Егорка-снегирёк. Первый опыт написания сказки
Писалась для новогоднего конкурса "Литрес" - в призы не взяли. Но кому-то все еще может понравиться)
Пост длинный, ибо полноценная сказка, и выложена только половина - не то, чтобы я интриган, просто максимальную длину поста превысил, а рейтинг у меня аховый, и продолжение смогу только завтра добавить.
Егорка-снегирёк
Широкие охотничьи лыжи, выструганные отцом из осины и тщательно смазанные парафином, споро катили по свежему снегу, торопясь поскорей доставить маленького ездока в пункт назначения. Егорке не было еще и восьми лет, а его – виданное ли дело! – уже отправили в лес, совершенно одного, собрать клюквы для новогоднего стола.
Как он гордился собой! Заячьего меха шапка с ушами залихватски торчала на самой макушке, роскошный, почти новый, короткий полушубок был застегнут на две пуговицы, выпроставшийся из-под него шарф шлейфом вился вслед за маленьким лыжником. Жаль только теплые, ватные штаны были чуть длинноваты, снег быстро набивался в них, и приходилось порой останавливаться ненадолго, отряхиваться. Но то были мелочи – по сравнению с тем, каким важным ощущал себя Егорка.
Вот бы его кто заметил из соседских мальчишек – тю, да они бы от зависти позеленели! Идет, скажем, Ванька Пашнин, с Центральной улицы, из дома номер четыре, ворчит себе под нос, как он это обычно делает, а тут Егорка мчит на лыжах мимо, да с такой скоростью, что Ваньку крутанет непременно вокруг своей оси, усядется он в сугроб, поправит шапку, и скажет, удивленно:
- Во даёт!
Но это уж он так, фантазировал. Нечего было Ваньке Пашнину в лесу делать, его дальше ограды-то бабушка редко пускала. Егорка, бывало, дразнил его за это, «Палисадником» обзывал. А Ванька все ворчал, да ворчал, и глядел на него хмуро, исподлобья.
В лесу пахло хвоей, древесной корой, да откуда-то со стороны деревни тянуло печным дымком. Эх, хорошо! Синее небо, такое гладкое и высокое, тишина, изредка нарушаемая перестуком дятла или свистом падающей с дерева шишки, скрип лыж и его, Егоркино, дыхание, горячее-прегорячее, такое, что даже шарф промок – что еще нужно для счастья?
Клюква, вот что. Недаром его отец отправил в лес, не просто ведь так, а с поручением, и поручением важным, особенным. Разве может какой стол, под Новый год, без клюквы обойтись? Знамо дело, то не стол будет, а так, столик. Но он, Егорка, празднику пропасть не даст, и ягоду, что найдет, домой принесет. Вот так, и не иначе.
Где искать клюкву, Егорка хорошо знал – не раз они с отцом ходили вглубь леса, туда, где ели громадными кронами заслоняли небосвод, нет-нет да покряхтывая пудовыми ветвями, будто они у них затекали, как у людей – запястья. Что таить, страшновато бывало Егорке в чаще, виделось ему, будто они с отцом путники, что забрели по незнанию, куда не следует, и вот-вот лесные духи их за это накажут – подзатыльников надают, или за уши оттаскают.
Вот отец – тот ничего и никогда не боялся. Егорка, бывало, вздрагивал от звуков, а отец только знай себе лоб хмурил, да из под бровей сдвинутых смотрел на него, а взгляд такой добрый-предобрый, надежный и уверенный. И тогда он успокаивался – знал, что уж кто-кто, а отец его в обиду точно не даст.
Но то вдвоем, а сегодня он совершенно один в лес поехал, как взрослый. С самого утра, как мама с сестрой начали на стол собирать, отец подошел к Егорке, положил крепкую ладонь на его плечо, и прогудел сверху:
- Ты вот что, сын, бери-ка лыжи, оденься тепло, и давай в лес, за клюквой. Сумку на пояс возьми, набери полную, и чтобы сразу домой, туда и обратно. Я тут пока по хозяйству пригожусь матери, туда съездить, здесь пособить. Ну, в общем, рассчитываю я на тебя. Справишься?
Да разве же мог он не справиться, когда на него рассчитывают? Отец еще не успел фразы закончить, а Егорка уже лыжи напяливал – как от такого приключения отказаться? В конце концов, ему почти восемь лет уже – пора на взрослые дела отправиться!
