Культ (часть 3)
Когда возвращаюсь домой, вечер уже накрывает небо темно-синей простыней. Занавески в кухне колышутся от задувающего в форточку ветерка, на столе скучают забытые кружки с остывшим чаем. Приподняв крышку кастрюли, я не нахожу внутри ничего и устало плетусь в гостиную. Глеб устроился в кресле, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Глядит на меня исподлобья — злится, что опять пропадала весь день.
— У меня выгодное предложение, — говорю, не дожидаясь обвинений. — Давай ты сегодня готовишь ужин, а я целый вечер не буду обзывать тебя буханкой Глеба.
Не отвечает. Уловив что-то незнакомое, я замираю и прислушиваюсь к ощущениям. В окно видно утонувший в сумерках кусок двора с качелями и парковкой. Гостиная залита тусклым светом старенькой люстры. Столик, диван, ковер на стене — все как прежде, но при этом каждая деталь будто вопит об опасности. Это ведьминское чутье.
С упавшим сердцем я догадываюсь:
— Ты выходил.
Глеб подается вперед, торопливо выдыхая:
— Всего на минуту! Я думал, что мало… что этого не хватит, чтобы… Просто хотелось подышать, погода хорошая и солнце… А они… они появились сразу, они поняли…
Стены раздаются вширь и теряются вдалеке, мебель тает в воздухе. Нет больше провонявшей гостиной с тараканами и плесневелыми обоями, только голая сырая почва под ногами, растянувшаяся до горизонта. Серое небо перекатывается над головой тяжелыми тучами. Глеб корчится на земле, прижимая ладони к лицу, а над ним застыла Марфа. Одета в грубое холщовое платье, непослушные седые волосы топорщатся в стороны. Глаза маслянисто поблескивают, лицо собралось миллионом морщин, изображая издевательскую улыбку:
— Как же я по тебе скучала.
Все мое нутро леденеет и крошится, ребра сжимаются в болючий ком, даже вдохнуть не получается.
— Только… Только отпусти его, — шепчу хрипло. — Я сделаю все, что захочешь, только Глеба не тронь. Отпусти прямо сейчас, хорошо? Я не буду сопротивляться, я…
— Ты убила Нонну, — непреклонно отвечает Марфа. — Она предлагала мирное решение, она предлагала вариант без жертв. Ты сама отказалась.
— Я не…
Она щелкает пальцами. Голова Глеба с хрустом отрывается от тела и откатывается, разбрасывая красные брызги. Глаза теряют осмысленность, из разинутого рта вываливается язык. Обездвиженное тело обмякает, шея хлещет кровавым фонтаном, пропитывая землю.
Я кричу так, что горло разрывается от боли, а потом вдыхаю и кричу снова. Глаза застилает пелена слез, все размазывается пятнами. Сердце разгоняется до немыслимого ритма, пуская по жилам ледяную неизбывную черноту. Скуля и захлебываясь слюнями, я падаю на колени и бессильно сжимаю кулаки.
— Ни одна ведьма не имеет права идти против других ведьм, — говорит Марфа. — Существовать отдельно — пожалуйста. Но не предавать свой род. Таков древний закон, и нарушение жестоко карается.
Поднимаю голову и смахиваю слезы рукавом. Марфа так и стоит над телом Глеба, буравя меня выцветшими старческими глазками. На мгновение воспоминания путаются, подменяя друг друга. Заснеженная деревня, ночь и горящие окошки. Лера точно так же лежала в луже крови, Марфа точно так же всем своим видом демонстрировала ледяное спокойствие, как будто совсем не причастна ко всему этому.
Гнев взрывается внутри как граната, в один миг вышибая все мысли и доводы, оставляя только алое кипящее месиво. Смотрю на себя будто со стороны: пальцы движутся ровно и отточено, выводя руны. Плотная волна раскаленного воздуха вырывается вперед, но Марфа разбивает ее одним взмахом. Взметается с земли пыль, хлопают складки платья.
— Единственное, что ты сейчас можешь сделать — перейти на нашу сторону, — говорит она. — Любое другое решение — смерть.
Выкрикиваю заговор, и снизу, разбрасывая комья грязи, вырываются извивающиеся корни. Цепкими щупальцами они спутывают ноги Марфы и устремляются вверх, но мгновенно чернеют и иссыхают, когда она хлопает в ладоши.
— Глупая девочка, как мало ты знаешь. Я научу тебя. Такая сила нуждается в огранке. Ты сможешь творить великие дела.
Прикусив губу, вскидываю ладони вверх. В черных тучах слышится мощный раскат грома. Секунда — и на нас обрушивается холодный ливень. Одежда тяжелеет от воды, тугие струи размывают густеющую кровь рядом с Глебом. Щелкаю пальцами, и яркая молния бьет в землю у ног Марфы, оставляя глубокий кратер. Щелкаю снова, но новая молния тоже промахивается. Еще, еще и еще. В ушах звенит от грохота. Мелькают белые вспышки, не способные охватить границы раскинувшейся кругом пустоты. Почва разворошена и взбита. Очередная молния почти попадает в цель, и Марфу отбрасывает как тряпичную куклу. Подол платья задирается, обнажая костлявые ноги, мокрые волосы налипают на лоб, в глазах мелькает тревога.
Приподнявшись на локтях, она выкрикивает кому-то:
— Довольно игр! Я устала.
Меня хватают за плечо, поворачивая. Константин, тоже промокший насквозь, с бесстрастным лицом поднимает ладонь, и между пальцев собирается алое свечение. Нельзя мешкать. Я бью его кулаком в грудь, выплевывая заклинание. Вспыхивает зеленоватый свет, хрустят ребра, рубашка марается кровью. Хватка на плече ослабевает, Костя отшатывается и взмахивает руками, едва сохраняя равновесие.
Новая волна испепеляющего гнева сметает все опоры в голове, окончательно погребая сознание под завалами безумия. Сколько я мечтала, как окажусь с ним лицом к лицу, сколько грезила о возможности отомстить за Леру.
Пока Костя ощупывает грудь, я мизинцем черчу перед собой символ — тот самый, которому он когда-то научил меня по дороге в деревню. Помню это лучше всего остального, хотя использовала лишь однажды: прямая, прямая, полукруг, петля, еще прямая, круг. И завершение — линия сверху вниз. Вот и все.
Но едва успев вспыхнуть желтым, символ гаснет словно обесточенная неоновая вывеска.
— Это же магия чернокнижников. — Константин улыбается криво и неловко, будто давно разучился. — На меня она не подействует.
Что-то незримое подхватывает меня, поднимая в воздух. Дыхание сбивается, руки инстинктивно хватаются за пустоту. Вся ярость выходит одним выдохом, оставляя только растерянность. Костя наклоняет голову, и я взлетаю выше, тратя все самообладание на то, чтобы не завопить от ужаса.
— Твоей силы хватит, чтобы раздавить нас обоих одним кивком, — говорит Костя. — Но в силе нет смысла, если не умеешь ее использовать. Не сопротивляйся. Так или иначе все произойдет как должно.
Кое-как совладав с дезориентацией, я прижимаю ладони друг к другу. Земля под ногами Кости расходится трещинами, он отскакивает в сторону, теряя надо мной контроль, и я падаю с трехметровой высоты. Плечо прошивает боль, в глазах темнеет. Слабость наваливается тяжелым камнем, в ушах поднимается гул. Ливень сходит на нет, словно кто-то резким движением перекрыл кран. Едва улавливая приближающиеся шаги Константина, пытаюсь вслепую нарисовать руну по грязи, но он хватает меня за руку и тянет, заставляя подняться.
— Не сопротивляйся, Ксения.
Его лицо совсем близко — можно различить каждую пору, каждый волосок в бровях, каждую морщинку в уголках рта. Глаза совсем не блестят, лицо ничего не выражает. Он будто робот, надевший человеческую маску. Упорно и бессердечно движущийся к заданной цели.
— Как бы ты ни старалась, все давно завершено.
Неожиданная мысль мелькает в замутненном сознании спасительным огоньком. Запускаю руку в карман джинсов, нащупывая бархатный мешочек. Такой холодный. Непослушные пальцы с трудом распускают тесемку.
— Ты можешь только усложнить, но не помешать, понимаешь? — продолжает он.
Медленно вынимаю Глаз Авеля. Главное, чтобы Константин не заметил движение раньше времени.
— Поэтому просто иди за нами, и мы…
Когда вскидываю руку, Марфа выкрикивает заклинание. Запястье хрустит, боль смыкается ледяными клыками, из ладони выстреливает струя крови. Пальцы разжимаются, выпуская Глаз, Костя ловко подхватывает его.
Хмыкает:
— Что ж, это многое упрощает.
И прижимает камень к моему лбу.
Чувство, будто кто-то приник ко мне жадным ртом и выпил одним глотком досуха. Отстраняюсь от Кости. Глаз Авеля налился ярким желтым светом, таким горячим, что даже на расстоянии двух шагов я ощущаю жар. Короткие блики отрываются от камня как светлячки и тают в воздухе, оставляя запах степных трав и морской соли.
Марфа хохочет. Смотрю на ладонь — сквозная дыра кровоточит, оголенные сухожилия пульсируют, рваная кожа кажется пластилиновой. Это должно зажить за секунды, но секунды уходят, а рана даже не уменьшается.
— Ты больше не ведьма! — говорит Марфа. — Довольна? Это только твоя вина!
Неверяще качая головой, я вывожу здоровой рукой простейшую руну ветра, но она не призывает и легкого дуновения. Отчаяние отравляет меня до самого костного мозга, слезы сжимают горло. Зажмуриваюсь, прижимая к груди раненую руку. Боль и тоска жалят раз за разом как разозлившиеся скорпионы, не давая собраться с силами даже для глубокого вздоха.
Голос Марфы доносится словно сквозь километры тумана:
— Заберем c собой. Вытащишь из нее все, что знает про Азу.
Константин что-то произносит, и я проваливаюсь во мрак.
***
Легкий сквозняк обдувает лицо, на закрытые веки ложится теплый луч. Слышно, как где-то неподалеку кудахчут куры и тявкает пес. Пахнет сеном и сырой древесиной. Воспоминания возвращаются по цепочке, и поначалу кажется, что все было лишь сном. Не могла же я взаправду так легко проиграть, испортить все в один момент.
Глеб.
С трудом открываю глаза. Я в старом сарае. Стены сложены из полусгнивших досок, в щели заглядывает утреннее солнце. Единственное окошко заколочено, под слоем соломы на полу угадывается куриный помет. Покосившаяся дверь приоткрыта, в проем видно, как снаружи кто-то суетливо носится туда-сюда.
Сажусь. Рука перевязана куском ткани с узором из рыжих колосков — наверное, оторвали от ненужного платья или простыни. Джинсы грязные, спутанные волосы спадают на лицо. Неловко откинув с глаз навязчивые пряди, я осматриваю себя, выискивая новые раны или переломы. Вроде все цело. Не могли же они просто оставить меня в открытом сарае.
Кряхтя, поднимаюсь на негнущиеся ноги и шаркаю к выходу. Дыхание свистит в горле, слабость набилась в кости мокрой ватой. Чем ближе к двери, тем сильнее кружится голова. Шаг, еще шаг. Сердце аритмично бьется как сумасшедшее, виски пульсируют, желудок скручивается в болезненном спазме. Шаг. Перед глазами роятся черные мураши. Нет. Не получится.
Догадка заставляет поднять голову. И правда — на потолке мелом нарисован знак, напоминающий цветок с треугольными лепестками. Руна пленника — она приковывает человека к одному месту, если он оказался там против воли. Значит, я привязана к сараю. Если переступлю порог, свалюсь замертво. Даже если его унесет ураган или сожжет пламя, я умру. Вывести меня отсюда может только тот, кто привел.
— Твари, — шепчу.
С трудом вспомнив нужное заклинание, произношу его вслух, но руна не стирается. Черт. Это ведь простейшая магия, доступная даже самой чахлой ведьме.
— Сучий Глаз Авеля.
Доковыляв обратно до угла, опускаюсь на пол. Сердце выравнивает ход, слабость понемногу отпускает, но легче не становится — все нутро горит и гудит как большой пожар. Невольно запускаю руку под кофту и царапаю грудь, будто так можно добраться до самого больного и вырвать с корнем. Сначала Лера, теперь Глеб — и все из-за меня, из-за этого дурацкого дара, который ко всему прочему умудрилась так нелепо профукать. Бесполезная, бессмысленная, никчемная.
Я прижимаюсь лбом к полу, задохнувшись от накативших рыданий, когда дверь неожиданно отворяется.
— Проснулась? — равнодушно спрашивает Константин.
Вскидываю голову, торопливо утирая глаза тыльной стороной ладони.
— Плакать — это нормально, — говорит он. — То, что с тобой случилось, сломает кого угодно.
Опускается на корточки и протягивает мне глубокую тарелку с горячим варевом. Густой пар вьется вверх, ноздрей касается аппетитный запах бульона.
— Ты правда думаешь, что я вот так просто съем вашу отраву? — говорю сдавленно.
Усмехается:
— Если бы мы хотели тебя убить, нашли бы гораздо более простые способы.
Молчу. Пожав плечами, Костя ставит тарелку рядом со мной и садится прямо на пол, расслабленно вытягивая ноги. Одетый в растянутую красную футболку и потасканные спортивные штаны, он напоминает деревенского простачка из тех, кто любит шататься по соседям и докучать байками. Образ портят разве что неживые глаза и угрюмое лицо, будто вырезанное из сухого куска дерева.
— Зачем вам меня кормить? — спрашиваю. — Чтобы была жива и могла рассказать про Азу?
— Ничего не нужно рассказывать, мы уже знаем все, что тебе известно.
— Как?
— Ритуал весьма легкий, но доступен только чернокнижникам. Если простым языком, я залез к тебе в голову и взял то, что мне нужно. Не переживай, это безвредно.
Значит, еще и Азу сдала. Как будто мало всего остального.
— Что она вам сделала? Почему так хотите поймать?
— Это вопрос к Марфе. Я всего лишь делаю то, что она просит.
— Я бы так не сказала. Заставлять меня убить Леру она точно не просила.
