Вот так тупишь-тупишь в ленту, а там все однообразное какое-то. Прям видно, как проклятые алгоритмы бигдаты информационный пузырь лепят и цементируют.

Пусть для разнообразия там вот эта, что ли, древняя телега прогромыхает. Может, пригодится кому.

Про надежду -- наш морок земной

.

Надежда эта самая, это ведь, в привычных терминах, картина желаемой ситуации, отнесенная в будущее, да? Чтобы, типа, знать, к чему конкретно стремиться в ближайшем обозримом -- и в целом, стратегически. Вполне респектабельная, вроде бы, функция для самоуправляемой мясной машины.

Как всегда и бывает с инстинктами, отраженными в абстрактном мышлении, надеждой этой самой вроде как любуешься и предвкушаешь. Смакуешь даже, в некотором смысле. С одной стороны. А с другой, чтоб с намеченного маршрута не сбиться, это положительное подкрепление еще и постоянным химическим кнутом там где-то в таламусе дополняется -- системой болезненных разрядов, автоматически запускаемых при расхождении наблюдаемого с воображаемым. Очень получается убедительно.

Ну и прошлое, опять же, постоянно просматривается и при этом довольно большую часть внимания собой занимает. Из тех же, видимо, самоуправленческих соображений. Очень это в эволюционном плане выгодное умение -- все время помнить лучше других, кто какую обиду нанес и какие действия какими неприятностями закончились.

И получается в итоге, что эта способность мозга разворачивать настоящее мгновение до бескрайних и очень детализированных будущего и прошлого -- полезная для ориентирования, но ужасно дискомфортная для отдельного ее носителя. Да еще и абсурдная местами, потому что заставляет буквально проживать то, чего на самом деле в этом единственно реальном СЕЙЧАС либо уже, либо еще -- нет.

Тут вот какая беда, товарищи. На относительно длинные дистанции такое убегание ума еще можно бывает в спокойной обстановке отследить -- и просто отказаться уделять внимание этим постоянно запускаемым историям (потому что очевидно нелепое же занятие, как только образовалась какая пауза, начинать бояться будущего и наслаждаться прошлым, или наоборот). Не сопровождаемые интересом, все эти провокации утихают сами и ум от них на время освобождается. Но восприятие текущей обстановки никуда же при этом не девается! Т.н. "окружающая реальность" все еще здесь, и даже становится более заметной, когда внутреннее кино затихает.

А она же не всегда бывает идеально приятной, эта текущая ситуация; как ты умом не молчи, внешний мир все равно здесь, реальный, как гвоздь, и постоянно есть соблазн привычным способом от него отвлечься -- и все заверте...

Наверное, тут должно помочь вспоминание, что весь этот неизбежный и твердый физический мир на самом деле не сам по себе заметен, а тем же мозгом и в тех же пространстве-времени рисуется, а наружу тела только проецируется.

Получается, что видим мы не общую для всех реальность, а все тот же индивидуальный ум, который вот только что прошлым и будущим себя развлекал и мучил.

Без временнОго измерения этому "реальному и несомненному сейчас" просто негде поместиться.

Без пространственного объема и времени всего этого просто нет.

А поскольку весь цирк с пространством и временем -- НАБЛЮДАЕТСЯ, есть некоторая вероятность, что при наличии интереса удастся попасть туда, ОТКУДА он наблюдается, весь такой реальный.

И вот тут, возможно, начинается самое интересное...

Ом!

Сидели с девчонками деревенскими раз вечером. Скучно, делать нечего, дискотеки нет, свет вырубили в ДК. Что делать? Гадать, конечно. Только как? В зеркалах страшновато. Газету сожгли, толком ничего не поняли. И тут Маринка говорит:

- Можно ж по деревне ходить подслушивать. А что? Мы ж не будем всякие тайны узнавать, а так: задаем вопрос и идем под окна - кто что скажет, вот и будет ответ. И не страшно!

Только Ольга помрачнела и сказала резко:

- Без меня.

На вопросы: почему, да что такое-то? - поначалу не отвечала. Но потом мы ее разговорили. Вот, что она рассказала:

- Мне так однажды тоже было скучно. Я и стала по деревне шастать. Но только я не гадала. Помните, в прошлом году мы с Витькой поругались? Он к Сидоровой похаживать начал. Я спрашивала его, мол, что не так. Он в отказку. Не хожу и все тут. Ну, я не будь дура. Он - за порог, я - под окно. Слушаю, значит. Ночи летние жаркие, окна настежь отворены. Витьку так и не застала я тогда с Сидоровой, пошла уж по всем окнам его искать, где он, гад, болтается. А там и увлеклась, сплетни собирала, такое люди иногда говорят, что мама не горюй. Я одна на всём свете хожу, и всё про них знаю, а никто даже и не догадывается, что я тут. Я даже баловаться стала: чуть что открыта немного дверь, я зайду и половицами скрыпну или кувшин уроню. А люди, они смешные, они боятся сразу, сразу бледные такие, тётки вовсю вопят. А я прячусь и смеюсь.

