Жила-была недалеко от большого города, в заросшем бурьяном поле семья фазанов. Мама-фазаниха и её детки-фазанята, ещё не выросшие и не умевшие пока летать цыплята. Фазаниха оберегала своих детей, учила их кормиться – находить семена растений, ловить личинок насекомых. По тревожному крику мамы-фазанихи её маленькие фазанята должны были немедленно замереть на месте, чтобы зоркий ястреб или орёл-канюк не заметили малышей в густой траве и не схватили их своими цепкими лапами…. Мама говорила фазанятам на своём птичьем языке:
-Курлы, курлы… Не выбегайте без меня на открытые лужайки, играйте и ищите семена и жучков в густой траве. Много опасностей в этом мире! Будьте осторожны!
-Тип, тип…- отвечают детки – поняли мы, поняли!
Но вот как-то раз, когда мама-фазаниха придремала на полуденной жаре, заигрались маленькие цыплята-фазанята и выбежали на открытую лужайку. Бегают, пищат, гоняются друг за другом. И всё дальше и дальше отбегают от густых зарослей степного бурьяна…
Вдруг, откуда ни возьмись слышат фазанята разноголосый собачий лай. И видят как несётся на них  стая бродячих собак! Кинулись маленькие фазанята в бурьян, еле  успели заскочить. Но голодный псы и не думали отказаться от такого обеда – рыщут по бурьяну, лают, зубами щёлкают... Вот-вот найдут и схватят. Беда прямо! Приникли к земле фазанята, глазки прикрыли, дышат еле-еле…  А собаки бродячие обнюхивают траву, каждый кустик, каждую былинку. Нюх у собак хороший.  Вот-вот найдут и схватят острыми зубами – перекусят напополам сразу.  Всё ближе и ближе слышится собачье прерывистое дыхание, вот уже и трава зашевелилась и видно сквозь былинки мелькание собачей головы и белизну острых клыков…
И тут вдруг слышат фазанята – мамин пронзительный крик:
-Ко-ко-ко! Кега-кега!
Вылетела мама-фазаниха из бурьяна и плюхнулась прямо чуть ли не посередине собачей стаи. Взлетела и…опять на землю упала недалеко.  Взвыли псы от азарта. Ещё бы! Зачем им за малышами-цыплятами гоняться, когда тут такая добыча большая! Да ещё и улететь толком-то не может. Раненая или больная наверное... Кинулись голодные псы к фазанихе, а мама-фазаниха от них убегает.  Отбежит и сядет.  Только собаки к ней подбегут – она от них перелетит на несколько шагов и… снова на землю садиться. Остановились собаки в нерешительности – и снова  на место где фазанята спрятались  оглядываются. А мама-фазаниха крыло вывернула, будто сломано оно, перелетать перестала и заковыляла по лужайке к  кустам. Ковыляет и бормочет что-то, курлычет. Отвлекает собак от фазанят. Кинулись собаки снова за фазанихой. Подбегают всё ближе и ближе. Вот-вот схватят! А она и не перелетает уже, просто бежит и оглядывается – близко ли собаки? А стая собак уже тут как тут, окружают маму-фазаниху со всех сторон, ещё пара прыжков и схватят смелую маму!
Обо всём забыли собаки в жажде лёгкой добычи и отбежали уже далеко от места где фазанята прятались. И тут фазаниха как взлетит вверх, громко хлопая крыльями! И полетела легко, как ни в чём не бывало. Остановились собаки в недоумении... Как же так?! Эх, обманула их хитрая фазаниха! Бросились псы обратно, к  месту где маленькие фазанята прятались, но тех уже и след простыл. Остались голодные хищники ни с чем. Ведь  фазанята, как собаки отстали от них и за мамой-фазанихой побежали, сразу  кинулись со всех ног подальше в густые заросли бурьяна да полыни. Там и нашла их мама-фазаниха вскоре.  Когда собаки убежали восвояси, то  прилетела фазаниха и созвала птенчиков своим нежным курлыканьем. Поняли тогда детки-фазанята, что всегда надо маму слушаться и правила, которым она учит, не нарушать.

В черном, черном городе, на черной, черной улице, в черном, черном доме жил черный, черный человек.
Черным, черным утром он проснулся в своей черной, черной постели, застеленной черными, черными простынями и покрывалами. Он скинул с себя черное, черное одеяло и в черной, черной пижаме пошел в черную, черную ванную комнату. Из черного, черного тюбика он выдавил на черную, черную щетку черной, черной зубной пасты и начал чистить свои черные, черные зубы. Он умылся черным, черным мылом и вытер свое черное, черное лицо черным, черным полотенцем.
Черный, черный человек вернулся в черную, черную комнату и снял свою черную, черную пижаму. Он надел на себя черную, черную рубашку, черный, черный галстук и черный, черный костюм.
На черной, черной кухне черный, черный человек открыл буфет черного, черного дерева и достал буханку черного, черного хлеба. Он нарезал черный, черный хлеб на черной, черной тарелке и съел все до самой последней черной, черной крошки.
Черный, черный человек открыл дверь черного, черного хода и прямо с черной, черной кухни вышел на черную, черную лестницу. Он спустился черным, черным ходом прямо на черный, черный двор и сел в свой черный, черный автомобиль.
Черный, черный человек выехал на черную, черную улицу и поехал на черную, черную работу. Он предъявил свое черное, черное удостоверение черному, черному охраннику и въехал в черные, черные ворота.
В черном, черном кабинете черный, черный человек уселся в черное, черное кресло за черным, черным столом и нажал черную, черную кнопку.
Распахнулась черная, черная дверь и на черном, черном пороге появилась черная, черная секретарша.
- Помогите мне, пожалуйста! - попросил черный, черный человек черную, черную секретаршу.
- Что с вами, мой черный, черный начальник? – спросила его черная, черная секретарша.
- У меня черная, черная изжога, меня по-черному, черному пучит и у меня черная, черная хандра, - отвечал ей черный, черный человек.
- Чтобы у вас не было черной, черной изжоги и чтобы вас по-черному, черному не пучило, принимайте черный, черный активированный уголь, а с черной, черной хандрой боритесь черным, черным бальзамом. А еще я приготовлю для вас черного, черного кофе.
Черный, черный человек глотал черный, черный активированный уголь, запивал его черным, черным кофе, а сверху одну за другой опрокидывал рюмки черного, черного бальзама.
И вдруг он почувствовал, что его черная, черная жизнь изменилась коренным образом.
За окном светило желтое солнце, в синем небе плыли белые облака, а обои в кабинете оказались розового цвета. Но самое главное, его черная, черная секретарша на деле была блондинкой с голубыми глазами, сочно накрашенными зелеными губами и фиолетовым маникюром.
- My love, - он притянул секретаршу к себе и поцеловал ее в серо-буро-малиновую щеку, - как прекрасен этот мир! Скоро лето, мы возьмем отпуск и вдвоем уедем на Канары, или, по крайней мере, в Сочи. Мы будем купаться в лазоревой морской воде и загорать на золотом песке пляжа. Мы вернемся домой черными, черными и отдохнувшими!
- Mon cher ami, - она поцеловала его в красный после выпитого черного бальзама нос, - хватит с нас черного, черного цвета, - возвращайтесь домой и выспитесь, как следует. И, Бога ради, молю вас, не ешьте на ночь так много черного, черного хлеба! Вас от него пучит и, вследствие этого, у вас наступает черная, черная хандра!
Он вышел в утопающий в зелени двор и сел в свой серебристый автомобиль. Человек мчался по улице, разукрашенной рекламой всех цветов радуги, и думал о предстоящем отпуске.
Окрыленный мечтами он ворвался в свою светлую квартиру и собрался отдохнуть в своей кровати на белых, белых простынях, но тут ему захотелось есть. Он прошел на кухню и распахнул буфет красного дерева.
На белоснежной тарелке лежала буханка черного, черного хлеба…
- Дома нет никакой другой еды, а я много не съем… Ну, очень маленький кусочек…Хуже не будет, совсем немного… Зато завтра я куплю себе желтого сыра, шоколадного коричневого масла, красной кровяной колбасы и батон белой, белой булки…
Человек отломил горбушку, потом еще немного. И еще, и еще…
Он поставил пустую черную, черную тарелку обратно в черный, черный буфет.
- Пора спать, - подумал черный, черный человек. Он прошел по черному, черному коридору в черную, черную комнату и улегся в черный, черный гроб.
За окном наступил черный, черный вечер. В черном, черном небе плыла черная, черная луна.....