Все темнее и тише становилось в лесу, пригорки сгладились, дорожка стала пологой – теперь Егорке приходилось отталкиваться посильней, порезче. Снег стал мягче – стало быть, болотца, на которых росла клюква, уже совсем недалеко, за ближайшим поворотом. Зимой они, конечно, промерзали, да и глубокими не были, но все равно, стоило соблюдать осторожность, не то промочишь ноги, а это верный путь к грелке, противному теплому молоку с медом, градуснику и таблеткам. Чего-чего, а уж болеть Егорка не любил, а значит, нужно быть внимательней.
Замер лес, будто его врасплох застали, и уставился на мальчика удивлённым взглядом, мелькавшим сквозь стволы деревьев, размышляя, что ему делать с непрошенным гостем: напугать, чтоб поджилки затряслись, или клюквой угостить, и отпустить восвояси. Вздохнул, поскрипел для порядку ветвями, да перестал – не стал мальчишке праздник портить. Что ему, лесу, ягоды мало?
Егорка присел на корточки, и ну клюкву собирать, да быстро так, едва успевает пальцами перебирать. Красная, кислая ягода, полезная – цены нет! Мама много чего с клюквой готовила, даже пироги с ней пекла, а еще с брусникой да с жимолостью. Вкусные – пальчики оближешь!
Минут двадцать Егорка в чаще провел, не больше, а клюквы – полную сумку поясную собрал. Ну, теперь можно и обратно, домой. Затянул он лыжи покрепче, штаны поправил, шапку опустил – и в путь двинулся.
«Быстро я обернулся. Теперь можно перед ребятами хвастаться – мало того, что один ездил, управился со всем, так еще и ягоды набрал – на зависть каждому!»
Да только пока Егорка так рассуждал, мечтал, да в облаках летал, отвлекся он и не заметил, как дорожка внезапно в сторону вильнула. Такое с ними, дорожками, частенько случается – вроде, только что по прямой шла, а едва голову повернул – и раз! - свернула, куда ей вздумается.
За внезапно появившимся своротком ель росла – маленькая, тонкостволая, совсем юная, даже ветвей еще было – раз, два, и обчёлся. Вот в неё-то Егорка и влетел – хорошо еще, что скорость как следует набрать не успел. Со всей силы ударился лбом, лыжи в разные стороны отскочили, полушубок едва по шву не разошелся – вот было бы дело!
Открыл глаза Егорка – а над ним синее-пресинее небо, и на лбу будто бы шишка набухает. Поднялся, глядь, а клюква из пояска рассыпалась, и по снегу там и сям валяется.
Рассердился мальчик, естественно, на ёлочку - а на кого еще, не на себя же, любимого? Лоб тронул – и точно, шишка едва не с грецкий орех размером. Пуще прежнего осерчал Егорка, вскочил с земли, да как вцепится в ель, и ну качать туда-сюда, силясь ствол ей поломать. Треплет ее, шатает и приговаривает:
-У-у, хворостина бесполезная, что ты тут выросла, места лучше не нашла? Ну, я тебе задам! Уж я тебе покажу, как на пути моем вставать!
И тут, вдруг, из-за спины его звук какой-то послышался, снег захрустел, и кто-то спрашивает, строгим-престрогим голосом:
- Это кто тут невинное деревце ломает? Кто безобразничает? А ну, покажись-ка мне!
У Егорки от испуга спина мурашками покрылась, а ноги ватными стали, чуть снова навзничь не свалился. Обернулся он, и видит – старик перед ним стоит. Невысокий, кряжистый, румяный. Борода у него серая, нечесаная и длинная, шапка набекрень одета, и валенки высокие, до колена, да все в заплатах.
И смотрит он на Егорку из-под бровей кустистых, в упор глядит, будто что скрытое рассмотреть желает. Взгляд сердитый, глаз не отводит.
- Ты, - говорит, - зачем елочку погубить удумал? Она на своем месте растет, что ей природа-матушка отвела. А тут, надо-же, приехал, молодой, безусый, да на расправу скорый. Что же она тебе такого сделала?
- Вот! – сказал обиженно Егорка, на шишку показывая, - по лбу меня отходила, да еще клюкву из-за нее рассыпал, и лыжи потерял!