А потом подошла я к очередному окошку, гляжу да пакости мелкие сочиняю. А рядом в соседнее окно в избу еще одна женщина смотрит. Белая такая вся: сама бледная, а волосы белые по пояс и как будто ко сну готовилась, в ночной рубашке белой, длинной. А я думаю - дай её напугаю, чтобы не шастала по ночам. Подошла сзади и по волосам резко ударила: ага, говорю, попалась! А та тётка на меня обернулась... Глаза чёрные, большие-большие, зрачков нет совсем... Но в то же время и не чёрные, а как будто красные, знаете, когда плачешь долго, глаза краснеют. Вот и у неё так. Только они такие красные-красные, но и чёрные-чёрные... И рот она свой как-то так искривила, а изо рта крик, вой такой, как будто как животное воет и ребёнок плачет совместно, и собака на цепи тот вой подхватила. А рот у тетки той, как яма, ни зубов не видно, ни языка. Чёрная яма. Бездонная, как будто в эту яму бездонную вот-вот засосёт. А рубашка та ночная у тетки вся в крови. Да только кровь эта - не её, а чья-то. А тётка рукой, пальцем своим кривым кажет на старика и воет. Я сбежала.. Это очень страшно было...

- А это примета верная - вой-то собачий, - подхватила Маринка, - умрёт кто-то в деревне.

- Да ну тебя, может, и не умер никто, - вклинилась в разговор Таня. - Чо сразу умрет-то?.

- А что? Злобная была тётка?

- Да не сказать, что злобная. Тётка и тётка, только вот глаза да этот рот, да рубаха в крови. И вой, знаешь, такой невыносимый, горький очень и страшный. И в этом вое вся смерть как будто, вот если бы она выла, и горе всё, как будто много людей рыдают... Я только удивлена, что никто не слышал. И в деревне хозяйка этого дома пошла собаку бить, чтоб замолчала. А этого воя, который от тётки, как будто и не слышал никто, только старик, на которого она указывала, вздрогнул...

Часть 1

Дьявол носит Прада

(название романа Лорен Вайсбергер)

1. Люся-1.

- Бабушки, здравствуйте! Извините ради Бога за беспокойство, можно мне на скамеечку с вами присесть, отдохнуть? Не помешаю?

Баба Леся оборачивается первой, за ней – одновременно, как по команде: баба Маша, баба Ира и баба Зуля.

За их спинами, на тротуаре, стоит девушка. Обычная девушка, лет двадцати пяти. Стройненькая, не дылда, но и не пигалица. Цветастое платьице, чуть выше колен, не совсем уж непристойное мини, всего лишь чуть-чуть… Правда, цвета какие-то очень уж яркие, очень уж пестрые: пламенно-желтый, кроваво-алый, оловянно-серый.

У бабы Зули начинает рябить в подслеповатых глазах, и она отводит взгляд. Правда, через минуту поворачивает голову вновь.

Любопытство всегда берет верх.

Волосы у девушки белые, но не блондинистые, крашеные, а скорее пепельные.

Лицо ее приветливое, улыбающееся открытой дружелюбной улыбкой, с ямочками на румяных щечках. Тут понятно: на улице адская июльская жара, плюс 34 по Цельсию. Ветерок, да и тот слабый, лишь на улице. Дома находиться невозможно, если только у тебя нет кондиционера.

Ни у одной из четырех пенсионерок кондиционера нет.

Но не это обстоятельство - основная причина их пребывания в этот аномальный зной на двух стоящих друг напротив друга скамеечках перед подъездом, в котором все они проживают.

Они сидят тут постоянно. Это - их рабочее место.

Даже рассадка обычно одинаковая: баба Маша и баба Зуля любят греться на солнышке, поэтому они на правой (если находится лицом к дому), почти всегда освещенной солнышком, скамейке. Левая находится в тени стоящего чуть поодаль тополя, и на ней предпочитают располагаться баба Леся и баба Ира.

Июльский зной, октябрьские дожди или февральская стужа – ничто не останавливает этих энтузиасток общения и фанаток обсуждений от встреч.

Но вернемся к девушке. Она стоит с милой улыбкой, рассматривая по очереди каждую из старушек и ожидая вердикта.

- А что, другого места не нашлось? – баба Ира едко цедит слова, - Вон, у первого подъезда никто не сидит… Такие же скамейки. Сиди – не хочу!

Девушка оборачивается в сторону первого подъезда. Там, рядом с газоном, стоит пожилой мужчина, он рассматривает засыхающие цветы.

- Вон тот меня прогнал. Сказал: «шляются тут всякие». И неприличное слово добавил…

- Незабудько-то? – баба Маша напрягает остатки не самого острого зрения, но угадывает точно, - Колька может! За словом в карман не полезет… Еще и нах… пошлет…

Все смеются, напряжение разряжается.

- Нам-то что? – баба Леся высказывает общее мнение. Она почти всегда среди коллег по рабочему месту в роли заводилы. Самая голосистая и самая ядовитая. Самая наглая и самая злобная. От нее исходят флюиды осуждения… Попадешь такой на язычок: пиши пропало! – Мы эти скамейки не покупали. Пущай сидит…

Девушка благодарно кивает и аккуратно присаживается рядом с бабой Зулей. Та всё еще настороженно смотрит на девушку и немного отодвигается.

Баба Леся лукавит. Да, пенсионерки эти сидячие места не покупали, не арендовали и не получали в дар, ни от ТСЖ, ни от «благодарных» квартиросъемщиков – соседей по дому. Сии сидения получены ими во владение незаконным путем: самозахватом. И теперь старушки негласно, но единогласно считаются владельцами двух скамеек перед третьим подъездом.

Попробуй на одну из них сесть посторонний, когда та пустует, когда вся компания занята домашними делами… Тут же «великолепная четверка» каким-то мистическим образом учует неладное, отбросит все дела, а также мораль и нравственность, и, высунувшись из своих окон, начнет хором поливать оступившегося негодника словесной грязью.

