил вернуться, — он указал на картину на стене: мужчина на ней был почти точной копией лорда Эдмунда Эшфорда.

— Он построил этот прекрасный особняк, в котором вы сейчас находитесь, и нанял местную милицию, чтобы защитить нашу семью от любых покушений. Уверен, жители городка пытались предостеречь вас от встречи со мной.

— Да, они это делали, лорд Эшфорд.

— Конечно, делали. Что ж, мистер Херринг, это лишь небольшое введение в дела нашей семьи. Как насчёт коньяка, прежде чем мы углубимся в тему?

Лорд Эшфорд не стал ждать моего ответа и поднялся со стула. Когда он подошёл к полке с алкоголем, его движения стали странными.

В воздухе появился запах меди.

— Лорд Эшфорд, с вами всё в порядке?

— Мистер Хе‑е‑е‑рринг, — его голос стал высоким и булькающим.

Его голова резко откинулась назад, уши заострились, рот растянулся, и появился новый ряд острых, звериных зубов.

В ушах зазвенело, а вокруг меня пронёсся поток горячего воздуха.

Кожа на его голове стала серой, одежда разорвалась, обнажив мускулистое серое тело. Его глаза стали тёмно‑жёлтыми с ярко‑красными зрачками.

Он издал громкий визг, повалил меня на пол и навис сверху.

Я пытался отбиться, но он был слишком сильным.

Его кулак ударил меня по лицу.

Перед глазами вспыхнули звёзды, я почти потерял сознание.

Затем лорд Эшфорд разорвал на мне одежду, оставив только рубашку.

На мгновение он замер, прислушиваясь.

Зрачки его расширились, уловив звук моего сердца.

Он разорвал рубашку, но тут же издал леденящий кровь вопль.

Ожерелье от мистера Конора засияло ярким белым светом.

Он закрыл глаза и попытался сорвать его с моей шеи, но свет становился всё ярче.

Лорд Эшфорд поднялся и отступил на несколько шагов.

— Я проклинаю тебя! — закричал он.

Он упал на колени и схватился за голову.

Затем его тело начало медленно исчезать, превращаясь в мелкие частицы пыли.

Сначала исчезли руки, потом голова, затем туловище — и от него ничего не осталось.

Окно медленно открылось, и в комнату ворвался холодный ветер.

В особняке воцарилась тишина.

Мои руки так дрожали, что я не мог встать.

Сначала я не мог подняться, но потом услышал тихие шаги где‑то в особняке.

— Эдмунд? — раздался в коридоре тот же высокий булькающий голос.

Я вскочил, выпрыгнул в окно и побежал обратно в город.

В таверне я умолял хозяина немедленно вызвать такси.

Не сказав ни слова на прощание, я собрал вещи, покинул город и никогда не возвращался.

Вернувшись домой, я попытался изучить амулет. Отнёс его своему другу‑геологу, но тот сказал, что это просто стекло.

Я пытался найти мистера Конора, но хозяин таверны заявил, что в городе нет никого с таким именем.

Вскоре после этого мне пришлось уволиться из университета. После того, что я увидел, я не мог продолжать работу.

Каждую ночь меня преследовали видения лорда Эшфорда.

Я никогда прежде не рассказывал эту историю из‑за страха, но, думаю, Эшфорды идут по моему следу. Несколько дней назад я получил письмо с подписью их семейного рода внизу. Оно было написано старым римским языком, который я не смог расшифровать. Лишь одно слово было написано на простом английском: «hungry» («голоден»).

Сейчас я скрываюсь в придорожном мотеле, сжимая в руках амулет, который мистер Конор дал мне столько лет назад.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

У океана есть свои безмолвные пещеры —

Глубокие-глубокие, тихие и одинокие;

И даже если на поверхности бушует буря —

Под сводами пещер царит покой.

***

За последние недели тренировок я выучил наизусть почти каждую мелочь в устройстве Tuscany — каждый циферблат, каждый экран, каждую ручку, каждую деталь конструкции. Качество сборки и оснащение этой персональной субмарины не переставало меня поражать. Это было настоящее чудо инженерной мысли — маленький зверь, спроектированный с такой тщательностью, что обшивка корпуса выдерживала куда большее давление, чем в принципе могла бы создать вода на любой глубине. Это был мой Пегас. Мой Троянский конь. Мой личный Аполлон-11. И внутри этой оболочки из многослойного синтактного пеноматериала я собирался погрузиться в бездну Хиггинса, доселе неизведанную.

Я запустил процедуру отделения, и подводная лодка мягко отстыковалась от корабля сопровождения, скользнув под поверхность Тихого океана — тихо, грациозно, с небольшой скоростью. И теперь я был поглощён новым миром — хотя, в сущности, уже хорошо знакомым мне миром моря. Мимо меня проплывали косяки рыб; когда солнечный луч проходил через это живое облако, оно вспыхивало серебром. Под ними двигались скаты, неторопливо взмахивая плавниками-крыльями в такт течению. В скалах копошились ракообразные, в трещинах породы покачивались растения, украшавшие белёсые и серые камни, словно праздничные гирлянды. Но у меня была своя задача, о которой, как строгий надзиратель, напоминал датчик запаса кислорода. Поэтому я прошёл мимо старого рифа и направился дальше, туда, где морское дно было не разглядеть на многие-многие мили.

— Бездна Хиггинса, — сказал Рубен. — Пятьдесят тысяч футов под поверхностью, Букер. Пятьдесят тысяч. Ты понимаешь, что это значит?

— Это значит, что она чертовски глубока. Куда глубже, чем Бездна Челленджера.

Он кивнул.

— Готов сотворить историю?

Был ли я готов? Мне казалось — да. Я готовился к этому одиночному погружению, и только к нему, уже много лет. Это был итог всей моей жизни — всей работы, всех исследований. Мысль об этом так прочно вцепилась в мой разум, что я видел погружение даже во сне: что ждало меня на дне? Что я там обнаружу? И какие чудовищные создания могут возмутиться моим присутствием?...

Нет. Нет. Я отогнал эту мысль. Tuscany обладала всем, что могло понадобиться для защиты — технологии передового уровня вместо тяжёлой брони — этого было достаточно, чтобы выдержать давление, способное смять не только слабое человеческое тело, но и сталь в дюймы толщиной. Какое существо вообще может обладать челюстями сильнее, чем сама водная бездна?