- Мало она тебе всыпала, - пуще прежнего строжится дед, - я бы еще добавил! В своих собственных промахах другого обвинять – это, брат, дело последнее, так только слабаки, да трусы поступают. Ты из их числа, выходит?
- Ничего не из их числа! – воскликнул Егорка. Рассердился он на деда, что тот его трусом счел, - я сегодня совсем один в лес поехал, клюквы набрать, разве это не смело? Нечего мне тут указывать, и в трусости корить, иди-ка ты, дедушка, своей дорогой, а я – своей пойду!
- Вот как, значит, - усмехнулся старик, погладил свою бороду, и вытащил из-за спины длинную, ошкуренную палку, - ну, может я тебе и не указ, зато урок преподать могу. Ээх, - крякнул он, да как стукнет палкой своей по земле!
Что тут стряслось – такого Егорка прежде не видывал! Словно бабочки, взлетели со старика его грязные, неряшливые одежды, и устремились ввысь, к голубому небу. Остался дед облаченным в богатый, синий кафтан, расшитый золотом да бархатом, с широкими оборками из белого меха. Шапка с головы спрыгнула, превратилась в зайца, и в лес – только след простыл. Вместо нее у старика колпак оказался, такой же, как кафтан, весь нарядный, блестящий. Борода его побелела и разгладилась, морщины на лице расправились, даже брови и те, глядь – одна другую причесывает. Роста он стал высокого, даже выше отца Егоркиного, а вместе палки в его руках оказался белый сверкающий посох.
Онемел Егорка – понял, кого в лесу встретить довелось. Стыдно стало – да так, что слова молвить не выходит.
- Ну что, - спросил Дед Мороз, а то, конечно, был он, - в таком виде я тебе больше по душе прихожусь?
Бросился Егорка к Деду Морозу, впопыхах шапку стянул, от волнения даже запыхался:
- Дедушка Мороз, прости меня, я же не знал, что это ты, не смекнул! Я больше не буду елку ломать, обещаю!
- Я бы тебе поверить и рад, - ответил Дед Мороз, - да только ты ведь не меня обидел, ты весь лес оскорбил, поведением своим. Думаешь, важный такой, раз одного тебя сюда отправили, а порядка не знаешь, правил не блюдешь, местных жителей - обижаешь. Вот перед ними и ответ держать придется.
Дед руку в теплой варежке вверх поднял, и тотчас ему на ладонь снегирь уселся – упитанный такой, краснобрюхий. Поднес его Дед Мороз к лицу поближе, и ну шептаться о чем-то. Потом отпустил, и снова к Егорке обратился:
- Вот тебе, юноша, решение леса. Должен ты на своей шкуре попробовать, что значит – маленьким стать, беззащитным. Заодно и поглядим, как ты с испытанием этим справишься, кем себя проявишь – храбрецом ли, трусом ли. Э-эх, - снова стукнул Дед Мороз по земле посохом.
И ощутил Егорка, что происходит с ним что-то странное, необычное, по всей видимости – совершенно волшебное. Снег вокруг него закружился, будто хороводы вёл, быстро-быстро, небо потемнело, и словно подальше стало, деревья устремились вверх, грозя сверху ветвями-кулачищами. Страшно стало Егорке, что уж говорить, но едва он закричать надумал, как пропало все, будто и не было. Перестал снег свои кружева плести, распахнул Егорка глаза шире, и понял, в какой переплет попал.
Дед Мороз и так-то высоким был, а сейчас – огромным оказался, как те дома, что он в городе видел. Дорожки больше не было видно – вокруг только бескрайняя снежная равнина простиралась, куда взгляд не кинь – везде она. А деревья – ух! Конца-края им не видать было, в небо росли, словно до звезд дотянуться стремились.
Хотел было Егорка глаза протереть, поднял руки, глядит – а вместо рук у него крылья птичьи! На ноги посмотрел – вот тебе и раз, там лапки трехпалые, маленькие, тоненькие, кажется, ветер дунь – пополам сломаются.
Испугался мальчик, зарыдал, в ноги деду кинулся:
- Не губи меня, дедушка, как же я такой к матери с отцом возвращусь? Что другие скажут?
- А ты за других не думай, - прогремел сверху голос Деда Мороза, - за себя решай, как сам подашь, так тебя и примут.
- Как же мне облик свой назад вернуть? – в отчаянье всплеснул Егорка крыльями.