Много нового узнает о себе уставший путник, искавший всего лишь минутного отдохновения! Рано или поздно шайтан его сожрет (это баба Зуля!), а потом заболеет несчастный так, что даже еврейская медицина не поможет (баба Ира!), следом он околеет дубиной стоеросовой (баба Маша!), и, наконец, споткнется дурень на ровном месте, да убьётся (баба Леся!). Как после таких проклятий не сбежать? Сбежишь! Все сбегают, как миленькие.

И снова мы отвлеклись. Больно уж колоритные бабульки собрались у подъезда номер три дома номер семьдесят три по улице Миловадской города Энска.

А вот девушка - самая обычная. Доброжелательная, уважительная. Наверное, смелая очень. Или очень глупая. Или и то, и другое, раз попросилась присесть рядом с этими «небожьими одуванчиками».

Баба Леся уже сама удивляется своему решению дать девушке добро на посадку. В 99-ти случаях из 99-ти она отказывает в приеме на своем «аэродроме», прогоняет уставших жителей дома и их гостей к двум другим подъездам, или на детскую площадку. А тут: на тебе – «Пущай сидит»!

Но слово не воробей, скажешь и пожалеешь, а поздно будет!

Вот и сидит теперь девушка рядом с бабой Зулей, которая, в свою очередь, сидит рядом с бабой Машей. На противоположной скамейке – баба Леся и баба Ира.

И каждая из вышеперечисленных не сводит глаз с девушки.

Пятая - лишняя!

Девушка робко ерзает, отводит глаза, одергивает платье, пытается прикрыть коленки, да не получается. Так что выделяются ее красивые, молодые, стройные, загорелые девичьи ножки оазисом красоты и юности среди длинных юбок и теплых колготок старости.

Видно, что стесняется девушка, чувствует себя неуютно. Как в аду, на сковородке у чертей, голая сидит. Со всех сторон сканируют ее подслеповатые глаза (самым молодым органам зрения, принадлежащим бабе Ире, уже 70).

Девушка скованно улыбается, украдкой всё же ухитряется рассматривать высокомерно молчащих старушек. Потом решается:

- Меня Люция зовут. Здрассте… Спасибо, что приютили…

- Люся? – переспрашивает баба Зуля, сидящая с девушкой почти вплотную, но слышащая из присутствующих хуже всех.

- Люськя, - подтверждает баба Леся. Девушка с улыбкой кивает, соглашаясь с новым звучанием странного по нашим меркам имени.

- Ты к кому тут пришла? Что тут делаешь? – бесцеремонно спрашивает у Люси баба Ира.

Еврейское любопытство прет наружу, хотя, не задай этот вопрос она, секунду спустя его задала бы баба Маша. Или баба Леся. Или баба Зуля. Старческое любопытство – оно и в Африке любопытство. Как будто пожилым людям мало знаний, приобретенных за долгие годы, и организм требует еще и еще…

- Даааа… - задумчиво тянет Люся, - К кому-то пришла…

Потом сосредотачивается и добавляет: - К Семенову из 76-й.

- Это который лежит помирает третью неделю? – осведомленность старушек не знает границ. Они в курсе, кто, когда и с кем, а также – чем болеет… Баба Маша просто выражает знание коллективного пенсионерского разума.

- Помирает… - снова задумчиво говорит Люся, будто прислушиваясь к чему-то. Видимо, к чему-то внутри себя, поскольку в плавящемся июльском воздухе стоит непонятно как образовавшаяся тишина. Даже птицы спрятались куда-то от нечеловеческой жары, которая одним старушкам ни по чем.

Наконец девушка широко улыбается. Как будто наконец-то услышала то, что хотела.

- А ты ему кто? – продолжает допытывать коллектив в лице Зули. От любопытства у нее дрожат иссохшие пальцы, похожие на толстые короткие шершавые ветки, надломленные в нескольких местах.

- Я? – переспрашивает Люся и снова становится серьезной, - Родня я ему… Дальняя…

- А! – восклицает баба Леся, - Знаю! Ты его троюрОдная племянница из Москвы. Точно?

Девушка молча кивает, подтверждая эрудицию старой хохлушки. И добавляет:

- Я в столице… за МКАДом живу…

Баба Леся победоносно улыбается, скаля бесплатный пластмассовый зубной протез. Она уверена, что снова доказала своей осведомленностью право верховодить престарелыми вассалками.

- Всё ты знаешь… - злобно говорит Зуля и добавляет, бормоча себе под крючковатый нос, - Откуда только такие берутся?

Если вы подумали, что старушки – дружная компания, вы ошиблись. Каждая ненавидит троих других. Всеми фибрами своей нетленной души. Да, жизнь свела их вместе. В одном подъезде. Маша с Ирой даже живут на одной лестничной площадке, причем дольше всех – двадцать семь лет, с момента первого заселения. Мужья их работали в одном СМУ. Только у Маши – крановщиком, а у Ираиды – начальником смены. Какая тут может быть дружба?

Но общее место жительство не сплачивает старушек. Их сплачивает общий враг – мир вокруг. И потому они допускают по отношению друг к другу вооруженный нейтралитет.

Бабульки, потеряв интерес к общению с юным поколением, переключаются на окружающую действительность. За праздными разговорами они упустили самое важное, отвлеклись от цели своей жизни, потеряли на минуту смысл своего существования!