из сборника "Новые русские сказки", изд. "Анима", 2002 год, СПб.

Наконец-то мы снова вместе. Здравствуй мой милый друг. Снова пишу тебе письмо. Ты не представляешь, как соскучился. Все дела, дела. Пришлось попутешествовать по волшебному миру, совсем замотался. Но это другая, длинная история, я потом ее расскажу, а то меня крокодил торопит, укусить грозится. Какой крокодил? Я уже упоминал о нем. Это тот которому лапу оторвали, а потом Витамин Уколович вылечил.

Витамин Уколович, это доктор, который в градуснике живет, он еще когда температуру меришь полосочку поднимает, на которую мама с папой смотрят, а потом головой качают, вздыхают и стряхивают.

Кстати, крокодил ни сколечко на Васю за лапу не обижен. Он наоборот смеется, когда рассказывает. Я же поведаю тебе, ее так как сам услышал, ну нисколечко не придумывая.

Ты конечно-же помнишь, что нужно приготовиться, чтобы сказку слушать? Молодец. Тогда ложись, закрывай глазки и открывай ушки, я начинаю.

Вот что рассказал мой зеленый друг:

Жил я в семье мальчика Васи. Хорошая семья. Папа слесарем на заводе работал, мама нянечкой в детском саду. Жили они конечно не богато, но дружно. Зимой на лыжах ходили всей семьей, на коньках катались, летом в футбол, да в лес за грибами. А еще ждали сестренку Васе, и очень волновались по этому поводу.

Я обычно сидел под письменным столом, не скажу, что всеми забытый. Меня частенько водили на прогулку по квартире, за привязанную к шее веревочку. Знаете, как это интересно? А вы попробуйте вылезти из-под стола и тихонечко красться на четвереньках, пугая своих близких, выглядывая из-за угла и говоря: «Рррр». Очень весело. А еще в прятки играть. Меня, иногда Васин папа прятал, то под подушку, то под кровать, а Вася искал, угадывая по подсказкам: «Холодно или жарко», они всегда так задорно смеялись, когда мальчик находил.

Но я не об этом хотел рассказать. Вася мальчик хороший. Но есть у него один недостаток, вернее был. Не любил он игрушки на место складывать. Поиграет, разбросает и оставит валяться. Сколько раз ругали его за это, и не сосчитать.

Одним утром, он, сосредоточившись, сидел в своей комнате на полу, сжимал в руках длинную линейку, с помощью которой мама делала выкройки, когда что-то шила. Вокруг разбросаны игрушки, все завалено машинками, плюшевыми и пластмассовыми зверюшками, даже меня вытащил из-под стола и бросили к верху пузом прямо на середине. Обидно. Не заслужил я такого отношения Рядом Вася, хмурится, и что-то бормочет беззвучно.

Заглянул в двери папа и стал ругаться, что опять у сына все разбросано.

- Тише. – Мальчик строго посмотрел на отца. – Всю мне рыбу распугаешь.

- Надо было сначала игрушки убрать, а потом рыбу ловить, - стал отчитывать отец.

- Ты ничего не понимаешь. – Вася закрутил руками, пытаясь изобразить на сколько тот неправ. – Я в море ловлю.

- И какое это имеет отношение к устроенному тобой бардаку.

- Это льды. Я в холодном море ловлю. Не мешай.

- Крокодилы во льдах не водятся, - улыбнулся отец.

- А у меня специальный, ледюный крокодил, он именно холодную воду любит. Как наш дядя Вова. В прорубях люди тоже не живут, а он плавает, и фыркает.

- Ладно, лови, рыбак. Только кушать скоро мама позовет, и не забудь за собой море убрать. – Папа засмеялся и ушел на кухню, где они с мамой уже смеялись вместе, а Вася продолжил сосредоточенно сидеть, ловить рыбу.

В двери заглянула мама, наполнив комнату ароматом блинов.

- Заканчивай с рыбалкой, - улыбнулась она, - Убирай тут все и за стол.

- Из-за тебя, мама, у меня рыба сорвалась, подожди. – Он, не оборачиваясь, выставил в сторону двери ладошку, как бы останавливая. – Не мешай.

Мама засмеялась, но продолжила настаивать на своем.

- Убирай и иди кушать. После завтрака в кино пойдем. – И добавила. - Быстро.

Вася убежал завтракать, бросив линейку на пол, и не убрав за собой. Когда он вернулся, то в комнате было чисто. Ни одной игрушки, то есть их вообще ни одной, исчезли все, только я лежал по середине. Мальчик удивленно закрутил головой.

- Что-то не так? – Сзади подошел папа.

- А где все? – На глазах мальчика выступили слезы.

- Не знаю, - пожал плечами папа, - Наверно у крокодила надо спросить. – Он подошел ко мне, и присел на корточки, - Не подскажешь, куда все игрушки делись?

Я конечно знал куда они делись. Сам папа их и унес, сложив в мешок. Но как я мог ответить? Я же разговаривать не умею. А он покивал головой, словно понимая меня и продолжил.

- Не хочешь, чтобы все тебя слышали. Понимаю. Секрет. Хорошо, на ушко тогда скажи. – И поднял меня с пола. Вот смешной, как будто я от этого разговаривать научусь. Подержал меня так немного и повернулся к сыну.

- Крокодил мне сказал, что обиделись они. Решили к другому мальчику уйти, который о них заботится будет.

- Нет папа, ты обманываешь, - заплакал Вася, - Игрушки не умеют ходить, и крокодил не разговаривает, он пластмассовый. – он дернул меня, пытаясь отобрать у отца, и оторвал лапу.

- Ну вот. Теперь и крокодил от тебя уйдет. Обидел ты его.

- Нееет. - Заревел мальчик окончательно расстроившись.

- Есть только один выход. –Вздохнул отец, и наклонился к сыну. – Вылечить крокодила и пообещать ему, что больше не будешь разбрасывать игрушки.