- Вот коль докажешь лесу, что ты урок усвоил, так все назад и обернется.
- А если не смогу я?
- Ну, тогда и останешься птицей век доживать, - сказал Дед, - так тому и быть. А мне пора. Может, свидимся еще с тобою, Егорка-снегирёк!
- Подожди, дедушка! – взмолился было Егорка, но Дед Мороз стукнул посохом – его и след простыл.
Заплакал Егорка-снегирёк горькими, птичьими слезами, зарыдал, заохал. Побрел было в одну сторону – вернулся, в другую – тоже воротился. Не знает, что ему делать. Сел, под ухо шапки своей спрятался, и знай себе, ревет.
Тут мимо синица пролетала. Увидела она снегиря заплаканного, спустилась к нему, и спрашивает:
- Ты чего это тут нюни развёл? Кто тебя обидел?
- Дедушка Мороз, - Егорка отвечает, - он меня птицей обратил, за то, что я елочку шатал.
- Ну, если Дедушка обратил, стало быть, поделом, - строгим голосом заявила синичка, - он справедливый, попусту никому ничего не сделает. Я его хорошо знаю, он меня прошлой зимой от холода спас. Добрый он!
- Добрый, как же, - шмыгнул клювом Егорка, - разве это по-доброму, из ребенка птицу сделать?
- Значит, на пользу, - тряхнула головой синичка, - между прочим, ты чего вообще опечалился? Будто бы птицей быть плохо!
- А что же здесь хорошего?
- Да хоть вот что! – воскликнула синица, и взвилась над головой у Егорки, махая крылышками, - вот скажи, может человек такое?
- Нет, - вытер крылом слёзы мальчик, - летать человек не обучен. Только я, хоть снегирем и обращен, а этого все равно не умею!
- Тоже мне, проблема, - рассмеялась синичка звонким, мелодичным смехом, - да я тебя мигом научу!
- Врёшь!
- Вот еще! Ну-ка, давай, - она опустилась рядом с Егоркой, - встань ровно! Крылья разведи, вот так. И попробуй, помаши ими.
Егорка попробовал. Синица кивнула:
- Замечательно получается. А теперь – взлетай!
- Как это? – удивился Егорка, - что, вот так просто?
- Конечно! А почему это должно быть сложно? Крылышками маши быстрей, лапки от снега отрывай, и вверх!
Закрыл Егорка глаза, замахал крыльями часто-часто, подпрыгнул – и взлетел! Невысоко, конечно, но для первого-то раза – еще как высоко!
Мигом забыл мальчик-снегирёк все свои обиды и расстройства. Какое же это было прекрасное чувство – парить в воздухе, ничего подобного он прежде не испытывал. Осмелел Егорка – пару раз взмахнул крылышками посильней, и вот он уже высоко, выше елей и сосен, глядит на лес свысока, почти до облаков достает. Ну, до облаков не до облаков, но на вершину высоченной ели взгромоздился. Синица подлетела к нему, и пропела:
- Видишь, видишь? Ну, разве не прекрасно быть птицей? Взгляни, какой простор вокруг, какая красота!
Захватило дух у Егорки, рассмеялся он, взмахнул крыльями – и ринулся камнем вниз, а синица – за ним следом. Взвились они в танце, ветер оседлали – и ну кружиться, ну плясать в воздухе, так, как могут только самые беззаботные существа на свете.
Но у такой беззаботности всегда обратная сторона имеется. Заигрались птички, потеряли счет времени, вглубь леса ринулись наперегонки, и глазом моргнуть не успели, как в темную чащобу впорхнули. Ветви тут густые, сквозь них не видно ни зги. Синица догнала Егорку, и шепчет ему, тихо-тихо:
- Стой, мальчик-снегирёк! В опасное место мы с тобой пожаловали, здесь незваным гостям не поздоровиться может. Давай-ка за мной потихоньку, назад возвращаемся!
Едва она это молвила, как на самой толстой ветке, самого темного дерева что-то заворочалось, заворчало, заухало. Испугались Егорка с синичкой, друг к другу прижались и на месте замерли. А не ветке, тем временем, два глаза желтых вспыхнули, будто гирлянды зажглись, и говорит кто-то, голосом скрипучим, недобрым:
- Кто это ко мне погостить пожаловал, чай ли птички-синички? А ну, покажитесь, рассмотрю вас внимательней!