Он долго рассматривает меня, неподвижный и безэмоциональный. Огромный человекоподобный булыжник, не способный даже на тысячную долю понять, что я чувствую. Так трудно его ненавидеть — все равно что со стеной бодаться.
— Я не заставлял убивать Валерию, — говорит наконец. — Я просто спасал тебя, ты сама прекрасно понимаешь. Если бы не я, в ту ночь погибла бы ты, а не она.
— И для чего? Ты пошел против воли Марфы, так ведь? Какой в этом смысл?
— Смысла здесь нет. Просто считаю, что ты больше достойна жизни.
Невольно повышаю голос:
— Все достойны жизни одинаково! Никто не должен умирать по чужой воле.
— К сожалению, мир устроен совсем не так.
Перевожу взгляд на похлебку. Тускло отблескивает черенок ложки, угадывается под маслянистой пленкой куриная голень. Голод засел внутри сосущей пустотой, но я скорее язык откушу, чем прикоснусь к тарелке.
— А Плакальщица? — спрашиваю. — Тоже из-за тебя? Ведьмы не могли найти ее целую вечность, а тут появился ты, и все сразу стало так замечательно.
— Из-за меня, — спокойно кивает Константин. — Это очень сложная история, если подумать. Первые ведьмы стерли из своей памяти почти все, что знали о Плакальщице, чтобы не было соблазна разбудить раньше времени. Ей предстояло зреть очень долго. Спеть и наливаться силой. Таким образом, подробности о Плакальщице были известны только чернокнижникам и потомкам людей, которые в свое время бились на стороне ведьм — их сделали своего рода хранителями. Они передавали тайну из поколения в поколение.
— И почему чернокнижники не помогли ведьмам раньше?
— Ведьмы не просили. Они ведь не знали, что нам все известно. Только Марфа догадалась, потому и сотворила меня.
— Чернокнижников создают ведьмы — значит, вы им должны служить и все рассказывать, поэтому…
— Нет. Ведьмам известен ритуал по созданию чернокнижников, но это ни к чему нас не обязывает, хотя, опять же, именно они и привели нас в человеческий мир. Вообще, этот ритуал за всю историю использовался лишь дважды — когда первые ведьмы призвали первого чернокнижника и когда Марфа повторила это, наделив способностями меня. Но на протяжении веков чернокнижники существовали отдельно и подобных себе создавали сами, используя иные обряды, недоступные ведьмам. К слову, эти обряды тоже невероятно сложны — потому со временем чернокнижники и вымерли.
Из-за стен слышится плеск воды, стучит топор, отчитывает кого-то сварливая старуха. Деревня живет своей деревенской жизнью, пока я здесь, в вонючем сарае, веду диалог с тем, кто сделал из меня убийцу сестры.
— Откуда ты вообще узнал про Плакальщицу? Ты ведь раньше был обычным человеком, да?
— У чернокнижников общая память. Что знает один — знают остальные. Вне зависимости от времени и места. Неважно, живы другие или нет. Я обрел знания в ту же минуту, когда обрел дар. Они просто появились вместе с силой.
— И как ты ее нашел?
— Для этого понадобилось обратиться к нынешнему хранителю. Это не самый простой момент, между прочим — хранителям известно, что Плакальщица погубит мир, поэтому они никогда не рвались раскрывать ее место. Но ведьмы и тут все предусмотрели — тот хранитель, что в свое время выполнит долг, может загадать любое желание, и оно будет исполнено.
Поднимаю вопросительный взгляд на Костю. Он меланхолично разглядывает потолок, продолжая:
— Мне повезло. Нынешняя хранительница тайны — молодая женщина. Недавно родила. С помощью ритуала определения вероятностей я подгадал момент, когда нужно постучать в дверь, чтобы она отвлеклась. Младенец упал со стола, а безутешная мать бросилась вскрывать убежище Плакальщицы, чтобы просить о воскрешении.
Выплевываю с отвращением:
— Значит, из-за тебя еще и ребенок умер!
— В конечном итоге он жив — желание-то исполнилось.
— Зато сколько других теперь может погибнуть.
— Это уже отдельная тема.
Мы долго молчим, глядя друг на друга: он с равнодушием, я — изо всех сил выражая отвращение. В конце концов, не дождавшись новых вопросов, Константин поднимается и кивает на суп:
— Поешь. Голод ничего не сделает лучше.
Когда он уходит, я уговариваю себя держаться, но уже через двадцать минут пододвигаю тарелку и жадно зачерпываю ложкой, глотая остывшую похлебку и ненавидя себя. Картошка с мясом встают поперек горла, но я зачерпываю снова и снова. Силы еще пригодятся: незачем изводить себя, когда в любой момент может понадобиться бежать без оглядки.
Доев, отползаю в угол и обнимаю себя за колени. Я паук в банке. Сколько ни карабкайся, сколько ни старайся, а выползти не получится. Пока жестокие дети не наиграются и не выпустят. Или не убьют со скуки. Пусть. Уже не уверена, что мне вообще нужна свобода. Теперь некуда идти. Не к кому.
Дрема успевает затуманить разум, и я не знаю, сколько проходит, когда дверь сарая снова распахивается, визжа несмазанными петлями. Незнакомая женщина в косынке и куртке грубо заталкивает девочку с мешком на голове.
— Вот, посиди пока с подружкой!
Девочка падает. Руки у нее связаны за спиной кожаной лентой с вышитой медными нитками вязью. Из одежды — испачканные брюки и черная футболка. Женщина упирает руки в бока и смеется, обнажая кривые зубы:
— Вот и попалась! Такой конец не достоин первых ведьм, да? Ничего, мучиться недолго будешь — Марфа сказала, казнь на закате.
Она уходит, от души хлопнув дверью. Убедившись, что не вернется, я подползаю к девочке и сдергиваю мешок. Рассыпаются по плечам светлые волосы, щурятся от света глаза.
— Аза!
— А ты ждала кого-то другого? — кряхтит она, усаживаясь удобнее.
— Я развяжу!
Но едва касаюсь ленты, пальцы обжигает резкая боль, словно в кожу впились раскаленные спицы. Вскрикнув, отдергиваю руку.
Аза глядит хмуро:
— Это же лунный шнурок, разве не узнала?
— Настоящий? — бормочу, торопливо копошась в памяти. — Его чтоб сделать, надо пять… или семь ночей сидеть над ведром с молоком и читать заговор? Ой, не над молоком, над простоквашей! Это же этот лунный шнурок, да? Он… Он не дает связанной ведьме использовать магию, а развязать его можно только в полнолуние на… кладбище вроде? Или на могиле самоубийцы?
Аза подозрительно хмурится.
— Я узнала, узнала! — говорю, отворачиваясь. — Просто думала, что это из тех сложных ритуалов, которые никто не проводит на самом деле.
— Эта сука смогла провести обряд по созданию чернокнижника, — отвечает Аза. — Уж лунных шнурков у нее целый сундук, наверное. Почему тебя не связали?
— Я… Просто я…
Она вертит головой, пока не находит руну. Лицо удивленно вытягивается:
— Ты что, не можешь с ней справиться? Прочитай разбивающий заговор, тут делов на пять секунд.
— Да тут не так… Просто… ну…
— Глаз Авеля! Конечно, как еще они могли с тобой справиться.
Голос Азы звучит настолько разочарованно и безнадежно, что я не решаюсь поднять глаза. Руки невольно сжимаются в кулаки, плач сдавливает горло. Чувствую себя отличником, притащившим домой дневник с двойкой.
— Глеб, — говорю невнятно. — Он вышел, и они нас нашли. Я пришла, а Марфа там, и я… Костя…
— Надо было переместиться сразу. Куда угодно. Запутать след, придумать что-то, а потом…
— Там был Глеб! Я не могла его бросить!
— Марфа в любом случае его не отпустила бы! Надо думать о себе!
— Я не могу думать только о себе! Я же не ты!
Она подается вперед, неуклюже переминаясь на коленях. Вечное напускное безразличие и снисходительность испарились без остатка. Растрепанная, перекошенная от злобы, Аза выглядит живой как никогда раньше.
— Из-за того, что ты не можешь думать о себе, теперь весь мир коту под хвост. Святоша недоделанная. А муженька своего, дай угадаю, так и не спасла, да ведь? И сама подохнешь с остальными, если Плакальщица проснется, ты же теперь обычный человек. Что, не так уж полезно думать не только о себе, а? А?
— Ой, пошла ты нахер.
Выдохнув, Аза опирается плечом о стену. Солнечные лучи падают сквозь щели в досках на ее волосы, подсвечивая золотом. Ноздри раздуваются, грудь ходит ходуном, к щекам прилил румянец.
— Правый карман, — говорит. — У меня там сигареты и зажигалка.
Не трогаюсь с места. Выдержав долгую паузу, она добавляет сквозь зубы:
— Пожалуйста.
Шмыгая носом, я шарю у нее в кармане пока не нащупываю мятую пачку и холодный металл зажигалки. Аза жадно хватает сигарету губами, и я трясущимися пальцами поджигаю с третьей попытки. Зловонный дым поднимается вверх. Мы долго сидим в тоскливой тишине, а потом, немного остыв, я спрашиваю:
— Почему они не использовали Глаз Авеля против тебя? Зачем этот дурацкий шнурок?
— Глаз может вместить силу только одной ведьмы. Марфа, наверное, и рада была бы высосать из меня все, но твою силу слишком жалко выбрасывать в пустоту. Скорее всего, ее собираются использовать для пробуждения Плакальщицы.
Помедлив, я невольно понижаю голос до шепота:
— А ты правда из первых ведьм?
— Правда.
— Так вот почему страж позволил нам уйти из хранилища!
— Я думала, ты прям там и догадаешься, — хмыкает Аза, пуская дым носом. — Обижаешься еще, когда называю тебя глупой.
— Я бы догадалась, просто голова другим забита. Нельзя думать обо всем сразу.
— Ну да, ну да.
Массирую переносицу пальцами, убеждая себя не ввязываться в новую ссору. В голове настоящая свалка, никак не получается разгрести.
— Ты говорила, что считаешь Плакальщицу глупой легендой, — вспоминаю. — Как так? Вы же, первые ведьмы, ее и создали?
Аза перекатывает сигарету из одного уголка губ в другой. Лица почти не видно из-за дымных завитков.
— Первые ведьмы — это тебе не дружный школьный класс и не единый часовой механизм. Так же, как и нынешние, мы существовали отдельно друг от друга. Были одиночки, были разные группы с разными убеждениями. Большинство объединяла ненависть к человечеству — именно они и придумали Плакальщицу. Но я не одна из них, поэтому знала об этом только понаслышке. И никогда не верила. Думала, это просто попытка утешиться фантазиями о будущем возмездии. Проигравший любит воображать, как однажды красиво отомстит за поражение. Только вот такие мечты обычно мечтами и остаются.
— Значит, ты с самого начала была против ведьм?
— Я не против ведьм. Но и не против людей. Никогда ни с кем не боролась, но порой приходилось ставить палки в колеса и тем, и другим. Таких как я было немало, но всех со временем перебили свои же.
— Не понимаю. Если не против ведьм, почему перебили свои? И зачем ставить палки? Что это за позиция вообще?
Аза выплевывает дотлевший до фильтра окурок и откидывает голову назад. Глаза прикрыты, ресницы подрагивают.
— Ведьмы — дочери Природы, забывшие наставления матери. Ослепшие и оглохшие из-за гонений.
— Что это значит?
— Если нас меньше, если люди нас теснят, не давая править всей землей — значит, таков мировой устой. Значит, так задано самой природой. У каждого свое место. Мы должны были смириться и уйти в тень, где жили бы и потихоньку процветали. Но ведьмы считали, что тот, кто сильнее, достоин быть венцом мира. Им не нужен был свой уголок, им захотелось всего и сразу. Потому и начались войны, породившие еще большую ненависть с обеих сторон. Мы, немногие, пытались вразумить своих и сохранить порядок, но, как видишь, не вышло.
— Неужели сдаться и страдать — это правильно?
Аза невесело усмехается, не поднимая век:
— Вот именно так ведьмы и рассуждают. Словно их лишают чего-то, отрывают мясо кусками, мучают вовсю. Но дело в том, что нам ничего не принадлежит, поэтому не надо разевать пасть на чужое. Природа дает каждому свое: рыбы плавают, птицы летают. И все довольны. Ведьмы тоже вели бы счастливую жизнь, если бы приспособились. Но они выбрали бороться, и результат налицо — за тысячелетия почти извели собственный род.
Повисает тишина, разбавляемая только лаем соседского пса да мужским хохотом неподалеку. Травят анекдоты, наверное. Хоть кому-то весело.
— Как нам выбраться? — спрашиваю.
— О, это легко. Первый вариант — ты становишься обратно ведьмой и убираешь эту детсадовскую руну. Второй — ждем полнолуния и надеемся, что под сараем закопан самоубийца, чтобы получилось развязать лунный шнурок.
— По-твоему, это смешно?
Открыв наконец глаза, она поворачивается ко мне.
Автор: Игорь Шанин
Мзгля. Финал
4
Он едва успел уловить какое-то движение, как в грудь ему ударился комок злобно шипящей ярости. Через секунду ошарашенный мужчина, почувствовал, что в горло, под нижнюю челюсть, с двух сторон вошли две очень толстые иглы. Еще две вонзились в уши, протыкая насквозь барабанные перепонки. А затем короткие, но очень острые когти начали рвать его лицо. Он завизжал неожиданным фальцетом, когда из-под разодранных век начали стекать белесые ручейки лопнувших глазных яблок. Щеки обвисли алой бахромой, брызги крови и куски розового мяса разлетелись во все стороны, словно неведомое существо пыталось пробурить его сверху до низу. Бедолага вцепился в мохнатое рычащее тельце, доставляющее ему столько боли, в безуспешной попытке отодрать от себя.
- Это что за херня? - изумленно выдохнул второй.
Он подскочил к товарищу, попытался ухватить заляпанную кровью Бусю. Пульсирующий ненавистью комок мышц извернулся в руках, лязгнул зубастой челюстью и три пальца левой руки с глухим стуком упали на пол.
- Сука! Сука, ссссука!!!!
Избивавшие Антона братки оторвались от своего занятия.
- Вы че, епт, с кошкой справиться не можете?