- Я обещаю. - Прохлюпал мальчик.

А дальше прилетел Витамин Уколович и сидя у папы на указательном пальце помог вставить мою лапу назад. Папа отправил сына на кухню помогать маме, а сам, за это время принес и разложил игрушки. Вася очень обрадовался, что они вернулись, и с тех пор всегда убирает за собой. И сестру, когда та появилась, тоже стал приучать к этому.

Вот и вся история. Которую рассказал мне крокодил. Пришла пора прощаться. Я, звеня колокольчиками в бороде обещаю еще написать тебе письмо, но только когда узнаю новую сказку.

До свидания. Не болей. Дед Скрипун.

Немытые ладошки.

Здравствуй мой милый друг. Вот и снова мы вместе. Пишу тебе уже третье письмо. Надеюсь, что предыдущие ты прочитал, и они тебе понравились. В этот раз расскажу про девочку Олю, и про то что случилось с ней из-за того, что она обманула маму. Поведал мне эту историю мой хороший знакомый Витамин Уколович. Он очень хороший доктор, поверь мне на слово. Его гениальный врачебный талант помог победить болезни очень многим деткам. Он даже вырастил оторванную лапу пластмассовому крокодилу, которую тот потерял в неравной борьбе с хулиганом Васей, но это другая история, и может я расскажу ее в другой раз.

Витамин Уколович очень волновался, теребя свои длинные, свисающие до груди, седые, тщательно расчесанные усы, нервно поглаживал лысую голову, и постоянно то снимал, то одевал пенсне с зелеными стеклами с мясистого, похожего на грушу носа, когда делился со мной этой трагической историей.

Итак, вот что поведал Витамин Уколович:

Они готовились долго и основательно. Пополняли войско новыми, бесконечно нарождающимися воинами. Точили мечи, вострили копья, натягивали тетивы на луки, заготавливали стрелы в огромных количествах. Они готовы были по первому требованию своего генерала, бросится в бой, не щадя своей жизни, и уничтожить главного врага – человека. Ты думаешь, что это какие-то страшные инопланетные рогатые, слюнявые чудища? Нет-это не так. Это маленькие, на столько маленькие существа, что невидимы человеческому глазу, только в микроскоп, самый сильный микроскоп, можно рассмотреть их уродливые тельца. Их называют вирусы. Страшные, незнающие жалости и страха, беспощадные, хладнокровные убийцы. Они готовились и ждали своего часа. И они его дождались.

Оля скучала. Она бродила по продовольственному магазину в ожидании, когда мама наконец-то сложит в корзину всякие там макароны, крупы, а также масло, молоко, и остальное то, что так необходимо любой хозяйке в доме, чтобы накормить семью. Девочка переходила от одной полки к другой, рассматривая и трогая разные разложенные там упаковки с всевозможными пряниками, конфетами и прочими сладостями, а также с игрушками, которые часто продаются в таких магазинах. Маленький мячик привлек ее внимание блестящий, красненький в синенькую полосочку, он одиноко лежал в корзине среди игрушечных самосвалов, пупсов и еще много чего, на что девочка не обратила даже внимания. Руки сами собой потянулись, и взяли игрушку.

- В атаку! Вперед! Час настал! - Скомандовал генерал Вирус, и миллионы злобных существ бросились в бой, быстро уничтожив доблестных защитников детской ладошки. Славные воины армии иммунитета погибли все.  Их было очень мало, они не ожидали такого коварного нападения, но они стояли насмерть, никто не струсил и не убежал, никто не сдался в плен, настоящие герои, они дорого отдали свои маленькие жизни.

- Теперь затаимся. - Скомандовал генерал вражеской армии, когда с защитниками было покончено. - Нам нужно попасть в рот к этому ребенку, а для этого надо быть незаметными и ждать. - Злобные захватчики спрятались и замерли.

- Оленька, иди помой руки, - прокричала мама с кухни, где раскладывала покупки, - сейчас будем кушать.

Девочка прошла в ванну, играя купленным мячиком, открыла кран, намочила пальчик и задумалась, разглядывая ладошки: «Зачем их мыть, они же чистые», она выключила журчащую воду и побежала дальше-играть.

-Ты руки помыла? - Спросила мама, ставя перед Олей тарелку с супом.

- Да. - Ответила та и покраснела. Ей стало стыдно, что она обманула. Но женщина не заметила смущение дочери, отвлекшись на зазвонивший в это момент телефон. Мягкий душистый кусочек хлеба лег в ладошку, и беленькие зубки откусили кусочек.

- Вперед, мои злодеи! – Взревел генерал Вирус. Победа у нас в руках. Эта девочка теперь наша, мы сожрем ее изнутри. И миллионы свирепых микроскопических существ бросились в атаку, уничтожая все на своем пути. Доблестные воины иммунитета, стоявшие на страже Олиного рта, ничего не могли поделать, слишком много было врагов.

А вечером у девочки заболела голова, открылся кашель и поднялась высокая температура. Мама вызвала скорую помощь.

- Сложный случай. – Витамин Уколов, в белоснежном халате, протер пенсне, почесал нос и вновь посмотрел задумчиво на градусник. - Ну что же, будем лечить.

- Совсем плохо, доктор?  - Мама протерла покрасневшие от выплаканных слез глаза.

- От чего же. – Болезнь конечно тяжелая, но все будет хорошо. У меня есть в запасе волшебное лекарство, таблетка, не простая, а с целой армией воинов Иммунитета внутри.

-Сказочник вы, -вздохнула мама.

- Я-то, - улыбнулся он, - я да, - и подмигнул Оле. - Ну что же, мне пара, а вы пейте таблеточку, не сомневайтесь, и еще одно, на прощание, всегда мой девочка руки, не позволяй вирусу идти на тебя войной. - И пропал, вот только что был и уже нет.

Стройными рядами, под звуки барабанов, волшебное воинство устремилось в бой, сминая полчища генерала Вируса. Чудо богатыри, все высокого роста, в белоснежных плащах, расшитых серебряным узором в виде переплетенных вокруг кубка змей, с пурпурными крестами-символами на груди, в широкополых шляпах с перьями страуса, раскачивающимися в такт чеканному шагу, быстро прогнали захватчика.

Девочка почувствовала себя лучше, а на утро болезнь ушла. Мама позвонила в больницу, чтобы поблагодарить доктора, но там ответили, что такой у них не работает. Толи был, толи причудилось. Вот так вот хек-хе. А Оленька с тех пор всегда руки моет, и вообще стала очень аккуратной девочкой. И правду всегда говорит.

Вот какая поучительная история про девочку Олю, про то, как нехорошо обманывать, руки не мыть, кстати то же нехорошо, можно вот такую жуткую армию захватчиков к себе запустить, а ведь такого доктора как Витамин Уколович, с волшебной таблеткой, может рядом и не оказаться.  И что тогда? Вооот! Надеюсь, что ты такого себе не позволяешь? И руки моешь, и маму не обманываешь? Молодец! Ну что же мне пора. Очень не хочется с тобой расставаться, но дел очень много. Махаю тебе на прощание ладошкой с разноцветными ногтями. До новой встречи.

Дед Скрипун.