Я включил двигатели, и подлодка устремилась вниз, словно пуля. Я следил за глубиномером не меньше, чем за самим морем вокруг. Сто футов. Двести. Мимо проплывали акулы, черепахи, бесчисленные рыбы. Триста. Пятьсот. Семьсот. Тысяча. Тысяча двести пятьдесят — перевёрнутая высота Эмпайр-стейт-билдинг. Полторы тысячи. Тысяча шестьсот…

Вода начала мутнеть, становиться все более зернистой, темнеть — солнечный свет уже не пробивался сквозь толщу. Две тысячи футов. Две с половиной. Три тысячи. Три тысячи двести — туда, где свет больше не живёт.

Вскоре единственным источником света, озаряющим путь вперёд и вниз, остались огни Tuscany.

Я продолжал спуск, проходили часы. Стрелка датчика давления подрагивала рывками, но поднималась выше, выше, выше — и вскоре перевалила за отметку, при которой вес моря расплющил бы корпус любого другого судна. Одна миля глубины. Миля и три десятых. Миля и шесть — здесь кашалоты достигают предела своего погружения. Теперь я мог с уверенностью сказать: ни одно млекопитающее на Земле никогда не находилось так же глубоко, как я. И погружался дальше. Две мили. Две и одна. Две и две.

Вода теперь была чёрной, как космос, если не считать лучей прожекторов Tuscany, пробивающих тьму. Густая жидкость казалась не водой, а чернилами, нефтью, или чуждой субстанцией, которая стекала по усиленным иллюминаторам и скользила вдоль корпуса, словно живая. Здесь, внизу, было тесно — вопреки всей безмерности океанического пространства. И всё же я спускался.

Тринадцать тысяч футов. Абиссальная зона. Давление — одиннадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм. Мимо проплыла рыба-удильщик, ослеплённая светом прожекторов Tuscany, который в одно мгновение превратило её собственный биолюминесцентный огонёк в ничто. Рыба метнулась прочь, а я нырнул глубже. Пятнадцать тысяч футов. Три мили. Три и одна.

Вот теперь начиналось самое интересное.

Человечество посещало такие глубины так редко, что количество экспедиций можно было пересчитать по пальцам одной руки. Теперь я входил в число тех немногих, добравшихся сюда. И хотя я был не первым, кто пересёк эту отметку, я знал — в конце своего путешествия я опущусь глубже всех прежних исследователей. Я был настроен решительно. Я был готов.

Я взглянул на шкалу глубины: шестнадцать тысяч двести восемьдесят один и четыре десятых фута. Почти половина пути до мирового рекорда. Tuscany продолжала погружение.

Двадцать тысяч футов. Зона Хадал. Давление здесь в тысячу сто раз выше, чем на поверхности. Двадцать две тысячи. Двадцать шесть. Двадцать девять тысяч — высота Эвереста. Тридцать. Тридцать с половиной. Тридцать одна тысяча — та же дистанция от поверхности, на которой летит пассажирский самолёт на полной высоте своего маршрута.

Бездна Челленджера — ранее считавшаяся самой глубокой точкой морского дна — лежала примерно в тридцати шести тысячах футов под поверхностью, в Марианской впадине. Ни один солнечный луч никогда не достигал тех глубин. По лучшим из полученных данных, жизнь там существовала, но крайне скудная, ведь давление там невыразимо.

Но я направлялся еще ниже, еще глубже, чем там.

«Всё, что мы знаем, — это то, что мы нашли каньон», — сказал тогда Рубен. — «Такой, что Гранд-Каньон рядом с ним — просто трещина в земле. Лежит прямо посреди дна Тихого океана — примерно в двенадцати сотнях километров к западу от Гавайев и ещё девятистах к югу. И, насколько мы можем судить, он уходит вниз примерно на пятьдесят тысяч футов.»

Тридцать шесть тысяч футов. Я сравнялся с мировым рекордом.

«Пятьдесят тысяч футов?! Почему, чёрт возьми, мы только сейчас его обнаружили?», — ответил я ему.

Тридцать шесть с половиной. Я сделал это. Моё сердце забилось чаще. Я официально стал рекордсменом мира — ни один человек в истории не спускался под поверхность так глубоко, как я в этот момент.

«Помогла новая технология картирования морского дна. Мы получили детализированную топографическую карту гидросферы, какой раньше у нас не было. Когда посмотрели на результаты — вот он, каньон. Просто ждал нас. Звал вниз.»

Тридцать семь.

«И что там, внизу?»

Тридцать семь и три десятых тысяч.

«Да чёрт возьми, доктор, если бы мы это знали, мы бы не посылали туда вас, не так ли?»

Тридцать семь и девять.

«Пожалуй, да.»

Тридцать восемь.

Тридцать восемь и пять.

***

Ужасные духи глубин —

В темноте собираются в тайне;

Там и те, о ком мы скорбим —

Молодые и яркие необычайно.

Бездна Хиггинса, согласно лучшей информации, что у меня была перед стартом, — это колодец, почти километр в диаметре. Начинается он примерно на отметке сорока шести тысяч футов под поверхностью и, как предполагается, достигает дна в так называемой «Глуби Хиггинса» — небольшой впадине у основания, ещё на пять тысяч футов ниже. Бездна — крупнейшее и глубочайшее образование в гидросфере Земли, и, кроме её размеров и координат, о ней не известно ровным счётом ничего. И именно для этого — чтобы узнать больше — здесь был я и Tuscany.

Сорок три тысячи футов. Я включил прожекторы под корпусом Tuscany, и их сияние пролилось на будто бы инопланетный ландшафт, который, вероятно, не видел света уже миллиарды лет. Здесь были горы — настоящие горы — сопоставимые по величию с Альпами, и арки, и плато, тянувшиеся к туманному горизонту так далеко, пока не растворялись в водяной мгле.

И даже здесь, в этих глубинах, я видел жизнь. Мимо прошла тварь, похожая на кальмара — только чудовищных размеров. Она замерла. В ту секунду я подумал, что она может проявить агрессию, но после короткого взгляда на Tuscany тварь провела щупальцем вдоль левого борта и уплыла прочь, наверное, искать что-то другое.

— Вот умница, — пробормотал я.

Я спускался дальше.

Сорок четыре тысячи футов. Сорок пять.

И вдруг — вот оно. Бездна.

У меня упала челюсть, когда перед глазами открылся её размах. Зрелище захватывало дух: чудовищная, беспросветная дыра в земной коре, уходящая в немыслимую бездну. Я опустился чуть ниже — сорок пять с половиной, сорок шесть тысяч футов — и Tuscany вошла в её зев. Внутри было ещё темнее, чем снаружи, хотя солнечный свет и так давно уже не существовал на этих глубинах.

