Читаю много негатива последнее время: Газпром приватизирует прибыль и национализирует убыки, власти завозят мастурбеков с целью замещения коренного населения, на СВО собираем всем миром, в то время как Министерство О тратит миллиарды в неизвестном направлении, в Абхазию, Чечню и другие независимые государства поставляем энергию и ресурсы "бесплатно" (за счёт коренного населения).
Это наводит меня на грустную мысль о том, что подавляющее большинство пикабушников не понимают простой вещи: мы все живём в стране, оккупированной советской властью. Она не сама завелась, а более ста лет назад была установлена над нашей страной сотрудниками иностранных спецслужб с оперативными псевдонимами "Ленин" он же "Ульянов" он же "Бланк", "Троцкий" он же "Бронштейн", "Сталин" он же "Джугашвили" и другими.
Советская власть с первого дня установила своей целью непрерывный террор на оккупированной территории, и он продолжается до сих пор, только в более мягких формах. В грузовиках с надписью "ХЛЕБ" уже никого не вывозят на полигоны НКВД, но заиметь проблем с властями очень просто: достаточно предложить вернуть историческое название улице имени любого красного людоеда.
Давайте пройдёмся по Липецку и посмотрим, чьи имена увековечены в его топологии.
Итак, вы приехали в Липецк и решили начать изучение города с самого центра. Самый центр (отмечен красным овалом) - это, разумеется, площадь Ленина. Её как-то переименовали в Соборную (историческое название, потому что там стоит храм), но потом стыдливо переименовали в Ленина-Соборную. Чтобы знали, кто тут хозяин. Это примерно то же самое, как если бы в США на месте башен-близнецов поставили памятник Усаме Бен-Ладену.
К этой площади примыкают улицы, названные именами разных замечательных людей.
Улица Зегеля (ранее Лебедянская) названа в честь профессионального палача русского народа латышского стрелка Артура Вольдемаровича Зейгелюса. Персонаж - эталонная сволочь. В 1917 изменил присяге и примкнул к большевикам, в 1918 вступил в РКП(б), в 1919 - направлен в чрезвычайную комиссию ВЧК. Что такое ВЧК объяснять, полагаю, не надо. Вчитайтесь в формулировку: "активный борец с врагами революции". Я вам переведу: отличался звериной жестокостью и кровожадностью. Был направлен на подавление Тамбовского восстания. Вооружённый химическим оружием, тяжёлой артиллерией и пулемётами не вывез против русских мужиков с трёхлинейками и, жидко обосравшись, умер.
Неподалёку находится улица Желябова. Профессиональный террорист, кидавший бомбы в членов правительства и полицейских, участвовал в покушениях на законных правителей страны. Деятельность персонажа высоко оценена упомянутым выше "Лениным", что само по себе показатель.
Тут же улица Плеханова. Марксист, основатель РСДРП и русофобской газеты "Искра". Что интересно, человек очень быстро переехал из России в ненавистную капиталистическую Швейцарию, откуда успешно руководил террористическими организациями "Чёрный передел" и "Освобождение труда". Напоминает ФБК и деятельность нынешней так называемой "оппозиции", сосущей западные гранты и подстрекающей население страны на борьбу с действующей властью, не так ли?
Пройдёмся по улице Воронежской, ой, то есть Советской. Тут, как говорится, комментарии излишни.
В Липецке даже улица Патриса Лумумбы есть. Интересно, есть ли в Африке хоть одна улица Достоевского или Толстого? Каким боком борец с колониализмом связан с Липецком, история умалчивает. Однако, тут всё логично, если обратиться к основам ленинской национальной политики: русского дурака бить, деньги брать, бантустаны кормить.
Не надо строить иллюзий: в 1990-х советская власть никуда не делась, просто сменила вывеску. Увидев очередную дичь типа "Россия будет закупать снег в Израиле" вспомните о том, что живёте в оккупированной стране, и у вас больше не будет никаких вопросов.
Бонус для любителей пломбира по ГОСТ: идите на хуй!
Часть Курской области оккупирована . При действенной помощи как это написано ниже---
Вот он !!!! Субстанции король !!! сам господин Лукин - директор корпорации развития Курской области
Генеральная прокуратура потребовала взыскать с главы Корпорации развития Курской области, его заместителей и нескольких коммерсантов более трех миллиардов рублей, которые те присвоили на контрактах по возведению оборонных сооружений, следует из исковых материалов, с которыми ознакомилось РИА Новости.
"Надзорные мероприятия показали, что они использовали свое служебное положение в личных целях и интересах доверенных лиц, для их незаконного обогащения путем неправомерного завладения бюджетными средствами, выделенными на защиту и укрепление обороноспособности страны от вторжения врага"
Участие российской эмиграции в Европе во Второй мировой войне является одним из наиболее неоднозначных и дискутируемых эпизодов в ее истории.
Борис Вильде, выходец из России, антифашист, ученый, солдат, один из первопроходцев Сопротивления гитлеровской оккупации в Франции. Партизаны "маки" - фоном...
