Голландские олигархи
Сегодня четверг, а значит, очередной ролик от голландских сатириков в русском переводе Голландский юмор в русской озвучке
Сегодняшний ролик — об обратной стороне голландской налоговой гавани
Чистосердечное признание
Как? Уже всех выгнали?
Песков заявил об отсутствии олигархов в России.
Сидим с коллегой на работе, я взял телефон прочитал вслух и мы синхронно орнули так, что соседи прибежали "нам расскажите"
Население России
спионерено с вк.
Время сплетни
Написано было мной. Аккурат перед обострением в Идлибе.
Все радостно ликуют и переживают, как наши солдаты бравые, в Сирии сражаются с полчищами варварскими. Эскулапами иноземными. Султан турецкий давеча, проказник окаянный, опять замыслил что то недоброе и дюже зловещее. Выступал тут недавно по телевизору, угрожал нашим войнам праведным. Грозил союзникам верным, что низведет их. Коли не уступят требованиям его злостным.
Но вот намедни привлек меня разговор один. Два мужика уж больно рьяно между собой спор вели и ухохатывались.
Говорят, выражение:
Шапками закидаем, уже устарело.
Худые стали у народа головные уборы, неказистые. Плохо государство заботится о гражданах своих. Да и чиновники окаянные, все разворовать и разбазарить страну нашу богом избранную так и норовят. Негодники такие, но не все конечно.
Поэтому решено возродить 5-ю Средиземноморская эскадру кораблей ВМФ. Скомпоновать ее из яхт олигархов. Благодаря заботам властей у нас их теперь много стало. И практически каждый своим суденышком обзавелся. Самих олигархов на них свезти.Чтобы осуществляли командование принадлежащими им линкорами и крейсерами. Пущай повоюют, помогут нашим войнам доблестным. И начать славный и великий поход на Султана и войска его чужеземные. Заставить его наконец выполнять достигнутые в Сочи договоренности. А коль проказник несговорчивым и ретивым окажется:
То начать паскудника и войска его чужеземные, этими самыми яхтами и забрасывать.
Как Вам такое предложение. Ведь мужики, как и бабульки на скамейке, плохого не посоветуют.
Думаете дело говорят иль нет?
А может крамольничали и язвили негодники. Но не уразумел я и не пресек их зловредство намеренное.
Помогите люди добрые, мнение составить о споре услышанном.
Так как у меня ограничение по поводу количества постов, предлагаю почитать еще один мой пост по этому адресу:
Пограничная провокация- как триггер войны.
https://zen.yandex.ru/media/id/5e3742b9e41fd74ec64b8599/pogr...
Эй, толстый! Пятый сезон. 21 серия
Здравствуй, гнусное жирное уебище!
Как ты там поживаешь, необъятный генератор поноса?
Что ты там надулся двумя центнерами тухлого сала? Смотри, не обосрись, гыгыгыгы! А то ты это любишь, особенно на публике, гыгыгыгы.
Ладно, Сань, без обид. Все равно это письмо я тебе не отправлю. И, может быть, даже не напишу. Так что кровь из твоих глазок точно не пойдет, свиномордик.
Составляю тебе мысленно это письмо и представляю себе твое лузерское ебало. Хотя в моем сознании твоя рожа застыла, как муха в янтаре. Помнишь, каким взглядом ты меня провожал в Останкино? Я же тебя с тех пор и не видел. Но твое хрюкало запомнил. Фиг такое забудешь.
Тогда в Останкино я словно набухался. Голова закружилась, и ноги стали ватными, будто все кости из них вынули. Я вдруг понял, о мой обрюзгший друг, что я могу все. Вот вообще все, что вздумается. Могу лабораторию бате купить. Себе любые шмотки. Квартиру. Две. Хоть целый квартал. В любую страну могу поехать. Как будто из червяка в бабочку превратился. Но у тех червей, по которым специализируюсь я, крылья, к сожалению, не вырастают. А у меня они, считай, выросли. Так что я, наверное, все-таки не Глист, а какой-то другой червь.
