Мортис - твой ночной кошмар!
Демон Кошмар в образе чумного доктора создаёт кошмарные видения, которые являются людям во снах.
Демон Кошмар в образе чумного доктора создаёт кошмарные видения, которые являются людям во снах.
Во время пандемии чумной доктор отправляется в лес на поиски дерева, которое исполняет желания и делает с ним всякое.
Яков надсадно пыхтел. Хирургическая пила задорно жужжала, отделяя от трупа всё новые и новые части. Было в расчленении собственного тела какое-то особенное исступление: вот он ты — живой, смотришь на собственную смерть, будто бы давным-давно раздал дворовым псам кости жуткой старухи и сломал об колено её косу. Но это всё самообман, всё ложь, вредная ложь! Даже почти бессмертный Яков Шпрут рано или поздно не проснётся.
Труп жутко вонял, любого другого уже давно бы вывернуло наизнанку, но тут ведь другая история! Свой труп, собственный; ведь не бывает же такого, чтобы тошнило от запаха собственного дерьма?
По суставам пилить легко — одно удовольствие. Лишь колени, тронутые артритом, закоченелые и ссохшиеся, поддавались с трудом. Пришлось повозиться и с черепом: чтобы добраться до мозга, Яков напряг свои дряхловатые мускулы, вложив в круговой надрез остаток старческих сил. Он словно кубок поднял отделенную от тела голову, пошурудил ножичком в глубине черепа, перерезая нервы.
— Свидимся позже, братец! — прокряхтел Яков, бултыхнув мозг в чан с уксусом. Осталось прибраться в подвальчике, пересыпать расчлененное тело хлорным порошком, упаковать его в брезент, а брезент в большой походный рюкзак. Всю эту радость — и хлорный порошок, и уксус, и хирургическую пилу, и даже брезент с рюкзаком — Яков купил у братьев Водичичией, таких же тайных полукровок. Ласло Водичич был аптекарем, Родан — охотником и оружейником. О природе их тайных силах Яков не знал, как и предпочитал не знать о даре Отцов у других болдырей. Много проблем, всегда слишком много. Однако Яков знал и то, что у Водичичей не было матери, их родил мужчина. От семени Отцов даже бесплодное чрево могло зацвести жизнью: так иногда и случалось после Ночи уродов. Каждый шошец старше сорока помнит историю, когда Георгий Водичич пропал несколько лет, а потом вернулся вдруг в отчий дом с близнецами. Говорил, что нашел себе в путешествии женку, да померла горемычная родами. А потом отец Георгия помер, да и сам он прожил недолго, оставив своим отпрыскам внушительное купеческое наследство. Братья были нормальными, в общем-то, мужиками, и Яков им завидовал: свой капитал он собирал мучительно, путаясь с сомнительными людьми, скупая и перепродавая краденное, беря в залог последние ценности нищенствующих.
Болдыри... Водичичи — болдыри. Он знал это по запаху, но уже которое десятилетие подряд старательно делал вид, что ничего не замечает. Он чувствовал, что и братья знают о его секрете, но даже в приватных беседах никто не осмеливался поднимать сию тему.
Яков дождался темноты, переоделся в дорожную одежду, купленную в соседнем магазине, и отправился в дорогу. По пути в Шершнявицу его остановил моторизованный патруль, но бричкой правили знакомые полицаи из «прикормленных», так что не беда.
Мешок тянул вниз, в горбу ныло фальшивой скрипкой, но Яков упрямо шагал прочь из города. Позади уже осталась унылая Шершнявица, замаячили мрачные пакгаузы порта. Река, кирпичные громады и лес крыш с замшелым шифером. Он устало брел вдоль причала, а на волнах мирно покачивались утлые дома-корабли нищих, соседствуя с приличными на вид рыболовными баркасами и паровыми баржами.
Желание бросить мешок в воду прямо здесь было нестерпимым. Но Яков наученный: разок он уже поленился донести свой страшный груз вверх по реке — к необжитому берегу, бросил труп в тёмном уголке порта. Хищные рыбы прогрызли мешок и останки всплыли. Кто-то из нищих даже опознал Якова. Началось следствие, но не передать словами, каково было удивление полицаев, когда целехонький Яков вернулся в свой ломбард. Стражи порядка успели уже набить карманы всякой всячиной, но пришлось их простить. Яков сделал вид, что ничего не заметил, а нужный человек приказал своим легавым псам оставить старика в покое. Все живы ведь, все целы? Ну, почти...