Как известно, практически все военно-политические структуры эмиграции, считавшие себя правопреемниками «Белого движения» Гражданской войны в России (Русский общевоинский союз, казачьи организации и др.), равно как и наиболее влиятельное политическое объединение молодого поколения эмигрантов (Народно-трудовой союз нового поколения), достаточно активно поддержали гитлеровскую агрессию против СССР. Под предлогом попыток «взять реванш у большевиков» или даже «возродить прежнюю Россию» с помощью немцев, белоэмигранты фактически предложили "третьему рейху" свои услуги. Однако военная и оккупационная политика нацистской Германии не оставляла места для реализации планов «белой эмиграции», и ее представители (за исключением, пожалуй, "Русского охранного корпуса" в Сербии и кадрового германского офицера-разведчика Б.Хольмстон-Смысловского) вплоть до 1944-45 гг. были задействованы в различных немецких структурах исключительно на второстепенных и вспомогательных ролях. В то же время значительное количество выходцев из России приняли деятельное участие в антифашистском Сопротивлении во многих странах Европы. Как справедливо заметил автор последнего масштабного исследования об участии «белой» эмиграции во Второй мировой войне Юрий Цурганов, «все они, даже те, кто принадлежал к каким-либо российским эмигрантским организациям», представляли скорее лично себя», т.е. борьба против нацистов была для них собственным выбором, а не «директивой сверху». Однако многие из этих людей, в основном – представителей эмигрантской молодежи, стали видными деятелями движении Сопротивления, а некоторые – поистине легендарными фигурами. Среди них – двое молодых интеллектуалов российского происхождения, младших командиров Французской армии в мае-июне 1940 г. и героев подпольной борьбы: Борис Вильде и Анатолий Левицкий. Показательно, что самоназвание «французское Сопротивления» (La Résistance française), принятое в 1940-45 гг. борцами за свободу, было вдохновлено заголовком подпольной газеты, выпускавшейся Вильде и Левицким в начальный период гитлеровской оккупации Франции. Роковую роль в судьбе обоих героев этого рассказа сыграли Октябрьская революция 1917 г. и Гражданская война в России, на кровавой волне которых более миллиона (а по некоторым данным – и несколько миллионов) наших соотечественников оказались разбросаны по всему миру. Однако, если Анатолий Левицкий, родившийся в 1901 г. (некоторые источники называют более позднюю дату – 1903) и покинувший Россию в 1918 г., может быть отнесен к самому молодому, но все-таки осознанному поколению «белоэмигрантов», то Борис Вильде представляет совершенно иную группу российских изгнанников, которые сохранили о Родине только детские воспоминания. Как следствие, мировоззрения и даже биографии этих двух будущих героев французского Сопротивления складывались в достаточно характерном для представителей «классической белой» и «молодой» эмиграции стиле. Двух столь непохожих людей оказалось способно объединить лишь служение идее, стоявшей выше левой или консервативной идеологии: сначала – науке, а потом – борьбе за свободу.
Очень скромная могила русского героя французского Сопротивления Бориса Вильде на кладбище в Иври-сюр-Сен.
Итак, Борис Владимирович Вильде, за свои 33 года оставивший мимолетный, но яркий след в российской эмиграции как подающий надежды литератор и ученый, отважный солдат и подпольщик, спортсмен и искатель приключений, родился 25 июня (5 июля) 1908 г. на станции Славянка близ Санкт-Петербурга в семье железнодорожного чиновника. Родители его, вполне в «титулярном» духе Российской империи, исповедовали православие. Однако некоторыми французскими исследователями выдвигается предположение, что отец Бориса происходил из Эстонии и приходился дальним родственником известному эстонскому литератору конца XIX – первой трети ХХ вв. Эдуарду Вильде. В 1912 г., после кончины отца, Борис Вильде с матерью переехали в дом ее брата в деревню Ястребино, расположенную примерно в 120 км. от Петербурга. Бурные события Гражданской войны, охватившие окрестности бывшей столицы империи в 1919 г., заставили семью искать убежища в провозгласившей независимость Эстонии, где боевые действия к весне этого года были в целом окончены. Так одиннадцатилетний Борис навсегда покинул Россию, но никогда не смог ни забыть о ней, ни прервать с ней духовное и культурное родство. Находясь в эмиграции, он продолжал вращаться в русскоязычной диаспорской среде, учился в русской гимназии города Тарту (Юрьев), еще в школьные годы начал «пробовать перо» и сблизился с местными богемными кругами. В 1926 г. Борис Вильде поступил на физико-математический факультет Тартусского университета. Однако академическая сторона учебы мало интересовала жизнелюбивого и энергичного парня, предпочитавшего проводить время в шумных студенческих компаниях, на спортивной площадке (он увлекался футболом, греблей и парусным спортом, занимался борьбой джиу-джитсу) или на поэтических вечерах, где его стихи нередко заслуживали похвалу старших товарищей. При этом финансовое положение Бориса и его матери было далеко не стабильным, и с юных лет ему приходилось подрабатывать, нанимаясь то рабочим на лесопилку, то наборщиком в типографию. К этому этапу относится один из самых отчаянных и нелогичных эпизодов ранней биографии Вильде. Пользовавшийся у сверстников репутацией «сорвиголовы», Борис нередко бравировал, в одиночку пускаясь на веслах или под парусом в плавание по Чудскому озеру в самую штормовую погоду. Так вот, в 1927 г. после одного из таких рискованных ночных круизов, советские пограничники задержали его на побережье в районе Гдова в набравшей воды и разбитой лодке. Сам Борис утверждал, что потерял управление, и его отнесло «на ту сторону» волнами. Пограничные власти Страны Советов проявили неожиданную толерантность, приняв эту версию. Невольного нарушителя депортировали обратно в Эстонию. Напоследок его даже угостили жидковатым красноармейским борщом, и добрые воспоминания об этом сохранились у Бориса наряду с детскими образами далекой родины. Некоторые советские биографы склонны расценивать эту эскападу как попытку Вильде возвратиться в СССР. Однако следует отметить, что в своих позднейших записях сам он никогда не упоминал о намерении репатриации столь экстравагантным способом. Помимо пресловутого красноармейского борща, ему больше всего запомнилась борьба со стихией. «Ты думал, что погибнешь, но бурно веселился и, борясь со шквалом, ты хохотал, чувствуя свою власть над бурей и бросая вызов смерти», - писал он. Это крайне характерно для жизненного кредо будущего героя Сопротивления, однако не проливает свет на его намерения той ночью. Учитывая свойственный Борису Вильде авантюризм, можно предположить даже связи с контрабандистами (правда, в таком случае, непонятно отсутствие в лодке «товара»), тем более что такую версию озвучивала, расследуя пограничный инцидент, эстонская сторона. Так или иначе, в Эстонии Бориса Вильде ждал арест и долгие разбирательства, результатом которых стало только определение «неблагонадежного» студента под надзор полиции.