Самый первый уже лежал на спине, раскинув руки в стороны, и бился в мелких конвульсиях. Все его лицо представляло собой месиво из рваной кожи с белыми прожилками костей. Второй, прижимающий покалеченную руку к груди, злобно огрызнулся.
- Какой, блять, кошкой? Оно мне половину ладони откусило!
Буся оторвалась от своей жертвы, свечкой взмыла к потолку, пробежалась по нему, оставляя за собой пунктир из красных следов и упала на голову тому, кто держал Марину. Снова щелкнули зубы и по его шее побежала кровавая дорожка от того места, где раньше было ухо. Он закрутился на месте, пытаясь сбить Бусинку на пол.
Марина подползла к лежавшему неподвижно мужу и, обняв, накрыла его собой.
Эля по прежнему стояла в коридоре, открыв рот в немом крике.
Мзгля отпрыгнула в сторону, повисла на стене и через мгновение уже оказалась на плече черной кожаной куртки. Отхватила приличный кусок кожи с шеи, соскочила и приземлилась возле лежащих родителей.
Она раскачивалась из стороны в сторону на своих высоких паучьих ногах, и злобно шипела, ощерившись окровавленной пастью. Из пятерых чужаков в строю остались только трое, двое в куртках и один, все еще сжимающий нож.
Не сговариваясь они достали короткие потертые "макаровы" и навели стволы на крохотную защитницу дома. Она прыгнула вперед, однако первая же пуля отшвырнула легкое тельце обратно.
Марина вздрогнула, услышав выстрелы. Вжала голову в плечи и поползла в сторону коридора, к дочери.
Буся с трудом встала, зарычала и прыгнула снова.
Гостиная превратилась в настоящее стрельбище на короткой дистанции.
Хаотично перемещаясь по гостиной, мзгля наскакивала на братков со всей доступной ей яростной скоростью. Кожаные куртки виснули лохмотьями, под прокушенными ногами собирались небольшие лужи крови, но... Шансов у небольшого, пусть и необычного хищника, практически не было. Сразу два попадания разорвали его тельце почти пополам.
Бусинка упала недалеко от Антона, засипела, пуская кровавые пузыри и все-таки попыталась встать, опираясь на дрожащие изогнутые длинные ноги. Тот, что остался без уха, подошел и с мстительной ухмылкой, со всей силы, опустил ботинок на истекающего кровью зверька. Раздался хруст маленьких костей и ярко-оранжевые глаза бусинки потухли, поддергиваясь темной поволокой. Потом он обвел взглядом всю картину и раздраженно сплюнул на пол.
Марина лежала, вытянувшись вдоль противоположной стены, всего в полуметре от спасительного коридора. Чуть выше виска у нее чернело небольшое пулевое отверстие. Ранка уже затянулась кровью и та, темно-бордовой змеей, медленно ползла вниз. Антону повезло чуть больше, задеты оказались только плечо и нога. Он зашевелился и еле слышно застонал.
- Валить надо - сказал обладатель разодранной острыми зубами куртки - мусоров на пальбу стопудов уже вызвали.
Он подошел к хозяину дома и сделал контрольный выстрел в голову.
- Юрийборисычу это все не понравится.
- Ясен хер, а какие у нас были варианты?
Оба посмотрели на лежащего изуродованного товарища, который уже затих и не подавал признаков жизни.
- Стасяна жалко, сука... Ну как так... Плевое же дело было, прийти, закошмарить, всех делов.
Тот, кто остался без пальцев, поморщился от боли, начал собирать их с пола и кивнул в сторону девочки.
- Валить-то валить, только с мелкой что делать будем? Она свидетель…
Они переглянулись друг с другом, не решаясь озвучить необходимое решение.
- Я детей не убиваю - наконец не выдержал один - и вам не дам. С собой ее заберем, пускай Борисыч решает.
Вариант дурной, но все соглашаются.
- На ноги пакеты наденьте, а то наследим на лестнице, весь пол в крови. Уходить надо по шурику. Ковер какой-нибудь в комнатах посмотрите, Стаса завернем. Только быстрее, вашу мать!
Адреналиновый шторм почти закончился и он уже начинал заметно нервничать.
Эля словно очнулась и закричала во всю силу своих маленьких легких.
Звонкий детский голос неприятно режет слух.
Тот, кто был против убийства, подошел к девочке, отвесил ей увесистую оплеуху и она осела на пол потеряв сознание. Второй бандит в кожаной куртке принес из дальней комнаты светлый палас с коротким ворсом. Они переложили на него тело товарища и замотали, превратив в большую сигару.
Тот, что остался без уха, закинул почти невесомое тело девочки на плечо, двое других, кряхтя и матерясь вполголоса, взяли на плечи ковер. Спустя несколько минут из подъезда выглянул мужчина с перемотанной спортивной курткой рукой. Убедившись, что вокруг никого нет, он рысцой кинулся в ночной сумрак. Еще через минуту к подъезду подъехал белый минивен с надписью “Бродяга” на заднем стекле. Кривясь от боли, водитель выскочил из машины, распахнул боковые двери, дождался пока его подельники со своей ношей погрузятся внутрь, захлопнул их и вернулся обратно за руль. Взвизгнув покрышками, “Бродяга” рванул вперед, едва не сшибая боковые зеркала припаркованных вдоль дома машин.
5
Новость о кровавой бане в квартире соседа предпринимателя быстро облетела весь дом. Вердикт вынесли практически сразу - бандитские разборки. Потому что честным трудом таких денег не заработаешь.
Два упакованных в черный полиэтилен тела увезли только под утро.
На пропавшую девочку составили ориентировку.
Криминалисты проработали в квартире почти до обеда, собирая все, что могло помочь выяснить, что же тут произошло. Тельце раздавленного хомячка тоже упаковали в пакет и на выходе отдали дворнику. Не гнить же ему там, в конце концов. Престарелый Семен Игнатьевич не придумал ничего другого, как копнуть на штык лопаты в ближайшем палисаднике и похоронить бедную зверушку под накрапывающий дождик в опускающихся сумерках следующего дня.
Вот и все. Могло бы быть.
Но...
Чудаковатый продавец немного слукавил, описывая судьбу Рыжика, отца Буси. Хотя, как слукавил, не мог же он предположить такого исхода событий. Никак не мог.
Нет, Рыжика действительно порвали деревенские собаки, и в руки безутешному мальчику попал истерзанный домашний любимец. Но мать только улыбнулась, да посоветовала прикопать его за домом, неглубоко в землю. И ждать. А сама начала паковать вещи, зачем-то готовясь к отъезду. И им действительно пришлось вскоре спешно перебираться на новое место.
Потому что на следующую ночь Рыжик вернулся. Весь грязный, выросший едва ли не в три раза, исполосованный свежими шрамами, он выбил входную дверь избы и гордо бросил к ногам хозяина оторванную собачью голову. Буквально через несколько минут, следом за ним, в окнах замаячили неприятности, сопровождаемые нервными лучами фонарей и недовольными криками, потревоженных ночной расправой, соседей. Найти виновника по кровавым следам им не составило никакого труда.
- Вот ты бес дурной - проворчал недовольно тогда отец - Я уж надеялся тут подольше поживем. Тьфу, пропасть.
Так и сейчас, под самое утро, там, где Семен похоронил Бусю, земля вспухла черным пузырем, расходясь в стороны. Оттуда показалась длинная узкая пасть, жадно глотавшая черные влажные комья. Затем вылезла вся морда, неестественно сплюснутая с одной стороны. Вместо правого глаза зиял затянутый кожей провал. Зато второй горел темным рубином.
Озираясь по сторонам, Буся продолжила поглощать землю, становясь больше и вырастая прямо на глазах. Через несколько минут она все-таки остановилась, шумно втянула носом воздух, фыркнула и начала выбираться наружу. Сначала появились изогнутые паучьи лапы, толщиной почти с карандаш. Они уперлись по сторонам, потащили остальное туловище, размером с футбольный мяч. Грязная шерсть местами отсутствовала, уступая проплешинам со свежими рубцами розовой кожи. Мзгля встряхнулась, как собака, еще раз принюхалась, снова недовольно рыкнула и принялась крутиться на месте. Наконец она уловила еле заметную струнку знакомого запаха. Добежала до подъезда, ненадолго замерла там, где не так давно стоял белый минивэн.
Девочка. Хозяйка. Она боялась. Мзгля чувствовала это. А еще ее окружали те, кто приходил в их дом. Те, кто заставил ее измениться.
Длинные мохнатые ноги распрямились, стремительно выбрасывая тело вперед и вверх, в объятия сереющего предрассветного неба. Теперь Буся отчетливо “видела дорогу”, по которой увезли Элину. В уродливой одноглазой голове билась только одна мысль.
"Скоро, Девочка. Я уже иду. Скоро."
Газета “СПИД-ИНФО”
Выпуск №5 Май
ШОК!
ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ ПРЕСТУПНОГО АВТОРИТЕТА!
ОГРОМНЫЙ ХОМЯК С КРЫЛЬЯМИ УБИЛ 18 ЧЕЛОВЕК И ПОХИТИЛ РЕБЕНКА!!!
КАЗНЬ ИЛИ ЗАВТРАК?
ИЛИ КАЗНЬ НА ЗАВТРАК?
СЕНСАЦИОННЫЙ МАТЕРИАЛ!!!
ЧИТАЙТЕ В НАШЕМ НОМЕРЕ!
Мзгля часть 1
Всем привет! Подписчикам отдельный бонжур)
Я принес вам новый рассказ и небольшой повод за меня порадоваться! Знакомый вам рассказ
И вспыхнет звезда вышел в шорт-лист литературной премии "Кубок Брэдбери - 2022".
Мягко говоря - я очень рад ))
Вообще там довольно много годных и интересных работ, так что битва будет жаркой)
По ссылке https://ficwriter.info/competition-works.html можно почитать, а заодно и поставить оценки понравившимся. Для этого, правда, необходимо потратить две минуты, чтобы зарегистрироваться. Да, и если вы хотите, чтобы ваш голос был учтен в голосовании - нужно поставить 5 оценок/комментариев от 1 до 10, прямо в тексте комментария.
Но, учитывая перспективу прочтения действительно классных рассказов, я не думаю, что это будет большой проблемой )) Я в вас верю )
Ну а теперь, поехали криповать.
1
Промозглый ноябрьский ветер казалось проникал повсюду. Забирался под плотно застегнутое пальто, потом под рубашку, по-хозяйски располагался на груди и вызывал стойкое желание убраться отсюда подальше.
Но - нельзя.
Потому что обещание дочери, это святое. Нужно терпеть.
А она, будто и не замечала колючей непогоды, тянула его за собой, крутя по сторонам головой в пушистой шапке. Антон в десятый раз поежился и в двадцатый раз спросил:
- Элин, ну вон, смотри какие кролики красивые, белые - может купим одного?
- Не хочу кролика! Пап, ну как ты не понимаешь! Они же глупые!
И упрямо шла дальше.
Продавцы на рынке были под стать погоде. Такие-же хмурые, неприветливые, одетые в бушлаты, поверх курток и тоже, наверное, хотели, чтобы этот день побыстрее закончился. Дочь тащила его через ряды птиц, котят, грызунов и щенков всех пород и расцветок.
Иногда она останавливалась напротив прозрачных аквариумов с жуткого вида мохнатыми пауками, о чем-то размышляла и снова продолжала поиски.
- Так, юная мисс, я категорически настаиваю, чтобы вы объяснили своему отцу, что конкретно вы ищете.
Антон отвел дочь в сторону от снующих мимо покупателей и присел рядом.
- Мы ходим тут уже час с лишним и кто-то из нас обязательно заболеет!
- Ты обещал на день рождения купить мне друга - насупилась девочка.
- Не спорю, но мы говорили о котенке или щенке!
- А я не хочу щенка или котенка!
- И чего-же хочет моя невыносимая принцесса на свое восьмилетие?
- Не знаю - Элина насупилась еще сильнее - чего-нибудь необычного. Не как у всех.
Антон вспомнил витрину с пауками, около которой она останавливалась совсем недавно и внутренне содрогнулся.
- Давай возьмем кролика, они красивые, и у твоих подружек таких нет, будешь в школе хвастаться.
- Ну я же говорила - они глупые!
Она искренне недоумевала, что ей приходиться повторять взрослому папе, такие очевидные вещи. Антон тяжело вздохнул, принимая решение.
- Значит так, дорогая моя. Еще полчаса и мы едем домой. Если никого не выберешь, значит останешься без подарка на день рождения.
- Это не честно!
- Ну и что? У тебя полчаса.
Губы девочки сжались в тонкую полоску, подбородок дернулся и глаза набухли грядущими слезами.
- Даже не пытайся!
Как, наверное, каждый отец, Антон уже не раз проходил такой шантаж, но сейчас он не собирался давать слабину. Очень уж было холодно и мерзко на улице. Поэтому мужчина встал, взял ее за руку и повел дальше по рядам. Они прошли мимо террариумов со змеями (слава богу!), миновали застывших каменными изваяниями хамелеонов (пап, ну они же скучные!), дошли до конца и свернули направо, на последний рубеж звериной ярмарки. По неписаному закону каждого рынка, там народа было уже ощутимо меньше, выбор победнее, но и цены дешевле.
Буквально через несколько шагов Эля остановилась возле клетки, накрытой плотным покрывалом. Сверху, на грозившемся вот-вот оторваться куске грязного скотча, был прилеплен тетрадный лист с размашистыми буквами. Несколько секунд девочка внимательно изучала надпись, потом попробовала проговорить ее про себя, шевеля одними губами. Удивленно нахмурилась такому странному названию и старательно произнесла его вслух.
- М-З-Г-Л-Я
Она дернула отвлекшегося на что-то отца за рукав и снова повторила необычное слово, но уже уверенней.
- Мзгля. Пап, а что такое М-З-Г-Л-Я?
- Чего? Нет такого слова, ты откуда...
- Слова может и нет, а животина есть - прервал его простуженный голос, доносившийся из-за прилавка. Антон растерянно оглянулся по сторонам, никого не увидел и недоверчиво уставился на клетку.
- Простите?
Ответом ему стало очень шумное сморкание, кряхтение и над темно-зеленой торговой столешницей показалось густо заросшее бородой лицо, покрытое сверху черной вязаной шапочкой. Ростом продавец оказался чуть выше девочки. Он еще повозился, очевидно на что-то встал, отчего немного прибавил в росте. Но все равно едва доходил Антону до груди.
