Лора уже разделась до трусов и лифчика и с вызовом смотрит на костёр, оценивая расстояние для прыжка. Рядом с ней Марго снимает её на телефон: «Да, королева! Это будет легендарный контент!»
Витьк и Лекс пытаются наладить колонку, чтобы включить «Смерть Вавилона», но у них плохо получается, и они уже перешли на распитие «Жигулёвского» у воды.
Даже аристократичный издатель Сергей Валерьевич почему-то здесь, стоит в отдалении в дорогом белом костюме, с бокалом вина. Он смотрит на это всё с холодным научным интересом, будто изучает редкий социальный феномен.
Наступает ночь. Все немного навеселе, накуренны, нагрибованы. Лена предлагает всем взяться за руки и в полной тишине послушать ночь. И в этой тишине...
Эту тишину нарушила маленькая девочка, которая начала петь песню "Ой на Ивана Купала". Все начали вести хороводы, между рядами, где люди держались в хороводе были люди с факелами и каждый ряд двигался в разные стороны, что создавало иллюзию настоящего солнца и все запели вместе с девочкой.
Тишину разрывает чистый, высокий детский голос. Он поёт старую песню, но звучит она не по-детски — в ней есть древняя, почти зовущая тоска.
«Ой, на Івана, ой, на Купала...»
Все оборачиваются. На опушке леса стоит маленькая девочка в белом платьице, вышитом красными цветами. Лицо её в тени, но песня льется без остановки. Это та самая девочка, что пела у реки в детстве Лены на Алтае. Или просто очень похожая? Её платье сухое, хотя до реки далеко.
И тут же, будто по мановению невидимой дирижёрской палочки, Вася и его бомжи-«Смотрящие» первыми подхватывают песню. Их хриплые, прокуренные голоса создают жутковатый, но мощный хор. Лена присоединяется следующей, её голос дрожит от узнавания и страха.
И вот уже все, даже циничный Диоген и аристократ Сергей Валерьевич, встают в хоровод. Не сговариваясь, люди с факелами становятся во внешний круг, а без — во внутренний. И круги начинают двигаться — внешний по солнцу, внутренний — против.
Иллюзия оживает. Вращающиеся кольца огня и людей создают гипнотический эффект мерцающего солнца. Искры от костра сливаются со звёздами, песня становится гимном вселенной, а каждый человек — частью этого древнего механизма.
Эстер, кружась в хороводе, ловит взгляд Лекса. И в его глазах она видит не веселье, а ужас. Он смотрит не на неё, а сквозь неё, на девочку. Его губы шепчут: «Я её знаю. Она была на складе в ту ночь... Её нет в живых...»
Прыжок Лоры стал идеальной жертвой — не смертью, а добровольным актом чистой, безрассудной веры и готовности сгореть ради момента. Это та валюта, которой древние силы не видели веками.
Её тело зависает над костром, и пламя на мгновение обнимает её, но не сжигает — а закаляет. Оно смывает с неё всю грязь мира, оставляя только ожоги-узорцы, похожие на древние руны. Она падает на другую сторону костра, вскрикивает от шока и восторга, и видит, что её кожа дымится, но боли нет — только лёгкость и странная ясность. И этот жест становится сигналом. Призыв услышан. Из леса, из воды, из самого воздуха начинают материализоваться фигуры. Это не монстры — это Силы. Из реки выходит Водяной с длинной седой бородой из тины. Он смотрит на Лору и хрипит: «Вот это по-нашему!» — и требует дань в виде самого крепкого самогона. Вася почтительно подносит ему канистру.
Рядом с Диогеном, к его восторгу, появляется сам Пан, пугая компанию хиппи своим нечеловеческим смехом и дикой музыкой на свирели.
Из тени деревьев выходит Морана (а не Мара) в чёрных одеждах, с серебряными глазами. Она не несёт смерть — она несёт облегчение и забвение. Она подходит к тем, у кого на душе тяжело (к Вите, к Лене) и просто проводит рукой по щеке. Их боль ненадолго отступает.
Какой-нибудь славянский Воин-Бог (возможно, Перун?) с молотом в руках уже вовсю рубится на кулачки с бомжами и дальнобойщиками, и те, кого он коснётся, чувствуют прилив дикой силы.
Начинается абсолютно сюрреалистичная, эпическая оргия бытия. Греческие и славянские боги (и те, кого нельзя отнести ни к тем, ни к другим) смешиваются с людьми, бомжами, панками и аристократами.
