В погоне за птицами
Джина была боксёром. Девочкой, собакой и легендой двора она была во вторую очередь; в первую она была именно боксёром. Она с гордостью носила свою огромную грудь и плевала на кривоногость и особенности походки. Весь мир крутился вокруг неё, и каждый раз, когда она выбегала из дома, она застывала на мгновение, вкушая окружающие её запахи своим мокрым носом. Выйдя из оцепенения, она вспоминала, зачем, собственно, выбежала на улицу, и, мелко семеня, начинала утюжить близлежащую траву и кусты на предмет только ей известного запаха. Посидев какое-то время на воображаемом троне, она срывалась с места и неслась дарить всем добро. Боксёры и добро сочетаются плохо, но она ничего не могла с собой поделать и сбивала нас, пацанов, на футбольном поле как кегли. Она думала, что мы играем в футбол ради неё, поэтому носилась по полю пушечным ядром, сметая всё на своём пути. Сильные приступы доброты каждый раз прерывали птицы, и Джина улетала по непредсказуемой траектории на цыганскую поляну, где паслись коровы и кони. Последние её вообще не интересовали — она гонялась за птицами и получала от этого колоссальное удовольствие.
Через пару часов она возвращалась к нам на поле этой своей незабываемой походкой, с розовым языком изо рта наперевес. Она сжигала за это время энергию двух электростанций, поэтому гонялась за мячом с того момента исключительно глазами. Это был знак, что пора бы уже и домой. С чувством выполненного долга и глубокого удовлетворения она вела хозяина домой, виляя задней частью себя и иногда оборачиваясь на поле, где были птицы. «Ничего-ничего, я завтра приду и догоню» — звучало в её усталых глазах.
Хозяин Джины (тут ещё вопрос, кто чей был хозяин) рыбаком был номинальным, поэтому ходил на рыбалку изредка, по настроению. Не знаю, как Джина его уговорила, но на одну из рыбалок он взял её с собой. Четыре утра — это рано для всех. И рыба спала, и птицы, и нормальные люди, но рыбаки к нормальным людям отношения не имеют. У Джины было заспанное лицо. Нелепые морщины у неё были от природы, но даже они в это время выглядели какими-то особенно мятыми. Понятное дело, что мы зевали, но до нашей боксёрши нам было далеко. Она зевала так, что аж сама пугалась, когда захлопывала пасть. Было ощущение, что если хорошенечко присмотреться в её открытую пасть, можно было увидеть её завтрак.
Идти до реки было примерно полчаса, поэтому на место мы приходили уже довольно бодрыми. Нашей главной задачей было найти дрова, для Джины же делом всей жизни было уловить все запахи. Она с очень деловым видом бегала от наших дров до моста, от воды к песчаной насыпи на берегу и вела себя достаточно беспокойно. А какое тут спокойствие, когда темно и всё вокруг как-то пахнет не так.
Джина следила за каждым забросом удочки, даже было ощущение, что она немного щурилась, пытаясь рассмотреть падение поплавка в воду. Каждое приводнение поплавка она озвучивала своеобразным «вуф». Это был не лай и не рычание — это было что-то такое грудное, из глубины души, буквально. Интересно, что она соблюдала тишину: видимо, проникшись окружающим безмолвием, она позволяла себе вот этот свой «вуф» не открывая рта, но не более.
В такую рань мы выходили не случайно. Расположились мы на камнях, а это было место легендарное, и в рыбацких кругах оно имело особый статус. Там когда-то был причал, и ближе к центру реки там была яма. Никакой гарантии того, что вся голодная рыба собирается именно там, не было, но рыбаки — люди очень суеверные. Искры от костра становились всё тускнее и тускнее, дело шло к рассвету. Вдруг откуда-то сзади послышался голос: «Так, мелкотня, собрали удочки и свалили с нашего места». Так, на самом деле, бывало часто. Мы пытались дерзить, но против взрослых мужиков убедительных аргументов у нас не было. Обычно.
Но тут в разговор вмешалась Джина. Она прозевала ситуацию, потому что там, на берегу, уже проснулись птицы, а у них с Джиной давние и сложные взаимоотношения. Джина, как мне кажется, поняла, что не успела нас защитить, и встала между нами и мужиками, копая своими ногами борозды для старта. Я не уверен, что мужики вообще остались на рыбалке, потому что встреча с боксёром в сизой предрассветной дымке у реки должна была напоминать историю собаки Баскервилей.
С этого момента она от нас не отходила и следила за каждым нашим шагом, за каждым звуком. Видимо, понимая, что она в прямом смысле проворонила ту ситуацию на рассвете, она прямо заглядывала в глаза, мол: «Всё в порядке? Пойду гляну, как там у остальных». Было очень забавно и смешно, как она не давала нам заснуть. Ближе к обеду меня начало рубить на сон, и я, прислонившись к бетонной плите, закрыл глаза. Джина мгновенно подбежала, обмазала меня всего слюнями и заскулила, мол: куда это ты пристроился, я что — одна буду следить за остальными?
Надо было видеть её радость, когда на обратном пути она заметила знакомые пейзажи. Она даже крутилась вокруг своей оси и периодически подпрыгивала. Довела до дома каждого. Вахту приняла — вахту сдала, что называется. Влад потом рассказывал, что она пришла домой, поела, попила воды, вытянула ноги в разные стороны и провалилась в глубокий безмятежный сон. Ночка у неё была нервная, ответственная — имела право расслабиться после такого. Но уже после обеда мы безуспешно пытались отобрать у неё мяч; коровы и кони на поляне шарахались, птицы перелетали стаями с места на место, а Джина выпрыгивала вверх, насколько могла, но грудь перевешивала, и она падала вниз, получая от этой бесконечной охоты колоссальное удовольствие.
На рыбалку она больше с нами не ходила — уж больно велика была ответственность.