Следующая сказка из сборника деткам на ночь))

Здравствуй, милый друг. Это второе письмо тебе от Деда Скрипуна, очень уж понравилось мне рассказывать тебе свои правдивые истории, поэтому, как только узнал новую, сразу спешу поделиться.

То, что надо лечь в кроватку, положить головку на мягкую подушку и укрыться теплым одеялом ты помнишь? Молодец. Закрывай тогда глазки и слушай:

Все это мне поведал кролик, появившийся из Розового тумана, для мечтающего о такой замечательной игрушке, мальчика. Это очень грустная история, я выплакал целое ведро слез, пока ее слушал.

Глазки закрывай! Не обманывай дедушку, а то не буду рассказывать.

Вот о чем поведал мне кролик:

Он увидел меня сразу, как только вошел в магазин, держа маму за руку. Мальчик не сводил с меня восхищенного взгляда пока его вели в дальний угол, где были аккуратно развешаны брюки. Их путь проходил как раз мимо меня, одиноко стоящего за стеклом витрины уцененных товаров, в окружении брелоков, ручек и прочей ерунды, которая есть в каждом магазине, и которые никто не покупает за ненадобностью.

Мальчик как будто услышал голос плюшевого зайца, пылящегося на стеклянной полке второй год: «Купи меня, забери отсюда, здесь так уныло и скучно, я буду тебе преданным, любящим другом, я буду согревать тебя ночами в кроватке, пока ты будешь спать. Ну пожалуйста. Забери!» Он резко остановился, дернув за руку ведущую его маму.

- Ты что? - Она скользнула вопросительным, строгим взглядом. - Идем скорее, нам нужно купить брюки в школу, старые ты уже все порвал. И нужно это сделать быстро, я опаздываю на совещание.

- Купи! – Мальчик требовательно ткнул пальцем в мою сторону.

- Что, купи? –В голосе мамы прозвучало раздражение. – Зачем тебе этот хлам?

-Хочу, купи! - Мальчик стал краснеть и его глаза заслезились.

- Перестань сейчас же! – Прикрикнула мама, - этот плюшевый «непойми-что» тебе на пятнадцать минут!

- Хочу! Хочу! Купи! – затопал ногами мальчик и залился слезами.

- Прекрати немедленно, хватит меня позорить, кругом люди, - перешла на зловещий шепот мама.

- Хочу! Хочу! – Все более расходился в крике тот.

- Куплю, только замолчи Леня. - Сдалась она.

Я был счастлив и улыбался. Я наконец то покинул тот пыльный прилавок с окружающими меня никчемными, никому ненужными безделушками. Я стал свободен. Я обрел друга, которому был готов отдать всю свою плюшевую любовь до конца. Душа пела, пока меня везли в полиэтиленовом пакете домой. Как же я жестоко ошибался. Все закончилось, так и не начавшись.

Первым делом, мальчик принялся использовать меня в виде боксерской груши, его лицо раскраснелось, а на висках выступил пот, он колотил меня до тех пор, пока не оторвал мне ухо, а потом громко воскликнув: «Я победил», бросил несчастного избитого меня на диван и выбежал из комнаты. Но на этом мучения не закончились. Леня скоро вернулся, неся в руках детское ружье, стреляющее пластиковыми пульками.

- Теперь мы поиграем в мишень, - зловеще улыбнулся он, и стрелял в меня до тех пор, пока что-то не сломалось в его оружии. Итогом такой злой забавы стала оторванная бусина черного глаза и расколотый пополам пластмассовый, коричневый нос. Я чувствовал себя ужасно. Грязный, избитый, растрепанный и расстрелянный, я был брошен под кровать в пыльный угол, со словами: «Надоел», где я и пролежал несколько дней плача над своей судьбой, пока Мама, убирая квартиру, тяжело вздохнув, и покачав головой, не положила меня в картонную коробку.

Там я оказался не один. Плюшевый черный медведь, с оторванными задними лапами поприветствовал меня кивком головы и горькой улыбкой, говорить он не мог, потому, что ниточка его рта была больше чем на половину оторвана, и некрасиво свисала на грудь. Я зарыдал от горя и не заметил, как уснул.

Сколько прошло времени, я не знаю. В темной пыльной коробке было темно и страшно. А потом нас куда-то понесли. Недолго. Короткий полет, удар, коробка раскрылась, и я выкатился наружу, в мягкий сугроб. Медведя не видел, видимо он скатился по другую сторону сугроба.

На улице стоял небольшой морозец, ярко светило солнце играя лучиками со снегом, запуская искорки. Легкий ветерок приятно гладил шерстку. Покой, после всего случившегося, это было единственное, что приносило мне удовольствие. Если я даже тут замерзну и умру, это будет лучше, чем жизнь с таким жестоким хозяином.

- Мама! Смотри какой милый и несчастный. – Детский голос прозвучал у меня за спиной, и теплые, нежные руки подняли меня. И я увидел ЕЕ. Нет, не так, я увидел глаза, большие голубые, добрые глаза, которые смотрели на меня с такой нежностью, что сердце сжалось в маленький трепещущий комочек, и готово было выпрыгнуть и расцеловать эти теплые, держащие меня руки, этот курносый носик в веснушках, рыжие кудрявые волосы, даже желтую шапочку с помпончиком на голове этой маленькой девочки.

- Ти ссибе ее возьмесь? - Спросил, смешно картавя малыш, видимо младший братик, держащий стоящего рядом мужчину за руку, чтобы не упасть.

- Можно мамочка? - С мольбой в голосе попросила девочка очень похожую на нее женщину.

- Больно уж он грязный. - Поморщилась та

- Он такой несчастный, ну мама, ну пожалуйста.

- Пусть берет, отстираем, - пробасил мужчина, улыбнувшись, - на, вон в пакет положи, а то пока несёшь измажешься.

А потом меня мыли. Мыли всей семьей в огромной белоснежной ванне. Девочка намыливала меня душистым мылом, папа поливал теплой приятной водой из душа, младший братик сидел рядом на стиральной машине, пытаясь спрыгнуть ко мне в ванную, но мама не давала ему этого сделать, возвращая на место и попутно командуя процессом приведения меня в порядок. Затем мягкое, большое, мохнатое полотенце, горячий шумный фен. Я был на вершине блаженства.

- Ну и что бедолага мы с тобой будем делать? – Пробасил папа, глядя на меня. - Кто же тебя так отделал? - Вздохнул он, покачав головой. – Ладно, поступим так. Ухо его нам не найти, поэтому мама зашьет аккуратно рану. Ты доченька, найди там в шкатулке, в шкафу, в рукоделье подходящую бусину для глаза, а я вырежу новый нос, есть у меня подходящий кусок пластика, правда немного другого цвета, ну да ничего, а ты сынок сиди агукай и не мешай. Работа закипела.

- Папочка! - Еле сдерживая слезы подбежала дочь к отцу, - там нет черных бусин только зеленые и синие.

- Синие две есть? - Не отрываясь от работы спросил папа.

- Да.

- Неси.

Через некоторое время я сидел, развалившись в кресле, а вся семья стояла рядом и рассматривала меня.

- Надо же какая у него белоснежная шкурка, - произнесла, улыбнувшись мама, - кто бы мог подумать.