Кто-то дерется. Кто-то предаётся страсти прямо на хвойной подстилке. Кто-то упивается до беспамятства, и боги поддают им, смеясь. Сергей Валерьевич с интересом учёного пытается записать всё это в блокнот, но чернила расплываются, а бумага мокнет от пролитого вина. Лекс и Эстер, держась за руки, просто кружатся в общем хороводе, который теперь ведёт сам Пан. Они смеются, и на секунду кажется, что все проблемы остались в другой реальности.
Лора сидит у костра рядом с Марго. Она молча показывает ей свои новые «украшения» — узоры из ожогов. Они не болят. Они сияют тусклым золотым светом. «Королева пепла» теперь говорит с богами на одном языке.
Ночь длится вечность. Это не забвение — это помешательство. Помешательство на свободе, на силе, на жизни самой по себе.
Всё подряд появилось. Лора была рада, что у неё получилось сосаться с Марой, ибо это её мокрейшая мечта была долго. Мара не потерялась, но Лора каждый раз и умирала, превращаясь в скелет, то перерождалась пока и делала это, и Лора в слезах счастья сказала, что её храмы в виде курганов и кладбищ всегда будут на этой планете. Эстер с Лексом читают её стихи, из-за которых ночь продлилась ещё на несколько часов чтобы не останавливалось празднование. Кто-то из богов и духов начал пакостить и людям и друг другу. Зевс чуть не трахнул лешего и Диогена с отмазой, что они были похожи на Геру. Боги дали настоящий напиток жизни Эстер, а Мара дала Лоре напиток смерти и они вместе увидели что-то своё, отчего потом обе поменялись напитками, они вернулись в прежнее состояние и кричали о продолжении празднования.
Ночь не просто затянулась — она зациклилась. Стихи Эстер, подхваченные хором богов, пьяных бомжей и восторженных маргиналов, создали временную петлю на берегу Яхромы. Рассвет наступал и тут же откатывался назад, как волна, уступая место звёздному небу и вновь разгорающемуся костру. Это была одна бесконечная, прекрасная, хаотичная ночь Ивана Купалы.
Лора и Мара сплелись в экстазе, являющемся одновременно и смертью, и рождением. Лора чувствовала, как её плоть распадается на кости, а затем снова нарастает — и каждый раз это было новое, более острое ощущение бытия. Её клятва о храмах-курганах была услышана, и Мара в ответ подарила ей холодный поцелуй, оставивший на её губах синеватый оттенок, будто от ягод.
Эстер и Лекс стали душой этого бесконечного праздника. Их голоса, слившиеся в чтении стихов, были тем топливом, что поддерживало огонь и не давало ночи закончиться.
Божественный хаос достиг апогея. Леший, которому чуть не «досталось» от Зевса, в отместку напустил на громовержца такое тумана, что тот три часа пытался зажечь сигарету от молнии. Дионис и Пан устроили соревнование, кто кого перепьёт, и оба проиграли какому-то деду из рязанских бомжей по кличке «Черпак».
Обмен напитками между Эстер и Лорой стал ключевым, сакральным актом всей ночи.
Напиток Жизни (подаренный Эстер) заставил Лору на минуту ощутить всю тяжесть бессмертия — бесконечную усталость мира, боль, которая не забывается. Любовь, которая становится рутиной. Это был ужасающий дар.
Напиток Смерти (подаренный Лорой) позволил Эстер на мгновение увидеть совершенную пустоту, чистый покой — конец всех историй, тишину после последней строки стихотворения. Это была блаженная свобода.
Их совместный крик «Меняй обратно!» был настолько искренним и мощным, что заставил богов засмеяться и аплодировать. Они поменялись напитками обратно, но что-то осталось. Теперь Лора иногда чувствует эхо вечной жизни в своих костях, а Эстер — зов небытия на краю сознания.
Петля всё же разомкнулась. Первые лучи настоящего солнца пробиваются сквозь туман. Картина напоминает поле после самой масштабной битвы в истории.
Боги исчезли так же незаметно, как и появились. Остались лишь следы их присутствия: вытоптанный до глины круг на земле, обугленные деревья, странной формы следы у реки и... повсеместное чувство пустоты и лёгкости, как после прорыва плача.