- Дед еще мой их выводил, и прадед. В шахтах они им очень помогали.
- Мзгля? - повторил за дочкой Антон.
- Она самая.
- Никогда не слышал о таком животном. В шахтах вы сказали?
Мужчина раскатисто чихнул, вытерев нос засаленным рукавом куртки пуховика, бывшего когда-то белого цвета.
- Ага, в них, родимых. Опасность за версту чуют, обвал там, или газ вдруг. Да и с ними лучше, веселее...
Он внезапно осекся, помолчал немного и только через пару секунд добавил - "...было".
- Зачем же продаете, если с ней веселее?
- Старый я уже и последний из нашенских. Помру скоро. А она молодая еще, жить да жить скотине, вот и...
- А по вам так не скажешь, я бы больше 50 не дал.
- Эт у нас вся семья такая - усмехнулся мужик - К отцу моему до ста лет девки клеились. Росту чуть, да в жилах Чудь.
- Понятно - озадаченно ответил Антон - Так, а посмотреть-то можно на живность вашу?
- Отчего же нет, смотрите. Накрыл я ее, чтоб не простыла ненароком, погодка сами видите какая.
Бородатый продавец дернул покрывало со своей стороны и Антон увидел небольшое мохнатое животное, дремавшее на застланном травой полу клетки. Размером с котенка, оно было похоже на помесь морской свинки и хомяка, с длинной вытянутой мордочкой, почти как у лисы. Покрытые светло-коричневой шерстью бока, мерно вздымались в такт его глубокому дыханию.
"Необычный, но в целом довольно милый хомяк" - отметил про себя Антон. Однако что-то еще, какая-то неуловимая странность в облике спящего грызуна, настойчиво царапала подсознание. Мужчина несколько раз моргнул, чуть встряхнув головой, и посмотрел на дочку, которая приподнявшись на цыпочках изучала необычную зверушку.
- А Мзгля, это что? Ну, порода или имя?
При звуке голоса хомяк переросток открыл ярко-оранжевые бусинки глаз, посмотрел на него и слегка зевнул, обнажив краешки острых, как иглы зубов. Затем закопошился, просыпаясь окончательно и с его боков отделились две пары тонких паучьих ног, покрытых такой-же светло-коричневой шерстью. Пока они были прижаты к туловищу, разглядеть их было почти невозможно, а сейчас... Сейчас зверушка вытянула их во все стороны, словно потягиваясь, опять зевнула, на этот раз уже широко раскрыв зубастую пасть и издала громкий мурлыкающий звук. После этого представления, она уперлась лапами в пол, подняла себя и снизу показались еще четыре, вполне обычные, короткие когтистые лапки. Деловито встав на них, сложила дополнительные конечности, повернулась мордочкой к своему хозяину.
"Мрррряв".
- Это порода ихняя так называется, не спрашивайте кто придумал. Прадед может знал. А может он и придумал, кто его теперь узнает. Мда.
"Мрррряв"
- Ну что тебе? Что ты на меня вылупилась? Чудо в перьях, сейчас погоди.
Мужик скрылся с кряхтением под прилавком, чем-то зашуршал, снова появился, сжимая в руке кусок бежевой рассыпчатой халвы.
- Любит она сладкое спросони, засранка. Что поделать, разбаловал негодяйку.
Он приоткрыл дверцу и протянул мзгле лакомство. Та осторожно взяла его передними лапками, уселась на пятую точку. Чуть не опрокинулась назад, но паучиные ноги молниеносно распрямились, упираясь в пол. Совершенно ошалевший Антон смотрел, как неведомое ему до этого дня существо, развалившись словно в кресле, с удовольствием уминает его любимую арахисовую халву.
И дед…и мзгля эта его… - просто паноптикум какой-то.
Из созерцания этой жутковатой милоты выдернула дочка, которая уже с минуту неистово трясла его за рукав.
- Пап! Пааап! Слышишь? Вот его хочу!
- Это "она", машинально поправил Антон и тут-же спохватился - Что значит - хочу! У матери инфаркт будет, если мы такое домой принесем. Да, и ты видела зубы какие? А если она кусается?
Он уже почти жалел, что они прошли мимо аквариума с пауками.
- Она не кусается! Она добрая!
- Тебе-то откуда знать?
- Вообще-то - вмешался продавец - девочка права. Добрее их, я живности не встречал, особливо к детям. Может и присмотреть за ней, ежели чего. Получше любой собаки. Я, когда малой был, мне папка ейный, шишки с лесу таскал, лузгал и орехи горкой складывал. А мы потом их на крылечке вместе трескали. Умный был, зараза. Жаль шавки деревенские разодрали, суки. Так-то мзгли живучие, но больно уж потрепали его. Не выкарабкался. Мда.
Мужчина замолчал, уставившись куда-то в пустоту.
- Пааап! Ну давай купим! Ну пожалуйста, ты обещал!
По правде говоря, Антону этот странный хомяк тоже чем-то понравился. Даже несмотря на страшноватые паучиные ноги. А уж выражение его мордочки с необычными оранжевыми глазками, можно было назвать каким угодно, только не глупым. Он вздохнул, предвкушая дома небольшой скандал.
- А сколько ей уже?
- Молодая совсем, говорю же, два года всего. Живут они, как эти ваши, черепахи. Под сто лет.
- Ого!
- Ага. Еще с внуками вашими возиться будет, к гадалке не ходи.
- А вырастет большая?
- Ежели ничего не случится, то такой и останется, может чутка больше.
- Ну не знаю - протянул Антон, не обратив внимания на оговорку и посмотрел на дочку - Ты понимаешь, что нас мама убьет?
- Не убьет! Я ей скажу, что расплакалась, и тебе пришлось купить!
- Скажет она, ну да. А имя то есть у вашей мзгли? - обратился он снова к продавцу.
- А как же не быть. Буся.
- Бусинка! - восторженно воскликнула девочка.
- Можно и так, думаю возражать не будет - хмыкнул мужик.
Мзгля уже доела угощение и внимательно слушала, переводя мордочку на каждого говорившего.
- Ну что, берете?
- Берем, по ходу дела - снова обреченно вздохнул Антон - почем?
- Пятьсот баксов.
- Хох, неплохо хотите.
Деньги у Антона были. Несмотря на недавний развал страны и повальную безработицу, он сумел подсуетиться и организовал несколько торговых точек возле метро. Дальше больше, сейчас бизнес активно шел в гору, и в следующем месяце он собирался открыть еще три палатки возле соседней станции. Но сумма все равно была немаленькая.
- Даю триста.
Продавец прищурился на него и довольно кивнул, как если бы этот торг был ему по душе.
- Четыреста и по рукам.
- Триста пятьдесят и отдам в долларах.
- Договорились.
- Только вы это... инструкцию хоть какую-нибудь дайте. Как кормить, ухаживать и все такое.
- Все расскажу, не переживайте, там ничего сложного.
Бородач открыл клетку и осторожно взял зверька поперек туловища. Одной рукой прижал к себе, закрывая второй дверцу.
- Ну что, скотина моя, вот и нашли мы тебе новый дом. Ты уж не позорь меня, веди себя хорошо, поняла?
Зверек внимательно выслушал, затем прижался мордочкой к груди хозяина, паучиные лапки на спине распрямились и обняли кустистую бороду.
"Мрррряв"
- Да будет тебе расстраиваться, глупая. Люди добрые, я эт сразу вижу, ты ж знаешь.
"Мрррряв"
- Ну как не надо, а помру я, и что с тобой, дурехой, станет? Куда подашься?
Лапки сжались сильнее, собрав пышную растительность мужика в охапку. Антону возможно показалось, но грубое, словно вырубленное топором, лицо продавца дрогнуло и где-то в глубине воспаленных простудой глаз что-то блеснуло. А может они просто слезились. Болезнь, судя по всему, только набирала обороты. Бородач спустился со своего импровизированного насеста, обошел прилавок и встал около девочки, оказавшись выше ее всего на голову.
- Сможешь за Бусей ухаживать?
- Смогу!
- Точно?
- Обещаю!
- Но, если что, папа поможет, да?
Хозяин мзгли обернулся к Антону.
- Поможет конечно - усмехнулся тот - куда денется.
- Хорошо - кивнул продавец, возвращаясь к девочке - Как тебя зовут?
- Элина.
- Красивое имя, греческое. Познакомься Буся, это Элина. Теперь она будет ухаживать за тобой, а ты за присматривать за ней.
Он с видимым усилием оторвал зверька от своей бороды и протянул в сторону девочки. Антон немного напрягся, готовый, в случае чего, тут же кинуться на защиту дочери. Но хомяк-переросток только активно водил носом, шумно втягивая воздух.
"Мрррряв"
- Теперь возьми ее и посади на плечо, не бойся.
Эля аккуратно забрала Бусю и, задержав от восторга дыхание, медленно поднесла зверька к указанному месту. Мзгля также осторожно переступила с ладоней, уперлась паучиными ногами в шею девочки (отчего она не удержалась и хихикнула), перебралась на нее. И, как отметил про себя Антон, ни разу не выпустила когти, несмотря на скользкую поверхность куртки. А все время балансировала и держала равновесие при помощи тех самых страшноватых ног. Едва утвердившись на новом месте, Буся ткнулась носом девочке в ухо (чем вызвала новый смешок), а затем с головой ушла под шапку, зарывшись в длинные темные волосы.
- Она запоминает твой запах, чтобы всегда знать где ты.
- Зачем?
- Пещерное прошлое в крови. Мы так находили сородичей в шахтах, если кто-то вдруг потерялся.
"Гном!" - стрельнуло вдруг у Антона в мозгу - "Да он же самый натуральный гном!"
2
Всю обратную дорогу домой дочка без устали возилась на заднем сидении автомобиля с новой живой игрушкой. Как и говорил странноватый продавец (хотя, конечно, по сравнению со своим зверьком он был более чем нормальным), никаких особенных условий содержания Бусе не требовалось. Жить она могла в клетке, но закрывать ее там не стоило, так как мзгли очень активны, любопытны, и не любят долго сидеть на одном месте. В плане питания все тоже было очень просто. Есть могла Буся практически все, начиная от кошачьего корма и заканчивая пюре с котлетами. Особенно она любила арахисовую халву, а вот с огурцами лучше быть осторожней, от них ей грозило несварение, со всеми, как говорится, вытекающими… Да и, в качестве туалета, мужик (ну никак Антон не мог его назвать про себя стариком) посоветовал взять обычный кошачий лоток с опилками.
"Рваные газеты лучше не использовать, эта дурында ими играться начнет. Разнесет вам ссанину свою по всему дому."
Чудной персонаж все-таки. И сам бородач, да и эта его… мзгля. Бывает же.
Скандала дома не случилось. Но не потому, что мама спокойно отреагировала на странное животное. Скорее наоборот. Сначала она начала умиляться, когда дочка поставила на пол в прихожей большого пушистого хомяка:
"Вот, Бусинка, теперь это твой дом. Познакомься с мамой".
Но когда очаровательное создание отрастило вдруг еще четыре длинные изогнутые мохнатые ноги, и полезло вертикально по стене, очевидно приступив к изучению нового дома, Марина закатила глаза и тихо сползла в обморок.
- Офигеть, пап! Вот это крутотень! - завороженно прошептала девочка, наблюдая за деловито семенящей уже по потолку Бусей.
Антон только хмыкнул и поспешил в ванную, за нашатырем.
При помощи детских слез и мужской, железобетонной уверенности, что мохнатая зверушка безобидна - маму все таки уговорили. Благо их большая квартира состояла из двух смежных, трехкомнатных, поэтому первое время она не так часто попадалась маме на глаза. А после того, как Марина увидела, что Буся каждое утро выходит из комнаты, чтобы проводить Элю в школу, чувствительная женская натура дрогнула. Потихоньку маленькое мохнатое чудовище стало частым гостем на кухне. Оно любило сидеть и очень внимательно наблюдать за приготовлением очередного обеда или ужина. Лишь иногда Бусинка робко трогала носом штанину, прося поделиться с ней, после чего следовало неизменное "Мррряв".
Но основной перелом в их отношениях случился после того, как Марина случайно смахнула со стола вилку и Буся, ухватив ее маленькими когтистыми лапками, поднялась на своих паучиных ногах, вскарабкалась вверх по стене, положила обратно на стол. Ровно на то самое место, откуда она упала.
"Мрррряв"
Это была ее безоговорочная победа. С тех пор ей даже разрешили сидеть на стуле, а количество маленьких угощений увеличилось почти вдвое.
Антон, поначалу, даже попытался ее дрессировать, обучая различным командам. Однако быстро понял, что дело это безнадежное, поскольку мохнатая зараза безусловно все понимала, но считала ниже своего достоинства давать лапу или приносить тапочки. А после команды "сидеть" и вовсе посмотрела на Антона, со вполне отчетливым сомнением в его умственных способностях. Молча развернулась и потрусила к себе в клетку. Восстановить мир смогла только очередная порция халвы.
Когда Эля возвращалась домой, Бусинка неизменно встречала девочку в коридоре, радостно мурлыкая и требуя обязательных "обнимашек". Залезала хозяйке на плечо, выслушивая все, что произошло в школе. Они вместе шли умываться, садились обедать. А вечерами играли в прятки, и Буся носилась по коридорам, дробно постукивая всеми восемью ногами, в поисках наилучшего укрытия, пока Эля громко считала из своей комнаты - "Раз, два, три..."
Беда пришла весной, прямо перед майскими праздниками.
3
Хотя сначала все было даже очень хорошо.
На 8 марта Эля получила целый игрушечный дом, куда немедленно была заселена Бусинка. И та вроде даже оказалась довольной этим переездом. Иначе зачем бы она сразу натаскала в миниатюрную гостиную травы из клетки?
Жене Антон подарил невероятно дорогие золотые часы, что, естественно, тоже вызвало бурю восторга. А чуть позже, захмелев от выпитого шампанского, поделился с Мариной новостью, что скоро у него состоится встреча с “высокими людьми”. И тогда, возможно (не точно, но очччччень вероятно, дорогая моя), он превратится, пусть из состоятельного, но все-же "лавочника", в совладельца торгового центра, строительство которого планировали начать в скором времени. И тогда у них начнется совсем другая жизнь.