Как – что?

Конечно же - осуждать!

Вот оно – альфа и омега далеко не праздного, как вы наивно можете подумать, пребывания «четырех мушкетерш» на свежем воздухе с перерывами на обед и сон, ночной или послеполуденный.

А что поделать? Ведь кто-то должен отдаться этому занятию со всей душой, со всем рвением и старческим задором.

Вокруг, как назло, ни одной жертвы. На часах скоро будет три пополудни, взрослое население сейчас на работе (среда подошла – неделя прошла), младое дошкольное и младшешкольное - на дачах, вместе с поколением среднего возраста (от 45-ти до 60-ти), или в лагерях, а подростки выходить на адский зной не спешат. Их время – далеко за вечер, когда стемнеет и немного спадет жара…

Поэтому бабульки привычно переходят к плану Б.

Повышение пенсии.

- По телевизору опять говорили, что пенсию скоро поднимут… - запевалой выступает баба Маша. Ей поспешно вторит баба Зуля:

- Да, да! И я слыхала! Там еще говорили, что…

- Бряхня! – рубит с плеча баба Леся, - Чтобы пенсию подняли, надо чтоб черти в аду все поиздыхали. Слыхала я эту вашу «новость»! Диктор сказал – планируется. А вы сами знаете, КАК у нас что планируется. Пока не подымуть, загадывать рано…

- Сволочи… - философски заявляет баба Ира, политкорректно обращаясь безадресно.

- Ты-то, Идка… - баба Леся смотрит на подругу с издёвкой, - Тебе-то чего жаловаться? Тебе Вениамин твой в свое время выхлопотал пенсию… Не знаю, какие жопы он там лизал…

- Но-но! – обычно выглядящая самой забитой Ираида мгновенно превращается в адскую фурию, готовую защищать СВОЁ последними зубами и длинными, давно не стриженными ногтями, - Ты Вениамина моего не тронь! Он святой был человек!

- Га-га-га… - только смеется в ответ баба Леся.

Ей вторит баба Маша:

- Твой Валентин…! Скажешь тоже! Мой мне много чего рассказал про твоего Валентина, когда они на стройке тут работали… Наверное, твой святой сейчас в бане с чертями на сковородке парится.

К смеху присоединяется баба Зуля и троекратный злорадный хохот возносится до небес.

Баба Ира униженно отворачивается, презрительно махнув рукой на своих товарок.

Она обиделась…

Это ненадолго, потому что во двор входит мужчина с собакой. Вот он - подарок судьбы! Тут не до обид…

Лишь только мужчина с мелкой дворняжкой на поводке оказывается в поле зрения пенсионерского сканера, все четверо напрягаются. Кажется, что по мере приближения жертвы нервы у старушек сжимаются, как пружины. Они становятся похожими на гончих, еле сдерживаемых поводками: готовы броситься в атаку, лишь только ослабнет хватка невидимого хозяина.

Наконец мужчина равняется с подъездом номер три.

Доморощенные стратеги подпустили врага поближе и теперь открывают прицельный огонь, от которого никому еще не удавалось укрыться.

- Ходють тут всякие… Собачатники… Ссуть и сруть мине на ноги, - кажется, что кислота капает из бабы Лесиного рта, прожигая асфальт.

- Замучили! – вторит ей баба Зуля, - Пройтить невозможно! Черти! Идолы окаянные! Чтоб вы посдыхали со своими курвами!

- Вы чаво все только под нашими окнами ходите? - в голосе бабы Маши звучит праведный гнев, - Тут дети играють… Шагай отсель!

- Да! ЛюдЯм спокойно отдохнуть невозможно! – бабе Ире уже не до обид, - Засрали все газоны. А ты их сажал?

Обалдевший и побелевший от наглой и бурной несправедливости мужчина смотрит на бабулек, с ненавистью буравящих его глазами. Вид его совершенно несчастный. Он не чувствует своей вины. Наивный. Он виноват лишь тем… Что прошел в ненужное время в ненужном месте…

- Но я… Но мы… Мы не какаем на улице…

- Иди дальше, козел! Собака паршивая! И шавку свою уноси! Чаво стал? Милицию мне вызвать? – Старушки торопятся и перебивают друг друга, спеша унизить прохожего до того, как тот сбежит, корчась в муках совести.

Мужчина разворачивается спиной к старушкам, начинает отступать, тянет за собой упирающуюся собаку, пытаясь быстрее покинуть это судилище, где он – обвиняемый без следствия и без адвоката.

Бабули замолкают, с усмешкой оглядывая поверженного противника.

- И не забывай о своем сыне! Которого ты бросил!

В звенящей после старушечьего гомона тишине голос Люси кажется непривычно тихим. Очень тихим. До сих пор она молчала и женщины даже подзабыли о ней. Но что-то сподвигло ее присоединиться к хору обвинителей.

Люсины слова слышат все. И бабули, и мужчина. Он останавливается как вкопанный, медленно разворачивается и смотрит на Люсю. В его глазах ненависть. Если бы можно было… Если бы только было можно…

Люся смотрит на мужчину в ответ. Она спокойна и злорадна. Это бесит мужчину еще сильнее.

Собрав остатки воли, выдохнув, он наконец-то покидает злосчастный двор. Сюда он больше ни ногой.

Теперь все бабульки удивленно переводят взгляды на Люсю.

- Что за сын? – первой спрашивает баба Маша, - Ты его что, знаешь, что ли? Мужика этого?

