Две меры долга
Есть служба Тела. И есть служба Воли.
Служба Тела начинается с запаха карболки и холодного металла. С утраты имени, растворенного в шипящем котле местоимения «мы». Здесь юная, упругая плоть становится государственной собственностью, расходным материалом, живым ресурсом. Присяга – это не клятва, это акт химической реакции, соляная кислота, растворяющая личное «я» до безликого «рядовой». Тебя бреют, одевают в одинаковое, учат ходить строем не для красоты, но для превращения множества воль в единый мускул, напрягающийся по команде. Ты – винтик в громадном, слепом механизме, который в любой момент может перемолоть тебя ради смазки собственных шестерен. Твоя работа бессмысленна не от глупости командиров, но по высшему замыслу: бессмысленный труд выжигает ересь индивидуальности, оставляет лишь выжженную землю покорности. Тебя учат убивать и умирать за абстракцию, за лоскут цветной ткани и контуры на карте. Твой год, твой лучший год, – это бесплатный дар Левиафану, который пожирает твое время, твою силу, а взамен дает лишь право быть съеденным в случае большой нужды.
А есть служба Воли.
Это служба жрецов в хрустальных казармах, где воздух пахнет не потом, а дорогим парфюмом и тихой, всепроникающей властью. Их тела холят и лелеют, ибо тело – лишь сосуд для главного инструмента: Воли, что переписывает реальность. Их присяга – не жертва, а вступление в права. Они не ходят строем, они сами чертят линии, по которым пойдут маршировать миллионы. Они не чистят картошку, они двигают финансовые потоки, словно тектонические плиты. Их работа – это высшая форма абстракции: превращение слов в законы, законов в судьбы, судеб в статистику.
Они – верховные операторы Государства. И Государство, этот вечно голодный механизм, щедро платит тем, кто управляет его челюстями, а не тем, кто служит ему пищей. Их ошибки не смываются кровью на плацу, а испаряются в оффшорных туманах. Их усталость снимается не сном в казарме, а негой на лазурных берегах. Они наворачивают на ось мира золотые нити личного благополучия, пока служба Тела отдает миру свои кровь и пот. И в этом нет ошибки системы. Это и есть система.
И вот вопрос, пронзающий саму ткань бытия: почему плоть должна служить даром, а Воля – купаться в золоте? Почему тот, кто отдает жизнь, получает взамен лишь койку и приказ, а тот, кто распоряжается миллионами жизней, получает дворцы и безнаказанность?
Не должны ли жрецы Воли, чья ошибка стоит миллионы жизней и десятилетия прозябания, тоже убывать на срок службы? В свои особые, аскетичные резиденции, где нет места роскоши, где пища – простой паек, а устав – высечен в граните и омыт кровью тех, кем они правят. Где присяга – это реальный обет нестяжательства, а за нарушение – не порицание, а свой трибунал, быстрый и неотвратимый. Где вся их жизнь на этот срок – непрерывное служение, молитва делом, ежесекундное напряжение всех сил ради того самого блага, о котором они так любят вещать с трибун. А щедрое вознаграждение - по итогам службы.
Ведь если Государство – единый организм, то почему его нервные клетки пируют, пока мышечные волокна жертвуют собой?
Но великий часовой механизм тикает. Одна его стрелка сделана из вороненой стали и движется по кругу солдатских судеб, соскребая с циферблата молодость. Другая – из чистого золота, и она лениво ползет от одного банкета к другому. И первая стрелка, двигаясь, обеспечивает ход второй. Одна истекает потом. Другая осыпает все вокруг себя золотой пылью. И это не поломка. Это его вечный, безупречный ход.