- А еще у него голубые глаза, как у вас с дочерью, оторванное ухо и фиолетовый нос, отец попытался говорить серьезно, но не выдержал и громко рассмеялся, и в вскоре смеялись уже все, а Лиза, так звали мою спасительницу, танцевала, кружа меня по комнате, подбрасывая в верх ловя и прижимая к груди.

Вот так закончились мои страдания. Сейчас я рассказываю все это пока Лизонька спит. Я лежу рядом с ней в кроватке, и она нежно прижимает меня к себе. Курносый носик посапывает, губки иногда причмокивают и улыбаются, ведь ей сняться прекрасные сны. А я счастлив, я бесконечно счастлив, наконец то нашел настоящего друга, того кто не бросит меня в трудную минуту и не продаст за горсть конфет, тот, кто всегда будет рядом, и я отвечу ему тем же.

Вот такая вот грустная, но поучительная история. У кролика теперь все хорошо, его любят и о нем заботятся, и он отвечает любовью из своего огромного горячего сердца, пусть его и не видно, этого самого сердца в плюшевой игрушке, но оно там есть, поверь старому волшебнику.

Ну вот и всё, на этом мой рассказ о плюшевом кролике закончился, пора прощаться. Звеню на прощание колокольчиками в бороде. До новой встречи.

Дед Скрипун.

Вторая часть

Когда возвращаюсь домой, вечер уже накрывает небо темно-синей простыней. Занавески в кухне колышутся от задувающего в форточку ветерка, на столе скучают забытые кружки с остывшим чаем. Приподняв крышку кастрюли, я не нахожу внутри ничего и устало плетусь в гостиную. Глеб устроился в кресле, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Глядит на меня исподлобья — злится, что опять пропадала весь день.

— У меня выгодное предложение, — говорю, не дожидаясь обвинений. — Давай ты сегодня готовишь ужин, а я целый вечер не буду обзывать тебя буханкой Глеба.

Не отвечает. Уловив что-то незнакомое, я замираю и прислушиваюсь к ощущениям. В окно видно утонувший в сумерках кусок двора с качелями и парковкой. Гостиная залита тусклым светом старенькой люстры. Столик, диван, ковер на стене — все как прежде, но при этом каждая деталь будто вопит об опасности. Это ведьминское чутье.

С упавшим сердцем я догадываюсь:

— Ты выходил.

Глеб подается вперед, торопливо выдыхая:

— Всего на минуту! Я думал, что мало… что этого не хватит, чтобы… Просто хотелось подышать, погода хорошая и солнце… А они… они появились сразу, они поняли…

Стены раздаются вширь и теряются вдалеке, мебель тает в воздухе. Нет больше провонявшей гостиной с тараканами и плесневелыми обоями, только голая сырая почва под ногами, растянувшаяся до горизонта. Серое небо перекатывается над головой тяжелыми тучами. Глеб корчится на земле, прижимая ладони к лицу, а над ним застыла Марфа. Одета в грубое холщовое платье, непослушные седые волосы топорщатся в стороны. Глаза маслянисто поблескивают, лицо собралось миллионом морщин, изображая издевательскую улыбку:

— Как же я по тебе скучала.

Все мое нутро леденеет и крошится, ребра сжимаются в болючий ком, даже вдохнуть не получается.

— Только… Только отпусти его, — шепчу хрипло. — Я сделаю все, что захочешь, только Глеба не тронь. Отпусти прямо сейчас, хорошо? Я не буду сопротивляться, я…

— Ты убила Нонну, — непреклонно отвечает Марфа. — Она предлагала мирное решение, она предлагала вариант без жертв. Ты сама отказалась.

— Я не…

Она щелкает пальцами. Голова Глеба с хрустом отрывается от тела и откатывается, разбрасывая красные брызги. Глаза теряют осмысленность, из разинутого рта вываливается язык. Обездвиженное тело обмякает, шея хлещет кровавым фонтаном, пропитывая землю.

Я кричу так, что горло разрывается от боли, а потом вдыхаю и кричу снова. Глаза застилает пелена слез, все размазывается пятнами. Сердце разгоняется до немыслимого ритма, пуская по жилам ледяную неизбывную черноту. Скуля и захлебываясь слюнями, я падаю на колени и бессильно сжимаю кулаки.

— Ни одна ведьма не имеет права идти против других ведьм, — говорит Марфа. — Существовать отдельно — пожалуйста. Но не предавать свой род. Таков древний закон, и нарушение жестоко карается.

Поднимаю голову и смахиваю слезы рукавом. Марфа так и стоит над телом Глеба, буравя меня выцветшими старческими глазками. На мгновение воспоминания путаются, подменяя друг друга. Заснеженная деревня, ночь и горящие окошки. Лера точно так же лежала в луже крови, Марфа точно так же всем своим видом демонстрировала ледяное спокойствие, как будто совсем не причастна ко всему этому.

Гнев взрывается внутри как граната, в один миг вышибая все мысли и доводы, оставляя только алое кипящее месиво. Смотрю на себя будто со стороны: пальцы движутся ровно и отточено, выводя руны. Плотная волна раскаленного воздуха вырывается вперед, но Марфа разбивает ее одним взмахом. Взметается с земли пыль, хлопают складки платья.

— Единственное, что ты сейчас можешь сделать — перейти на нашу сторону, — говорит она. — Любое другое решение — смерть.

Выкрикиваю заговор, и снизу, разбрасывая комья грязи, вырываются извивающиеся корни. Цепкими щупальцами они спутывают ноги Марфы и устремляются вверх, но мгновенно чернеют и иссыхают, когда она хлопает в ладоши.

— Глупая девочка, как мало ты знаешь. Я научу тебя. Такая сила нуждается в огранке. Ты сможешь творить великие дела.

Прикусив губу, вскидываю ладони вверх. В черных тучах слышится мощный раскат грома. Секунда — и на нас обрушивается холодный ливень. Одежда тяжелеет от воды, тугие струи размывают густеющую кровь рядом с Глебом. Щелкаю пальцами, и яркая молния бьет в землю у ног Марфы, оставляя глубокий кратер. Щелкаю снова, но новая молния тоже промахивается. Еще, еще и еще. В ушах звенит от грохота. Мелькают белые вспышки, не способные охватить границы раскинувшейся кругом пустоты. Почва разворошена и взбита. Очередная молния почти попадает в цель, и Марфу отбрасывает как тряпичную куклу. Подол платья задирается, обнажая костлявые ноги, мокрые волосы налипают на лоб, в глазах мелькает тревога.

Приподнявшись на локтях, она выкрикивает кому-то:

— Довольно игр! Я устала.

Меня хватают за плечо, поворачивая. Константин, тоже промокший насквозь, с бесстрастным лицом поднимает ладонь, и между пальцев собирается алое свечение. Нельзя мешкать. Я бью его кулаком в грудь, выплевывая заклинание. Вспыхивает зеленоватый свет, хрустят ребра, рубашка марается кровью. Хватка на плече ослабевает, Костя отшатывается и взмахивает руками, едва сохраняя равновесие.

Новая волна испепеляющего гнева сметает все опоры в голове, окончательно погребая сознание под завалами безумия. Сколько я мечтала, как окажусь с ним лицом к лицу, сколько грезила о возможности отомстить за Леру.