- Знаю, - немного помедлив, отвечает Люся, - Пару раз сталкивались по этой жизни… А сын…? Сын у него есть… от другой женщины. Не от жены. Но он ему не помогает… Бросил…

- Здорово ты его поддела, - со смехом говорит баба Зуля, - Смылся, как в жопу раненый…

- Да ерунда! – девушка смущенно улыбается соседке. Молчит минуту и спрашивает у нее: - У вас же тоже есть сын?

Как будто прогремел гром в безоблачном голубом небе.

Повисает гробовая тишина.

- Не… - говорит баба Ира, - Откуда у нее дитё? Он ж бесплодная! Да, Зуля?

Все взгляды устремляются на бабу Зулю. Та всегда рассказывала, что в ранней юности у нее был неудачный аборт, она тогда еле выжила, и с тех пор по женской части давно уже негодная.

Вот сейчас она так и скажет…

Но баба Зуля молчит.

Только смотрит в упор на сидящую рядом девушку. Во взгляде пожилой женщины хватает и ненависти, и удивления, и страха. Люся спокойно смотрит в ответ. На ее губах – легкая приветливая улыбка. Она сама невинность!

- Ты кто такая? – баба Зуля говорит тихо, но твердо, - Чего тебе тут надо? Вынюхиваешь чего? Какого черта приперлась?

Девушка начинает испуганно хлопать глазами.

- Тетя Зуля, не нервничайте так, не рвите свою душу… Я просто спросила… Просто… предположила… А вдруг…? Угадала, да?

Она испуганно смотрит на старушку, хлопая идеально накрашенными глазками.

- Предположила? Угадала? Гадалка хренова!

Отказ бабы Зули подтвердить отсутствие у нее детей поражает всех старушек разом.

Они знают друг друга, как им кажется, вдоль и поперек. Тысячи раз рассказанные и перерассказанные истории, автобиографии до пятого колена, похождения с малых лет, даже любовники… Они – как одна большая семья, в которой никто ничего не скрывает.

И вот: на тебе!

- Зулька, так у тебя сын есть? – спрашивает баба Леся. В ее команде непорядок. Одна из компаньонок, оказывается, утаила очень важное обстоятельство. Предводительница видимо все еще надеется на поспешное отрицание порочащего факта, но Зуля молчит, а потом, глядя себе под ноги, злобно бормочет:

- Тебя это не касаемо! Командирша чертова! Завсегда в кишки, в кости влезешь… Душу вывернешь…

В полной тишине она с явным трудом встает со скамейки, и, никому ничего не говоря, медленно переставляя ноги, уходит в подъезд. Даже на улице слышно, как она шаркает, пока поднимается на третий этаж.

Все молчат. Баба Леся с подозрением смотрит на Люсю, которая как ни в чем не бывало копается в своем мобильном телефоне.

Однако уже через минуту и девушка встает:

- Ну, мне пора! Спасибо, бабушки, за компанию. Берегите себя… До свидания.

Ее провожает мертвая тишина…

2. Зульфия.

В детдом я его сдала в 1962-м.

Ну а что мне оставалось делать? Мы жили тогда на съемной квартирке в маленьком городке, куда переехали из Ферганы, впятером: мы с мужем, который был старше на 15 лет, его мама, мой отец и пятилетний Алик.

Мой Алишерчик. Сыночек…

Работал только муж. На трубном заводе фрезеровщиком. Приползал домой в 3-4 часа ночи, падал на кровать, а в 6 уже снова шел на смену.

Его матери было 63, моему отцу - 52. Папа очень сильно болел туберкулезом.

Я пыталась устроиться на работу, ходила каждый день в самые разные организации, но все было бесполезно: узбечка! Своих, русских, хватало.

Каждая вакансия в городке была на вес золота и заполнялась мгновенно, как правило - знакомыми. Даже уборщицей было не устроиться.

Муж отговаривал меня. Но я настояла. Слушалась его всегда и во всем. Боялась. Любила.

Но тут стала стеной. Иначе не прокормимся.

Как он смотрел мне вслед! Я тогда обернулась и на всю жизнь запомнила его жалобные голубенькие глазки.

Мой Алик. Сколько страдания было в этих прекрасных глазах, сколько ужаса! Мама, ты меня бросаешь?!

Через год мужа посадили. Он ударил своего бригадира, русского. Ударил несильно, можно сказать, дал затрещину. Даже следа не осталось. Но бригадир был мстительным. Договорился с врачом, дал денег, и тот написал, что получены повреждения средней тяжести. Кто тогда что-то проверял? Мужа арестовали, судили быстро, добавили попытку саботажа и дали двенадцать лет.

Через три месяца умер мой отец. Через полтора года свекровь.

И я уехала. Без денег, без надежды. Одинокая.

Семь лет скиталась по стране, пока не остановилась в этом задрипанном Энске. Навсегда…

Тогда казалось, что этот город – сказка.

Сюда меня привез второй муж. Он меня любил. Очень любил! По-своему. Иногда поколачивал, но я была не в обиде.

Он был импотентом, поэтому детей у меня больше не было.

Восемь лет назад муж умер, и я осталась одна в нашей двухкомнатной квартире на третьем этаже.

С тех пор мне все чаще казалось, что это другая Зульфия жила в другое время, в другом месте.

Это она, а не я родила и растила Алика. Это она предала его.

Я убедила себя в этом, и теперь верила всей душой.

И поэтому никогда больше не вспоминала о сыне.