В начале апреля все покатилось под откос.
Долгожданная встреча состоялась, но результат ее был максимально далек от желаемого.
В тот день Антон вернулся домой гораздо позже обычного, почти ночью. Мрачный, злой и пьяный.
Лежа в кровати, с Бусинкой под боком, Эля слушала напряженный разговор родителей на кухне, долетавший до нее отдельными фразами. Почему папе больше не нужна чья-то "крыша" она не понимала (и даже испугалась на мгновение, что им теперь придется жить на улице). Он без остановки ругался и произносил очень много плохих слов. Действительно Плохих Слов, которые она только несколько раз слышала от мальчишек из старших классов. Все, что она смогла понять в итоге - папу заставляли продавать в палатках нечто очень нехорошее. А виновата была в этом та самая “крыша”. И пока он торгует "гребаной хмурой смертью", никто с ним не будет иметь дела.
Как можно торговать смертью, да еще и хмурой, девочка тоже не поняла. Но ее напугало, что мама начала плакать и упрашивать папу оставить все как есть. После этого папа стал кричать на маму. Тогда девочка крепко зажмурилась, прижала к себе Бусинку и еще долго лежала без сна, думая, как можно помирить родителей.
Но утром от ночной бури не осталось и следа. Только чуть припухшие мамины глаза.
На следующий день Антон пришел домой как обычно, но снова пьяный. И сказал маме, что им надо уехать. Он купил для них два билета, в Питер. Поезд уходит утром, там их встретят его друзья. Перевезут в Финляндию, где он уже снял дом на все лето. Как только он уладит кое-какие дела, то сразу приедет к ним.
Эля обрадовалась неожиданным каникулам, а мама опять почему-то начала плакать и кричать на папу. Все это было очень странно и девочка совершенно не понимала, что с этим делать. Поэтому просто сидела на кровати, поджав ноги, и разговаривала с Бусей, стараясь не слышать родителей. Один раз зашел папа, не глядя сгреб ее вещи из шкафа и ушел.
Ужин прошел в напряженном молчании. Тишину нарушала только Бусинка, беспокойно перебегавшая из комнаты в комнату. Возможно она чувствовала грядущие перемены, или, может, ей передалась общая нервозность, или...
Поезд отходил в 8 утра, так что спать легли довольно рано. Хотя спальня родителей была далеко, девочке казалось, что мама снова начала плакать, а папа что-то бубнил, пытаясь ее успокоить.
Девочка проснулась посреди ночи от крика. Эля еще немного полежала, прислушиваясь к звукам в квартире. Чужие мужские голоса чередовались с глухими ударами, вперемешку с надрывными мамиными рыданиями. Все еще сонная, она встала с кровати, взяла на руки Бусю, сидевшую возле двери, повернула ручку, вышла из комнаты. То что девочка увидела, детские психологи обычно называют тяжелой психической травмой и стараются всячески избавить ребенка от таких воспоминаний.
В большой гостиной, совмещенной с кухней, находилось в общей сложности семь человек. Двое, в черных кожаных куртках, били ногами Антона, который лежал у обеденного стола в позе зародыша, прижав руки к голове.
Один, в спортивном костюме, держал за горло Марину, прижимая ее к стене. Во второй руке у него был нож. Еще двое стояли чуть в стороне, наблюдая за происходящим. Все они походили на братьев-близнецов. Одинаковые короткие стрижки, почти одного роста и у всех в глазах блестело удовольствие от возможности наказать сраного мажора, который забыл, кому он всем обязан.
Эля застыла посередине коридора, широко распахнув карие глаза навстречу той самой психической травме, которая уже перемалывала ее детское сознание.
- Мама?
Марина увидела дочь, рванулась к ней, но заработала только длинный порез на щеке и удар коленом поддых. Она всхлипнула от боли, мешком осела на пол. Тот кто ее держал обернулся, увидел девочку, коротко гавкнул:
- Че встали? Девку уберите отсюда. Заприте пока где-нибудь.
Один из бойцов двинулся по коридору к застывшему в ужасе ребенку.
продолжение следует...
Обыкновенное чудо
Хоу-хоу-хоу!
Я снова в эфире, с очередной небольшой зарисовкой, которая пришла в мою не самую здоровую (а кто-то и вовсе скажет - больную) голову.
И еще немного интерактива с названием.
Кстати в прошлом примерно пополам поделили победу Зубная фея и Сувениры на память.
Сувениры чуть вырвались вперед.
Только на этот раз я размещу названия в комменатриях под постом, и какй больше плюсов получит - такое название и уйдет этому милому коротышу.
Погнали криповать!
Двери вагона распахнулись и в них вошла сама весна. Ярко розовые волосы ниже плеч, обрамляли курносое веснушчатое лицо, без грамма косметики. Они особенно контрастировали с черной кожаной курточкой накинутой поверх белого сарафана, в крупный голубой горох. Казалось, что ее хрупкую фигурку окружает еле слышное щебетание птиц. Запах дождя, который она принесла с собой, заставил сидевших неподалеку пассажиров удивленно поднять головы от телефонов, в поисках возмутителя их священного покоя. Люди переглянулись между собой, несколько взглядов безразлично скользнули по девушке, и все снова вернулись к своим делам.
Показалось, наверное.
И только сидевший рядом мальчик, лет десяти, не отрываясь смотрел на удивительную незнакомку.
Между тем, сама она, насмешливо оглядела вагон и осталась стоять у дверей. Те неторопливо закрылись, поезд тронулся, набирая ход. Девушка взялась за вертикально стоящий поручень, с удовольствием наблюдая за своим отражением напротив. Мальчик перевел взгляд с невероятных розовых волос на изящную руку, цвета слоновой кости и глаза его распахнулись в еще большем удивлении. От локтя, почти до тыльной стороны ладони, протянулся рисунок необычной, темно-фиолетовой ящерицы. Он отчетливо мог разглядеть каждую чешуйку на ее нарисованном теле. Ему даже казалось, что рубиновые глаза рептилии строго смотрели на него в ответ.
Незнакомка с явным сожалением отвлеклась от своего отражения, снова быстрым взглядом окинула вагон и, наконец, заметила маленького поклонника. Она улыбнулась и присела рядом.
- Ты меня видишь?
- Конечно - чуть испуганно ответил он, снова покосившись на ящерицу.
- Тебе нравится Роберт?
- Кто?
- Роберт будь так добр, поздоровайся с юным джентльменом.
После этих слов, картинка на ее руке вздрогнула, контуры поплыли, меняя очертания и обретая форму. Голова рептилии приподнялась вверх, застыла над ладонью, поигрывая раздвоенным кончиком языка.
- Роберт - хозяйка немного нахмурилась - перестань пугать нашего друга.
Она снова посмотрела на мальчика.
- Ты должен извинить старика. Он всегда ворчит, если его будят слишком внимательные дети. Как тебя зовут, мое неожиданное дарование?
- Питер.
- Питер? А дальше?
- Пэн.
Тонкие, изящные брови девушки взлетели вверх.
- Питер Пэн?
- Да, мэм.
- Невероятно! Роберт, ты слышал?
Голова ящерицы качнулась в сторону хозяйки. В приоткрытой пасти мелькнул тонкий язык.
- Нет, дорогой мой, я не верю в такие совпадения.
Незнакомка придвинулась ближе к мальчику, всматриваясь в его лицо.
- Когда-то я знала одного Питера Пэна, молодой человек.
Он попытался податься назад, но уперся в спину сидящего рядом отца. Тот что-то проворчал, не отрываясь от планшета со страницей новостей на главном экране.
- Питер был очень любопытным и настойчивым ребенком. В итоге он сошел с ума, пытаясь найти одну, очень далекую страну. Бьюсь об заклад, ты тоже отчаянно любопытен.
Мальчик изо всех сил помотал головой.
- Потому что Питер, мой Питер, не просто сошел с ума. Он отрубил себе руку, чуть ниже локтя - девушка провела пальцем по руке мальчика - вот здесь. Вставил себе крюк и убил многих. Таких, как я. Потому что мы не хотели говорить ему, где находится эта волшебная страна.
Она откинула в волосы сторону и мальчик увидел уродливый багровый шрам, начинающийся у самого уха и уходящий под воротник черной куртки.
- Нам стоило очень больших трудов остановить его.
В огромных изумрудных глазах, которые теперь занимали большую часть лица незнакомки, блеснула злость.
- И я не намерена допустить повторения этой истории. Понимаешь меня, Питер Пэн?
Питер замер в ужасе, не в силах пошевелиться.
- Да, мэм - выдавил он с трудом, через несколько секунд.
- Вот и хорошо - с неожиданной теплотой ответила она - Тогда ты простишь меня.
- За что, мэм?
- За то, что я не верю в совпадения, маленький Питер Пэн. Роберт, будь так добр…
Фиолетовая рептилия внезапно метнулась вперед, широко раскрыв пасть, полную мелких, но очень острых зубов. Она укусила всего один раз, в беззащитное горло мальчика, и тут же вернулась обратно в руку. На месте укуса начала стремительно разливаться болезненная синева.
Поезд вздрогнул, остановившись на станции, и двери с шипением разъехались в стороны. Девушка резко встала, встряхнула головой и вышла из вагона, унося с собой запах дождя.
Оставляя позади бьющегося в конвульсиях ребенка, и ничего не понимающего отца, который безуспешно пытался привести сына в чувство.
Сказки на ночь;)
Один человек заблудился в лесу. Он долго блуждал и, в конце концов, в сумерках натолкнулся на хижину. Внутри никого не было, и он решил лечь спать. Но он долго не мог заснуть, потому что на стенах висели портреты каких-то людей, и ему казалось, что они зловеще смотрят на него. В конце концов он заснул от усталости. Утром его разбудил яркий солнечный свет. На стенах не было никаких картин. Это были окна.
Кто не спрятался
Друзья, добрый вечер!
Целый месяц от меня ни слуху ни духу, но это время не прошло зря!
Во-первых - я пришел с новой серией Городских легенд.
Но это не главное.
Самое крутое, что пилилось весь месяц - мой первый сборник рассказов - "И будет тьма", который я опубликовал на Литрес. Туда вошли уже знакомые всем вам рассказы о боге, ангелах и конце света )
https://www.litres.ru/daniil-azarov/i-budet-tma/?lfrom=56185...
Ценник символический и, в основном, чтобы потом можно было заявить ее на конкурс.
Огромную благодарность хочу выразить @Namiko999, за офигенную обложку и @realConnie, за советы, терпение и правки материала.
И конечно - @MoranDzhurich, без которой это вообще вряд ли бы случилось.
Ну, а теперь - поехали криповать.
Кто не спрятался
Максим Сергеевич Игнатьев очень любил командировки. Во-первых это отличный способ попутешествовать за чужой счет, во-вторых можно отдохнуть от семейной жизни, а в-третьих...
В-третьих, как говаривал его отец - "Не стоит срать, где потом жрать". И он неукоснительно придерживался этого принципа с тех пор, как не мог больше удерживать своего демона в узде. Когда не было возможности сбежать по рабочим делам, он уезжал подальше за город. Стравлял пар и возвращался обратно.
Но его всегда тяготили эти поездки. Нужно было что-то придумывать на работе, врать жене, а думать в периоды, когда у тебя в голове уже свистит от бушующего там “нечто”, требующего новых эмоций, занятие не из легких. Да и ехать наугад, в слепой надежде найти необходимое, тоже - такое себе приключение. Иногда он возвращался ни с чем и приходилось буквально убивать себя в спортзале, чтобы только невероятная усталость заглушила зудящее чувство неудовлетворения и шипящей злости.
Но сейчас на его лице блуждала мечтательная улыбка. Он знал, что не сегодня, так завтра, найдет все необходимое. Не надеялся, не рассчитывал, а именно знал. Командировки никогда не подводили. Особенно летом и особенно в небольших городках, как этот. Люди в них были более доверчивые, а его обезоруживающее, чуть потерянное выражение лица - "Простите, я у вас первый раз в городе и, наверное, заблудился. Не могли бы вы мне помочь?" - моментально располагало к себе. Дальше уже дело техники.
И только очень опытный психиатр смог бы разглядеть в этих пронзительных голубых глазах легкую тень, которую отбрасывало то самое "нечто", живущее в голове. "Нечто", поглощавшее настолько, что под конец каждого "приключения" Максим полностью переставал контролировать происходящее и приходил в себя уже в самом конце. Раздетый, перепачканный чужой кровью, с медно-металлическим привкусом во рту, он аккуратно собирал залитую спермой одежду (и свою и чужую). Оттирал, как мог, влажными салфетками подсыхающие бордовые пятна с лица и рук. Переодевался в чистое и растворялся в гуле взлетающего самолета или мерном постукивании колес поезда.
В свои сорок лет он выглядел очень даже хорошо. Стройное подтянутое тело, моложавое скуластое лицо, тронутое легким загаром и темная шевелюра без намека на седину, о которой сокрушались его одногодки на работе. Только дурацкие усы немного портили всю картину, но чего только не сделаешь ради небольшой маскировки. Максим поправил висящий на плече небольшой рюкзак с вещами и отправился вниз, по тенистой улице, навстречу теплым желтым лучам заходящего солнца. Чуть поодаль стояла хрущевка с небольшими признаками жизни. На паре балконов сушилось белье, а из нескольких окон доносился звук работающего телевизора. С другой стороны дороги рядком шли брошенные хозяевами частные дома, огороженные покосившимися оградами и буйно разросшимися кустами молодой черемухи.
На скамейке у дома сидел лысоватый мужичок средних лет в старомодном вельветовом пиджаке и совершенно не подходящих к нему черных брюках. Но больше всего бросались в глаза огромные военные ботинки зашнурованные прямо поверх штанин.
"Интересно, какой у него размер? - подумал Максим подходя ближе - Пятидесятый? Пятьдесят второй?"
"А больше есть? Чемоданы в соседнем отделе, молодой человек" - он вспомнил старый анекдот и улыбнулся про себя.
- Вечер добрый! Не заблудились?
Приятный баритон с легкой хрипотцой не вязался с внешним видом, а внезапный вопрос сбил с толку. Чуть было не ответил, что мол да, не поможете пройти...