"Неблагонадежный" Борис Вильде в благонадежном костюме в 1929 г.
В конце 1920-х гг. окончательно оформились политические воззрения Бориса Вильде. Подобно многим эмигрантам молодого поколения, лишенным адекватной информации о мрачных реалиях сталинского режима, он был увлечен триумфальными внешнеполитическими декларациями СССР. Однако он не примыкал к модному в те годы коммунистическому движению. По своим убеждениям Вильде являлся скорее левым либералом, равно далеким и от марксизма, и от буржуазного консерватизма. Вероятно, поэтому в 1928-29 гг. он принял активное участие в предпринятой демократическими силами Прибалтики компании в защиту прав на национальную культуру и автономию одного из крупнейших национальных меньшинств этого региона – финно-угорской народности ливов, проживавших в Латвии. Не оставлял Борис Вильде и своих литературных увлечений: в 1929 г. он был принят в русскоязычное поэтическое объединение «Юрьевский цех поэтов». Однако тот же год принес молодому поэту и общественнику серьезные проблемы с властями. За «опасный для государства антиконформизм» он вновь был арестован и предан суду. Процесс «Эстония против Бориса Вильде» стал одним из эпизодов «охоты на ведьм», охватившей в этот период соседние с Советским Союзом европейские государства. Обвинению оказалось нечего предъявить в доказательство своей линии, и все закончилось фарсом. Вильде «по-тихому» освободили из тюрьмы, однако полицейские органы Эстонии все же выписали ему «волчий билет». Последовали увольнение с работы, всевозможные административные препоны и, в конце концов, исключение из университета (по другой версии, нечем стало платить за обучение). Не желая стать обузой родным, Борис Вильде принял решение попытать счастье в странах Старой Европы, а отличное знание немецкого и французского языков обещали стать в этом большим подспорьем. В 1930 г. он перешел латвийскую границу, а уже оттуда перебрался в Германию. Довольно мягкий политический и миграционный режим «Веймарской республики» вскоре позволил не стеснявшемуся никакой работы парню (Вильде работал даже батраком на ферме и вышибалой в пивной) «натурализоваться» и поселиться в Берлине. Там он установил связи с многочисленной российской эмиграцией, которая, в свою очередь, оказала талантливому молодому соотечественнику посильную помощь. Постепенно встав на ноги, в 1931-32 гг. Борис Вильде занялся переводами (в частности, переводил на русский и немецкий произведения своего возможного эстонского родственника Эдуарда Вильде), давал частные уроки русского языка и выступил перед немецкими студентами в городе Иена с циклом лекций о русской культуре под красочным псевдонимом «Иван Ястребинский». Учитывая беспримерный накал политической борьбы в Германии накануне прихода к власти национал-социалистической партии Гитлера (NSDAP), Борис Вильде не мог остаться в стороне от захлестнувших германские города масштабных уличных столкновений между нацистами и их противниками. Разумеется, молодой "левак" оказался убежденным сторонником левых антифашистских сил. В 1932 г. во время одной из стычек он был схвачен сотрудниками берлинского «полицайвера», обвинен в нарушении общественного порядка и пополнил свою «коллекцию» пенитенциарных заведений образцовой германской тюрьмой.
Антифашистский митинг в Германии, 1932.
Отбыв несколько месяцев за решеткой, Борис Вильде вышел на свободу с окончательно испорченной для жизни в законопослушной Германии репутацией, однако приобрел некую популярность в местных левых кругах. Насколько известно, на этом этапе состоялось его знакомство с читавшим лекции в Берлине французским писателем Андре Жидом, пользовавшимся среди европейской либеральной интеллигенции широкой, хоть и неоднозначной известностью. Именитый француз разглядел в молодом русском подлинный литературный талант и убедил его перебраться во Францию. Вильде охотно принял это предложение, тем более что «мэтр» пообещал помочь с поступлением в университет и жильем, а в Германии форсированным маршем шли к власти нацисты, от которых пощады ждать не приходилось. Андре Жид сдержал свои обещания, и вскоре отчаянный эмигрант из России оказался студентом престижного историко-филологического института Сорбонны, занимаясь попутно изучением японского в парижской Школе восточных языков.
Студент Сорбонны Борис Вильде.
Свои студенческие годы в Париже Борис Вильде описывал следующим образом: «Здесь очень много спрашивают с бедных студентов. Поэтому нет здесь и студенческой жизни, как в Юрьеве – все с вечера до утра сидят за книгами». Тем не менее, он находил время и для участия в культурной жизни российской эмиграции, печатая свои стихи в журнале «Числа» под псевдонимом Борис Дикой (обыграв значение своей фамилии) и участвуя в ряде литературных объединений («Круг», «Кочевье», «Зеленая лампа»). Наконец «взявшись за ум», Вильде достиг немалых успехов. В 1936 г. последовало принятие французского гражданства, а в 1937 г. Поль Ривэ, директор парижского Музея Человека (Musée de l'Homme), занимавшегося вопросами этнологии, оценил способности и природные наклонности выпускника Сорбонны. Маститый ученый поручил совсем молодому коллеге ответственную должность в отделе изучения народов угро-финской группы и Арктики.
