Я застал её на кухне. Она тихо сидела у окна и смотрела в никуда — туда, где был тёмный двор, припаркованные машины и жёлтый свет фонаря.
На столе лежала распечатка каких-то бумаг.
Она услышала, что я зашёл, обернулась.
Я сел рядом.
— Я поговорила с врачом ещё раз, — начала она, голос ее был глухой, — Если родить ребёнка — это реальный шанс. Ты же понимаешь, это для Маши.
Она закусила губу, потом выдохнула:
— Я не говорю о том, что буду заниматься с ним этим. ЭКО гарантированно даёт результат.
— Я смогу его уговорить.
— Я знаю, ты меня не простишь.
— Я всё понимаю.
— Я предала тебя.
Она говорила так, будто ступала босиком по стеклу.
Я смотрел на неё. На волосы, подстриженные чуть неаккуратно. На лицо, застывшее в какой-то усталой пустоте. На женщину, которая изменила мне. И которая теперь — мать моего ребёнка. Моей дочери. Которая не моя.
Она продолжила ещё тише:
— Я готова взять это на себя. Всё. Найти клинику, врача, заплатить. Только если ты… если ты не против.
— Как будто я что-то решаю. Ты же уже решила всё. Так к чему эта исповедь? Я не осуждаю тебя. Презираю — да. Простить не смогу. Но мне плевать на всё это. Сейчас главное, чтобы Маруся выздоровела.
Она кивнула. Медленно. Хотела что-то сказать. Наверное, что я ей важен. Что всё было ошибкой. Что не хотела лгать, просто испугалась. Что я — не просто тот, кто рядом, а… кто-то больший.
Я не стал слушать. Поднялся.
— Пойду за молоком.
— Молоком?
— Машка утром просила. На хлопья.
Если бы не эта чёртова болезнь, я бы так и жил в неведении. Она ведь не собиралась мне обо всём рассказывать. А может, это и к лучшему.
Манюня… Я никогда не был так счастлив, как в день, когда она появилась. И часто ловил себя на мысли, что дочь мне важнее жены. Наверное, на уровне подсознания я что-то чувствовал.
Е*учая жизнь. Да по*уй на всё. Я просто хочу, чтобы Манюня выздоровела.
Маруся уснула, едва поставили капельницу. Последние дни она засыпала почти всегда раньше, чем заканчивалась инфузия.
Мы с женой сидели по обе стороны койки, каждый в своём углу, не мешая друг другу.
Тишина между нами больше не была враждебной. Просто — выжженной. Как после пожара. Говорить особо не о чем: всё сказано, всё подписано, всё решено. Остались только действия.
Через неделю она принесла договор из клиники — там всё было сухо и официально: донорская программа, экстракорпоральное оплодотворение, анонимность. Мужчина в документах значился не по имени, а по номеру, но мы оба знали, кто это.
— Он согласился, — сказала она. — Подписал. Без условий.
Я не спросил, как именно она с ним связалась. Через кого, когда, как он отреагировал.
Мне было по*уй. Главное — чтобы всё получилось.
Протокол ЭКО должен был начаться в следующем цикле. Она готовилась: таблетки, уколы, анализы, бесконечные визиты. Мы не обсуждали это.
Я сидел с Машкой в больнице, читал, держал её за руку, когда болело. Жена — сдавала гормоны и проходила УЗИ. Мы существовали, как две параллельные дороги, ведущие к одной цели.
В какой-то момент дни стали одинаковыми, как под копирку. Белые стены, запах хлорки и привычные лица медсестёр — я уже помнил, кто в какую смену выходит.
Машка становилась всё тише. Худела, бледнела. Но не сдавалась — как будто у неё внутри был свой маленький стержень, который нельзя сломать.
Иногда она спрашивала:
— А братик или сестрёнка уже в животике?
Я улыбался:
— Скоро, котёнок. Совсем скоро.
Она верила. Или делала вид, что верит.
Однажды вечером, когда Маша уснула, я вышел на улицу.
Был ноябрь. Уже не просто холодно — ветрено, сыро, с запахом палой листвы и горелого угля, будто кто-то топил печку неподалёку.
Я стоял у больничной стены и курил.
Жена вышла позже. Встала рядом. Мы молчали. Было странно стоять вместе и не чувствовать ничего. Ни злости. Ни боли. Ни обиды. Только усталость. Глубокую, вязкую, как мазут.
— Завтра пункция, — сказала она тихо.
Я кивнул.
— Я боюсь, — добавила она.
Я снова кивнул. Потому что тоже боялся. Но не за неё. За Марусю.
Она посмотрела на меня впервые по-настоящему. Просто как человек на человека.
— Спасибо, что не ушёл тогда, — сказала она. — Я бы ушла на твоём месте.
Я выкинул бычок в урну.
— Потом, — сказал я. — Всё остальное — потом. Сейчас — только Машка.
Она кивнула. И больше ничего не сказала.
продолжение следует...
если вам нравится творчество автора пожалуйста подписывайтесь, ставьте плюсики.
спасибо.