Например, мне нравится погоняло Мэггот. Все, решено, я больше не Глист. Я – Мэггот. Это у матушки на полке стоял роман «Червь». Джон Фаулз написал. Я-то, понятно, заинтересовался. А там – хуета какая-то унылая оказалась, и про кишечную фауну ни слова. Но по-английски этот роман называется очень пиздато – maggot. Это значит, на самом деле, личинка.
И все-таки, чувак, как сладко знать, что с этого самого момента жизнь твоя – безоговорочно удалась. А дальше будет только полный заебись. Я, наверное, полюблю хавать в ресторанах.
Как ты там, долбоеб обвислый, все свое хрючево из баллонов жрешь? Ну, жри, жри. А я по ресторанам хомячить буду. Прикинь, засада? Я бы тебя еще подразнил, но и сам пока что ни хуя названий не знаю. Но скоро узнаю. И буду жрать козырно, чувак. От души жрать буду. Все самое пиздец охуительное. И много. Я буду пиздато и охуительно жрать. А ты точи свое хрючево. Жуй-жуй, не отвлекайся, бгыгыгыгыгы!
А теперь тебе на закуску вот такой заподляк, жирное чудовище. Я сейчас думаю, как снять с себя трусы. И я додумаюсь. Я очень скоро решу эту проблему. Наверное, самой первой и решу. Бизнес-империя подождет, чувак. Хуйня! Бизнес-император должен проводить время в неге и чувственных удовольствиях, с телками и бухлосиком. Сечешь, гондон расплывчатый? Я ведь много буду ебаться. Вот что в моих творческих планах.
Сначала я буду ебать телок по алфавиту. Вот прямо словарь женских имен скачаю и пойду по алфавиту, с буквы «А» – через Ась, Аннабелл, Анн. Арину найду. Если приспичит, то и Родионовну. Ну, и дойду быстренько до Ян, хе-хе. Всех выебу. А потом по датам рождения пойду. От первого января к тридцать первому декабря, да. А потом по размеру сисек…
Ой. Ебаные трусы. Ссука, больно-то как. Только такой говняный лох, как ты, чудовище, может в них ходить. А тут дураков нет. Я-то от труселей этих быстро избавлюсь, бгегегеге. А ты – ходи в них, лошара дирижаблеобразная, питайся вон той хуйней из баллона. Бгегегегеге.
Остановись, мгновение, ты прекрасно! Это же пиздануться, какой звездный час в моей жизни.
А ты обосрался при людях, и все от тебя шарахаются. Мне тебя даже немного жалко.
Ладно, вот как мы сделаем, необъятный ты наш гей-активист. Я когда от труселей избавлюсь, способ типа запомню. Тебе, конечно, не скажу.
Ты ведь спор наш проиграл. Помнишь, кто первым поебется? Я выиграл. Я уже поебался. Ну, ты и так в курсе. Но ты знаешь, я не хочу считать это победой. Ощущения потому что были очень стремные. Я поседел от этих ощущений. Я хочу по-настоящему. Чтобы в пизду. А буккакке – лоховская какая-то хуйня.
И вот как мы переусловимся, кошмар маршруток. Поскольку я, конечно же, поебусь первым, что не вызывает уже никаких сомнений, то я даю тебе фору. Скажем, в сто телок. Наверное, стольких я выебу, прежде, чем распоряжусь снять и с тебя труселя. Или не сто. Тысячу. Ну, или ладно – весь алфавит. Но это ни хуя считаться не будет. 0:0, будет, типа того. Хотя все всё понимают. А потом я дам тебе неделю. Или месяц. Или год. Ну, в общем, чтобы ты кого-нибудь выебал. И если за этот срок ты не уложишься, то все – обратно на тебя труселя наденут. И аля-улю, два центнера долбоебизма, бгегеге.
Ну, ладно, говняный колобок, меня зовут. Притом оба бати сразу. Вот к кому пойти-то?
Все, давай, заебал.
***
Ромуальд Филиппович тоже испытывал ощущение звездного часа. Разумеется, сегодняшнее чудо – лишь первая ступень к будущему величию, к признанию, к Нобелевской премии. Когда делаешь подлинно великое дело, звезды сходятся в благословении. Все получается, и чудеса – случаются.