Музей Человека в Париже.
Новая работа подразумевала постоянные командировки на Север, но именно такой жизни и искал для себя Борис Вильде, явно тяготившийся кабинетной наукой. Частой спутницей и помощницей в научных по содержанию и флибустьерских по стилю поездках молодого ученого в полярные районы Финляндии и в Прибалтику (где власти смотрели на него как на возмутителя спокойствия), стала его красавица-супруга Ирэн Лот, дочь французского профессора-историка и уроженки России.
Борис Вильде и Ирэн Лот.
Близкое знакомство с Францией и французами, их неповторимым колоритом и «искусством жизни» сделали Бориса Вильде искренним, но объективным патриотом своей новой родины. «Может и не за что, но я люблю Францию. Люблю эту красивую страну, люблю ее народ, - писал он, - Да, я знаю, насколько он мелочен, эгоистичен, прогнил политически, что он заложник своей былой славы, но и во всех этих грехах он остается бесконечно человечным и ни за что не поступится величием и немощью человеческими». Поэтому призыв в октябре 1937 г. на службу во Французскую армию он воспринял с готовностью. Вплоть до июня 1938 г. выходец из России служил в артиллерийском полку, дислоцированном в Шалон-сюр-Марн. Военная служба раскрыла бесшабашного представителя богемы с принципиально новой стороны – как отличного и инициативного солдата. «Суровая красота воинского порядка, сила и совершенство оружия близки мне, как будто я был рожден, чтобы стать военным», - писал супруге из армии Борис Вильде. Командиры вскоре отметили его, и в запас он уволился в звании старшего бригадира (brigadier chef, аналог младшего сержанта) и с отличными характеристиками.
Старший бригадир артиллерийского полка Борис Вильде, 1938 г.
В предвоенные годы работа в Музее Человека сблизила Бориса Вильде с еще одним русским изгнанником, Анатолием Левицким. Их судьба тесно переплелась до самой трагической гибели под пулями немецких оккупантов в 1942 г. Анатолий Сергеевич Левицкий, уроженец Киевской губернии (впрочем, есть версия о его московском происхождении), происходил из интеллигентной еврейской семьи; его родители исповедовали православие уже не в первом поколении. События Октябрьской революции застали гимназиста-старшеклассника Левицкого в Москве. Тогда он примкнул к левым эсерам и, согласно утверждениям некоторых белоэмигрантских авторов, даже принял участие в так называемом «левоэсеровском мятеже» в июле 1918 г. Большевики победили, и Анатолий Левицкий был вынужден бежать из Первопрестольной. После долгих месяцев мытарств по охваченной войной стране и нескольких неудачных попыток примкнуть к различным антибольшевистским формированиям (можно предположить, что командиры «отфутболивали» его из-за слишком юного возраста), он оказался в эмиграции. Бывшие товарищи по партии помогли сильно бедствовавшему парню обосноваться в Швейцарии, где он сначала работал автомехаником, а затем – таксистом. Перебравшись в Париж в начале 1920-х гг., Анатолий поступил на историко-филологический факультет Сорбонны. Параллельно он обучался в Этнографическом институте, и, чтобы платить за обучение, продолжал «крутить баранку» ночного такси. Будучи гораздо более «серьезным» молодым человеком, чем радикал Вильде, Левицкий в свободное время принимал активное участие в работе Русского студенческого христианского движения (РСХД) и объединения «Православное дело», а также входил в кружок известного деятеля эсеровской эмиграции И.И.Фондаминского (есть данные, что в этот кружок некоторое время был вхож и Борис Вильде). Приняв французское гражданство, Анатолий Левицкий отслужил в армии и закончил квалификационные курсы офицеров резерва. Можно предположить, что он получил младшее офицерское звание «аспиранта» (aspirant), т.к. в младшие лейтенанты (sous-lieutenant) производились выпускники военных училищ.
Анатолий Левицкий (справа) в Париже, 1930-е гг.
Вернувшись «на гражданку», Левицкий целиком посвятил себя этнографической науке. Его работы по шаманизму коренных народов Сибири и истории еврейской диаспоры заслужили мировое признание. При этом, рассматривая перспективу исследовательской поездки в СССР, Левицкий иронизировал, что там его «могут познакомить с Сибирью чересчур близко». Став одним из основателей «Музея Человека», он возглавил отдел сравнительных технологий. В музее Анатолий Левицкий сблизился со своей французской коллегой и сверстницей Ивонной Оддон, библиотекарем института, ставшей его невестой и впоследствии – соратницей по движению Сопротивления. Известный публицист «белой» эмиграции В.Б.Сосинский описывал Левицкого, как человека сильной воли, но мягкого характера, своим образом поведения напоминавшего классического ученого. Его дружба с «реактивным» Борисом Вильде была взаимным притяжением противоположностей, отлично друг друга дополнявших. Коллеги позднее вспоминали, что в предвоенные годы Вильде и Левицкий получили в институте дружеское прозвище «русских Аяксов». Хрупкой стабильности творческого и личного счастья двух эмигрантов из России жестоко положила конец Вторая мировая война, в которую Франция «де-юре» вступила 3 сентября 1939 г., ответив на агрессию нацистской Германии против Польши. Борис Вильде, как образцовый младший командир запаса, был призван на действительную службу в первой волне резервистов и вновь надел форму уже в сентябре 1939. Он был направлен в дислоцированную в Шартре учебную часть, где прошел подготовку для перевода в зенитную артиллерию. Следует отметить, что Французская армия, считавшаяся одной из сильнейших в Европе и со времен Первой мировой гордившаяся своей артиллерией, в межвоенный период начала существенно отставать в техническом и оперативно-тактическом отношении. Несмотря на внимание, которое военное командование страны после реформы 1923 г. уделяло развитию такого важного рода артиллерии, как зенитная, к 1939-40 гг. французская артиллерия ПВО оказалась недостаточными по численности и громоздко организованной. Отдельные зенитно-артиллерийские группы и батареи, приданные различным соединениям и военным объектам по всей стране, были не интегрированы в их структуру, а организационно сведены в девять артполков ПВО (401-409e Régiment d'Artillerie da defense contre aéronefs - RADCA), что существенно затрудняло управление ими. Однако это не мешало, а скорее помогало зенитчикам считаться артиллерийской элитой, о чем Борис Вильде неоднократно с гордостью писал из армии супруге и друзьям. Успешно завершив переподготовку, он был направлен на службу в 711-ю батарею 409-го полка ПВО (711/409 RADCA), имевшую на вооружении 25-мм скорострельные орудия системы «Гочкис».