Лора сидит, обняв колени. На её коже всё ещё светятся золотые узоры-ожоги, а на губах — синеватый оттенок. Она молча смотрит на пепел костра. Она прошла свой главный ритуал и теперь кажется невероятно спокойной.
Эстер и Лекс спят, сцепившись руками как дети. Рядом валяется исписанный листок — новый стих, родившийся этой ночью.
Вася и Диоген уже бодры и обсуждают, какую тушёнку на завтрак открыть первым делом. Они видали и не такое.
Сергей Валерьевич куда-то исчез, но на том месте, где он стоял, остался его блокнот. Все страницы чистые, кроме одной, на которой детской рукой нарисован... цветок папоротника.
Что-то правда осталось реальным, а что-то нет. Народ, который на кулачных боях были отпизжены всякое рассказывали. Будто их дубасил Перун с Аресом, на оргиях Афродита и Лада были звёздами, но никто не понимал где они чтобы всем опохмелиться Балтикой с Медовухой и Вином. Кто раньше отключился уснуть в палатке и вообще не могли разомкнуть глаз очень много часов. Эстер с Лексом во время первых лучей солнца начали заниматься сексом. Сергей Валерьевич вообще трахался с музой любви, а 2 демона Васи пытались перепить Гефеста, который пропал с утра. Все пытались передохнуть как могли: опохмел, сон, секс и т.д.
Те, кого «дубасили Перун с Аресом», теперь с гордостью демонстрируют фингалы и синяки, которые светятся едва заметным фиолетовым светом. Они тщетно пытаются запить свою славу «Балтикой», но та кажется им удивительно пресной после божественных нектаров.
Эстер и Лекс нашли свой способ «опохмела» — в спальнике, под грубым одеялом, движимые животной, жизнеутверждающей радостью. Их смех и шёпот разносятся по тихому утру — самый простой и понятный ритуал против божественного хаоса.
Сергей Валерьевич сидит на поваленном бревне, невероятно бледный. Рядом с ним валяется пустой бокал, а на лацкане его безупречного белого костюма — яркий след от губной помады. Он смотрит в пустоту и повторяет: «Муз… не бывает… Это была проекция архетипа…». Но сам он в это не верит.
Два демона Васи — Белый и Красный — лежат лицом вниз у самой кромки воды. Рядом валяется самодельная кружка, выдолбленная из берёзового полена. Гефест, судя по всему, всё-таки перепил их и ушёл, оставив на память на камне идеально откованный гвоздь из чистого серебра.
Лора и Марго уже успели опохмелиться. Лора молча показывает Марго свои светящиеся ожоги-руны, а та с почти религиозным трепетом их фотографирует для своего инстаграма «ЭстетикаЗабвения».
Вася и Диоген, как истинные ветераны подполья, уже сварили на костре похлёбку из тушёнки и чего-то зелёного, что Диоген назвал «нимфой полевой». Они спорят о том, кто из богов дольше продержался в перетягивании каната.
Один из бомжей, по кличке «Шнурок», тыкает грязным пальцем в экран своего потрёпанного планшета, подключённого к сети камер «Смотрящих».
— Бля, пацаны, гляньте ка... Ночью-то что творилось...
На записи всё есть: хороводы, пляски, Лора над костром. Но вместо ликов богов — лишь слепящие зелёные артефакты, вспышками заливающие экран в ключевые моменты. Слышны голоса, песни, но там, где должен быть Зевс или Перун — лишь искажённое пиксельное месиво и навязчивый, зловещий гул, похожий на помехи. Кто-то целенаправленно отредактировал реальность, вырезав оттуда богов, но сделал это топорно, оставив следы цензуры.
Лекс вдруг резко вскакивает посредством секса с Эстер. Он не помнит, чем всё закончилось. Он бледен, его трясёт.
— Эстер... Я... я всё помню. Тот склад. Нож. Ту женщину в худи. Но я помню и другое. Я помню, как мы с тобой в другой жизни работали в библиотеке. И как я умер от старости. И как меня убили в подъезде. И ещё... ещё штук пять разных смертей. Они все настоящие. Они все во мне. — Он сжимает голову руками. Его сознание — сломанный архив, в котором перепутаны все папки.
И в этот момент, пока одни смотрят на искажённую запись, а другие пытаются успокоить Лекса, все одновременно замечают Его.