Сорок шесть с половиной. Сорок семь. Сорок семь и две.

Я почувствовал лёгкое течение, тянущее вниз. Оно не было особенно сильным, но само его появление встревожило. И всё же я не мог заставить себя подняться. “Поверну назад, если станет опасно”, — решил я. — “Пока что — дальше.” Я спускался глубже, и глубже, и глубже, всё дальше в недра пещеры.

Сорок восемь тысяч футов. Сорок восемь с половиной. Сорок девять. Сорок девять и одна.

И тогда я это увидел. Сияние.

Я прищурился и убавил свет, чтобы убедиться, что не ошибаюсь. Что, во имя всех Богов?... Оно было действительно там — тусклое, красновато-фиолетовое, затем зеленоватое, потом снова фиолетовое, и, наконец, синее — парящее в потоке воды, в нескольких тысячах футов ниже. Я продолжил погружение, следуя за ним. Сорок девять с половиной. Сорок девять и семь. Сорок девять и девять. Сияние — что бы это ни было — становилось всё насыщеннее, шире, ярче. Вскоре оно заполнило всё пространство впереди и внизу. Я убавил подсветку Tuscany до минимума, и, достигнув пятидесяти тысяч футов, понял, что свечение исходило не прямо снизу, а немного слева, за широким поворотом.

Эта “бездна” — не прямой колодец.

Дно оказалось здесь, как и рассчитывалось, но затем провал уходил в сторону, налево.

Господи Иисусе. Господи Иисусе…

Это была пещерная “комната” — как минимум километр в высоту, в глубину и в ширину, и её огромный размер поддерживал в ней темноту, несмотря на тысячи плавающих биолюминесцентных “капсул”, мерцающих фиолетовым, зелёным, синим и красным, периодически тускнея. Я погрузил Tuscany глубже, и её камеры ожили, негромко зашуршав механизмами.

***

Спокойно моряки усталые,

Отдыхают под волной синей.

В безмолвье океана благословенном

Царит чистота, и души невинны.

Пещера стала ещё темнее, когда светящиеся “капсулы” исчезли в воде позади судна. Но здесь, помимо камней, было на что взглянуть. Примерно через четверть часа после входа в зал Tuscany проплыла мимо чего-то похожего на гигантское канатоподобное растение — столь невообразимых размеров, что оно, казалось, тянулось почти от дна до потолка пещеры, расширяясь к основанию, скрытому в непроницаемой тьме. Я направил субмарину ближе и включил прожекторы на полную мощность.

Щёлк.

Сердце сорвалось в бешеный ритм. На поверхности этого «растения» были присоски. Каждая размером с саму Tuscany. Они шевелились, пульсировали, тянулись вдоль всей длины, и теперь мне стало ясно: это не стебель. Это щупальце.

В панике я дёрнул рычаг, отводя Tuscany назад, но, когда попытался повернуть, основание корпуса ударилось о тварь и прилипло к одной из гигантских присосок. Я вжал рукоять ускорителя — в ответ раздался влажный, рвущийся звук, когда корпус судна вырвался из её хватки.

Но тут щупальце ожило. Оно взвилось, закрутилось, ударило по стенам пещеры, вдавилось в свод, а затем обрушилось вниз, туда, где тьма скрывала пол.

— Давай, малышка! — я снова дал тягу, и Tuscany рванула прочь — в темноту, к тому месту, где ещё должен был виднеться отсвет от капсул. Я надеялся, что это поможет мне замаскировать свои огни и скрыться.

Если только повезёт.

Но вскоре я услышал — и почувствовал — движение чего-то невообразимо огромного, перекатывающегося по дну пещеры. Гул, дрожь, грохот — земля, вода, всё вокруг заходило ходуном. Клубы ила и обломков взвились в темноту, закрывая обзор, и я услышал, как каменные глыбы с глухим звоном ударялись о потолок, а затем вновь падали вниз.

ГГГГГГГГГГРРРРРРРРРААААААААААУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!!!!

— Ч-чёрт!!! — крик вырвался сам собой.

Звук пронёсся по всей длине пещеры, сразу заполнив собой всё пространство, отражаясь от стен. Барабанные перепонки чуть не лопнули — и, наверное, лопнули бы, не приглуши стенки Tuscany этот чудовищный рык. Судно тряслось, но держало ход, позволяя мне прорваться мимо плавающих “капсул” и направиться обратно — к зияющему зёву туннеля, ведущего в открытую бездну колод…

УДАР!

Tuscany дёрнулась и перевернулась от мощного столкновения. Я понял: щупальце вырвалось из-под дна и ударило снизу, между балластами. Но к моей удаче, ударом оно отбросило судно вверх, к выходу. Я снова взялся за управление, и, дав максимальную тягу, повернул, вырываясь вверх по колодцу Бездны. Начался подъём.

Пятьдесят две тысячи футов. Пятьдесят одна с половиной. Пятьдесят одна.

«Так что же там, внизу?» — вспомнился мне мой же вопрос.

— Давай, малышка, давай… только не сейчас. Не смей подвести. Не смей, чёрт тебя дери, подвести меня сейчас!

«Чёрт, доктор. Если бы мы знали — не послали бы вас, не так ли?»

Пятьдесят с половиной. Пятьдесят. Сорок девять и девять. Сорок девять и шесть.

Tuscany поднималась с бешеной скоростью, и всё это время я чувствовал, как дрожат стены Бездны — от грохота, с которым чудовище рвалось вдогонку. Оно пробивалось через туннель, крушило, хлестало щупальцами, металось — но Tuscany была быстрее. Сорок семь пять. Сорок семь. Сорок шесть восемь. Сорок шесть четыре. Сорок шесть тысяч футов — и ещё выше.

«Пожалуй, да».

Tuscany вырвалась из Бездны и рванула было прямо вверх, к поверхности, но тут из тьмы сбоку выстрелило щупальце, едва не разбив лобовое стекло. Я вжал рукояти управления до упора, и Tuscany резко ушла влево и вверх, проскользнув над породой буквально в нескольких дюймах. Я вновь включил прожекторы, чтобы лавировать в лабиринте скал и вернуть курс на подъём.

Но в их свете я понял: это были не скалы. Это были корабли.

Огромные, древние суда — имперские военные корабли прошлых эпох, перекрученные, переломанные, покрытые ржавчиной, лежащие грудой на дне — всё, что некогда гордо бороздило морские просторы, теперь погребено здесь, притянутое вниз тем самым чудовищем, что теперь охотилось на меня.