Французское 25-мм зенитное орудие на автомобильной тяге. На таких воевал в 1940 г. Борис Вильде.
Затяжной период «странной войны», когда боевые действия между англо-французскими и немецкими силами на Западном фронте сводились к разворачиванию войск и периодическим стычкам местного значения, Борис Вильде провел в нескольких пунктах дислокации своей батареи. Постепенно их перебрасывали все ближе к позициям 9-й французской армии, прикрывавшей восточный участок границы с еще нейтральной Бельгией. «Скука, рутина и учения, сонный городок Ирсон, где солдат больше, чем жителей, и все развлекают себя, как умеют, - писал он в то время. – В основном карты, выпивка и самые фантастические прогнозы о будущем ходе войны». Впрочем, солдаты и офицеры 9-й армии вряд ли могли предположить, что их соединение внезапно окажется на направлении главного удара Вермахта, который будет нанесен в обход укреплений «линии Мажино» через нидерландскую и бельгийскую территорию. Равно не рассматривали этот вариант всерьез и в штабах Французской армии… 1 мая 1940 г. батарея Вильде была придана 1-й легкой кавалерийской дивизии (1re Division Légère de Cavalerie). Однако в состав этого соединения она войти не успела, так как командир 9-й армии генерал Корап предпочел придержать все свои немногочисленные силы ПВО в резерве.
Вторжение гитлеровских войск началось, 10 мая 1940.
10 мая, когда немецкие войска на Западном фронте внезапно перешли в наступление, гарнизонной тоске Бориса Вильде и его товарищей пришел конец. Пытаясь парировать мощный обходной маневр гитлеровцев, командование Союзников двинуло 9-ю армию вместе с другими французскими и британскими соединениями на территорию Бельгии, рассчитывая, что ей удастся сдержать противника в Арденнах и на рубеже реки Маас. На дорогах Бельгии, где навстречу колоннам французских войск уже двигались первые беженцы, состоялось первое знакомство Бориса Вильде с войной, которая вскоре обернулась шокирующим поражением. Французская армия оказалась абсолютно не готова к боевым действиям нового поколения, которые навязал ей вермахт, и проиграла «первую битву в Арденнах» с катастрофической быстротой.
Беженцы на дорогах Бельгии, май 1940.
Изнуренные форсированным маршем, к вечеру 12 мая передовые части 9-й французской армии все-таки сумели выйти к реке Маас, однако противник не оставил им времени на развертывание обороны. С утра следующего дня бомбардировщики 3-го воздушного флота люфтваффе обрушились на французов град бомб. Эскадрилья сменяла эскадрилью, и немецкие самолеты буквально висели над позициями 9-й армии, не давая деморализованным солдатам поднять головы. Под их прикрытием штурмовые подразделения немецких 15-го и 41-го моторизованных армейских корпусов, до автоматизма отработавшие форсирование водных преград на учениях, преодолели Маас и вступили в бой за плацдармы у Динана и Монтерме. 709-я батарея Бориса Вильде, как и пять остальных зенитных батарей 9-й армии, согласно нелогичному решению генерала Корапа, оказалась придана единственной левофланговой 5-й моторизованной пехотной дивизии (5-еme division d'infanterie motorisée). Ее авангард оборонялся в районе Динана, а остальные части и тылы, отстав на много километров, еще тянулись по дорогам. При полном господстве противника в небе (первые французские самолеты появились над Маасом только 14 мая и действовали неэффективно), зенитчики стали единственной защитой для своих войск. «Стволы пушек раскалились так, что от них исходил густой жар, - писал Борис Вильде в единственном дошедшем до Ирэн Лот письме с фронта. – Мы не замолкали несколько часов, в яростном безумии расстреливая небо, пока оставались снаряды… Немцы стремительно носились над нами, поливая все огнем, и были словно неуязвимы».