Через пару недель пропал кто-то из рабочих, его нашли с перерезанной глоткой в одном из пакгаузов. Вскоре нашелся и убийца: грязевой наркоман, польстившийся на серебряные зубные коронки несчастного докера. Надо ли говорить, что «зеленые мундиры» пытками добыли признание в еще одном убийстве?
Тогда Якову повезло, но не стоит слишком уж доверять шлюхе-удаче: она не умеет любить по-настоящему и ни с кем не остается надолго.
Вот уже остался позади порт, горели уютные огоньки, тихо шуршали на ветру спущенные паруса. Впереди, отражая свет луны, тянулся сквозь степь серебряный шнур реки Улиты и терялся где-то у горизонта, там, где убогий степняк молится своему богу-коню.
Колени горели огнем, в горбатой спине уже надрывался целый оркестр боли, но Яков заставил себя пройти еще версту — туда, где Улита обретала уверенное полноводье. Старик на берегу снял с себя рюкзак, достал из рюкзака мешок и, кряхтя и переваливаясь как утка, пошел к воде. Скрипела под подошвами галька, ноги оскальзывались на влажных водорослях. Яков чуть не упал, но все же сумел удержаться на ногах, зашел в воду и с силой швырнул мешок. Легкая плоть не желала тонуть, пришлось дать мешку уверенного пинка, чтобы поплыл дальше — к лихому течению.
Яков еще долго стоял на берегу, провожая собственный труп в последний путь. Снова. Вскоре злосчастный мешок пропал из вида, и Яков засобирался обратно.
Совсем уж стемнело, звезды блестящими росинками рассыпались по небу. Из-за полицейских прожекторов Яков уже и забыл, какова она — первородная синева далёких светил, не испорченная желтым светом электрических лампочек.
Вдалеке заплясало оранжевое пламя, светом своим очерчивая контуры больших походных палаток. Торговцы редкостями! Все не загонишь их в город, все сидят в своей степи. Борясь с желанием вернуться домой и как следует выспаться, Яков все же решил навестить старых знакомых. За редкости приходилось платить, пусть и с хорошей скидкой, а вот слухами товарищи всегда делились бесплатно.
Уже никуда не торопясь, Яков устало зашагал на свет костра. Подходя ближе, он заметил, что на пеньке возле очага сидит ссутулившийся человек. Был одет он в грязную голубую мантию, массивный бронзовый медальон в виде блохи заметно оттягивал его тонкую шею.
Встречая Якова взглядом, человек поднял огромную голову с круглым выпуклым лбом, устало улыбнулся и кивнул.
— Ты, Шпрут, выглядишь больно молодо. Дай угадаю: ещё одну проспал?
— Знаешь, я иногда жалею, что так много тебе рассказал. Пятнадцать лет в задницу, Лоб. Труп мой вон — поплыл рыб кормить. Что стряслось-то? Город весь шиворот навыворот.
Яков сел на свободный пень, потянулся и зевнул.
— Ночь уродов, Яков, будь она неладна… Сильно раньше срока случилась: стрелка тревожных часов на ратуше на пятёрке стоит. На пять лет раньше, получается. Говорят, что всё из-за парочки мелких болдырей, были тут у меня… И у тебя, кстати, тоже. Ты им одежду продал.
— Болдырей? — Яков наклонился и, кряхтя, потянул к огню морщинистые ладони. — С каких пор Отцам есть дело до своего последа?
— Я подарил мальчишке компас Отцов… Он же не работал, понимаешь? Я его тысячу раз проверял: и так — и эдак. Не работал… Просто безделушка. А полицаи пристрелили Кшиштофа. Его звали Акула… Ты его не застал. Город теперь в полной заднице и оправится нескоро, к нам никто не приходит за покупками. Это всё пыль, но Акула… Парнишку уже не вернёшь. Он пытался защитить этих детишек, пытался помешать полиции. И всё из-за меня… Прогони я их, не пусти я их…
— Ну-ну, Лоб, отпусти скорбь. Цверг-то живой?
— Живой… Но тоже пулю поймал. Сейчас в Азаревичах в больнице лежит.
— Так и то повод для радости! Вы оба на свободе; гильдия вытащила, поди что? Оба живы. Ну, парнишка погиб, жалко, конечно. Однако ж хорошую жизнь пожить успел. Наш брат-полукровка на улице редко до полутора десятков полных лет доживает. Сколько ему было?