Но спохватился, осекшись на полуслове.
- Да, то есть, эммм... нет. Просто, гуляю.
Максим растянул уголки губ стороны, изображая приветливую дружелюбность:
- Добрый вечер.
- Вы там пацанят моих не видели?
- Простите, там - это где?
- Ну в доме соседнем. Вы в окно смотрели, думал может их увидели. Вечно убегают подлецы, среди всякого хлама поиграть.
- А, нет - он покачал головой - не видел, извините.
- От поганцы - мужчина вытащил из кармана пачку папирос, достал одну, смял у основания и вставил в рот, обнажив желтые неровные зубы - Никакого сладу с ними нет.
Максим развел руками, картинно вздохнул, как-бы сочувствуя случайному знакомому.
- Вы их ежели увидите - услышал он уже в спину - скажите что отец ищет, да гневается. Чтоб домой по шурику двигали, ужин скоро.
Он рассеянно кивнул и пошел дальше.
В самом низу улица делала резкий поворот налево, и там Максиму открылось просто невероятное зрелище. На пустыре, которым заканчивалась дорога (по сути оказавшаяся подъездной), раскинулась серая махина восьмиэтажного здания, состоявшая из одинаковых серых кубов. Складывалось ощущение, что дом, как конструктор, сложил огромный ребенок, причем сделал это не очень аккуратно и часть кубиков выпирала наружу, а другие, наоборот, были утоплены вглубь. По центру виднелся невысокий, в пару этажей, центральный вход. Слева и справа расположились два жилых крыла, широким полукругом уходившие назад. Венчали это архитектурное безумие покосившиеся от времени буквы - "Г_сти__ца Чай_а". Несколько минут Максим изумленно смотрел на памятник советского постмодернизма. Большая часть окон была выбита и местами из темных провалов выползали жирные мазки черной сажи, придававшие странному дому еще больше нелепого гротеска.
Когда-то, брошенную гостиницу обнесли высоким забором из металлических щитов. Сейчас он был похож на рот старика, в котором оставшиеся зубы скорее подчеркивали отсутствие всех остальных.
Максим подошел ближе и услышал нешуточную перепалку.
- Я тебя убил!
- А я тебя!
- Но ты же умер!
- А я из последних сил!
- Сань, так не честно, скажи ему!
Он осторожно выглянул из-за остатков забора и увидел трех мальчишек, лет десяти, яростно споривших об исходе воображаемого сражения посреди заросшего высокими кустами пустыря.
- Ну вообще, если из последних сил, то можно.
- Да блин! Вас и так двое! Нельзя из последних сил!
- Тоже верно. Я не знаю короче.
- Да ну вас в пень. Надоело.
Мальчик бросил на землю палку, которая, очевидно, была его оружием.
- Погнали в прятки, только не выше третьего этажа и слева!
Он вдруг сорвался с места и побежал в сторону стеклянных дверей, крикнув через спину:
- Кто последний, тот корова!
Двое других секунду удивленно посмотрели друг на друга, а затем припустили следом возмущаясь ему вдогонку
- Стой, гад!
- Так нечестно! Ты первый побежал!
Когда они скрылись в здании, Максим нырнул в дыру, оказавшись на пустыре. В голове нарастал знакомый зудящий гул. Он вытер вспотевшие ладони о спортивные штаны, огляделся по сторонам и пошел за детьми. Трое. Подумать только, он даже не мог предположить такую удачу. Ежу понятно, что именно про них спрашивал тот странно одетый мужик. Да и насрать. На обратном пути разберется с ним отдельно.
Уголок губы дернулся и опустился чуть вниз.
Главное сейчас поймать всех троих. Пускай попрячутся, а он их найдет. О да. Еще как найдет. Между пересохших губ мелькнул кончик языка.
Где-то внутри него уже вовсю ревел хаос. Мысли лихорадочно дробились на отдельные образы слайды. Застывшими картинками они смешивались в длинную беспорядочную вереницу событий, толкаясь и неприятно царапая череп.
Пустырь. Поезд в котором он ехал. Жена. Странный мужик. Секретарша на работе со своим вечным декольте до пупка. Шлюха. Рюкзак со сменными вещами. Опять поезд. Он. Кто он? У него когда-то было имя. Глупое такое, идиотское имя. Большие стеклянные двери, заляпанные грязью так, что за ними ничего не было видно. Нож. Скоро он поест. Да, наконец-то.
По лицу пробежала судорога, почти неуловимо изменив его внешность.
Двигаясь неожиданно плавно, как кошка, Максим проскользнул в объятия темного просторного холла. Чуть постоял, давая привыкнуть глазам к полумраку. Закинул вторую лямку рюкзака на плечо, на случай если придется догонять маленьких сорванцов, и пошел в сторону левого крыла. Он поднялся по небольшой лесенке и оказался в длинном изогнутом коридоре со входными дверями по обеим сторонам. Некоторые из них были выбиты и валялись прямо поперек полуистлевшей красной ковровой дорожки. Максим прислушался к пыльной тишине. Если он начнет методично обыскивать каждый номер, то ему рано или поздно улыбнется удача. Начинать с самой первой комнаты наверное было глупо, но и пропускать ее, в надежде, что там никого нет, тоже не самый умный поступок. Поэтому осторожно приоткрыв первую-же дверь, Максим вошел в прихожую, заглянул в темный туалет, потом в основную комнату. Нагнулся проверить под кроватью. Пусто. В номере напротив процедура повторилась с таким-же результатом. Ничего страшного, это просто вопрос времени. Пусть его и не так много. Он успеет. Дверь с цифрой "3" валялась на полу.
Туалет.
Комната.
Кровать.
Взявшись за ручку четвертого номера он почти физически ощутил на себе чей-то взгляд, моментально обернулся и наткнулся на три пары внимательных детских глаз.
Мальчишки стояли в проеме, ведущим обратно в холл и молча разглядывали незнакомца. В шортах, рубашках с коротким рукавом и сандалиях на босу ногу. Один из них шмыгнул носом, утирая лицо рукой. Лицо Максима озарилось улыбкой.
- А, вот вы где! А ваш папа меня за вами послал.
Шаг навстречу.
- Велел передать, что уже...- он чуть запнулся, вспоминая непривычное слово -...гневается и ждет вас на ужин.
Еще один шаг.
- Пойдемте, я вас провожу.
- А зачем тебе нож?
- Какой нож? - Максим остановился, показывая руки - У меня нет никакого ножа, не говори ерунды. Пойдемте, у меня своих дел еще навалом, кроме как вас искать.
- Он врет - продолжая разглядывать мужчину сказал второй мальчик.
- Ага - согласился третий.
Он начал заметно злиться. Мелюзга совершенно его не боялась. Нет, это было даже хорошо, с одной стороны. Не будут убегать. Но как эти поганцы смотрели на него... Словно на жука в банке.
- Значит так, детишки, ну-ка...
- Ты злой - перебил его первый мальчик - но это хорошо.
- Папа не разрешает играть с добрыми - снова добавил третий.
- Хотите поиграть? Ладно. И во что-же вы обычно играете?
- В прятки и догонялки - весело улыбнувшись ответил второй.
- Отлично, значит я вас уже нашел и почти догнал!
Максим сделал широкий шаг вперед, оказавшись от детей всего в паре метров.
- Ты глупый - первый был, напротив, умилительно серьезен.
- Все злые глупые - поддержал его третий.
- И почему это я глупый?
Максим, уже не утруждая себя улыбкой, собрался преодолеть оставшееся расстояние и схватить мелкого наглеца.
- Потому что догонять будем - МЫ.
Лицо первого мальчика внезапно набухло, подернулось рябью и нижняя челюсть, как тяжелая масляная капля, поползла вниз. Он поднял руки к лицу. Собрал пальчики щепоткой и ткнул с размаху в широко раскрытые глаза. Секунду повозился, пытаясь ухватится получше. Из-под пальцев брызнули тоненькие струйки крови, заливая кровавыми слезами детское личико. Раздалось влажное "Чавк" и, обрывая бордовые струны нервных окончаний, он выдрал себе оба глазных яблока. Мальчик протянул руки к мужчине, сжимая вырванные глаза пальцами.
Бешено вращающиеся зрачки замерли и уставились на Максима.
- Я тебя наааашеееееееееееел!
Протяжный вопль из уродливо растянутого рта отшвырнул Максима назад, приложив спиной о дверной косяк пустующего номера. Он тяжело осел, хватая ртом воздух, но уже через секунду вскочил и замер, чуть пригнувшись, изучая внезапных противников. Второй мальчик, тот что задорно улыбался, не меняя выражения лица прыгнул на стену со стороны мужчины и медленно пополз к нему.
- Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана!
Не дожидаясь развития событий, Максим рванул дальше по коридору, снимая на ходу рюкзак. “Нечто” внутри него бушевало от восторга. Еще бы. Наконец-то нашелся кто-то, кого он не просто убьет, а победит! За все эти годы ему до смерти надоели безропотные овцы, которые покорно шли за ним на убой. Меньше от этого убивать не хотелось, но последнее время чего-то не хватало. И теперь он понял чего.
Азарта схватки, которая, конечно-же, закончится его неизбежной победой. Хотя, надо признаться, детишки попались непростые. Но все-же дети, куда им тягаться с таким опытным хищником, как он.
Максим нащупал в ворохе одежды деревянную рукоятку, мрачно усмехнулся, доставая любимый нож. Над головой промелькнула тень и третий мальчишка, прямо на ходу, свалился ему с потолка под ноги. Мужчина кубарем полетел вперед, раскидывая по дороги вещи. Но нож остался в руке. Покачиваясь он снова поднялся на ноги.
- Будешь резать, будешь бить, все равно тебе водить!
В длинном прыжке от стены протянулась вторая детская фигурка. Она взгромоздилась ему на плечи и с размаху вонзила неожиданно длинные когти Максиму в ключицу. Он зарычал от боли, схватил паршивца одной рукой и ударил наугад ножом назад. Крутанулся на месте, не выпуская мальчишку впечатался спиной в стену, продолжая яростно колоть. Ногу обожгла внезапная вспышка боли. Бросив взгляд вниз увидел, что другой поганец почти целиком захватил в челюсти щиколотку. Максим дернул ногой, пытаясь сбросить ребенка и почувствовал еще один укус, в шею. Уму непостижимо! Маленькие сволочи вцепились со всех сторон и жрали его, как какой-то кусок мяса! Взревев от ярости, он схватил обеими руками мальчишку грызущего ему горло. Швырнул со всей силы о противоположную стену. Поднял выпавший нож и несколько раз ударил в голову нижнего. Тот отскочил в сторону, зашипев от боли.
Максим сделал шаг вперед, намереваясь от души пнуть шипящую на него тварь, но раненая нога предательски подогнулась и он неуклюже завалился на бок. Тут же перекатился в сторону, уворачиваясь от очередной атаки. Челюсть, набитая маленькими кривыми зубками, лязгнула в считанных миллиметрах от лица. Уперевшись руками в пол он подтянул себя к стене и сел. По крайне мере сзади теперь никто не нападет. Под ногой натекла уже небольшая темная лужица, разорванная шея пульсировала, с каждым ударом сердца выплескивая новые порции крови. Кружащие перед ним силуэты двоились, вызывая тошноту. Максим встряхнул головой, вытянул перед собой нож и просипел:
- Ну давайте, суки, по одному! Я жду!
Нечто в голове звенело от ярости и ненависти к проклятым детям. Такого исхода событий не предполагалось совсем. Но, все-таки, не зря он считал себя хищником. За секунду до нового броска Максим отклонился в сторону и поймал за горло одного из мальчишек. Вколотил его лбом в стену, размахнулся и всадил нож по самую рукоятку в висок. Тварь заверещала, вырвалась, отпрыгивая назад.
Ну вот, теперь он остался без оружия. Какой-то влажный комок ударил в лицо, скатился вниз, замерев на груди. Вырванный детский глаз таращился на него снизу вверх. В следующее мгновение острая боль в паху заставила его заорать что есть мочи. Перед самым носом возникла вытянутая почти до середины груди пасть.
- Нашеееееееел!
Слепой урод впечатал ему в рот свой второй глаз, ухватился за голову и начал колотить затылком об стену.
- Нашеееееел! Нашееееел!! Нааашееееееееел!!!
Максим попытался оттолкнуть нападавшего, скользнул рукой внутрь челюсти и остался без левой кисти.
- Опять вы за свое, чертенята! - прогрохотал на весь коридор знакомый голос - Сколько раз говорил, не играть с людьми!
Мальчик спрыгнул со своей жертвы и оглушенный Максим съехал на пол, оставляя за собой широкую кровавую полосу.
- Но он злой, па! Смотри, Сашке в голову нож воткнул! А со злыми можно, ты сам говорил!
- Да вижу, вижу. Ну-ка подойди сюда, дай выну.
Послышалось детское "Ай!"
- Вот, держи. Мамке отнеси, пригодится. А теперь все брысь отсюда!
Сквозь пелену боли Максим увидел подходящую к нему фигуру в старомодном вельветовом пиджаке. Попытался встать, но от потери крови голова слишком сильно кружилась и он снова опрокинулся на спину.
Мужчина присел рядом, поцокал языком.
- Эк тебе досталось то, мдаааа. Ну ничего, погоди болезный, сейчас помогу.
Незнакомец распрямился и следующее, что увидел Максим, был незатейливый рисунок рифленой черной подошвы, с цифрами 52 посередине.
А еще через секунду, тишину коридора нарушил глухой хруст лицевых костей.
Сможете найти на картинке цифру среди букв?
Справились? Тогда попробуйте пройти нашу новую игру на внимательность. Приз — награда в профиль на Пикабу: https://pikabu.ru/link/-oD8sjtmAi
Наследие
Снег оседает тяжелыми хлопьями на досках крыльца и носках моих ботинок. Оглядываюсь: машина по ту сторону ограды безразлично пялится фарами сквозь сгущающиеся ноябрьские сумерки, а за ней соседские домики, укрытые снежными шапками. Разноцветные заборы, старые дровницы, тянущиеся к выцветшему небу струйки дыма из печных труб. Окна почти везде занавешены. Скорее всего, мой приезд еще никто не заметил — значит, не поздно передумать. Тихонько уехать. Сказать, что так и не смог выкроить время.