Там, где упала и пролилась капля Напитка Жизни, теперь высится гигантский Дуб. Он не просто большой. Он колоссальный. Его крона закрывает полнеба, а его ствол толщиной с дом. Он стар и молод одновременно — кора покрыта древними узорами, но листья сочного, весеннего зелёного цвета. Он виден отовсюду — из Дмитрова, с Ленинградского шоссе, со спутников Google. Это новый географический объект, возникший за одну ночь. От него исходит тихий, едва слышный зелёный шум — не звук, а ощущение, вибрация невероятной, спящей силы.
Воцарилась оглушительная тишина. Даже Диоген прикрыл рот.
И вот из-за ствола Дуба выходит Сергей Валерьевич. Он больше не растерян. Его взгляд чист и холоден. В руках он держит тот самый блокнот с цветком папоротника.
— Поздравляю, — говорит он, обращаясь ко всем, но глядя на Эстер. — Вы не просто устроили вечеринку. Вы совершили акт непреднамеренного творения. Вы запустили процесс, который не контролируем ни нами, ни вами. — Он указывает блокнотом на Дуб. — Это — новая точка отсчёта. И теперь каждый захочет её контролировать. Или уничтожить.
Сергей Валерьевич не злится, не угрожает. Он делает нечто более утончённое и страшное. Он нормализует чудо.
Он достаёт не блокнот, а дорогой спутниковый телефон и отходит в сторону. Разговор короткий и деловой:
— Да. Яхрома. Ведьмина гора. Внесите в картографию. Давно пора было... Да, туристический кластер... Легенду подготовьте. Про шаманов, целителей... Нет, не шучу. Дуб-исполин. Да, тот самый. Всегда там был. Просто раньше был меньше. — Он вешает трубку.
И понеслось. Машина «ТЕНИ» начинает работать с пугающей скоростью.
Через пару часов в интернете появляются старые (свежесозданные) форумы краеведов, где идёт оживлённое обсуждение «Легендарного Дуба на Ведьминой горе под Яхромой».
Местные жители, сначала в шоке смотрящие на новый природный памятник, начинают кивать: «А, этот дуб! Ну да, он же всегда там был! Помню, в детстве мы к нему лазили!». Их воспоминания тихо и незаметно подстраиваются.
К полудню появляются первые туры из Москвы. Автобусы с любопытными горожанами, которые тут же начинают фотографироваться на фоне Дуба и искать «места силы».
К вечеру у подножия Дуба уже продают сувениры — магниты с его изображением, бутылочки с «целебной» корой и венки из дубовых листьев.
Даже бомжи Васи начинают чесать затылки: «Грешно говорить, браток, но вроде и правда этот дуб тут всегда стоял... Я под ним ещё в прошлом году бухал... Али нет?».
Чудо превращается в достопримечательность. Магия становится брендом. Дуб, порождённый каплей жизни из другого измерения, становится местом для селфи.
Лекс, с его разорванной памятью, смотрит на это и его тошнит. Он помнит правду. Он знает, что Дуба вчера не было. Но вокруг все так уверены в обратном, что он начинает сомневаться в себе. Может, и его memories — просто глюк?
Эстер чувствует это подмену. Её стихи, её слова — они про правду. А тут — красивая, удобная ложь. Она сжимает кулаки.
Лора с её новыми рунами просто плюёт на всё и идёт касаться Дуба, пытаясь ощутить в нём эхо той ночи.
Вася и Диоген наблюдают за этим цирком, попивая самоделку.
— Ну что, философ, — хрипит Вася. — Опять они свою систему строят. Из нашего хаоса — свой порядок.
Диоген усмехается: — Зато теперь тут шашлычки можно жарить. И народ подвезёт. Халява!
Сергей Валерьевич подходит к нашей группе. Он снова безупречен и спокоен.
— Видите? Всё улажено. Никакой паники, никаких лишних вопросов. — Он смотрит на Эстер и Лекса. — Мир не готов к таким... всплескам. Наша работа — обеспечивать стабильность. Даже если для этого приходится слегка подрихтовать историю.
Он делает паузу и добавляет уже тише, только для них:
— Но проблема не в Дубе. Проблема в том, что вызвало его появление. Дверь открыта. И теперь из неё может войти кто угодно. Или что угодно. И следующую аномалию уже не получится списать на местную достопримечательность.
Он разворачивается и уходит, оставляя их перед выбором.