Студийная охрана пыталась оттеснить жуткого человека, еще в далекой молодости прозванного за изуродованное лицо Айрон Мэйденом. Но они были щенки. Ромуальд Филиппович помахал перед ними проглоттидой, которую достал из кармана. Один охранник сблевал, второй попятился. Вот и прочь!
Виталия уже звал его новый отец. Ромуальд Филиппович с его существованием смирился. И странным образом, не таил зла на Марусю. Ее можно простить. Она старалась для будущего. Ее вела рука Предназначения.
– Виталий, пошли быстрее! – звал сына Малахов. – Вас ждет отец.
И Виталя малодушно, вопреки всем законам мелодрамы, поспешил к олигарху. На отца родного (то есть, приемного), кажется, даже не глядел.
– Сын, остановись! – воззвал Ромуальд Филиппович. – Я хочу с тобой поговорить.
«А вдруг скажет: «Ты мне не отец»? – подумал Айрон Мэйден. – Вдруг скажет?»
Виталий удалялся прочь.
«Как же так? – со страхом подумал Ромуальд Филиппович. – Неужели теперь я для него ничего не значу? А как же эксперимент?»
Сын вдруг закрыл лицо руками. Плечи его тряслись. Он рыдал. Великий Червь! Он рыдал! О благородное сердце! Не переживай, Виталий! Это жертва приносится для Великого Дела.
Что-то едкое зазудело в глазах Ромуальда Филипповича. Слезы? Прекратить! Гельминтологи не плачут!
Сын, наконец, отнял руки от лица. И действительно, на глазах у него блестели слезы.
«Мальчик мой! – В голове Ромуальда Филипповича проползали нежные, как кожица молодых аскарид, мысли. – Он плачет! Не плачь, малыш!»
Ромуальд Филиппович так растрогался, что принялся вытирать мокрые глаза проглоттидой.
Лицо Виталия вновь перекосилось судорогой. Это благородные слезы, мальчик! Не стесняйся их! Плачь от счастья, конечно!
Но сын вдруг засмеялся – резким, лающим смехом. Он давился им, плевался, словно бы блевал своим дурацким смехом.
Ромуальд Филиппович застыл, как солитер в кислородной ванной. Смех сына выбил его из колеи. Что-то не так было в этом смехе. Неприятен он был Ромуальду Филипповичу. Чем? Трудно было объяснить. Но словно бы этот смех показывал полное отсутствие терзаний. Но этого ведь не могло быть? Ведь не могло же?
«Мальчик смеется от счастья! – возвышенно думал Ромуальд Филиппович. – Смейся, мальчик, смейся. Ты победил!»
Но даже и после этих мыслей осадок оставался.
– Виталий! – воззвал Ромуальд Филиппович, проглоттидой отмахиваясь от охраны, которая пыталась увести его прочь.
– Я позвоню, бать! – сказал Виталий.
– Я тебе не батя, – ласково произнес Ромуальд Филиппович.
– А как же Виталию вас теперь называть? – пиявкой впился в разговор презренный Малахов. – Ромуальдом?
– Коллегой, – ласково протрубил Айрон Мэйден.
– До связи, коллега! – сказал Виталий.
Сын! Все равно сын!
Виталий с Малаховым и олигархом ушли куда-то за кулисы. А счастливый Ромуальд Филиппович пошел домой.
***
Гнусное уебище, это снова я.
Я тут подумал. Надо не забыть профинансировать эксперимент с тобой в главной роли. Червяки будут тебе исключительно полезны. И не ссы. Мы высосем тебя изнутри нашими чудо-червями. И с тебя упадут твои трусы. Никуда не денутся.
Так что готовься, хе-хе.
Ладно, мы с батей-олигархом и с Малаховым идем тусовать за кулисы. Ебальники у них серьезные, сосредоточенные. Ну, и я тоже на серьезных щах. А как ты думал?
Ладно, заебал. Много там не дрочи, придурок.