Звонко щелкает замок, и я вздрагиваю. Дверь со скрипом отворяется, в проеме видно Надю — лицо обрадованно-взволнованное, темные волосы небрежно собраны на затылке в пучок.
— Чего встал? — говорит вполголоса, хватая меня за рукав, будто могу убежать. — Я услышала машину, сразу поняла, что ты!
— Я просто…
— Свалить хотел? Щас! Я тут одна отдуваться не собираюсь!
Она затягивает меня внутрь, не оставляя шанса вырваться. В прихожей светло. И совсем ничего не изменилось — вешалка в виде оленьих рогов, лакированная полка для обуви, древний коврик с неразличимым узором. Душно пахнет супом и травяным чаем. Глотая волнение, я расстегиваю куртку и стараюсь не смотреть в сторону кухни.
— Они дома? — спрашиваю одними губами.
Надя беспомощно кивает и зовет:
— Еся, дядя Костя приехал, иди поздоровайся!
Слышится бодрый топоток по ступеням, и сверху сбегает Есения. С трудом узнаю ее — при прошлой встрече она только-только научилась ходить, поэтому сейчас кажется слишком повзрослевшей. Волосы длинные, улыбка застенчивая, пальчики теребят край зеленой футболки.
— Привет, — говорю. — Помнишь меня?
Глядит на Надю, дожидаясь подсказок.
— Помнит, помнит! — отмахивается та с невеселой усмешкой. — Мы ж родня, никто никого не забывает.
Многозначительно хмыкнув, протягиваю Есе привезенный с собой пакет:
— Это тебе.
Она хватает подарок и, шурша, убегает наверх.
— Что там? — спрашивает Надя.
— Шоколадки и кукла. Не знал, что купить. Сколько ей лет?
Закатывает глаза:
— Четыре. Я писала тебе, когда звала на ее прошлый день рождения.
— А, да.
Мы молча мнемся в прихожей, глядя друг на друга как связанные в подвале пленники. Гулко тикают часы в коридоре, подвывает ветер за дверью.
— Ладно, пошли уже, там ужин стынет, — наконец решает Надя с таким видом, будто выходит на эшафот.
Отец сидит в кухне на своем обычном месте — в дальнем конце стола, у окна, чтобы во время еды наблюдать за огородом: не пролезет ли соседский кот, не налетят ли на рассаду птицы. В зимнее время это бессмысленно, но привычка есть привычка.
— Привет, — говорю так тихо, будто у меня нет права подавать голос.
Он поднимает голову, губы растягиваются в улыбке:
— Ну вот, все дети в сборе!
Тяжело поднимается со стула и протягивает руки. Стараясь не кривиться, я обнимаю его. От рубашки пахнет табаком и потом — точь-в-точь как раньше. Как будто я не уезжал.
— Слышал, как вы разговаривали в прихожей, — говорит, опускаясь обратно. — Хотел выйти, встретить, да у меня нога, стараюсь поменьше двигаться, я однажды чинил крышу бани и…
— Свалился, — не удерживается Надя. — Мы знаем. Это было, когда мы еще жили с вами.
Отец качает головой, сжимая руками кружку. Разглядываю его с просыпающимся интересом: под глазами набрякли мешки, щетина на подбородке посеребрилась, морщины в уголках рта углубились. Кожа землисто-серая, как каменная кладка в подвале. Ему сейчас вроде бы за семьдесят. Или почти семьдесят, трудно сказать. Если я когда-то и знал возраст родителей, то давно забыл.
— Ешь, — говорит он. — Я сам готовил.
Выглядит ослабевшим и мягким, и вот это уже совсем непривычно — раньше отец всегда внушал трепет, умудрялся быть грозным, даже когда ковылял по дому, подволакивая больную ногу.
— А где мама? — спрашиваю, усаживаясь за стол.
— У себя, — отвечает он. — Что-то ей нездоровится.
Надя ставит передо мной тарелку, напряженно сжав губы. Ароматный борщ исходит паром, и мой желудок откликается глухим урчанием.
— Сказала, отдохнет немного и выйдет к нам, — продолжает папа. — Просила не беспокоить.
— Мы бы и не стали, — бурчит Надя. — Ее беспокоить себе дороже.
Бросаю осуждающий взгляд, и она меняет тему:
— Пойду Еську проверю, притихла чего-то.
Отец неподвижно смотрит в окно, пока я ем в тишине и с холодеющим нутром дожидаюсь расспросов. Надо было подготовить какие-нибудь ответы, способы ускользнуть от неприятных тем, но все свалилось слишком неожиданно. Меня словно толкнули в волнующееся море, и теперь получается только неловко барахтаться без возможности хотя бы на секунду собраться с мыслями.
Желания возвращаться в родительский дом никогда не было, но время от времени я воображал, будто такая необходимость возникает, и там, в воображении, все было радужно: я, обеспеченный, независимый, появляюсь здесь, решаю вопросы и ухожу в закат. Они бы увидели, что не нужны мне. Они бы жалели, что не относились ко мне как полагается.
Но теперь я сижу напротив отца и понимаю — если он спросит, мне нечем похвастаться. Мой бизнес — небольшой магазин спорттоваров — на ладан дышит, наметившаяся свадьба распалась из-за моего бесплодия, на плечах куча долгов. Все это пока не фатально, но медленно собирается в большой ком, чтобы рано или поздно размазать меня в кашу.
Если подумать, грезы о триумфальном возвращении домой изначально были глупы — будь у меня все хорошо, я бы ни за что здесь не появился.
Папа наконец отворачивается от окна, чтобы прижать меня к спинке стула задумчивым взглядом. Ну вот, сейчас начнется.
— Я пока сплю в твоей комнате. Маме лучше в одиночестве.
— В смысле? — выдавливаю, сбитый с толку.
— Ей надо отдыхать. Поэтому тебе придется спать в гостиной. Я бы сам там лег, но диван этот продавленный, я не засну, а ты молодой, поэтому я подумал, что…
— Д-да, — перебиваю. — Это не проблема.
— Ладно. Пойду прилягу. Очень волнительный вышел день.
Он встает из-за стола, и, проходя мимо, хлопает меня по плечу:
— Хорошо, что вы приехали.
***
Позже, устав валяться в гостиной перед телевизором, я накидываю куртку и выскальзываю наружу. Хрустит под ботинками снег, горло вспарывает морозный воздух. Здесь почти темно — только редкая россыпь горящих окон да одинокий фонарь в конце улицы. Воровато оглянувшись, я отворяю калитку и жму кнопку сигнализации в кармане, чтобы юркнуть в машину. Тут зябко и неуютно, но все равно лучше, чем в доме. Заводить не буду, чтобы не привлекать внимания. Наклонившись, выуживаю из-под сиденья бутылку и откидываюсь на спинку, выдыхая. Чудится, будто долго тащил на спине тяжелый мешок, а теперь разрешили положить и отдохнуть.
Отвинчиваю крышку и присасываюсь к горлышку. По нутру расползается ядовитый жар, холод сразу делается незначительным и надуманным. Время замедляет ход, тишина заполняется отзвуками неясных мыслей. Взгляд скользит по дому — бревенчатые стены, покатая крыша с проглядывающим из-под снега красным шифером, высокий забор. Раньше это был обычный домишка, теряющийся на фоне соседей, но папа достроил второй этаж, когда переехал сюда к маме после свадьбы. Он любил об этом рассказывать: превратил халупу в настоящий коттедж, и все соседи слюнями захлебывались. Руки у него и правда золотые, что уж тут. До сих пор помню, какие отпечатки они оставляли у меня на щеках и ягодицах.
В окне Нади горит свет, а в соседнем, родительском, лишь плотно задернутые шторы и темнота. Мама так и не вышла к нам. Мне бы, наверное, стоило обеспокоиться, но вместо волнения только облегчение. Лучше это скрывать. Не забыть бы еще похлопотать для виду, а то даже не подумал спросить у отца, чем она заболела.
Неожиданно раздается скрип, и калитка отворяется. Прежде чем успеваю что-то сообразить, на улице показывается Надя в одном халате. Оглянувшись на дом совсем как я, она дергает дверцу и прыгает на пассажирское сиденье.
— Ну ты и умник, — говорит, отнимая меня бутылку, чтобы сделать большой глоток.
— Почему?
— Свалил такой и сидишь, кайфуешь.
Пожимаю плечами:
— У тебя хотя бы своя спальня есть, можешь закрыться и заниматься чем хочешь, а меня выперли в гостиную.
— Они все равно по комнатам сидят, вообще не лезут. Так что нормально.
— Чего тогда сюда перебралась?
Надя долго молчит, сочиняя ответ, а потом усмехается:
— Да не хочу я там. Еська все равно уснула, можно передохнуть от всего этого.
Забираю бутылку и пью, слушая, как плещет внутри коньяк. В голове поднимается шум, язык развязывается.
— Есения, — говорю. — Как можно было додуматься так назвать ребенка?
Надя не обижается:
— Ой, это распространенное сейчас имя. Красивое, мне нравится. У нас в садике вообще одни Адели, Миланы и Августины. Есть пацан Людовик, прикинь? Его дети Людкой называют.
Захмелевшая, она забирается на сиденье с ногами, чтобы обнять колени. В темноте можно различить очертания профиля и растрепанных волос. Тускло отблескивают серьги-гвоздики. Пахнет ванильным гелем для душа.
Делаю еще глоток.
— Моя хотела дочку Агатой назвать, а мальчика Артуром, — говорю тихо. — Ну, если бы дошло до свадьбы и все было хорошо.
— Ну вот, тоже какие-то такие имена. И вообще, через пару поколений все будут точно так же рассуждать про Иванов и Марий, помяни мое слово.
Мы надолго умолкаем, то и дело передавая друг другу бутылку, пока она не пустеет.
— А ты с ней виделась? — спрашиваю, не сводя глаз с родительского окна.
— С мамой? Нет, отец же сказал, что она болеет.
— Ну я просто подумал, может, к твоему приезду ей еще нормально было, вышла хоть.
— Нет. Ей вроде не первый день не нормально. Когда мы приехали, уже так было.
— И ты к ней не заходила?
— Нафиг надо. Даст Бог, мы с ней в этот раз вообще не повстречаемся.
Вытряхиваю на язык последние капли и бросаю бутылку на заднее сиденье. Все плывет и покачивается, руки невольно сжимают руль в поисках опоры. Поскорей бы это кончилось. Поскорей бы вернуться в хоть и безнадежную, но привычную жизнь.
Время течет вязко, как кисель из опрокинутого стакана. В воздухе повисает осознание, что за глупыми бессмысленными разговорами не спрятаться. Нужно обсудить самое главное.
— Зачем они нас позвали? — спрашиваю вполголоса.
— Вот и я думаю, — с готовностью отзывается Надя, явно ждавшая этого вопроса. — Мне кажется, не хотят умирать в одиночестве, вот и вспомнили про нас, решили прибедниться. Типа кто за ними ухаживать будет в случае чего?
Молча морщусь.
— Он когда позвонил, я вообще офигела, — продолжает Надя. — Сюсюкал как добрый дядюшка, я даже сначала не верила, что это правда он. За столько лет ни одного звонка, а тут вдруг такое. Откуда вообще номер взял? Так мило звал погостить, мол, соскучились, чего это вы совсем не приезжаете, хочется внучку увидеть. Про внучку, кстати, тоже непонятно, кто им мог сообщить? В общем, я увиливала-увиливала, а он такой потом, мол, если не хотите настоящими детьми нам быть, то и наследства не получите.
— У меня почти так же было, — киваю.
Мы долго глядим на дом, а потом Надя переходит на шепот:
— Его можно очень выгодно продать, я уже навела справки. У меня знакомый работает в этой всей сфере, он посоветовал кое-что. Возможно, у них еще что-нибудь есть, сбережения или вклады какие-нибудь. Они ж безвылазно сидят тут, почти ничего не покупают, а пенсия-то приходит! Мне очень нужны деньги, у меня развод на носу, останусь одна с ребенком, надо быть хоть в чем-то уверенной. Если бы не это все, я бы послала их сразу, а так приходится крутиться.
Мне ли не понять.
— Они еще неизвестно когда кони двинут, — говорю медленно.
— Ой, ты его видел? Развалюха ходячая, даже говорить долго не может, устает сразу. А с этой вообще неизвестно что. Подождать, конечно, придется, но вряд ли прям очень долго.
— И что предлагаешь?
— Я уже все продумала в общих чертах. Будем приезжать погостить на несколько дней раз в месяц, чтобы…
Ужасаюсь:
— Раз в месяц?
— Ну давай раз в два месяца. Или по очереди — месяц ты, месяц я. Будем вести себя хорошо, типа как обычная семья. Мы все детство мучались, закаленные уже, это теперь вообще тьфу.
Молча перевариваю услышанное. Помимо прочих проблем придется взвалить на плечи еще и это. С другой стороны, если одно в конце концов поможет победить другое, то выхода нет. Наверное, надо радоваться, что подвернулось хоть что-то.
— Пойду, в общем, задубела уже, — говорит Надя. — Напоил ты меня, капец! Если Еська сейчас проснется, как я ей в глаза смотреть буду? Кстати, есть еще?
— Конечно. Я же знал, куда еду.
Ухмыльнувшись, она уходит, и я остаюсь наедине с тишиной. Взгляд сам собой прилипает к дому. Я уехал отсюда пятнадцать лет назад, как только исполнилось восемнадцать, и с тех пор ни разу не возвращался. Надя сбежала через год, ей тогда всего шестнадцать было. Какая-то интернет-подруга из города вызвалась ее приютить, грех таким не воспользоваться.
Мы стараемся видеться пореже, хоть и любим друг друга. Каждая встреча — напоминание о прошлом. Каждая встреча строит в наших головах этот дом, а в нем отец, бьющий меня кулаками за любую провинность, и мать, придумывающая изощренные наказания для Нади. Однажды она заставила ее пройти по улице голышом, потому что заподозрила в связи с соседским мальчишкой. Сказала, потаскухе нечего стесняться. И равнодушно наблюдала, как Надя ступает из одного конца улицы в другой, захлебываясь слезами и прикрываясь ладонями. Был прохладный осенний вечер, все соседи вылезли поглазеть — кто с осуждением, кто любопытно.