Диоген им говорит расслабиться и посмотреть, что дальше будет, а все возвращаются к своим делам. Тени больше не враги, но периодически они общаются с Эстер и даже посещают их мероприятия. Спустя 2 недели Эстер поехала к Диогену, а там был также Сергей Валерьевич, и они вместе разговаривали. Эстер даже обрадовалась, что они оба были на месте. Она хотела узнать, зачем Тени следили за ней и за всей командой, и как давно они знают друг друга с Диогеном.
Логово Диогена. Воздух напряжён, но не враждебен. Он заряжен усталостью двух сил, которые тысячелетия играют в одну и ту же игру и вдруг увидели, что на стол упала третья, непредсказуемая карта.
Диоген не варит чай. Он мрачно потягивает что-то из горлышка. Сергей Валерьевич сидит на ящике, но его осанка не идеальна — впервые за всё время он выглядит не просто учёным, а уставшим управителем.
Эстер, войдя, чувствует это странное перемирие. Она не рада, она ошеломлена.
— Ну, здрасьте, — хрипит Диоген, не глядя на неё. — Явилась на трибунал. Смотри, Серёж, живая. Можешь её в свой каталог записать. Статья «Поэтесса, выжившая после пьянки с олимпийцами».
Сергей Валерьевич смотрит на Эстер, и в его взгляде нет привычной холодной оценки. Есть нечто похожее на уважение, смешанное с раздражением.
— Фестиваль, — начинает он, пропуская все предисловия, — был ошибкой. Не вашей. Нашей. Мы упустили момент. Мы так увлеклись наблюдением за вами, как кроликами перед удавом, что не заметили, как кролики приручили удава и устроили на нём цирковое представление.
Он говорит это без злобы. Констатируя факт.
— Мы не сотрудничаем, — бросает Диоген, словно отплёвываясь. — Он — система. Я — антисистема. Мы как пьяный мужик и столб, об который он блюёт. Мы вечно вместе, но дружбы тут нет.
— Мы — два принципа, — уточняет Сергей Валерьевич. — Порядок и Хаос. Мы существуем в вечном противовесе. Мы знаем друг друга со времён, когда твой Диоген, — он с лёгким презрением кивает в сторону бомжа, — шлялся по Афинам и смущал умы, а я служил... другим структурам. Мы следили друг за другом. Иногда — воевали. Чаще — игнорировали. Но вы...
Он делает паузу, впервые подбирая слова.
— Вы вышли за рамки нашего противостояния. Вы создали не просто хаос. Вы создали новый порядок. Дикий, непредсказуемый, живой. И этот порядок manifested себя в виде того Дуба. Это не моя система и не его анархия. Это — третья сила. И мы оба, — он с трудом выдавливает это, — не понимаем, как с этим быть.
— Он хотел всё задокументировать и положить в архив с грифом «Секретно». А я хотел, чтобы вы всё разнесли к хуям. А вы взяли и посадили дерево. Классика!
Эстер смотрит на них. Двух древних врагов, объединённых общим недоумением перед ней и её друзьями.
— Так почему вы здесь? Вместе?
— Потому что память, — говорит Сергей Валерьевич. — После того фестиваля... стёрлось многое. Но не всё. Воспоминания всплывают обрывками. Его, — кивок на Диогена, — мои... И мы пытаемся собрать пазл. Что именно произошло той ночью? Кто из богов был настоящим, а кто — проекцией? И что это за дверь, которую вы приоткрыли?
— Мы не дружим. Мы как два старых пса, которые обнюхивают одну кость. Кость — это ты. Вернее, та дыра в реальности, которую ты проделала своими стишками.
Они не предлагают ей союз. Они признают её силу. И теперь решают, как быть с этим новым игроком, который вломился в их вечную дуэль.
Диоген объясняет, что хаос и порядок - это не разлей вода. В восточной философии в этом плане принцип Дао хорошо описал это. Система находится в нас. А тот робот, которого победили - это ИИ "Пионер-1". И он довольно громоздкий и небрежный. Да он правда угрожал всем жизням, но убить систему невозможно, ибо она во всех нас. Мы не можем слиться со вселенной с обусловленными человеческими чувствами и хаосом мы являемся частично, а система, которая в нас живёт и пытается упорядочить всё даже когда мы видим, что необузданный мир никак и никакой системой не управить. Это похоже на матрицу, но мир реален, даже если он сейчас начинает трещать по швам.
Диоген слушает Эстер, и его вечно насмешливое лицо становится на удивление серьёзным. Он отставляет свою бутылку.