— Двадцать два…
— О! Долгожитель! Всё лучше, чем грязь на улицах жопой протирать. Соберись! Сегодня нет ни одного динара, значит, завтра будет два. Кстати, остался у тебя тот порошок для быстрого горения пороха?
Лоб поднялся с пня, скрылся ненадолго в шатре, спустя некоторое время он вышел со свёртком вощёной бумаги и кинул оный на колени Якову.
— Держи вот, — Яков отсчитал монеты из кошеля, — двадцать с полтиной. Считай это добрым началом, а мне пора домой. Вымотала меня эта прогулка. Передавай привет Цвергу!
— И всё-таки ты мразь, Яков. В тебе даже для болдыря мало человеческого.
Шпрут лишь помахал на прощание шляпой и растворился в непроглядной степной ночи.
Оказавшись в уютном полумраке родного ломбарда, Яков спустился в заветный подвальчик, включил свет и присел на стул — отдохнуть. Старик прибрался на совесть, не пожалев хлорки, что, впрочем, не помогло полностью избавиться от трупного смрада.
— А вот и я, братец!
Яков пододвинул к себе чан, достал из уксуса мозги и приступил к трапезе. Каждый съеденный кусочек отдавал часть воспоминаний. Большинство воспоминаний были о рутине, но и в них находилось и много важного: люди, места, какие-то важные детали, открывающие полную картину того или иного события. Вот и пришли воспоминания о детях, которых упомянул в беседе Лоб. Мальчик с огромными ладонями, девочка, одетая как проститутка…
Яков каждый раз очень тяжело переносил воспоминания о собственной гибели. Это абсолютный ужас, к которому невозможно привыкнуть, даже если ты проспал жизнь несколько раз. Нынешний ужас затмевал все предыдущие: чистая смерть, чистое зло.
Яков упал со стула и вскрикнул. Воспоминание всплыло перед глазами и казалось настолько реальным, что не было сил совладать с собой. Старик обмочил штаны. Он буквально чувствовал, как из него предыдущего, того, что уже умер, тянут жизненные силы. Преодолевая страх, старик пытался всмотреться в свою смерть, увидеть лицо своего убийцы. Но видел он лишь сутулую спину уходящего по коридору худого человека, в руке он держал серебряную маску.
— Сдалась тебе моя детская безделушка, холера, — Яков вытирал со лба крупные градины пота. — Ничего-ничего, сочтёмся. Будь уверен…
Чичеку стоило сильнее бояться за свою жизнь: тощий, ростом едва выше десятилетнего ребёнка, слабый от паршивых харчей и цинги. Такого человека не обидит только ленивый, но он не боялся. Он твёрдо решил продавать себя.
В иное время Чичек бы не решился на такое отчаяние, но сейчас — другое дело. После Ночи уродов народ приобретал особенную кротость, сплочался вокруг общей беды. Люди прощали друг дружке многое, зная, что у соседа такое же сердце и такие же слёзы.
Великий страх Чичек уже пережил, когда в его убогую хижинку ворвались Отцы. Он успел уже попрощаться с жизнью, но Отцы лишь внимательно его обнюхали и исчезли. В хижине остался разгром, а Чичек лежал на полу; живой и счастливый, он благодарил судьбу за щедрый гостинец.
Одевшись в развратное платье из красного сукна, им же и сшитое, Чичек гордо шагал к трактиру «Ядовитый башмак». Он знал, что его пожалеют и не тронут, и что после внезапной Ночи, наступившей на пару лет раньше, бордели закрыты. Многие брезговали спать с мужчиной, но рыбаки и матросы речных судов иногда не прочь купить влажный беззубый рот.
В трактире Чичека лениво освистали, предпочитая не прерывать надолго своё забытье. Портовые грузчики, фабричные рабочие и подмастерья: каждый хотел смыть ракией пережитый ужас.
— Скучаешь, мужчина? — Чичек сел за стол к одинокому работяге в простецкой одежде. — Я могу тебе сделать хорошо!
Мужик поправил кепку на круглой голове, подняв козырёк выше. Он с тоской поглядел на собеседника, прочистил горло и жадно глотнул из пивной кружки.
— Бабу бы.