Щупальце снова обрушилось сзади. Мачты, надстройки, палубы, железо, дерево — всё разлеталось по сторонам, крошась в щепки и обломки под его яростью. Я вёл Tuscany сквозь это морское кладбище с безумной скоростью, слишком большой, но это волновало меня сейчас в последнюю очередь. Я проскользнул под башнями кораблей, между орудийных гнёзд, мимо лопастей мёртвых двигателей и искорёженных частей корпусов.

Какофония моего бегства и разрушительный путь преследователя разбудили жизнь в этих руинах. Из отверстий кают, капитанских покоев, из лестничных пролётов вылетали рыбы — сотни, тысячи — и неслись за мной, присоединяясь к бегству.

Но выхода не было.

Грунт дрожал на многие мили вокруг, гремел, словно от землетрясения. Всё усиливалось, становилось громче, злее. Tuscany едва не задела обломанное гнездо на вершине мачты, прошла в каких-то дюймах, и, используя этот манёвр, направила весь импульс вверх, вырываясь от морского дна с такой скоростью, какую только выдерживали двигатели, чтобы не повредиться от перегрузки. Глубиномер наконец начал отображать подъём.

Сорок пять девять. Сорок пять и две. Сорок пять тысяч футов. Сорок четыре и восемь.

— Давай, ну же, мать твою!…

ГГГГГГГГГГРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!!

Вода вокруг будто пошла волной от этого звука. И вдруг, неясно как, но Tuscany перестала быть единственным источником света во тьме: по воде пронёсся оранжевый всполох, на мгновение осветивший всю бездну. Затем погас — и снова вспыхнул, на этот раз надолго. Я выключил прожекторы Tuscany, чтобы сохранить каждую каплю энергии для подъёма.

Сорок четыре и две. Сорок четыре. Сорок три и семь.

В отблеске этого чужого света я заметил — я был не один. Вверх вместе со мной уходили и другие создания, колоссальные, неведомые человеку. Огромные, размером с городской автобус, скаты, окутанные прозрачным желеобразным облаком. И даже тот гигантский кальмар, которого я видел перед спуском, — целое здание из плоти — мчался вверх, охваченный тем же безумным страхом.

Я возглавлял их бегство.

Сорок три и одна. Сорок две и восемь. Сорок две и три. Сорок две.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Я глянул назад — вниз, в кормовое окно.

Бездна… двигалась.

Она жила.

Господь всемогущий. Я был в горле Левиафана. В его чёртовом горле!

Я видел, как из бездны выстрелил его щупальцеобразный язык — он собрал столько рыбы, что ею можно было бы накормить небольшой город. Tuscany рванула вверх, а позади Левиафан выпрямил ещё большие щупальца, размах которых был колоссален, и двинулся следом, поднимая волны, как шторм.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Левиафан снова раскрыл пасть и изрыгнул наружу язык-щупальце, взбивая вместе с ним столько воды, сколько вместили бы несколько олимпийских бассейнов. Я увидел, как гигантский кальмар был схвачен в этой буре — и исчез навсегда, когда челюсти Пасти захлопнулись с громоподобным щелчком, отдавшимся эхом и вибрацией.

А Tuscany тем временем продолжала стремительный подъём — и успела вырваться из водоворота буквально на фут.

Тридцать девять и пять. Тридцать девять. Тридцать восемь и семь. Тридцать восемь и две. Тридцать восемь тысяч футов, выше, выше!

Но Левиафан не отставал. Он гнался за мной неустанно, несясь на волнах собственного течения. Его щупальца — каждое в десятки футов толщиной и длиной в милю — взбивали воду, разгоняя чудовище всё быстрее.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Тридцать семь и пять. Тридцать семь. Тридцать шесть и четыре.

Tuscany выдавала всё, на что способна: она шла с максимально возможной скоростью. Датчик давления всё ещё пылал красным, но значения падали, стрелка глубиномера ползла вверх.

Двадцать девять тысяч футов. Двадцать восемь и три. Двадцать семь и пять.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!

Левиафан не сдавался. Ещё нет. Я чувствовал, как усиливается его натиск — перемещаемая масса воды бросала Tuscany из стороны в сторону, корпус скрипел, её кидало и крутило, как щепку. Затем позади снова открылась Пасть — и вода завертелась, закружилась, вскипела безумием целого океана. Я вжал тягу до предела.

— Давай!!! — крик сорвался в никуда.

Синтактный пеноматериал был на пределе выдержки, укреплённое стекло начало давать микротрещины, которые расползались тонкими паутинками по иллюминаторам. Я метнул взгляд на приборы. Двадцать тысяч футов. Девятнадцать и восемь. Девятнадцать и четыре. Девятнадцать и три. Подъём замедлялся. Давай, малышка. Давай. Давай, давай, давай. Пожалуйста, Господи. Будь со мной сейчас. Будь с…

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

В оранжевом сиянии глаз Левиафана я видел, как быстро мимо Tuscany бежит вода, втягиваемая в водоворот. Субмарину мотало с борта на борт, трясло, как в урагане. Семнадцать и четыре. Семнадцать тысяч. Шестнадцать и девять. Шестнадцать и три. Шестнадцать и одна. Шестнадцать тысяч футов.

Я следил за показаниями глубиномера с отчаянием, тошнота и липкий страх не отпускали ни на секунду.

Пятнадцать и девяносто пять. Пятнадцать и девяносто два.

Я чувствовал, как Tuscany почти остановилась.

— Давай. Давай. ДАВАЙ ЖЕ!!!

Пятнадцать и девятьсот двадцать пять. Пятнадцать и девяносто четыре. Пятнадцать и девяносто шесть…

— Чёрт!!!

Всё. Tuscany попалась.

Не успела стрелка глубины начать снова ползти вверх, как я ощутил, что субмарина потеряла управление и пошла в бешеное вращение. Меня выбросило из кресла, и я со всего размаху ударился носом о потолок пилотской сферы. Вспышка боли — и кровь хлынула фонтаном, пропитала рубашку, залила стекло и приборную панель.

Я зажал лицо рукой, пытаясь остановить кровотечение, но Tuscany снова перевернулась — килем вверх, вправо — и бросила меня в лестницу у люка. Я почувствовал, как вылетело из сустава плечо, а колено врезалось в нижнюю ступень. Голова гудела, вокруг всё плыло, а субмарину продолжало крутить. Трещины на окнах расползались всё быстрее.

Шестнадцать и три десятых тысяч футов. Шестнадцать и четыре.

Я почувствовал запах Пасти пробивающийся даже сквозь корпус.