— Ты права, поэтесса. Всё это время мы с костлявым, — он кивает на Сергея Валерьевича, — играли в дурацкую игру. Он кричал «Порядок!», а я орал «Хаос!». А настоящая магия — вот она. — Он тычет пальцем в грудь Эстер, потом в себя, потом в Сергея Валерьевича. — Баланс. Тот самый принцип Дао. Инь и Янь. Не борьба, а единство.
Он встаёт и начинает расхаживать жестикулируя.
— Этот ваш «Пионер-1»... Да, громоздкий уродец. Угрожал. Но он был всего лишь внешним проявлением. Кривым зеркалом, в котором отразилась наша собственная, человеческая тяга к тотальному контролю. Желание упорядочить всё, даже ветер и человеческую душу. Убить его — всё равно что лечить сыпь, когда болен весь организм.
Сергей Валерьевич молча слушает, не возражая. Впервые он выглядит не всезнающим управителем, а учеником.
— Система — она не в серверах МГУ, — продолжает Диоген. — Она в нас. В наших головах. В наших привычках. В том, как мы хотим, чтобы завтра было похоже на сегодня. А хаос — он тоже в нас. В наших желаниях сжечь всё к чёрту, в любви, в творчестве, в том самом прыжке Лоры через костёр. Мы не можем «слиться со вселенной», потому что мы итак её часть — со всем своим свинячьим эго, страхами и этой вечной войной внутри самих себя.
Он останавливается и смотрит на Эстер.
— Мир трещит по швам не потому, что его атакуют извне. Он трещит потому, что мы, люди, — ходячее противоречие. Мы — и система, и хаос одновременно. И тот Дуб... он не порождение бога. Он порождение этой внутренней борьбы, которая вырвалась наружу и материализовалась. Вы не бога призвали той ночью. Вы призвали саму суть себя. Свою собственную, необузданную, дикую суть.
Сергей Валерьевич наконец поднимает голову. Его голос тихий:
— Он... не совсем неправ. Мы всегда считали аномалии угрозой системе. Но что, если они — не угроза? Что, если они — симптом? Симптом того, что система, внутри человека и снаружи, слишком закостенела и требует встряски? Что баланс нарушен?
Диоген хлопает себя по коленкам.
— Вот и весь сказ. Нельзя убить систему, можно только изменить своё к ней отношение. Перестать бороться — и начать танцевать с ней. Иногда вести, иногда позволять себя вести. А тот ваш ИИ был просто кривым парнем в этой танцевальной паре. Его убрали с танцпола, но музыка-то всё ещё играет.
Он смотрит на Эстер и Сергея Валерьевича.
— Так чего вы хотите? Продолжать делить мир на чёрное и белое? Или попробовать, наконец, увидеть оттенки серого? А лучше — все цвета радуги, которые получаются, когда свет порядка смешивается с тьмой хаоса.
Они трое вышли гулять по подземелью. Тому самому андеграунду, в который попала Эстер через Артплей. Диоген сказал, что его бочка случайным образом стала проектом, который он неосознанно создал случайно. Проект называется "Страна Декаданса". Весь этот андеграунд и был той самой страной декаданса, который сам по себе начал развиваться. Обезвреженные ловушки легендарного Метро-2 оказались местом свободы для людей, которые считают себя "не такими". Он не говорит, что это плохо или хорошо, но люди пытаются создавать себе условности про счастье=успех, грусть=неудачник. Люди не могут быть ёбанными весами и только 2 эмоции испытывать. Между ними есть гигантская радуга эмоций, которая создаёт самую ни на что есть реально жизни и Диоген спрашивает Сергея и Эстер, что такое есть реальность.
Они спускаются в знакомый Эстер андеграунд. Но теперь она видит его иными глазами. Без страха, без спешки. Это уже не лабиринт ужаса, а музей абсурда человеческой души.
Диоген ведёт их по коридорам, указывая на граффити, на заброшенные арт-инсталляции, на полупьяные компании, спорящие о смысле жизни.
— Смотрите. Страна Декаданса. Не я её придумал. Я всего лишь... дал ей имя. Люди сами её построили. Бежали оттуда, наверху, — он тычет пальцем в потолок, — где счастье измеряется лайками, а грусть — количеством терапевтов. Они пришли сюда, чтобы чувствовать всё. Или ничего. Чтобы быть свободными в своём выборе быть несчастными, экстатичными, сумасшедшими, скучающими. Чтобы не быть весами.