В ночь на 14 мая, под прикрытием интенсивного артобстрела гитлеровский генерал Гот развернул на плацдармах у Динана главные силы своих 5-й и 7-й танковых дивизий, и на следующий день они сломили сопротивление левого фланга французской 9-й армии. В хаосе прорыва немецких танков, штурмовки пикирующих бомбардировщиков и беспорядочного отступления разбитых французских частей, артиллеристы-зенитчики, накануне израсходовавшие свой боекомплект, оказались легкой добычей для врага. Они не располагали даже личным оружием, т.к. командование 9-й французской армии, полагавшее, что война примет «старые добрые» позиционные формы, отставило 15 тысяч артиллеристов, связистов и обозников без карабинов. Среди множества пленных, захваченных гитлеровцами в тот день, оказался и старший бригадир Борис Вильде. По не совсем понятной причине он, младший командир, оказался в группе пленных французских офицеров. Вероятно, кто-то из гитлеровских военнослужащих, «сортировавших» военнопленных, плохо разбирался в неприятельских знаках различия и принял его шевроны за офицерские, или же немцам просто хотелось «округлить» статистику по захваченным офицерам.
Французские солдаты, захваченные в плен в мае 1940. Возможно, где-то в этой колонне и артиллерист Борис Вильде, но в плену он не задержится!
Военные психологи полагают, что в первые часы после пленения большинство людей переживают тяжелый шок, практически парализующий их волю, и только наиболее деятельные и смелые натуры, наоборот, испытывают мобилизацию физических и интеллектуальных сил. Очевидно, Борис Вильде относился к последним. Теперь он больше не зависел от некомпетентных приказов командования, и мог всецело полагаться на собственную инициативу и удачу. Не дожидаясь, пока гитлеровцы отправят пленных в тыл, в ночь на 15 мая старший бригадир Вильде вместе с лейтенантом Полем Баффару из 1-й дивизионной моторизованной разведывательной группы (1er GRDIm) совершили побег. К сожалению, письмо, в котором Борис Вильде описывал свою драматическую Одиссею после бегства, так и не дошло с фронта до Ирэн Лот. Однако сохранился рапорт лейтенанта Баффару, весной 1945 г. ходатайствовавшего о представлении своего товарища по побегу к Военному кресту (Croix de Guerre) за боевые заслуги в мае-июне 1940 г. посмертно (насколько известно, представление так и не было удовлетворено, а Баффару погиб во время Индокитайской войны 1946-54 гг.) Бельгийские беженцы, возвращавшиеся в Динан, снабдили двух беглых французских военнослужащих провизией и гражданской одеждой. Однако, чтобы не попасть под действие сурового закона военного времени «о шпионах», лейтенант и бригадир оставили под пальто свои кителя со знаками различия. Раздобыв лодку, им удалось на веслах (вот где пригодились занятия Вильде гребным спортом!) подняться по Маасу до окрестностей Живе, городка, расположенного уже на французской территории. Там они узнали от местных жителей, что южнее, в районе Седана, продолжают удерживать фронт части 2-й французской армии. Раздобыв у встреченных крестьян велосипеды, они направились туда, надеясь перейти фронт. «Вильде неизменно был неутомим физически, тверд духом и исполнен веры в нашу удачу, передавая эту уверенность мне», - описал мужественное поведение своего спутника лейтенант Баффару. Поразительно, что только одно из встретившихся беглецам немецких подразделений пыталось задержать их, и то неудачно (парни быстро крутили педали, а "гансы" косо стреляли). Вероятно, немцы были настолько уверены в успехе кампании, что не считали рассеявшихся после разгрома 9-й французской армии солдат опасными и попросту игнорировали их. Вечером 23 мая, проделав за девять дней 75-километровый путь, полный лишений и опасностей, Борис Вильде и его товарищ южнее Седана встретились с патрулем североафриканских пехотинцев из арьергарда 2-й армии, с боями отходившего за канал Маас-Эна. Недолгая стабилизация Западного фронта в конца мая - начале июня 1940 г. позволили Борису Вильде провести несколько дней на отдыхе в тылу, где он мог, наконец, написать супруге обо всем пережитом. Затем, с повышением до сержантского звания и в должности заместителя командира взвода он был направлен в сводную зенитно-артиллерийскую группу 2-й армии. В составе этой части он прошел по горьким дорогам отступления разбитых и деморализованных французских войск – через почти всю страну, вплоть до верховьев Луары.
Брошенный танк R35 Французского кавалерийского корпуса - символ разгрома и унижения.
Везде, когда его подразделение имело возможность вступить в бой, Вильде, тяжело переживавший поражение, сражался, не щадя себя. Биографы свидетельствуют, что на фронте он получил легкое ранение, однако остался в строю. Где и когда конкретно это произошло, не совсем ясно, однако можно предположить, что речь идет об упорных боях за городок Меши (в другом прочтении - Мэш) в середине июня 1940 г. Там его взвод вступил в огневую дуэль с атаковавшими на бреющем полете гитлеровскими истребителями и пикирующими бомбардировщиками и потерял около половины личного состава убитыми и ранеными. «Помнишь, как ты сказал на похоронах товарищей, погибших там, под Мэш: «Настанет день, когда мы, быть может, позавидуем их смерти»? Хотел бы ты умереть как они — не имея времени на страдание и страх!», - писал Борис Вильде позднее. Эти слова очень характерны для его фронтового портрета. На фоне позора, постигшего Францию и ее вооруженные силы в мае-июне 1940 г., многие солдаты и офицеры своей доблестью спасли хотя бы доброе имя «пуалю». Можно утверждать, что артиллерист-зенитчик Борис Вильде был одним из них. 22 июня 1940 г. было подписано перемирие, означавшее фактически капитуляцию Франции. Остатки 2-й армии подлежали разоружению и демобилизации. Здесь в биографии Бориса Вильде имеет место некоторый пробел. Учитывая тот факт, что значительное число французских военнослужащих после капитуляции было объявлено гитлеровцами военнопленными, некоторые авторы полагают, что Борис Вильде мог быть вторично пленен. В таком случае он, используя свой опыт побега, сумел вновь вырваться на свободу. Однако это остается на уровне предположений. Следующие достоверные данные относятся примерно к середине июля. Тогда Вильде вместе со своим боевым другом лейтенантом Баффару возвратился в Париж и, по воспоминаниям последнего, первым делом представил молодого офицера своей супруге Ирэн Лот. Лейтенанта тогда немало удивили «высокие отношения» интеллектуальной пары, «напомнившие об эпохе галантности», в частности, их обращение друг к другу на «Вы». Однако приезд в оккупированный гитлеровцами Париж стал для Бориса Вильде не возвращением с войны, а возвращением к войне, пусть и в иных формах. Унижение Франции он воспринимал как свое собственное. «Когда я впервые по возвращении в Париж увидал немецких солдат, то острая физическая боль в сердце была мне знаком того, как же я люблю Париж и Францию», - вспоминал он позднее. Для эмигранта из России, ставшего патриотом Франции, выбор был предельно ясен: продолжать борьбу за свою страну и свою свободу в подполье.__________________________________________________М.Кожемякин.