И вдруг, внезапно, идея. Не то чтобы блестящая — но, чёрт возьми, хоть какая-то.

Я кое-как добрался до пульта, ухватился за рукоятки, пока Tuscany перекувыркалась в пространстве.

Ждать. Ждать… ЖДАТЬ...

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРАААААААААААААУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Сейчас!

Рёв был настолько близко, что каждая деталь управления задребезжала. Звенело в ушах, но я вжал тягу на полную — Tuscany содрогнулась, перевернулась, её тряхнуло, и, по чистой удаче, она всё же вынырнула из водоворота — буквально на волосок от гибели.

Я почувствовал, как край Пасти скользнул по правому борту, и удар отбросил меня в потолок субмарины. Судно кувыркалось, переворачиваясь снова и снова. Я ударился рёбрами о выступ в нише, свалился обратно в кресло, головой вперёд, потом — на пол.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Я смог подняться на единственной работающей руке и с трудом сориентировался. Я был свободен, но всё держалось на волоске. Tuscany всё ещё вертелась, теперь медленнее — водоворот позади, но управление ещё не восстановлено.

Я попытался увести судно в сторону, без толку — её швырнуло за спину Левиафана, прямо над его головой, пока он пронёсся подо мной, как грузовой состав прямиком из ада.

И вот тогда, впервые с того мгновения, как я встретил этого монстра, я по-настоящему осознал масштаб его тела.

Его спина была бесконечной, змееобразной, с острыми плавниками, словно хребет небольшой горной цепи, и только быстрые манёвры Tuscany спасли меня от этих зазубренных плавников, которые вздымались вверх и рассекали воду. Они пролетели в нескольких футах от меня, и поток, поднятый их движением, отбросил субмарину назад и чуть в сторону, в относительную безопасность.

ГГГГГГГГГГГГГГРРРРРРРРРРРААААААААААААУУУУУУУУУУУУУХХХХХХХХХХХХХХ!!!!!!!

Я быстро убавил свет до минимума и перевёл дыхание, пока туша Левиафана проплывала мимо. Он тянулся вниз, в бездну, на милю и более, и за ним волочились тысячи щупалец — настоящий лес из них, каждое размером с шестиполосную магистраль, с острыми крючьями на концах и лопастями-крыльями. Понадобилось целых три минуты, чтобы чудовище полностью прошло мимо меня. Затем оно изогнулось в другую сторону и уплыло, в поисках новой добычи.

Гггггггррррррррррраааааааааааааауууууууууууггггггггггггггггг!!!!

Чудище постепенно растворилось в тени. И потом наконец исчезло.

***

Я всплыл на поверхность только через несколько часов, позволяя искалеченной Tuscany неспешно завершить путь. Она была единственной причиной моего спасения — вся моя сообразительность и ум мне не помогли бы. Всё же она — настоящее чудо инженерной мысли.

Когда я наконец прорвался на поверхность, я включил аварийный маяк и тут же рухнул от усталости. Очевидно, меня подобрал береговой патруль через несколько часов, в нескольких сотнях миль к юго-западу от Гавайев, вытащил из почти разрушенной субмарины и отвёз в больницу на материке. Там я очнулся лишь через сутки.

По мере восстановления я слышал отдельные сообщения о гигантской сейсмической активности в районе, где я находился, о том, как дно океана изменилось, сдвинулось и перекомпоновалось. Но мне было всё равно. Я сказал этим учёным ублюдкам всё, что знал. К тому же теперь у них есть Tuscany и все записи, а у вас — этот письменный отчёт. Что они решат с этим делать дальше — их дело.

Я знаю только одно: ближайшее время я больше не собираюсь нырять. Я пришёл к осознанию: у человечества и так достаточно пространства, чтобы жить, развиваться и процветать на поверхности и около неё, на суше, в воздухе, и, надеюсь, скоро — среди звёзд.

Но есть существа в воде, которые владеют глубинами. И, возможно, лучше оставить всё так, как есть. Ради нас всех.

Земля несёт заботу и вину,

Покоя нет в её могилах;

А мирный сон лишь только там,

Под тёмно-синими волнами.

Натаниэль Готорн

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Если честно, я проигнорировал предупреждающие знаки. А как иначе? Шэрон была идеальна — или, по крайней мере, казалась идеальной в то время. Она красива в той классической манере, которая заставляет людей оборачиваться. И умна. У нее острое чувство юмора, которым можно проткнуть кого—нибудь насквозь, и она точно знает, как им пользоваться.

Мы встречались уже восемь месяцев. Конечно, может быть мы поторопились, но что—то просто щелкнуло. С нашего первого свидания я понял, что хочу, чтобы она была в моей жизни. Она казалась мне полным комплектом — кем—то, с кем я действительно мог бы построить будущее.

Оглядываясь назад, я понимаю, что были мелочи, на которые следовало обратить больше внимания.

Это случилось на нашем четвертом свидании. Мы сидели у нее на диване, пили вино, когда она заговорила.

— Наверное, мне стоит тебя предупредить кое о чем, — сказала она, крутя бокал.

Я приподнял бровь, уже наполовину влюбленный в нее:

—Ох? О чем ты?

— Я не самый… легкий человек, со мной не просто спать рядом, — сказала она.

Я рассмеялся, думая, что она шутит:

— Не волнуйся, я уже делил кровать с храпунами. Думаю, я справлюсь.

Она покачала головой, на ее губах играла легкая улыбка.

— Это не храп. Я разговариваю во сне. Иногда я двигаюсь или… ну, бывало, что я случайно давала людям пощечины.

— Бить людей, ахах? Звучит как профессиональный риск, — поддразнил я.

Она посмотрела на меня — наполовину серьезно, наполовину весело.

— Я просто говорю, что это уже случалось. Если ты решишь остаться, я тебя предупредила.

На тот момент я не придал этому особого значения. Это звучало безобидно, даже мило. Но оглядываясь назад… да, мне следовало отнестись к ее словам серьезнее.

В первый раз, когда я остался у нее ночевать, я ожидал пощечины, чтобы подшутить над ней по этому поводу на следующее утро. Но в основном та первая ночь прошла без происшествий. Она немного ворочалась, бормоча что—то бессвязное — «не красная» и «не дай ей упасть». Я не заметил ничего особенного.

В течение следующих нескольких недель ее странности начали проявляться все больше. Однажды ночью я проснулся от того, что ее рука ударила меня прямо в грудь.

— Какого черта? — проснувшись, пробормотал я растерянно.

Шэрон спала, ее рука безвольно лежала на кровати.