До сегодняшнего дня.

Как только я вошла в прихожую, раздумывая о странных словах этой потаскушки, сразу поняла: в квартире кто-то есть.

Было тихо. Неестественно тихо. А главное - Петруччо не шумел в своей клетке. Он всегда радуется, когда я прихожу, начинает бормотать своим скрипучим голоском: «Зулечка, Зулечка… Зульфия… Петруччо ждал… Петруччо ждал… Петруччо хочет кушать…»

Но сейчас из квартиры не доносилось ни звука.

Стояла гробовая тишина.

Я разулась и, стараясь не шуметь, медленно вошла в зал.

Когда я уходила на улицу, распахнула окно и раздвинула шторы. Теперь же окно было закрыто, а шторы – тщательно задернуты. В комнате было сумрачно. Хотя солнце, яркое в это время суток, немного освещало комнату, и я сразу увидела, что клетка Петруччо открыта, а сам попугай лежит на полу, плотно прижав зелено-желтые крылья к тельцу.

У него не было головы.

С недавних пор мне стало казаться, что умирать не страшно. Жизнь моя была тяжелой, я многое повидала, в основном страдания, разлуки, потери и обиды. Я устала от нее. Можно и умирать… Ведь если подумать - что меня ждет дальше? Или кто? Проклятые бабки – соседки по скамейке? Они ненавидели всё и всех. Сидя с ними днями, неделями и месяцами напролет, я и сама пропитывалась злобой, завистью, осуждением… Незаметно и сама стала такой же. Уже не мучала себя сомнениями: а вдруг тот или иной человек хороший, добрый, а я обижу его напрасно?

Жить ради них? Лучше уж скорее умереть.

Глядя на яркое пятно мертвого, растерзанного моего единственного друга, я подумала: возможно, смерть сегодня пришла не только к моему попугаю, но и ко мне?

И вдруг мне стало страшно умереть. Вспомнила, что в этом месяце я еще не оплатила коммуналку. Сериал на канале «Домашний» не досмотрела. В пятницу – скидки в «Пятерочке»…

Жизнь будет продолжаться, но меня… меня не будет?!

Эти мысли роились у меня в голове, пока я медленно шла к двери во вторую комнату – мою спальню. Что там?

Я тихо вошла в приоткрытую дверь. Здесь занавешена была лишь половина окна и солнце освещало каждый уголок. И я увидела…

На моей тщательно застеленной кровати сидел Алик.

На вид ему было лет 5. Он как будто немного подрос. Я уже и забыла, как он выглядит. Только голубые глазки узнала сразу.

Он улыбался, глядя на меня, и его губы, испачканные кровью, все растягивались и растягивались, обнажая острые белоснежные зубки.

- Мама! – сказал он наконец, - Мамочка!

Я отшатнулась.

Это не он! Это не мог быть он! Прошло много десятков лет, он давно вырос, если…

…Если остался жив…

Он неспешно встал с кровати и пошел ко мне, протягивая детские ручонки.

- Мамочка…

Я стала отступать, потом развернулась и выскочила в дверь.

Зал преобразился. Решетки были везде, и не только на окнах, но даже на стенах. Эти прутья скругляли комнату так, словно в нее втиснули птичью клетку.

Посредине стоял круглый стол. Он был накрыт. Столовые приборы располагались в соответствии с правилами этикета: ножи, вилки, фужеры для вина, бокалы для шампанского…

За столом сидело пятеро. Четверо из них обернулись и смотрели на меня, улыбки растягивались на их лицах, подобно тому, как только что растягивалась улыбка Алика.

Мой муж, отец Алика.

Мой отец.

Моя свекровь.

Алик.

Пятого гостя я рассмотреть не смогла. Он вроде бы и сидел за столом, но оставался каким-то неразличимым, словно смазанным, пятном.

Кто он? Почему-то даже не мертвые близкие люди, а это существо пугало меня больше всего. Не только кровавые потеки на лицах моих родственников, не только лежащие в беспорядке на белоснежной скатерти вместо закусок части тел: ладони, часть пальцев на которых отсутствовала, бедро, скользкие маслянистые кишки, что-то непонятное и мерзкое. Но слепое пятно пятого гостя изгоняло мою душу так далеко, что, казалось, она проваливается в сам Ад…

- Мамочка, покушай с нами! – Алик с тонким хрустом отломил свой маленький пальчик, подергал и оторвал совсем, потом второй, третий, собрал их все в горстку и протянул мне, - Наконец-то я наелся досыта. И ты тоже… наешься! Вот!

Муж взял со стола вилку и стал выковыривать свой глаз. Мой папа зашелся в туберкулезном кашле и принялся выхаркивать что-то пузыристое, похожее на части легкого, а затем тыкать в это вилкой и отправлять обратно в рот. Мама мужа с треском разорвала на себе халат (пуговицы брызнули во все стороны!), схватила столовый нож и принялась отрезать свою левую отвислую грудь, бормоча про себя: «Вкусно, дочка, это так вкусно! Это для тебя! Ешь!»

Я метнулась к двери в прихожую. Мой крик всё пытался заглушить чавканье, треск ломающихся костей, звуки рвущейся плоти, но тщетно…

К двери попасть было невозможно, толстые прутья клетки плотно и надежно покрывали стены моей когда-то бывшей уютной квартиры. Только что ярко блестевшие, они на моих глазах покрывались пятнами ржавчины. Или это была не ржавчина?

Кровь?