Пока Костя ощупывает грудь, я мизинцем черчу перед собой символ — тот самый, которому он когда-то научил меня по дороге в деревню. Помню это лучше всего остального, хотя использовала лишь однажды: прямая, прямая, полукруг, петля, еще прямая, круг. И завершение — линия сверху вниз. Вот и все.

Но едва успев вспыхнуть желтым, символ гаснет словно обесточенная неоновая вывеска.

— Это же магия чернокнижников. — Константин улыбается криво и неловко, будто давно разучился. — На меня она не подействует.

Что-то незримое подхватывает меня, поднимая в воздух. Дыхание сбивается, руки инстинктивно хватаются за пустоту. Вся ярость выходит одним выдохом, оставляя только растерянность. Костя наклоняет голову, и я взлетаю выше, тратя все самообладание на то, чтобы не завопить от ужаса.

— Твоей силы хватит, чтобы раздавить нас обоих одним кивком, — говорит Костя. — Но в силе нет смысла, если не умеешь ее использовать. Не сопротивляйся. Так или иначе все произойдет как должно.

Кое-как совладав с дезориентацией, я прижимаю ладони друг к другу. Земля под ногами Кости расходится трещинами, он отскакивает в сторону, теряя надо мной контроль, и я падаю с трехметровой высоты. Плечо прошивает боль, в глазах темнеет. Слабость наваливается тяжелым камнем, в ушах поднимается гул. Ливень сходит на нет, словно кто-то резким движением перекрыл кран. Едва улавливая приближающиеся шаги Константина, пытаюсь вслепую нарисовать руну по грязи, но он хватает меня за руку и тянет, заставляя подняться.

— Не сопротивляйся, Ксения.

Его лицо совсем близко — можно различить каждую пору, каждый волосок в бровях, каждую морщинку в уголках рта. Глаза совсем не блестят, лицо ничего не выражает. Он будто робот, надевший человеческую маску. Упорно и бессердечно движущийся к заданной цели.

— Как бы ты ни старалась, все давно завершено.

Неожиданная мысль мелькает в замутненном сознании спасительным огоньком. Запускаю руку в карман джинсов, нащупывая бархатный мешочек. Такой холодный. Непослушные пальцы с трудом распускают тесемку.

— Ты можешь только усложнить, но не помешать, понимаешь? — продолжает он.

Медленно вынимаю Глаз Авеля. Главное, чтобы Константин не заметил движение раньше времени.

— Поэтому просто иди за нами, и мы…

Когда вскидываю руку, Марфа выкрикивает заклинание. Запястье хрустит, боль смыкается ледяными клыками, из ладони выстреливает струя крови. Пальцы разжимаются, выпуская Глаз, Костя ловко подхватывает его.

Хмыкает:

— Что ж, это многое упрощает.

И прижимает камень к моему лбу.

Чувство, будто кто-то приник ко мне жадным ртом и выпил одним глотком досуха. Отстраняюсь от Кости. Глаз Авеля налился ярким желтым светом, таким горячим, что даже на расстоянии двух шагов я ощущаю жар. Короткие блики отрываются от камня как светлячки и тают в воздухе, оставляя запах степных трав и морской соли.

Марфа хохочет. Смотрю на ладонь — сквозная дыра кровоточит, оголенные сухожилия пульсируют, рваная кожа кажется пластилиновой. Это должно зажить за секунды, но секунды уходят, а рана даже не уменьшается.

— Ты больше не ведьма! — говорит Марфа. — Довольна? Это только твоя вина!

Неверяще качая головой, я вывожу здоровой рукой простейшую руну ветра, но она не призывает и легкого дуновения. Отчаяние отравляет меня до самого костного мозга, слезы сжимают горло. Зажмуриваюсь, прижимая к груди раненую руку. Боль и тоска жалят раз за разом как разозлившиеся скорпионы, не давая собраться с силами даже для глубокого вздоха.

Голос Марфы доносится словно сквозь километры тумана:

— Заберем c собой. Вытащишь из нее все, что знает про Азу.

Константин что-то произносит, и я проваливаюсь во мрак.

***

Легкий сквозняк обдувает лицо, на закрытые веки ложится теплый луч. Слышно, как где-то неподалеку кудахчут куры и тявкает пес. Пахнет сеном и сырой древесиной. Воспоминания возвращаются по цепочке, и поначалу кажется, что все было лишь сном. Не могла же я взаправду так легко проиграть, испортить все в один момент.

Глеб.

С трудом открываю глаза. Я в старом сарае. Стены сложены из полусгнивших досок, в щели заглядывает утреннее солнце. Единственное окошко заколочено, под слоем соломы на полу угадывается куриный помет. Покосившаяся дверь приоткрыта, в проем видно, как снаружи кто-то суетливо носится туда-сюда.

Сажусь. Рука перевязана куском ткани с узором из рыжих колосков — наверное, оторвали от ненужного платья или простыни. Джинсы грязные, спутанные волосы спадают на лицо. Неловко откинув с глаз навязчивые пряди, я осматриваю себя, выискивая новые раны или переломы. Вроде все цело. Не могли же они просто оставить меня в открытом сарае.

Кряхтя, поднимаюсь на негнущиеся ноги и шаркаю к выходу. Дыхание свистит в горле, слабость набилась в кости мокрой ватой. Чем ближе к двери, тем сильнее кружится голова. Шаг, еще шаг. Сердце аритмично бьется как сумасшедшее, виски пульсируют, желудок скручивается в болезненном спазме. Шаг. Перед глазами роятся черные мураши. Нет. Не получится.

Догадка заставляет поднять голову. И правда — на потолке мелом нарисован знак, напоминающий цветок с треугольными лепестками. Руна пленника — она приковывает человека к одному месту, если он оказался там против воли. Значит, я привязана к сараю. Если переступлю порог, свалюсь замертво. Даже если его унесет ураган или сожжет пламя, я умру. Вывести меня отсюда может только тот, кто привел.

— Твари, — шепчу.

С трудом вспомнив нужное заклинание, произношу его вслух, но руна не стирается. Черт. Это ведь простейшая магия, доступная даже самой чахлой ведьме.

— Сучий Глаз Авеля.

Доковыляв обратно до угла, опускаюсь на пол. Сердце выравнивает ход, слабость понемногу отпускает, но легче не становится — все нутро горит и гудит как большой пожар. Невольно запускаю руку под кофту и царапаю грудь, будто так можно добраться до самого больного и вырвать с корнем. Сначала Лера, теперь Глеб — и все из-за меня, из-за этого дурацкого дара, который ко всему прочему умудрилась так нелепо профукать. Бесполезная, бессмысленная, никчемная.

Я прижимаюсь лбом к полу, задохнувшись от накативших рыданий, когда дверь неожиданно отворяется.

— Проснулась? — равнодушно спрашивает Константин.

Вскидываю голову, торопливо утирая глаза тыльной стороной ладони.

— Плакать — это нормально, — говорит он. — То, что с тобой случилось, сломает кого угодно.

Опускается на корточки и протягивает мне глубокую тарелку с горячим варевом. Густой пар вьется вверх, ноздрей касается аппетитный запах бульона.