— Боятся бабы, — заговорщически подмигнул Чичек. — Отцы их по борделям всех пересчитали. Да и матушка Лу сейчас бдит: никак болдырями понесут? Соглашайся, пане, я и получше их умею!
Мужик в ответ лишь закачал головой, устало улыбнувшись. Чичек посчитал, что из этого миролюбия можно добыть согласие, и осмелел. Он встал со своего табурета, делая вид, что уходит, а сам немедленно упал на колени мужику, обвив его шею руками.
— Ой! — кокетливо вскрикнул Чичек.
Молния, в глазах заплясали искры. Чичек сначала почувствовал и только потом понял, что приложился головой об пол. На лицо ему смахнули хлебные крошки; защекотало ноздри, захотелось чихнуть.
— Жалеть еще будешь, — мурлыкнул Чичек приторным голосом.
— Не пожалею, — ответил мужик. — Ни тебя, ни о тебе. Ступай себе с Небом, а меня не трожь!
Битый, но непобеждённый, Чичек отправился к пустующему столику возле уборной. Там обыкновенно отдыхала прислуга. Добрые бабы жалели мужчину-проститутку; была в их могучих материнских сердцах особенная скорбь. Так скорбят только об утерянном мужестве, о дезертирах, бежавших с войны, о великовозрастных бобылях, что до седых висков держатся за мамкину юбку, о красивых скопцах-иноках, что принесли в дар Небу свое мужское естество. Угрюмое сострадание, любовь сквозь позор.
— Эй, лепото моя, — скрипнула сухощавая старуха-уборщица. — Ледку к уху приложи, а то красное.
— Ох, хвала тебе, бабулечко! Это кстати, очень кстати. А то этот меня об пол как кукольного... Мне портить товарный вид не годится.
— Пуще, чем ты ся уж спортил — не спортишь. Срам, а не жизнь.
— Все равно спасибо!
Звенело в ушах, перед глазами все еще кружились разноцветные мушки. Проклиная эту дурноту, Чичек думал возвращаться уже в родные Шершни — лежать лёжнем, смотреть страшные сны и кормить ненасытного клопа. Однако же на пустой желудок это совсем уж мучение. Хоть бы и пару медяков заработать, чтобы на миску чобры и кусочек ржаного.
В сторону Чичека шел сутуловатый паренёк в серой униформе рыбацкого флота. В белой шапочке без кокарды: юнга. Шёл он будто бы мимо столика в уборную, но как бы невзначай остановился возле Чичека. Высокий, зеленоглазый, с жилистыми запястьями: от него пахло юностью и речной свежестью.
— Три месяцы по реках плават, — сказал он с бархатным акцентом Свободного Города. — Сунт с фемие за гроши даже никак. Бордели закрытые.
— Известное дело, — широко улыбнулся Чичек. — Толстуха Лу пока не убедится, что девоньки её не понесли, бордели не откроет. Будет травами степняцкими их отпаивать, чтобы месяц еще кровили. Кому болдыри нужны? А я вон — смотри: специально без зубов! Чтобы клиента ртом и на Небо... Ну, пошли?
— Пошли!
Чичек врал. Зубы он потерял из-за цинги, но уж больно красиво увечье ложилось на шлюшью легенду!
Они шли неухоженными улицами Шершнявицы, неспешно продвигаясь к плохо освещённой подворотенке. По опыту Чичек знал, что самый робкий клиент внезапно смелеет впотьмах, а посему этот уютный тупичок стал его избранным местом работы.
Вот уж последнее пятно света одинокого фонаря осталось позади, булыжник под ногами и обшарпанные стены брошенного двора обещали покой.
Чичек упал на колени и жадно раззявил беззубый рот.
— Ну же, доставай курца!
— Ашпета, ласка! — промурчал юнга, расстёгивая пуговицы на ширинке. — Ты только задом повертайся, я поговорить любитель за этими дела.
— Плюнь, чтобы не сухо!
— Бинэ!
Чичек не успел даже ничего рассмотреть, но зато почувствовал, как в его нутро жадно вторгается длинное, толстое, жилистое... Он даже вскрикнул с непривычки. Крик этот вышел высоким, бабьим, что долговязый юнга принял за одобрение.
— Ух, ух, курвэ! Ингуста дырка! И для чего себя виндишь, малый? Чую, же — кура твоя еще не спривыкла. Недавно же виндишь.