Я обернулась. Муж уже копался в голове своей мамы, выбирая, по-видимому, самые вкусные части мозга. Папа сполз под стол, разорвал штанину мужа и грыз его ногу, чавкая и мурча от удовольствия, как кот.

- Как же давно я не ела так вкусно! Так сытно! – свекровь не обращала внимания на своего сына, поедающего ее мозг. Кровь текла по улыбающемуся лицу, густая, темно-вишневая, стекала прямо на сальные губы женщины, жующие чьи-то кишки.

- Ты уже хочешь уйти? – Алик единственный смотрел на меня и ничего не ел. Его голубые глаза были наполнены болью, - Мамочка… Ты снова меня бросишь?

Я вжалась в прутья клетки, спиной ощущая их ледяной холод.

- Пппрости… сссынок… пппрости…

Слезы душили меня. Казалось: вот она - смерть!

Раскаяние разрывало мою грудную клетку, сжимало сердце, перекрывало дыхание…

- Мамочка… Подожди, еще рано уходить. А десерт? Ты же должна съесть меня! – Алик сполз с не по возрасту высокого стула, и, удивленно вглядываясь в мое лицо, не обращая никакого внимания на мои рыдания, направился ко мне, - Ты должна наконец-то наесться! Наесться навсегда.

- Это не ты! – закричала я, - Это не ты! Кто ты? Кто вы такие?

Папа приподнялся, оторвавшись от основательно обглоданной ноги собственного зятя, удивленно посмотрел на меня:

- Дочка? Ты что, не узнаешь папу? Я – твой папа! И я проклят! Как и ты, родная! Ты нас всех прокляла, и себя прокляла. А вот твой муженек! Тоже проклят… Его мама… Мы твои самые близкие люди, мы любим тебя!

- А это кто? – я указала на безмолвную фигуру, которая за все это время не произнесла ни звука, однако выглядела вполне живой, так как двигалась, покачиваясь на стуле, явно поворачивала голову, поднимала руки.

- Это? – переспросил папа, - Это же наш благодетель! Благодаря ему вся наша семья наконец-то в сборе. Ты должна сказать ему «спасибо». Нет, ты должна поклониться ему, должна полюбить его…

Всей ДУШОЙ!

Последнее слово прогремело как гром в абсолютной тишине.

Рядом стоял Алик. Он протягивал мне свой окровавленный мизинчик, оторванный им самим от собственной нежной детской ручонки.

Я покорно взяла пальчик сына. Алик выжидательно смотрел, не сводя с меня глаз. Прекрасных голубых глаз…

Я откусила…

В тот же момент все, сидящие за столом, все, кроме жуткой нечеткой фигуры, метнулись из-за стола ко мне.

Четыре пары челюстей впились в мою плоть, вырывая куски, перегрызая вены и артерии, захлебываясь моей брызжущей на стены и на пол кровью.

Я так не хочу умирать!!!

Последнее, что я увидела перед смертью: фигура, оставшаяся за столом, постепенно приобретает четкие очертания.

Я узнала ее…

Завязка истории такая: вчера оч. устал на работе, пришел поздно, в десятом часу. Ужин, вечерний моцион и сразу спать. Что называется - еле голову до подушки донес. За ужином с женой обычные разговоры: у кого как день прошел. Услышал от нее, что тоже весь день в заботах прошел, тоже устала очень, мелкий (1,3 года) весь день конючил, днем плохо спал.

Ну и плавно переходим к самой истории. Итак, ложусь, сквозь сон слышу, что жена укладывает сына вместе с нами спать. У него есть отдельная кроватка, но вот в этот раз ну прям ни в какую не ложится. Пока она ему сказку рассказывает, я уже проваливаюсь в сон. Помню, что быстро уснул и от усталости никаких снов не было, просто отключился. А тут в квартире какое-то чужое присутствие ощущается. Какая-то женщина, а кто - понять не могу. Стоим вместе с супругой пялимся на нее. Силуэт расплывается, высокая худая, лица не вижу. Какой-то безотчетный страх. Не просто страх, а пиздец как страшно. Самое главное, что пошевелиться не могу. Оцепенение или как там по научному. А она руки тянет или манит, ну движения там какие-то молча делает и мелкий к ней идет не спеша и от этого еще страшнее.  В горле сухо, язык как наждак пытаюсь ему сказать, что не надо идти, а только хрипы какие-то получаются.Тут я злиться начинаю. Как-то само собой ругаться начинаю, сквернословить и уже громко так получается. Говорю жене: "мочи эту суку!". И двигаться начинаю и движения все быстрее получаются. В три шага до нее добрался, одновременно с мелким (буквально на секунду его опередил )и прям кулаком в голову.

И исчезло все. И просыпаюсь весь в холодном поту и понимаю, что в голос продолжаю говорить "мочи суку!". Глядь на часы: 03:15. жена спит, а сама стонет, как под грузом лежит, мелкий плачет во сне. Растолкал ее, вроде проснулась, сходила в туалет и сразу уснула. Сына тоже разбудил, дал воды из поилки, на руках покачал, он быстро уснул. Самому страшно. походил по квартире - все норм. Лег спать. Долго ворочался, утром уснул. Жена на работу разбудила, спрашиваю ее, как спала. Говорит сон плохой снился, не помнит вообще о чем, о том, что я ее будил тоже не помнит. Сын не говорит еще толком, но вроде все хорошо, играет как ни в чем не бывало. Сегодня в обед спал норм.