Мотаю головой, распугивая неприятные мысли. Это глубокий омут, затягивающий при малейшем прикосновении. Стоит начать вспоминать, и образы тянутся один за другим, нет им конца. Лучше не думать. Сосредоточиться на чем-то другом.
Выбираюсь из машины и замираю, зацепившись взглядом за неясную тень через дорогу. Пьяный мозг заторможенно узнает в ней тетю Нонну из дома напротив — застыла у себя за оградой в накинутой на плечи шубе, не сводит с меня напряженного взгляда. Пока раздумываю, здороваться или нет, она разворачивается и скрывается в темноте.
Ну и ладно.
***
Утром меня вырывают из сна возмущенные возгласы Нади. С трудом разомкнув глаза, я шарю рядом с диваном в поисках джинсов и встревоженно прислушиваюсь. Наде отвечает отец — также на повышенных тонах, разве что в голосе сквозит нотка вины. Пошатываясь и держась за голову, я поднимаюсь на второй этаж.
Папа стоит у двери родительской спальни с раскинутыми в стороны руками, будто защищает собой от обстрела. Есения жмется к ноге разгоряченной Нади, грозно размахивающей пальцем:
— К моей дочери никто не будет прикасаться, особенно ты!
— Я ее не тронул даже, — возражает отец, отводя глаза.
— Ага, я видела, как ты ее за руку дернул! Есечка, тебе не больно?
— Ничего я не дергал, просто отвел подальше! Она хотела зайти в нашу комнату!
Надя нервно хохочет:
— Да на хер ей не упала ваша сраная комната! Если так охота бить детей, то хоть причину нормальную придумай!
— Хватит вам, — говорю громко, хватая Надю за локоть. — Просто недоразумение, давайте без скандалов.
— Нет никаких скандалов, — отзывается отец так тихо, что мы оба мгновенно притихаем, вынужденные прислушиваться. — Просто не надо сюда заходить, и за девочкой следите тоже. Мама не хочет, чтобы ее беспокоили.
Он спускается, крепко держась за перила и морщась от боли на каждом шагу. Дождавшись, когда отойдет достаточно далеко, я шепчу Наде на ухо:
— Кто там говорил про хорошее поведение?
— Я не виновата! Вышла такая, а он тут Есю волочет своими граблями, у меня аж в глазах потемнело!
Она тяжело дышит, приходя в себя. Опускаю взгляд — взъерошенная спросонья, Еся выглядит напуганным птенцом.
— Ты правда хотела туда зайти? — спрашиваю.
— Нет, только послушать, — отвечает она. — Там говорили.
С удивлением оглядываюсь на мамину дверь. Плотно закрытая, она кажется воротами неприступной крепости. Изнутри не раздается ни звука. Можно постучаться или попробовать войти, но от одной только мысли об этом на спине выступает пот. Конечно, с мамой в конце концов придется увидеться, но лучше оттянуть этот момент как можно дальше.
— Просто телевизор, — говорит наконец Надя. — У них там стоит старенький, они из кухни перетащили, помнишь? Есечка, миленькая, это просто бабушкин телевизор!
***
День тянется издевательски медленно. За окном густой снегопад и полное безветрие — крупные белые хлопья будто не падают, а парят в воздухе, с интересом заглядывая в дом.
Надя с Есенией не вылазят из комнаты, отец гремит кастрюлями на кухне, а я маюсь на диване, листая новостные ленты в телефоне. Никто ни с кем не разговаривает. Вряд ли в такой семейной встрече вообще есть смысл, но просто взять и уехать слишком неловко. Приходится терпеть, как и договорились. Подумать только, еще пару дней назад я и представить не мог, что моя жизнь может стать хуже.
К вечеру в гости заваливается тетя Нонна. Раскрасневшаяся с улицы, она источает мороз и запах печного дыма. Мы все торопливо сползаемся в прихожую, чтобы поприветствовать.
— Ну ты глянь, какие взрослые! — выдает она без лишних прелюдий, переводя взгляд с Нади на меня. — Костя, а я тебе всегда говорила, что всю жизнь тощим будешь! Так и не жрешь нормально, да ведь?
Пока пытаюсь промямлить что-нибудь в ответ, она загребает нас в охапку, и мы трепыхаемся в объятиях как пойманная дичь. Надя еле сдерживает смех, и я тоже невольно улыбаюсь. К Нонне мы всегда относились как к доброй фее. Она поила нас чаем с вареньем, когда дома становилось совсем невыносимо. Травила веселые байки, дарила безделушки. У нее мы чувствовали себя как в убежище. Позже, покинув деревню, я больше нигде не ощущал себя в такой безопасности.
— Раздевайтесь, проходите, — говорит Надя, когда Нонна нас наконец выпускает.
— Я сделаю чай, — кивает отец.
Отмахивается:
— Да некогда мне, на минуту забежала! Увидела вчера, как вы в машине сидите, стояла, смотрела, не могла понять — вы или не вы. Глаза-то не те уже! Так и не поняла. А сегодня думаю: схожу посмотрю. Сами-то не зашли бы к соседке, да?
Обмениваемся с Надей виноватыми взглядами, лихорадочно подбирая оправдания, но тут нас выручает прибежавшая на шум Еся.
— Мать моя! — восхищается Нонна, грузно оседая на корточки и шаря по карманам. — Это чья? Не говорите, сама угадаю — Надькина! Глазищи ее и волосы такие же. Иди ко мне, родненькая, как тебя зовут?
— Я Есения.
— Ну ничего себе! А знаешь, что осень раньше есенью называли? Ты у нас, получается, осенняя девка будешь!
Нонна выуживает на свет соломенную куколку с рябиновыми бусинами вместо глаз и косичкой, сплетенной из желтых шелковых лент. Ситцевое платьице разрисовано разноцветной акварелью.
— Держи, моя хорошая, гостинец тебе от тетки Нонны. Как знала, что есть тут кому подарить. Береги ее, и она тебя тоже беречь будет, поняла? Везде с собой носи!
Еся сжимает куклу пальцами, в глазах плещется восхищение. Ревниво хмыкаю — мою куклу она в тот же вечер закинула под кровать.
— Ты-то, Костик, когда деток настругаешь? — спрашивает Нонна, выпрямляясь. — Пора уже, а то по старости с младенчиками тетешкаться ой как тяжко!
Стараюсь выглядеть максимально беззаботно:
— Всему свое время.
— Как хорошо сказал-то! — игриво щурится. — Как точно! Ладно, дорогие, пойду уже, у меня там конь не валялся. Вы заходите, заходите, я вас чаем напою, повспоминаем былое!
***
Во сне я хожу вокруг дома, по колено утопая в снегу. В окнах мельтешат тени — узнаю в них Надю и себя такими, какими были в детстве. Тени отца и матери гораздо больше и чернее, нависают над нашими непроглядным полотном. Медленно, будто продираясь сквозь желе, я подхожу ближе, чтобы заглянуть внутрь.
Образы мельтешат и путаются — вот папа тащит меня за волосы под умывальник, чтобы натыкать носом в не вынесенный мусор. Вот мама хлещет Надю по лицу крапивным веником за пролитую на скатерть подливу. Тени бесконечно сливаются и распадаются, складываясь в новые и новые сцены. Извивающийся отцовский ремень с большой бляшкой, рассыпанный горох в углу. Запертая в шкафу Надя. Я, выставленный босиком на мороз.
Отворачиваюсь. Из окон соседских домов наблюдают черные силуэты с горящими алыми глазами. Внимательные, любопытные, жадные. Острые пальцы царапают стекла, влажные рты размыкаются, готовые откусить кусок побольше. Стоит сделать лишь шаг, и все они окажутся рядом. Стоит только моргнуть, и спасения не будет.
Судорожно вдохнув, я резко сажусь на диване. Сердце норовит выскочить из горла, ноги сковала ватная слабость. В гостиной темно, только окна пропускают желтоватый свет далекого фонаря. Снег кончился, сквозь занавески можно различить колкие звезды и красноватую дугу луны. Угловатые очертания мебели едва угадываются, взгляд спотыкается о них, мешая сосредоточиться.
Провожу ладонью по лицу, стряхивая остатки сна, и вздрагиваю — в дверном проеме застыла маленькая тень. Рука машинально ныряет под подушку за телефоном, пальцы стучат по экрану, запуская фонарик.
Есения щурится от ударившего в лицо луча. Мелькают синие рыбки на белой пижаме, ручка бережно прижимает к груди соломенную куклу. Глаза-ягоды пылают оранжевым.
Перевожу дыхание.
— Есь, ты что? Ночь же, спать надо!
Она недолго молчит, растерянно шевеля губами, а потом шепчет:
— Дядь Кость, я хочу умереть.
Ночь сразу делается темнее, смыкаясь вокруг космическим вакуумом. Как будто в целом мире не осталось ничего, кроме нас с Есенией, замерших в зыбком свете фонарика. Так проходит долгая минута, а потом я хриплю:
— Нельзя такое говорить, Есь. Что стряслось?
На секунду оглянувшись в сторону лестницы, она отвечает:
— Они сделают так, что из-за меня случится очень плохое. И всем будет плохо. А если меня не будет, то никому не будет плохо, правда?
— В каком смысле? Ты про что? Кто это сказал?
Наверху скрипит дверь, сонный Надин голос негромко зовет:
— Есечка, ты где?
Помедлив, Есения ускользает. Стучат по ступеням пятки, слышится облегченное бормотание Нади. Снова дверной скрип, затем тишина.
***
— Тебе не приснилось? — тревожится Надя. — Ты вечером пил?
Утренний свет заливает кухню, дробясь в стеклянных кружках и отражаясь от полированных кастрюль. Меланхолично ковыряя вилкой кусок холодца, качаю головой:
— Я же не совсем дурак. Отличаю еще, что снится, а что по-настоящему.
Надя прихлебывает чай, тяжело хмуря брови.
— Еська немножко странная эти дни, конечно, но такого еще не было, — говорит.
— В каком смысле странная?
— Ну, грустная, задумчивая какая-то. Глупости говорила, но не настолько, конечно. Мол, бабушка про нее с кем-то разговаривает. Все ходит к ней под дверь, подслушивает. Я думала, воображение просто. У детей же всегда так — весь мир вокруг них вертеться должен, типа все только про них говорят и думают. Я не придавала этому значения.
— Там же телевизор, — тяну. — Думаешь, она из телевизора что-то такое услышала?
— Понятия не имею. Но если узнаю, что эта тварь Еське там нашептывает из-за двери, всю рожу расцарапаю. Мало им нас было, — Надя делает очередной глоток, прикусывая от злобы кружку. — Может, для того и пригласили?
Откладываю вилку. Нет ни аппетита, ни настроения.
— Мы долго тут еще будем? — спрашиваю. — Сроки визита вроде же не обсуждались?
— Да давай завтра свалим, — тут же решает Надя. — И так нормально погостили, некоторые вон к своим предкам вообще на пару часов приезжают. Наши и этого не заслужили. Все равно зоопарк какой-то: один ходит как неприкаянный, даже о делах поспрашивать не хочет, а другая вообще носу не показывает.
На душе мгновенно делается легче и светлее, словно опал занавес, впуская внутрь жаркое солнце.
— Сегодня еще потерпим, — продолжает Надя. — Попробуем на разговоры развести, помощь по дому предложим. В общем, сделаем все, что в наших силах, чтоб в случае чего к нам никаких претензий. А завтра с утра пораньше в машину и алависто. Или оливьедерчи, как там правильно.
Ответить не успеваю — в кухню захрамывает отец, и она тут же расцветает:
— Доброе утро! Чайник как раз недавно вскипел, налить?
Едва он опускается на стул, раздается стук в дверь, и мы переглядываемся.
— Часто у вас гости так рано? — спрашиваю.
— Нет, нахрен бы таких гостей. Притащил же кого-то леший, — бурчит папа, пытаясь подняться.
— Сиди, я открою, — говорю. — Вы тут с Надькой пообщайтесь пока.
Прежде чем выйти, бросаю на нее красноречивый взгляд.
На пороге тетя Нонна, стягивает меховую шапку и безуспешно пытается пригладить седые патлы.
— Не спится же вам, — улыбаюсь. — Проходите, у нас как раз завтрак.
— Нет-нет, родной, — отмахивается она, деловито стряхивая валенки. — Вы там сидите, вообще не волнуйтесь, меня тут нет как будто. Мамку вашу проведаю и назад. Минуточка — и нет меня.
Хмурюсь:
— Она болеет, к ней нельзя заходить.
— А я заходить и не буду, через дверь все скажу, — подмигивает Нонна и с неожиданной ловкостью юркает по лестнице вверх.
Оглядываюсь в сторону кухни — слышно нескончаемый Надин щебет и шкварчание картошки в сковороде. Пахнет заваренными травами, горячим подсолнечным маслом.
Приподнимаюсь на цыпочках, заглядывая на второй этаж. Нонна сгорбилась у двери родительской спальни и бормочет в замочную скважину. Еще раз оглядываюсь на кухню и подхожу к лестнице, изо всех сил напрягая слух.
Нонна говорит сбивчиво, то переходя на шепот, то взволнованно повышая голос, поэтому различить удается только обрывки:
— Седьмые сутки… Михална опять померла… Танька Люськина согласилась… проведем во вторник… волнуются… больше сил… слухи… вернулась Аза… какая-то малолетка в ее доме… пыталась… приворот… воспользовалась этим… мешать нам… когда проснется Плакальщица… еще слишком слабые… надо больше сил… луна была красная — значит, можно начинать.
Заметив, что Нонна выпрямляется, я торопливо отступаю в кухню, от растерянности ничего перед собой не видя. В висках бьется кровь, оглушая и дезориентируя.
— Кто там? — спрашивает Надя.
— Т-тетя Нонна, — говорю. — Маму навестить пришла.
Надя с удивлением разевает рот, а отец кивает, спокойно доедая мой холодец. Странное ощущение неуюта заполняет душу до краев. В этом доме и раньше было плохо, а теперь будто вовсе разыгрался пожар. Бежать, прятаться, спасаться.
— Я пошла! — доносится из прихожей. — Приятного аппетита, родные!
(продолжение в комментариях)