Перед нами столица Украины. Перед нами гордость России. Перед нами Киев. Когда предки фрицев жили в берлогах и одевались в звериные шкуры, далеко за пределами нашей Родины шумела слава Киева. Перед нами мать городов русских. Смуглым золотом горят купола Лавры. Высятся новые светлые дома на Липках. Падают медные листья каштанов на горбатые улицы. Киев, наша любовь, ты перед нами. Ты молчишь. Ты ждешь. Ты ждешь нас!
По древним улицам еще ходят фрицы. Прусские колбасники еще топчут Крещатик. Баварские пивовары еще сидят на Владимирской горке. Немцы еще в Киеве. Они не уйдут оттуда. Их нужно оттуда выбить!
Сколько горя причинили Киеву проклятые карлушки! Не улыбаются больше девушки. Бабки не греют на осеннем солнце свои старые кости. Не играют дети в садах над Днепром. Матери, прижимая к груди ребят, смотрят на восток. Они смотрят на нас. Они шепчут: «Спасите!»
Еще можно спасти Киев. Но дорог каждый день. Дорог каждый час. Немцы знают, что им не уйти от великого гнева. Они разожгли огонь, и на этом огне они сгорят. Мы видели пепелища городов и сел. Один пленный фриц мне сказал: «Нам крышка, зато мы спалим все». Они видят, что их ждет смерть, и они хотят убить жизнь. Мы долго шли мимо сожженных сел. Наши гимнастерки пропахли гарью. Наши сердца переполнились лютым горем. Мы знаем: если цела хата, это потому, что немец не успел ее сжечь. Мы должны спасти Киев. Мы должны опередить факельщиков. Мы должны обогнать смерть.
Киев ждет. Он ждет в смертельной тоске. Нет без Киева Украины. Нет без Киева нашей Родины. На нас смотрит сейчас вся Россия. Здесь, у седого Днепра, идут грозные бои. От них зависит судьба Киева. От них зависит и наша судьба. Если выбьем немцев из Киева, они покатятся в Германию. Немцы хотят, чтобы Киев стал их опорой. Киев должен стать их могилой.
Вот он перед нами, красавец город. Он жив. Он верит в нас. Он нас ждет.
Киев, любимый Киев, мы идем!
9 октября 1943 г.
Илья Григорьевич Эренбург, «Война. 1941-1945», Издание 2004г.
Еще недавно я ехал по Можайскому шоссе. Голубоглазая девочка пасла гусей и пела взрослую песню о чужой любви. Тускло посвечивали купола Можайска. Теперь там немцы.
Теперь там говорят наши орудия, они говорят о ярости мирного народа, который защищает Москву.
Еще недавно я писал в моей комнате. Надо мной висел пейзаж Марке - Париж, Сена. В окне, золотая и розовая, виднелась Москва. Этой комнаты больше нет. Моя корреспонденция не ушла вовремя, она устарела. Я пишу теперь новую. Пишущая машинка стоит на ящике.
Большая беда стряслась над миром. Я знал это давно: в августе 1939 года, когда беспечный летний Париж вдруг загудел, как развороченный улей. Каждому народу, каждому человеку суждено в этой беде потерять уют, добро, счастье. Мы многое потеряли. Мы сохранили одно: надежду.
Надевая солдатскую шинель, человек оставляет теплую, косматую, сложную жизнь. Все, что его волновало вчера, становится призрачным. Неужто он еще недавно думал, возле какой стены поставить диван, собирал гравюры или трубки? Россия теперь в солдатской шинели. Она трясется на грузовиках, шагает по дорогам, громыхает на телегах, спит в блиндажах и в теплушках. Она ничего не жалеет.
Взорван Днепрогэс, взорваны прекрасные заводы, мосты, плотины, вражеские бомбы сожгли Новгород, они терзают изумительные дворцы Ленинграда, они ранят нежное сердце Москвы. Миллионы людей остались без крова. Ради права дышать мы отказались от самого дорогого - каждый из нас и все мы, народ.
На восток идут длинные составы: станки и поэты, дети и архивы, лаборатории и актеры, наркоматы и телескопы. В 1914 году французское правительство было в Бордо, а парижские такси спешили навстречу марнской победе. В ноябре 1936 года правительство испанской республики уехало из Мадрида в Валенсию. Я пережил горечь этого поспешного отъезда. Но армия тогда удержала Мадрид. Она держала его и потом, два года, под бомбами и под снарядами. Не сила взяла Мадрид - измена. Москва теперь превратилась в военный лагерь: она освобождена от гражданской ответственности. Она может защищаться, как крепость. Она получила высокое право: рисковать собой. В этом значение последних событий.