— Ты правда думаешь, что я вот так просто съем вашу отраву? — говорю сдавленно.

Усмехается:

— Если бы мы хотели тебя убить, нашли бы гораздо более простые способы.

Молчу. Пожав плечами, Костя ставит тарелку рядом со мной и садится прямо на пол, расслабленно вытягивая ноги. Одетый в растянутую красную футболку и потасканные спортивные штаны, он напоминает деревенского простачка из тех, кто любит шататься по соседям и докучать байками. Образ портят разве что неживые глаза и угрюмое лицо, будто вырезанное из сухого куска дерева.

— Зачем вам меня кормить? — спрашиваю. — Чтобы была жива и могла рассказать про Азу?

— Ничего не нужно рассказывать, мы уже знаем все, что тебе известно.

— Как?

— Ритуал весьма легкий, но доступен только чернокнижникам. Если простым языком, я залез к тебе в голову и взял то, что мне нужно. Не переживай, это безвредно.

Значит, еще и Азу сдала. Как будто мало всего остального.

— Что она вам сделала? Почему так хотите поймать?

— Это вопрос к Марфе. Я всего лишь делаю то, что она просит.

— Я бы так не сказала. Заставлять меня убить Леру она точно не просила.

Он долго рассматривает меня, неподвижный и безэмоциональный. Огромный человекоподобный булыжник, не способный даже на тысячную долю понять, что я чувствую. Так трудно его ненавидеть — все равно что со стеной бодаться.

— Я не заставлял убивать Валерию, — говорит наконец. — Я просто спасал тебя, ты сама прекрасно понимаешь. Если бы не я, в ту ночь погибла бы ты, а не она.

— И для чего? Ты пошел против воли Марфы, так ведь? Какой в этом смысл?

— Смысла здесь нет. Просто считаю, что ты больше достойна жизни.

Невольно повышаю голос:

— Все достойны жизни одинаково! Никто не должен умирать по чужой воле.

— К сожалению, мир устроен совсем не так.

Перевожу взгляд на похлебку. Тускло отблескивает черенок ложки, угадывается под маслянистой пленкой куриная голень. Голод засел внутри сосущей пустотой, но я скорее язык откушу, чем прикоснусь к тарелке.

— А Плакальщица? — спрашиваю. — Тоже из-за тебя? Ведьмы не могли найти ее целую вечность, а тут появился ты, и все сразу стало так замечательно.

— Из-за меня, — спокойно кивает Константин. — Это очень сложная история, если подумать. Первые ведьмы стерли из своей памяти почти все, что знали о Плакальщице, чтобы не было соблазна разбудить раньше времени. Ей предстояло зреть очень долго. Спеть и наливаться силой. Таким образом, подробности о Плакальщице были известны только чернокнижникам и потомкам людей, которые в свое время бились на стороне ведьм — их сделали своего рода хранителями. Они передавали тайну из поколения в поколение.

— И почему чернокнижники не помогли ведьмам раньше?

— Ведьмы не просили. Они ведь не знали, что нам все известно. Только Марфа догадалась, потому и сотворила меня.

— Чернокнижников создают ведьмы — значит, вы им должны служить и все рассказывать, поэтому…

— Нет. Ведьмам известен ритуал по созданию чернокнижников, но это ни к чему нас не обязывает, хотя, опять же, именно они и привели нас в человеческий мир. Вообще, этот ритуал за всю историю использовался лишь дважды — когда первые ведьмы призвали первого чернокнижника и когда Марфа повторила это, наделив способностями меня. Но на протяжении веков чернокнижники существовали отдельно и подобных себе создавали сами, используя иные обряды, недоступные ведьмам. К слову, эти обряды тоже невероятно сложны — потому со временем чернокнижники и вымерли.

Из-за стен слышится плеск воды, стучит топор, отчитывает кого-то сварливая старуха. Деревня живет своей деревенской жизнью, пока я здесь, в вонючем сарае, веду диалог с тем, кто сделал из меня убийцу сестры.

— Откуда ты вообще узнал про Плакальщицу? Ты ведь раньше был обычным человеком, да?

— У чернокнижников общая память. Что знает один — знают остальные. Вне зависимости от времени и места. Неважно, живы другие или нет. Я обрел знания в ту же минуту, когда обрел дар. Они просто появились вместе с силой.

— И как ты ее нашел?

— Для этого понадобилось обратиться к нынешнему хранителю. Это не самый простой момент, между прочим — хранителям известно, что Плакальщица погубит мир, поэтому они никогда не рвались раскрывать ее место. Но ведьмы и тут все предусмотрели — тот хранитель, что в свое время выполнит долг, может загадать любое желание, и оно будет исполнено.

Поднимаю вопросительный взгляд на Костю. Он меланхолично разглядывает потолок, продолжая:

— Мне повезло. Нынешняя хранительница тайны — молодая женщина. Недавно родила. С помощью ритуала определения вероятностей я подгадал момент, когда нужно постучать в дверь, чтобы она отвлеклась. Младенец упал со стола, а безутешная мать бросилась вскрывать убежище Плакальщицы, чтобы просить о воскрешении.

Выплевываю с отвращением:

— Значит, из-за тебя еще и ребенок умер!

— В конечном итоге он жив — желание-то исполнилось.

— Зато сколько других теперь может погибнуть.

— Это уже отдельная тема.

Мы долго молчим, глядя друг на друга: он с равнодушием, я — изо всех сил выражая отвращение. В конце концов, не дождавшись новых вопросов, Константин поднимается и кивает на суп:

— Поешь. Голод ничего не сделает лучше.

Когда он уходит, я уговариваю себя держаться, но уже через двадцать минут пододвигаю тарелку и жадно зачерпываю ложкой, глотая остывшую похлебку и ненавидя себя. Картошка с мясом встают поперек горла, но я зачерпываю снова и снова. Силы еще пригодятся: незачем изводить себя, когда в любой момент может понадобиться бежать без оглядки.

Доев, отползаю в угол и обнимаю себя за колени. Я паук в банке. Сколько ни карабкайся, сколько ни старайся, а выползти не получится. Пока жестокие дети не наиграются и не выпустят. Или не убьют со скуки. Пусть. Уже не уверена, что мне вообще нужна свобода. Теперь некуда идти. Не к кому.

Дрема успевает затуманить разум, и я не знаю, сколько проходит, когда дверь сарая снова распахивается, визжа несмазанными петлями. Незнакомая женщина в косынке и куртке грубо заталкивает девочку с мешком на голове.

— Вот, посиди пока с подружкой!

Девочка падает. Руки у нее связаны за спиной кожаной лентой с вышитой медными нитками вязью. Из одежды — испачканные брюки и черная футболка. Женщина упирает руки в бока и смеется, обнажая кривые зубы:

— Вот и попалась! Такой конец не достоин первых ведьм, да? Ничего, мучиться недолго будешь — Марфа сказала, казнь на закате.

Она уходит, от души хлопнув дверью. Убедившись, что не вернется, я подползаю к девочке и сдергиваю мешок. Рассыпаются по плечам светлые волосы, щурятся от света глаза.

— Аза!

— А ты ждала кого-то другого? — кряхтит она, усаживаясь удобнее.

— Я развяжу!