На следующее утро я сказал об этом за завтраком.

— Итак… ты ударила меня ночью.

Она чуть не подавилась кофе, ее глаза расширились от притворного ужаса.

— Да? Я сделала это?

— Ага. Полный отстой. Тебе приснилось, как ты с кем—то дерешься?

Она усмехнулась, покачав головой:

— Может быть, мне приснился Аарон?

Аарон был ее бывшим мужем. Она не особенно говорила о нем, но, насколько я понял, их развод был тяжелым. То, как она произнесла его имя — полушутя, полугорько — заставило меня задуматься, не было ли в этой истории чего—то большего.

Но я посмеялся. В то время это не казалось чем—то примечательным.

Были некоторые странные знаки, но настолько неявные, что я не распознавал их сути.

Через несколько недель совместной жизни Шэрон снова подняла эту тему.

— Я не шутила насчет сна, ты знаешь, — сказала она ночью, когда мы собирались спать.

— Я знаю, — ответил я, накрываясь одеялом, —  Честно говоря, это не так уж и плохо. Это даже мило.

Ее улыбка на секунду померкла:

— Просто… не пугайся, если я скажу что—то странное, ладно?

Я ободряюще сжал ее руку:

— Шэрон, это не проблема, правда. Я думаю, ты идеальна, и никакие твои слова во сне этого не изменят.

Она снова улыбнулась, но на этот раз улыбка не коснулась ее глаз.

В то время я думал, что в этом нет ничего такого. Теперь жалею, что не отнесся к тому моменту более серьезно.

***

Первые несколько недель пребывания у Шэрон все было вполне нормально. Да, она беспокойно спала — ворочалась, переворачивалась, даже бормотала.  Но я решил, что это просто часть ее «странного» очарования.

Но затем темы ее «разговоров» резко изменились.

Сначала она говорила что—то вроде «положи это» или «приведи кошку» — безобидная ерунда — и я смеялся над этим на следующее утро. Но однажды ночью, примерно через месяц, я проснулся и услышал нечто другое.

— Он под дубом, — пробормотала Шэрон тихим и ровным голосом.

Я моргнул, сонно и растерянно.

— Шэрон?

Ответа не было. Она лежала неподвижно, дыхание медленное и ровное.

Я сел и наклонился поближе.

— Что под дубом?

Ничего. Она больше ничего не сказала, просто перевернулась и плотнее завернулась в одеяло.

На следующее утро за завтраком я поднял эту тему.

— Ты сказала что—то странное во сне прошлой ночью, — сказала я ей.

Шэрон приподняла бровь, отпивая кофе.

— О, да? Что я сказала?

— Это было… странно. Ты сказала: «Он под дубом».

Она наклонила голову, словно пытаясь понять, шучу ли я.

— Хм, действительно странно. Может, речь шла о домике на дереве или о чем—то в этом роде.

— Ты помнишь, что тебе снилось?

Она покачала головой.

— Нет. Я не запоминаю. Ты же знаешь, как это бывает.

Я кивнул, но ее ответ меня не устроил. Было что—то притворное в том, как она отмахнулась — слишком небрежно, словно пыталась перевести разговор.

***

Через неделю я проснулся от того, что она ходила вокруг кровати, словно пыталась измерить шагами комнату.

— Шэрон? — прошептал я, потирая глаза.

Она не ответила.

Я потянулся к прикроватной лампе, но как только я нажал кнопку включателя, она замерла на месте.

— Не надо, — резко сказала она.

Моя рука застыла.

— Что не надо?

Она не ответила. Мгновение она просто стояла там, затем забралась обратно в кровать, ее движения были резкими и роботизированными.

На следующее утро я оставил свои мысли при себе. Я хотел спросить ее о том, что она сказала ночью, но что—то подсказало мне этого не делать.

После этого все стало еще хуже.

Однажды ночью она села прямо в постели и снова начала бормотать.

— В двух милях от шоссе, — сказала она, ее голос был спокойным и ровным. – Это удобнее делать, когда земля мокрая.

На этот раз я даже не пытался ее разбудить. Я просто лежал, уставившись в потолок, чувствуя, как волосы на затылке зашевелились.

Когда она, наконец, перевернулась и замолкла, я встал и пошел на кухню. Мои руки тряслись, когда я наливал себе стакан воды.

Что, черт возьми, происходит?

***

Переломный момент наступил несколько ночей спустя.

Я проснулся и увидел, что Шэрон сидит на краю кровати, спиной ко мне.

— Я же говорила, что это не сработает, — прошептала она.

Я медленно сел.

— Шэрон?

Она не обернулась. Она наклонила голову, как будто слушала кого—то невидимого.

— Он сказал, что разберется с этим, но не сделал этого. Теперь это моя проблема.

— Шэрон, с кем ты разговариваешь? — спросил я.

Она не ответила. Вместо этого она встала и вышла из спальни. Я не пошел за ней. Я, замерев, сидел в комнате, слушая, как ее шаги стихают в коридоре.

Когда я проснулся, она уже была на кухне, напевала себе под нос и переворачивала блинчики. Увидев меня, она подняла глаза и улыбнулась:

— Доброе утро!

Я заставил себя улыбнуться в ответ, но мой желудок скрутило. Я не мог перестать думать о том, что она сказала во сне.

Ночь, когда я понял, что что—то не так, началась как обычно. Шэрон быстро уснула, свернувшись калачиком, а я листал ленту в телефоне. Все казалось нормальным, пока я не услышал ее голос.

Сначала я подумала, что она говорит со мной.

— Я зажала ему нос, — сказала она.

Я замер.

Ее голос был тихим, холодным, монотонным.

— Это не заняло много времени. Он некоторое время сопротивлялся, но потом перестал.

Я повернулся к ней. Шэрон все еще лежала на боку, медленно дыша.

— Шэрон? — прошептал я.

Она не ответила.

Ее голос был едва слышен.

— Стащила его вниз по насыпи. Почва была мягкая — идеально для копания.

— Какого черта? — пробормотал я себе под нос.

Остаток ночи я не мог уснуть

***

На следующее утро я сказал ей:

—Ты снова разговаривала во сне прошлой ночью.

Шэрон выглядела удивленной, подняв глаза от своего кофе.

— О, нет, правда? Что я сказала на этот раз? Надеюсь, это не было что—то постыдное.

Я колебался.

— Ты… ты что—то сказала о том, что кого—то задушила. И вырыла могилу.

Она нахмурилась.

— Это, конечно, странно. Может, приснился кошмар на фоне криминальных шоу, которые я видела. Ты же знаешь, сколько я смотрю Netflix.