***
Глупая Маруся скрылась куда-то. Она не отвечала на звонки. И счастливый гельминтолог на исходе второго дня стал тревожиться.
«Как ты не понимаешь, глупая женщина, – думал Ромуальд Филиппович, – что я не держу на тебя зла. Ты сделала то, что сделала. В конце концов, второй ребенок получился хуже. Манкурт и извращенец. А Виталий – мой сын. Все равно. А ты – ты всего лишь выполнила предназначение, о котором судить не нам, а разве что Великому Червю. Я не виню тебя, о женщина! Вернись!»
В это трудно было поверить, но Ромуальд Филиппович скучал.
Каждый день он ходил к Жирным – готовить эксперимент. Сын, когда вступит в права наследства, конечно, оборудует коллеге Ромуальду лабораторию. Так что тем более нельзя было забывать о червях.
И гельминтолог каждое утро ходил к толстому мальчику.
Александр сильно переживал эту историю. Однажды, пополняя над тазиком запасы поноса, Александр заплакал.
А Ромуальд Филиппович переживал, что в чистый понос попадет соль. Как-то она повлияет на червей? Не уведет ли эта соль исследование прямо со старта по неверному пути? Вот то-то и оно.
«Понос придется вылить», – с досадой понял Ромуальд Филиппович.
Сергей – отец толстого мальчика – опускался на глазах. Жена с ним, судя по всему, была в ссоре.
– Давай выпьем, Рома? – напал он как-то на Ромуальда Филипповича в коридоре.
Напал так неожиданно, что гельминтолог чуть не выронил контейнер со свежеполитыми аскаридами.
– Я предпочитаю не пить, – сказал Ромуальд Филиппович.
– То есть, тебе в падлу с пацаном нормальным выпить? – нападал Сергей.
И Ромуальд Филипович понял, что тот уже пьян. В девять часов утра.
– Не вижу в этом смысла, – сказал гельминтолог.
– Ну, и падла же ты! – взвыл Сергей. – Состояние у нас, у меня, отобрал. И выпить жопится!
– Сережа, заткнись! – закричала его жена Катя из комнаты. – Не позорься перед людьми.
Она тоже вышла в коридор и недобро посмотрела на Ромуальда Филипповича. Под глазами у нее были черные круги. Ничего хорошего.
– Ромуальд Филиппович не виноват, что Саня олигарху не понравился, – сказала Катя.
– Он и не мог понравиться. Он обгадил всю студию. Я не удивлен. Странно было бы, если бы понравился, – провыл Сергей.
– И что ты теперь переживаешь, если победить не мог, – сказала Катя. – Значит, сбылся твой прогноз. Радуйся.
– Не издевайся!
– Это я дура, – продолжала Катя. – Опозорилась на всю страну. И засранцем этим, и наговорила на себя черт-те что. А ведь знала, что не судьба. Кто за язык тянул. И результата никакого. Деньги кто все пропил?
– Ты проститутка, я с тобой разведусь.
– Во мне, на секундочку, твой ребенок! Точно твой. Так что никуда ты, голубчик, не денешься.
Ромуальд Филиппович быстро закончил поливку и хотел уже уйти, чтобы не становиться свидетелем семейного скандала. Но тут на него набросилась Катя.
– Ромуальд Филиппович, – сказала она. – Я требую, чтобы вы избавили нас от своего присутствия. У вас теперь есть деньги. Обустраивайте себе лабораторию.
– У меня пока нет денег, – сказал Ромуальд Филиппович. – Думаю, что я с коллегой Виталием обсужу материальную компенсацию. Надеюсь, мы достигнем обоюдоприемлемого результата.
– Хотелось бы! – гаркнул Сергей. – А то мы поиздержались.
– Я обязательно дам вам знать, – сказал Ромуальд Филиппович.
Он ни секунды не сомневался, что коллега Виталий, бывший сын, выйдет с ним на связь в самом скором времени.
Но тот не звонил. И в точности, как и у Маруси, телефон Витали был временно недоступен.
«Его журналисты, наверное, достают», – подумал Ромуальд Филиппович.