Я видел защитников Москвы. Они хорошо дерутся… Земля становится вязкой, когда позади Москва, - трудно отступить на шаг. Враг напрягает все силы. За последние дни он кинул в Можайск и в Калинин новые дивизии: из Бретани, из Бордо, из Голландии. Каждый день Москва отбивает массированные налеты немецкой авиации. Много домов разрушено.
На юге немцы подходят к Ростову. Они мечтают прорваться на Кавказ. В эти солнечные дни поздней осени Гитлер торопится. И тихо-тихо в Европе. Только чешские герои и пятьдесят нантских заложников пали на бранном поле рядом с защитниками Москвы…
Я пережил исход из Парижа. Тогда из Франции уходила душа. Отчаянье французской армии, горе десяти миллионов беженцев могли бы родить сопротивление. Они родили равнодушие и старческий лепет Петэна. Неужели Гитлер надеется найти в России Лаваля? Вздорная мечта. У нас есть злые старички, у нас нет Петэнов. И воры у нас есть, но нет у нас Лавалей. Россия, вспугнутая с места, Россия, пошедшая по дорогам, страшнее России оседлой. Горе нашего народа обратится на врага.
Я ничего не хочу прикрашивать. Русские никогда не отличались аккуратностью и методичностью немцев. Но вот в эти грозные часы наши скорее бесшабашные, скорее беспечные люди сжимаются, закаляются.
Я с неделю глядел на разные города, станции, дороги. Наши железнодорожники показали себя героями: сотни поездов под бомбардировкой врага вывезли из столицы все, что нужно было везти. За Волгой, на Урале уже работают эвакуированные заводы. Ночью устанавливают машины. Рабочие зачастую спят в морозных теплушках и, отогревшись у костра, начинают работу. В десятках авиашкол учатся юноши - через несколько месяцев они станут на место погибших. В глубоком тылу формируются новые армии.
Народ понял, что эта война надолго, что нельзя ее мерить месяцами, что впереди годы испытаний. Народ помрачнел, но не поддался. Он готов к пещерной жизни, к кочевью, к самым страшным лишениям. Война сейчас меняет свою природу: из политической схватки, из боев, за которыми мерещилась близкая развязка, она становится воистину отечественной, длинной, как жизнь, эпопеей народа, судьбой каждого, судьбой поколения. Впервые встало перед всеми, что дело идет о судьбе России на многие века. «Долго будем воевать, - говорят солдаты, уходя на запад, - очень долго». И в этих горьких словах наша надежда.
Нельзя оккупировать Россию. Этого не было и не будет. Не только потому, что далеко от Можайска до Байкала. Россия всегда засасывала врагов. Русский обычно беззлобен, гостеприимен, но он умеет быть злым. Он умеет мстить, и в месть он вносит смекалку, даже хозяйственность. Мы знаем, что гитлеровцев теперь убивают под Москвой. Но они знают и другое: их убивают в Киеве, в Минске, в тысячах деревень. Слов нет, Гудериан хорошо маневрирует, но как усмирять крестьян от Новгорода до Мелитополя? Германская армия ничего не завоевывает: она только продвигается из города в город. У нее десятки, сотни фронтов.
Россия особая страна, трудно ее понять на Кайзердамме или на Вильгельмштрассе. Россия может от всего отказаться. Люди привыкли у нас к суровой жизни. Может быть, за границей Магнитогорск и выглядел как картинка. На самом деле он был тяжелой войной. Неудачи нас не обескураживают. Издавна наши полководцы учились и росли на неудачах. Издавна наш народ закалялся в бедствиях. Вероятно, мы сумеем исправить наши недостатки. Но и со всеми нашими недостатками мы выстоим и отобьемся. Тому порукой не только история России, но и защита Москвы.
Уэллс недавно написал: «Мы слишком мало помогаем вам». Мне хочется ответить: «Нет. Вы, может быть, слишком мало помогаете себе».
А наша личная судьба?.. Может быть, врагу удастся глубже врезаться в нашу страну. Мы готовы и к этому. Мы перестали жить эфемерным счетом - от утренней сводки до вечерней. Мы перевели дыхание на другой счет. Мы глядим навстречу трудным годам. Фраза «Победа будет за нами» еще четыре месяца тому назад была газетной фразой. Она превратилась теперь в гул русских лесов, в вой русских метелей, в голос русской земли.
Илья Григорьевич Эренбург, «Война. 1941-1945», Издание 2004г.
Кто такой Михайлов-Михеев? Почему известный ленинградский ученый предал СССР во время Великой Отечественной и как помогал немецким войскам во время блокады Ленинграда? Почему немецкие оккупационные войска редко обращались за помощью к антисоветской интеллигенции? Каким образом в СССР вычисляли тех, кто поддерживал немецкие войска?
Судя по ситуации на фронте, делаете вы свою работу некачественно.
Второе. Вы помогаете некой структуре наводить ракеты на предприятия где работают люди? То есть вы помогаете кому-то убивать сограждан? А где гарантия, что все эти люди поддерживают текущую ситуацию? Возможно, многие из них не идейные и это, просто, работа, чтобы родные хоть что-то ели.
Жгли трансформаторы. А вы точно знаете, что эти трансформаторы обеспечивают электричеством? Больница, школа, детский сад?
Но в одном вы правы, когда вы здохните, о вас никто не всплакнет. Ни те, кто вас купил, ни народ, против которого вы воевали.