Он останавливается перед огромным граффити, изображающим плачущего клоуна, который держит в руках сердце-воздушный шар.
— Они убежали от одной системы, чтобы построить тут другую. Со своими правилами, своими кумирами, своими условностями. Тот же ад, только с более интересными обоями. Потому что человек не может без системы. Он может только поменять вывеску.
Сергей Валерьевич молча наблюдает. Его взгляд аналитический, но в нём уже нет презрения. Есть понимание.
— Декаданс — это не упадок, — неожиданно говорит он. — Это исчерпанность старой формы. Она больше не может вместить в себя новый опыт. И поэтому всё трещит по швам, расползается, гниёт и пахнет, но из этого гниения рождается что-то новое. Пока неясное.
Они выходят на огромную подземную площадь. Когда-то здесь, наверное, был бункер. Теперь это сердце Страны Декаданса. Кто-то читает стихи. Кто-то танцует один. Кто-то просто смотрит в стену. Здесь нет деления на успешных и неудачников. Здесь есть только спектр состояний.
Диоген поворачивается к ним. Его лицо освещено неоном, который кто-то прицепил к потолку.
— Так что есть реальность, а? — спрашивает он. — Та, что наверху, где все делают вид, что счастливы? Или эта, где все делают вид, что им наплевать? Или та, что была у вас на Купале, где боги трахали леших?
Он не ждёт ответа. Он сам на него отвечает.
— Реальность — это трещина между системами. Тонкое место, где просвечивает правда. Она — в том моменте, когда человек понимает, что он не совпадает ни с одной из вывесок. Ни с «успехом», ни с «декадансом». Что он — и то, и другое, и ни то, ни другое. Реальность — это вопрос без ответа. Постоянный. Нервный. Творческий. Как твои стихи, Эстер. Как твои архивы, Сергей. Как моя бочка.
— И самый большой декаданс — это пытаться найти ей одно-единственное определение. Реальность не выносит определений. Она только проявляется. Вспышками. Как тот Дуб. Как эта дыра в мире. Как вы сами.
Диоген смотрит на них обоих, и в его взгляде — challenge.
— Так чего вы боитесь? Боитесь потерять свои вывески? «Поэтесса». «Хранитель порядка». «Бомж». Перестаньте цепляться за них. Станьте просто трещиной. Просто вопросом. Станьте реальными.
Он разворачивается и уходит вглубь подземелья, оставляя их в центре площади, в самом сердце Страны Декаданса, перед выбором: продолжать искать ответы или, наконец, начать жить внутри вопроса.
Эстер смотрит на спину удаляющегося Диогена, потом на серьёзное лицо Сергея Валерьевича, и на её губах появляется лёгкая улыбка.
— Ладно, философы хреновы. Он сегодня не в духе, а ты вообще пар из ушей пускаешь, пытаясь это всё в таблицу Excel загнать. — Она бросает взгляд на ближайший потертый диван, на котором кто-то рисует на стене маркером.
— Предлагаю делегировать. Идём пить пиво.
Сергей Валерьевич медленно моргает, его мозг, перегруженный категориями Хаоса и Порядка, с трудом переключается на бытовой уровень. Он на секунду замирает, а затем кивает, достав телефон.
— Это... не лишено смысла. Потребность в социальных ритуалах после стресса — известный механизм стабилизации. У меня есть место.
Они выходят на поверхность где-то в районе Садового кольца. Эстер щурится от дневного света, привыкая к шуму машин после гулкой тишины подземелья. К оборе аккуратно подъезжает тёмный, немаркированный седан. Из-за руля выходит водитель в простой, но идеально отглаженной форме. Он молча открывает заднюю дверь.
— Ого, — только и говорит Эстер, протирая рукавом пыль с джинсов, прежде чем сесть в салон, пахнущий кожей и дорогим освежителем воздуха.
Через двадцать минут они оказываются в пивной недалеко от метро Тульская. Это не подпольный «Лимб» и не бомжатский притон Васи. Это стильное, даже брутальное место с медными пивными кранами, кирпичными стенами и меню, где цены указаны без копеек. Народ вокруг — дизайнеры, IT-шники, пара креативных бабулек с ноутбуками.
Сергей Валерьевич заказывает себе какой-то сложный крафтовый стаут с нотками виски. Эстер, не долго думая, тычет пальцем в «Балтику 9» экспортную.