Но едва касаюсь ленты, пальцы обжигает резкая боль, словно в кожу впились раскаленные спицы. Вскрикнув, отдергиваю руку.

Аза глядит хмуро:

— Это же лунный шнурок, разве не узнала?

— Настоящий? — бормочу, торопливо копошась в памяти. — Его чтоб сделать, надо пять… или семь ночей сидеть над ведром с молоком и читать заговор? Ой, не над молоком, над простоквашей! Это же этот лунный шнурок, да? Он… Он не дает связанной ведьме использовать магию, а развязать его можно только в полнолуние на… кладбище вроде? Или на могиле самоубийцы?

Аза подозрительно хмурится.

— Я узнала, узнала! — говорю, отворачиваясь. — Просто думала, что это из тех сложных ритуалов, которые никто не проводит на самом деле.

— Эта сука смогла провести обряд по созданию чернокнижника, — отвечает Аза. — Уж лунных шнурков у нее целый сундук, наверное. Почему тебя не связали?

— Я… Просто я…

Она вертит головой, пока не находит руну. Лицо удивленно вытягивается:

— Ты что, не можешь с ней справиться? Прочитай разбивающий заговор, тут делов на пять секунд.

— Да тут не так… Просто… ну…

— Глаз Авеля! Конечно, как еще они могли с тобой справиться.

Голос Азы звучит настолько разочарованно и безнадежно, что я не решаюсь поднять глаза. Руки невольно сжимаются в кулаки, плач сдавливает горло. Чувствую себя отличником, притащившим домой дневник с двойкой.

— Глеб, — говорю невнятно. — Он вышел, и они нас нашли. Я пришла, а Марфа там, и я… Костя…

— Надо было переместиться сразу. Куда угодно. Запутать след, придумать что-то, а потом…

— Там был Глеб! Я не могла его бросить!

— Марфа в любом случае его не отпустила бы! Надо думать о себе!

— Я не могу думать только о себе! Я же не ты!

Она подается вперед, неуклюже переминаясь на коленях. Вечное напускное безразличие и снисходительность испарились без остатка. Растрепанная, перекошенная от злобы, Аза выглядит живой как никогда раньше.

— Из-за того, что ты не можешь думать о себе, теперь весь мир коту под хвост. Святоша недоделанная. А муженька своего, дай угадаю, так и не спасла, да ведь? И сама подохнешь с остальными, если Плакальщица проснется, ты же теперь обычный человек. Что, не так уж полезно думать не только о себе, а? А?

— Ой, пошла ты нахер.

Выдохнув, Аза опирается плечом о стену. Солнечные лучи падают сквозь щели в досках на ее волосы, подсвечивая золотом. Ноздри раздуваются, грудь ходит ходуном, к щекам прилил румянец.

— Правый карман, — говорит. — У меня там сигареты и зажигалка.

Не трогаюсь с места. Выдержав долгую паузу, она добавляет сквозь зубы:

— Пожалуйста.

Шмыгая носом, я шарю у нее в кармане пока не нащупываю мятую пачку и холодный металл зажигалки. Аза жадно хватает сигарету губами, и я трясущимися пальцами поджигаю с третьей попытки. Зловонный дым поднимается вверх. Мы долго сидим в тоскливой тишине, а потом, немного остыв, я спрашиваю:

— Почему они не использовали Глаз Авеля против тебя? Зачем этот дурацкий шнурок?

— Глаз может вместить силу только одной ведьмы. Марфа, наверное, и рада была бы высосать из меня все, но твою силу слишком жалко выбрасывать в пустоту. Скорее всего, ее собираются использовать для пробуждения Плакальщицы.

Помедлив, я невольно понижаю голос до шепота:

— А ты правда из первых ведьм?

— Правда.

— Так вот почему страж позволил нам уйти из хранилища!

— Я думала, ты прям там и догадаешься, — хмыкает Аза, пуская дым носом. — Обижаешься еще, когда называю тебя глупой.

— Я бы догадалась, просто голова другим забита. Нельзя думать обо всем сразу.

— Ну да, ну да.

Массирую переносицу пальцами, убеждая себя не ввязываться в новую ссору. В голове настоящая свалка, никак не получается разгрести.

— Ты говорила, что считаешь Плакальщицу глупой легендой, — вспоминаю. — Как так? Вы же, первые ведьмы, ее и создали?

Аза перекатывает сигарету из одного уголка губ в другой. Лица почти не видно из-за дымных завитков.

— Первые ведьмы — это тебе не дружный школьный класс и не единый часовой механизм. Так же, как и нынешние, мы существовали отдельно друг от друга. Были одиночки, были разные группы с разными убеждениями. Большинство объединяла ненависть к человечеству — именно они и придумали Плакальщицу. Но я не одна из них, поэтому знала об этом только понаслышке. И никогда не верила. Думала, это просто попытка утешиться фантазиями о будущем возмездии. Проигравший любит воображать, как однажды красиво отомстит за поражение. Только вот такие мечты обычно мечтами и остаются.

— Значит, ты с самого начала была против ведьм?

— Я не против ведьм. Но и не против людей. Никогда ни с кем не боролась, но порой приходилось ставить палки в колеса и тем, и другим. Таких как я было немало, но всех со временем перебили свои же.

— Не понимаю. Если не против ведьм, почему перебили свои? И зачем ставить палки? Что это за позиция вообще?

Аза выплевывает дотлевший до фильтра окурок и откидывает голову назад. Глаза прикрыты, ресницы подрагивают.

— Ведьмы — дочери Природы, забывшие наставления матери. Ослепшие и оглохшие из-за гонений.

— Что это значит?

— Если нас меньше, если люди нас теснят, не давая править всей землей — значит, таков мировой устой. Значит, так задано самой природой. У каждого свое место. Мы должны были смириться и уйти в тень, где жили бы и потихоньку процветали. Но ведьмы считали, что тот, кто сильнее, достоин быть венцом мира. Им не нужен был свой уголок, им захотелось всего и сразу. Потому и начались войны, породившие еще большую ненависть с обеих сторон. Мы, немногие, пытались вразумить своих и сохранить порядок, но, как видишь, не вышло.

— Неужели сдаться и страдать — это правильно?

Аза невесело усмехается, не поднимая век:

— Вот именно так ведьмы и рассуждают. Словно их лишают чего-то, отрывают мясо кусками, мучают вовсю. Но дело в том, что нам ничего не принадлежит, поэтому не надо разевать пасть на чужое. Природа дает каждому свое: рыбы плавают, птицы летают. И все довольны. Ведьмы тоже вели бы счастливую жизнь, если бы приспособились. Но они выбрали бороться, и результат налицо — за тысячелетия почти извели собственный род.

Повисает тишина, разбавляемая только лаем соседского пса да мужским хохотом неподалеку. Травят анекдоты, наверное. Хоть кому-то весело.

— Как нам выбраться? — спрашиваю.

— О, это легко. Первый вариант — ты становишься обратно ведьмой и убираешь эту детсадовскую руну. Второй — ждем полнолуния и надеемся, что под сараем закопан самоубийца, чтобы получилось развязать лунный шнурок.

— По-твоему, это смешно?

Открыв наконец глаза, она поворачивается ко мне.

Автор: Игорь Шанин