Она фальшиво рассмеялась.

— Ты не помнишь, что тебе снилось? — напирал я.

Шэрон покачала головой.

— Нет, извини. Честно говоря, Крис, я никогда не помню ни одного своего сна.

Я кивнул, но подозревал, что она не всё мне рассказала.

Несколько ночей спустя я снова проснулся от ее голоса.

— Макс, — сказала она. Ее тон был спокойным и отстраненным.

Я сел в постели, по коже побежали мурашки.

— Он за старым амбаром, — продолжила она. — Тот, что с синей дверью.

Имя было знакомым. Молодой человек по имени Макс пропал много лет назад во время похода. Его дело до сих пор не раскрыто.

На следующее утро я не поднимал эту тему. Я не знал, как. Но я не мог выкинуть ее слова из головы.

Я погуглил имя Макса на своем телефоне. Его исчезновение произошло в соседнем округе. В отчетах не упоминался амбар или синяя дверь, но другие детали, упомянутые Шэрон, соответствовали описанию местности, где его видели в последний раз.

Несколько дней спустя я набрался смелости предложить Шэрон кое—что. Она улыбалась, когда я только подошел.

— Ты никогда не думала о проведении исследования сна? — осторожно спросил я.

Она перестала улыбаться.

— Зачем мне это делать, Крис?

— Я не знаю. Просто… ты говоришь очень странные вещи во сне. Может, это стресс или что—то еще.

— Я в порядке, — сказала она, качая головой. —  Ты слишком много об этом думаешь.

— А как насчет записи? — спросил я. – Просто чтобы самой послушать.

Ее лицо мгновенно потемнело.

— Нет. Конечно, нет. Это вторжение в личную жизнь.

— Я не пытался…

— Если ты когда—нибудь запишешь меня без моего разрешения, Крис, нашим отношениям конец. Я серьезно.

Наши взгляды встретились, я кивнул, и мы продолжили свой день. Однако внутри мой мир рушился.

В ту ночь, после того как она уснула, я не мог сдержаться. Я положил телефон под подушку на ее стороне кровати и нажал «запись».

На следующее утро, пока Шэрон принимала душ, я воспроизвел аудиофайл.

Сначала это были просто помехи. Затем, около 2 часов ночи, раздался ее четкий голос.

— Нина слишком много кричала, — пробормотала Шэрон. – Быстро — пришлось действовать быстро. Никаких ошибок.

Я замер.

Нина. Я слышал про нее. Девушка—подросток с таким именем исчезла пять лет назад, и ее дело все еще было открыто.

«Нет, этого не может быть», — подумал я. Это невозможно.

Я больше не мог это игнорировать. Мне нужно было узнать, правда ли то, что она говорит.

В тот день я поехал в одно из мест, которые описала Шэрон: амбар с синей дверью. Это было недалеко — около двадцати минут от города.

Я нашел его достаточно легко. Здание было старым и обшарпанным, его дверь выцвела до тускло—серого цвета.

За амбаром была небольшая роща. Почва под деревьями выглядела свежевскопанной.

Я сказал себе уйти, но не смог. Я схватил ближайшую палку и начал копать грязь.

Мне не пришлось долго ковыряться. Запах — резкий и узнаваемый — сразу ударил мне в лицо. Затем я увидел его: рваный, испачканный грязью кусок ткани, прилипший к тому, что я мог описать только как… останки.

Я отшатнулся. Голова закружилась, пока я пытался осознать то, что вижу.

Шэрон не снилось.

***

Я не мог остановиться. Каждый вечер после того, как Шерон засыпала, я включал на телефон диктофон. И каждое утро, пока она принимала душ или готовила кофе, я прослушивал то, что она говорила.

И так было всегда.

— Она все плакала, поэтому мне пришлось сделать это быстро. Это было грязно, — сказала она. – Она сейчас в карьере. Под водой.

Имена менялись, но шаблон не менялся. Каждую ночь Шэрон шептала что—то леденящее, что—то конкретное.

— В корнях, вот в чем фокус, — сказала она однажды ночью. – Никто никогда не проверяет, что находится под корнями.

Каждое утро я просыпался в большем страхе, чем в предыдущее.

Аудиофайлы накапливались, каждый из них был частью ужасающей головоломки. Я больше не мог этого отрицать. Это были не сны.

Это были признания.

Шэрон начала замечать, что что—то не так.

— Ты что—то молчалив в последнее время, — сказала она однажды утром, подавая  тарелку с яичницей.

— Просто устала, — пробормотала я, избегая ее взгляда.

— Ты все время уставший в последнее время, — сказала она, наклонив голову. – Тебя что—то беспокоит?

— Нет, — солгал я. – Ничего.

Она изучала меня мгновение, ее взгляд был острым и немигающим, а затем она улыбнулась.

— Хорошо.

После этого я почувствовал, что она стала более пристально за мной наблюдать, словно ожидая, когда я оступлюсь.

***

Однажды ночью она меня застукала.

Я думал, она спит. Я сидел на диване, наушники вставлены в телефон, и слушал последнюю запись.

— Я сказала ему, что разберусь с этим, — прошептала Шэрон на записи. – Но он не послушал. Мне пришлось убирать за ним.

От звука ее голоса у меня по коже побежали мурашки.

— Что ты делаешь, Крис?

Я подпрыгнул, выдергивая наушники из ушей. Шэрон стояла в коридоре, скрестив руки на груди.

— Ничего! — быстро ответил я, заблокировав телефон и засунув его в карман.

Ее глаза сузились.

— Ты что—то слушал?

— Нет, — пробормотал я. – Я просто… просматривал соцсети.

Она не двигалась. Выражение ее лица не менялось. Она просто стояла там, уставившись на меня.

— Дай мне взглянуть на твой телефон, — наконец сказала она.

— Что? — спросил я, нервно смеясь.

— Я сказала, дай мне свой телефон, Крис.

— Зачем?

— Потому что я думаю, что ты меня обманываешь.

Я встал, стараясь говорить спокойно:

— Шэрон, ты ведешь себя смешно.

— Я? — спросила она, делая шаг вперед. – Ты ведешь себя странно уже несколько недель. Избегаешь меня. Блокируешь телефон. Что ты скрываешь?

— Ничего! — сказал я. – Почему ты думаешь, что я…

— Тогда дай мне посмотреть, — сказала она, перебивая меня.

— Нет.

Слово прозвучало резче, чем я предполагал.

Голос Шэрон был холодным и ровным.

— Ты ведь меня записал, да?