А потом умер олигарх. Ромуальд Филиппович как раз шел поливать червей поносом, как увидел у дверей подъезда Жирных телевидение. Собственно, к телевидению он привык. Оно постоянно во дворе у Жирных теперь дежурило и время от времени в дверь звонило.
Еще у подъезда была полиция. Один из людей в форме хотел остановить Ромуальда Филипповича, но тот посмотрел на стража порядка так свирепо, что тот посторонился. И гельминтолог зашел в подъезд.
Там тоже было телевидение. Охуевшее такое телевидение.
И дверь квартиры, где жил толстый мальчик, была открыта настежь. И там тоже была полиция. Они выволакивали из квартиры Сергея. В наручниках.
– Что случилось? – протрубил Ромуальд Филиппович.
– А вы вообще кто такой, гражданин? – спросил один из полицейских.
– В этой квартире – мои черви, – провозгласил Ромуальд Филиппович. – Я должен их полить.
Полицейские переглянулись.
– Сейчас никто никого поливать не будет, – сказал тот, что был старше по званию. – В квартире проводятся следственные действия.
– Ах так! – заявил Айрон Мэйден. – Так знайте, что это – произвол!
С этими словами он гулко загрохотал вниз по лестнице, забыв воспользоваться лифтом.
Мироздание сошло с ума. Черви останутся неполитыми.
Хотя можно было позвонить Александру.
Тот взял трубку.
– Александр! – требовательно сказал Ромуальд Филиппович. – Полей сегодня червяков сам.
– Нет, – ответил этот Гагарин внутренних пространств.
– То есть, как нет? – задохнулся от возмущения гельминтолог.
– Отстаньте со своими червями, – заявил маленький жирный гаденыш и осмелился прервать связь.
Это было черт знает, что такое.
Клокоча от гнева, Ромуальд Филиппович вышел во двор. У подъезда уныло тусовались телевизионщики, которых не пускала внутрь полиция. Кто-то из них поздоровался с Ромуальдом Филипповичем.
Эта публика гельминтолога не доставала. Он охотно давал им комментарии на камеру. А они их никогда не показывали.
– Вы о червях говорите, – объяснил гельминтологу телевизионщик по имени Паша. – А зрителю не про них интересно.
– А о чем я еще могу говорить? – удивился тогда Ромуальд Филиппович.
– Вот то-то и оно, – сказал Паша.
В общем, не доставали Ромуальда Филипповича. Но ничего. Его час еще настанет.
И, похоже, он настал в этот раз, потому что телевизионщики набросились на него, стали тыкать своими микрофонами и швабрами.
– Что там происходит, Ромуальд Филиппович? – спрашивали его.
– Там происходит беспредел! – затрубил Айрон Мэйден. – Вопиющее безобразие.
Но тут из подъезда стали выводить Сергея в наручниках, и все телевидение устремилось к нему. А про Ромуальда Филипповича забыли.
Но придя домой, он вдруг увидел себя по телевизору. Он был очень страшен и орал про беспредел и безобразие.
А еще гельминтолог узнал, что умер олигарх, которому наследовал его сын. А в убийстве обвинили Сергея.
– Король умер, да здравствует король! – с печальным весельем произнес Ромуальд Филиппович.
Потом пошел дождь, сменившийся ливнем. И по иронии судьбы, в квартире Жирных пересыхали, мучились черви. Когда весь мир заливало, черви гибли от голода и жажды.
Ромуальд Филиппович не выдержал, и понесся сквозь бурю к толстому мальчику.
Ураган разогнал все телевидение и даже полицейских.
Ромуальд Филиппович взлетел по лестнице и стал звонить в дверь.
Дзынь! Тишина. Дзынь-дзынь! Тишина!
Да что вы там? Уснули, что ли?
Отчаявшись звонить, Ромуальд Филиппович стал колотить в дверь кулаками, потом головой.
Ему казалось, что черви взволнованно шуршат в ответ.
«Никого нет! – с ужасом понял Ромуальд Филиппович. – Мои малыши погибают».
Надо было что-то предпринимать.
Продолжение следует...