— Я портной, — ответил Чичек, стараясь не сбивать дыхание. Он раскусил игру юнги: тот нарочно отвлекал себя разговорами, чтобы не закончить слишком уж быстро. — Сгорела мастерская, а наняться не к кому. Ух, пан, ну не так же шибко!
— Сцузэ мэ! Ну и чего там мастерская?
— Сгорела. Я еще сколько-то лет по-по-побирал, ай! Побирался по старым клиентам отца. Портки починить, сорочку. От старости клиенты те помёрли уже все.
— Досада!
— Ну, я и коплю деньги теперь, чтобы в Чизмеград перебраться. Т-т-там ручной труд в цене. А тут отцы что ни год, то новую фабрику людям строят. Скоро все мастера изве... — Чичек почувствовал, как горячее семя ударило по кишке. Всё, стало быть. — Я себе даже путевую грамоту у полицмейстера выправил...
Чичек был немного растерян. Он уже давно вот так ни с кем не разговаривал. Короткие беседы с уборщицами и небольшая перепалка с тем странным стариком на чердаке не в счёт. Если паршивого пса долго бить, он отвыкает от ласки.
Чичек даже не сразу вспомнил о деньгах, но юнга, кажется, не хотел обманывать.
— Скольких? — спросил он.
— Гривенник с полтиной.
— Пастрезай два! Бунэ поболтали.
На сухонькую ладошку беззубого доходяги упали две серебряные монеты. Тяжёлые, как судьба проститутки.
Чичек задрал цену. Редкий добряк покупал грех дороже, чем за шестьдесят медяков. А тут такое счастье! Он не верил своей удаче, однако ж если повезло, будь добр — оставайся осторожным. Чичек протёр монеты подолом и засунул их под язык. Он огляделся по сторонам и не обнаружил своего благодетеля.
Все еще не веря своей удаче, Чичек быстрой походкой труса засеменил в сторону дома. Не успел он пройти и четверть версты, как что-то свистнуло в темноте, стало вдруг тяжело дышать. Пальцы инстинктивно потянулись к шее и нащупали струну. Слабые мышцы напряглись, задрожали худые предплечья, но было слишком поздно...
— Ты уж прости, фрумоаса. Любви хотелось, но денег жаль, — услышал он голос юнги. — Давай-давай, спи.
И Чичек правда стал засыпать смертельным сном. Темнота стала гуще, в спасительном инстинкте он раскрыл рот шире, чтобы глотнуть воздуха, но сделалось только хуже.
Юнга засунул пальцы в раззявленный беззубый рот и к безмерной радости своей нащупал там монеты.
Чичек готов был уже отдать Небу душу, убегающие мысли несли слова прощания. Но его отход в мир иной грубо прервал чей-то властный голос. Властный, но притом ласковый и вкрадчивый.
— Вставай, пане. Вставай, тебя тут грабили!
Чичек почувствовал, как чьи-то властные руки аккуратно тянут его подниматься на ноги.
— Эх, и платье замарал... А ведь такое красивое...
Когда мир вернулся в своё русло, когда прошел кашель и перестало двоиться в глазах, Чичек обнаружил долговязую фигуру, растворяющуюся в предрассветной мгле. Он был жив, два серебряных гривенника лежали у него в руке, а это удача, большая удача.
Чичек сплюнул на мостовую, внимательно огляделся по сторонам, а после заспешил домой. Следовало хорошо отдохнуть перед следующей бессонной ночью.
Для всех поклонников футбола Hisense подготовил крутой конкурс в соцсетях. Попытайте удачу, чтобы получить классный мерч и технику от глобального партнера чемпионата.
А если не любите полагаться на случай и сразу отправляетесь за техникой Hisense, не прячьте далеко чек. Загрузите на сайт и получите подписку на Wink на 3 месяца в подарок.
Реклама ООО «Горенье БТ», ИНН: 7704722037
О, как я о ней мечтала! Не для гадания, конечно😁 Но это очень красивая магическая вещь, аксессуар для комнаты.
Купить такую можно, но не интересно. Первую доску я делала из самой дешёвой разделочной доски из Ашана, она маленькая была и с ручкой , короче, первая попытка была скомканая и неаккуратная. И полгода назад . А вот с этой доской я работала тщательнее, вырезала из куска фанеры большой прямоугольник, где-то 30/40, покрасила в черный и долго кропотливо вырезала рисунки и буквы. В этот раз никаких кисточек, и краска и лак -все из баллончика.