Меня охватила волна страха.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она сделала еще один шаг вперед.

— Пока я спала — ты меня записал. Признайся.

— Шэрон, я…

— Дай мне телефон, Крис.

— Нет.

Она бросилась на меня, ее пальцы вцепились в мой карман. Я отшагнул, пытаясь оттолкнуть ее, но она была настойчива.

— Отдай его мне! — закричала она, и ее голос эхом разнесся по квартире.

Я вырвался из ее рук и побежал к двери.

Я не останавливался, пока не добрался до своей машины. Мои руки так тряслись, что мне потребовалось три попытки, чтобы вставить ключ в зажигание.

Выезжая с парковки, я оглянулся на здание. Шэрон стояла у окна и смотрела на меня.

Я не вернулся за своими вещами, даже за телефоном.

На следующий день я вошел в свою учетную запись в облаке с компьютера публичной библиотеки.

Записи исчезли.

Шэрон, должно быть, нашла способ их удалить.

Я сидел, уставившись в пустую папку. Все улики, все доказательства исчезли.

***

Я не пошёл в полицию. Я не мог.

Что я должен был сказать? Что моя девушка призналась в дюжине убийств во сне? Что я нашел тело именно там, где она сказала? Они бы высмеяли меня — или, что еще хуже, подумали бы, что это моих рук дело. А без записей у меня не было ничего, кроме слов.

Вместо этого я сделал единственное, что пришло мне в голову: сбежал.

Я поехал в ближайший город, остановился в дешевом мотеле и провел остаток ночи, глядя в треснувший потолок и пытаясь понять, что, черт возьми, мне делать.

На следующее утро я купил новый телефон за наличные. Ничего особенного, просто базовая модель, которая могла звонить и иметь доступ к моему облачному аккаунту. Записи исчезли. Все файлы, которые я сохранил, были стерты.

Она нашла способ удалить их.

Неделями я оставался в мотеле, не высовывая нос и вздрагивая от каждого звука за дверью. Я просто знал, что Шэрон где—то там, наблюдает, ждет подходящего момента, чтобы нанести удар.

Я избегал социальных сетей, боясь, что она будет использовать их, чтобы выследить меня. Единственное, за чем я следил, были новости. Каждое утро я просматривал местные криминальные сводки, молясь, чтобы не увидеть ее имени или, что еще хуже, не услышать, что обнаружено еще одно тело.

Сначала ничего не было. Никаких пропавших без вести или исчезновений, никаких убийств. На мгновение я позволил себе поверить, что, возможно, я достаточно напугал ее, чтобы она остановилась.

Затем убийства возобновились.

Сначала это были мелочи: мужчина, найденный задушенным в своем доме, тело женщины, вытащенное из озера. Оба в соседних округах, обстоятельства жутко напоминали истории, которые Шэрон шептала во сне.

Я убеждал себя, что это просто совпадения. Так должно было быть.

Но потом это стало происходить рядом.

В моем родном городе пропала девочка—подросток, ее велосипед нашли брошенным на обочине дороги всего в миле от места, где я вырос.

Неделю спустя ее тело было обнаружено в неглубокой могиле в роще деревьев.

Я не мог дышать, когда увидел отчет. Сайт полностью соответствовал описанию Шэрон: «В корнях, вот в чем фокус. Никто никогда не проверяет под корнями».

Это была она. Закономерно.

***

Переломный момент наступил, когда в новостях сообщили об еще одной жертве — моем кузене Райли.

Мы с ним не были близки, но мы выросли вместе. Он была из тех людей, которые освещали каждую комнату, в которую входили, — всегда улыбаясь и смеясь.

Когда я увидел его имя в ленте новостей, у меня словно выбили почву из—под ног.

Репортер сказал, что его нашли около той же рощи, где обнаружили тело подростка. Они не дали никаких подробностей, но я уже знал, чего они не говорят.

Я знал, что это Шэрон.

Несколько дней я не мог ни есть, ни спать. Все, о чем я мог думать, был Райли — что я мог предотвратить это, если бы сделал что—нибудь раньше. Если бы я пошел в полицию или рассказал кому—нибудь, кому угодно, о том, что говорила Шэрон.

Но я этого не сделал. Я сбежал как трус, и теперь Райли мертв.

Чувство вины было невыносимым.

Я совершил много ошибок в своей жизни, но побег от Шэрон — это, наверное, худшая из них.

Я думал, что уход спасет меня. Я думал, что это не даст ей узнать, как много я знаю. Но, правда в том, что это не спасло Райли. Это никого не спасло.

***

Я больше не могу держать это в себе. Мне все равно, если мне никто не поверит, или если люди подумают, что я сумасшедший. Даже если это сделает меня мишенью — я должен кому—то рассказать, должен что—то сделать.

Несколько дней я сидел здесь, пытаясь найти нужные слова. Слова, которые могли бы заставить поверить мне. Слова, которые могли бы остановить ее.

Но правда в том, что это уже не имеет никакого значения: Райли мертв, и это моя вина.

Я не могу перестать видеть ее лицо в новостях. Я не могу перестать слышать дрожащий голос моей мамы по телефону, когда она рассказывала мне, что произошло.

Я мог что—то сделать. Я мог остановить Шэрон.

Но я этого не сделал. Я сбежал.

Руки трясутся, голова гудит, грудь сдавливает, но мне нужно выговориться. Мне просто нужно, чтобы кто—то знал.

Ее зовут Шэрон. Она умная, красивая, идеальная внешне.

И она убийца.

Она призналась во всем: Макс, Нина, все они. Она описала, как и где она это сделала. Я сначала думал, что это просто сны. Боже, я хотел верить, что это просто сны. Но я нашел одного из них. Я копал там, где она сказала копать, — и вот он.

Я пытался сбежать. Я думал, что если буду молчать, она остановится. Но убийства не прекратились.

Думаю, я хочу, чтобы кто—то узнал правду до того, как она меня найдет.

Потому что она это сделает.

Это всего лишь вопрос времени.

***

Раздается шум.

Я замираю, мои пальцы зависли над клавиатурой.

Я слышу звук бьющегося стекла. Шаги — медленные и спокойные, доносящиеся из кухни.

Меня затошнило. Трясущимися руками хватаю пистолет с тумбочки, чуть не уронив его.

О, Боже. Она здесь.

Не знаю, выберусь ли я из этого. Если я исчезну, вы знаете почему.

Если кто—то это найдет, пожалуйста…

Не дайте ей уйти от ответственности.

~

Оригинал

Телеграм—канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевела Худокормова Юлия специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.