Не знаю, что это было. С одной стороны, очень не хочется чтобы бабайка приходила еще раз, с другой стороны уже знаю, что могу справиться с ней (а может и нет). Еще есть вариант, что это просто игра воображения от усталости. Одним словом, вопросов больше, чем ответов, но пиздец как неприятно и х.з. что делать дальше и вообще относиться ли к этому серьезно.

Пришло время снова воссиять Свету. Мы вспомнили что мы братья, дети великих Прародителей, и дружба наша даёт силу Солнцу. Отныне мы прозрели. Отныне мы сами куём грядущее нашего мира в огне наших сердец.

Мы повернёмся друг к другу и увидим, что взор наш снова обрёл ясность. Станут в едино коло все дети Солнца и Земли — будь то скандинав, англо-сакс или славянин, асатрианец, друид или родновер, последователь Йонаса Тринкунаса, Флавия Ведия Германика или Анастасии, все люди, названные и неназванные. Мы все лучи великого славного светила!

Наша Вселенная была создана Творцами многоликой, так же как и наша Земля и все живые существа, её населяющие. Каждый цвет, каждое мировоззрение, каждый род существует не для того, чтобы стереть его из памяти — всё служит определённой цели. И прежде, чем клеймить кого-либо, помни — каждый претерпевает изменения на своём пути. Не настал ещё конец времён, а значит есть за что бороться с самим собой.

Сидит морок на вороге и тенью погоняет. И сидит он внутри нас. И призывает считать себя, свой народ, свою землю лучше остальных. Лишим же тьму пищи — каждый день, работая над собой, искореним гордыню, ненависть, вспыльчивость, легковерие, предубеждение, недопонимание и ложный престиж. Будем же руководствоваться правилом «Объединяй и направляй». Всё что внутри нас направленно на разжигание вражды и отрицание единства кормит морок, который держит вас на поводке. Выискивая, кого бы ещё вокруг обвинить, мы лишь крепче затягиваем его петлю на своей шее! Очищаясь от морока мы обретаем мир. Возвысимся над своими чувствами, поскольку, если они владеют вами — это лишает вас самоуважения, замещая его высокомерием.

Существует леность тела, но ещё чаще встречается леность мышления, и она куда менее заметна. Когда вскипающая кровь кричит тебе «бей», помни, что это бездумье хочет обратить тебя в свои рабы. Есть лишь одна сила в этом мире — сила света! Тьма же бестелесна и сама не может чинить преграды свету, она может лишь исподтишка втираться в доверие, подменяя внутренние ценности человека.

Легче выискивать недостатки в других, не замечая их в самом себе. Очень просто смотреть с осуждением и заявлять, что, мол, тот враг, потому что он не иных убеждений, иной веры, потому что он не верит в наш культ. Когда мы смотрим на мир так, мы вливаемся в войско вечного врага рассудка.

Сказано в Родовом Исконе: изучай мудрость иных родов, но сам следуй мудрости своего рода; уважай святыни иных родов, но не меняй на них святыни своего рода; не меряй любовь к своему роду нелюбовью к иным родам. Говоря по-другому, мы не станем мудрее, обвиняя других, мы не станем выше, принижая других, и мы не станем чище, очерняя других. Каждый из нас проходил через это, но не каждый усвоил урок и решился жить с этим. Солнце светит всем, земля кормит всех, вода поит всех, а воздух приносит всем свежесть.

Настала пора взглянуть на себя и признаться, кто мы есть — закомплексованные недомерки, которые лишь горазды болтать о нравственном превосходстве, а сами только и делают что берут, берут и берут, или же светочи, готовые делиться мудростью, готовые помочь подняться оступившемуся. Даже перед лицом опасности такие люди остаются в спокойствии, зная что враг — это такой же человек, чьими помыслами завладел морок. Пусть ярость его разобьётся о вашу невозмутимость и это даст ему возможность прозреть.

Высшие силы всё время были с нами, и сейчас они рядом. Они вокруг нас, они среди нас, они в нас самих. Мы по-разному их видим, по-разному величаем, по-разному славим. Так и что же? Это ли повод для вражды? Они учат одному и тому же высшему знанию — как жить в равновесии с собой и со всем миром. Такой человек может жить на любой земле, в любой культурно-языковой среде, находиться под любым давлением, но он просто не сможет отступить от веры Предков. Те же, кто чтят иные святыни, но причисляет себя к нашему народу, те не противоречат нашему миропониманию, ибо всё во Вселенной — под властью наших вечных Прародителей. Каждый видит высшую цель по-своему, но, как знать, быть может замысел Их именно в том и состоит, что только вместе мы сможешь достичь мира?

Брат, сестра, отец, мать, праотцы и праматери! Мы все корни, ствол и ветви единого мирового древа. Каждый народ — одна из ветвей его, не хуже и не лучше. Она дополняет величие сотворённого Создателями! Долг народа нашего перед лицом Светлоликих — нести слово. Слово есть знание. Знание есть сила. Сила есть ответственность. Только держа ответственность перед самими собой, перед предками и, в конечном счёте, перед Вечными, мы обретём волю вольную. Мы не имеем права винить никого, кроме себя, в бедах и благах этого мира. Остальные же — вспомните, что в семьях не всегда всё гладко, но каждый вкладывает в неё свою лепту, способствуя либо её разрушению, либо укреплению. Предки взирают на нас и ждут, что мы будем готовы выйти сражаться в чисто поле не только с врагом снаружи, но и врагом внутри себя!