Предыдущие части опубликованы пикабушником Bregnev`ым http://pikabu.ru/profile/Bregnev
РАНЕЕ
В приемной главного врача рядом с секретаршей стоял высокий широкоплечий тип в белом халате, темноволосый, с открытым лицом, лет тридцати или около того. Судя по форме носа, его как минимум один раз ломали. На подбородке белел короткий шрам. Врач передал Иноземцеву какую-то бумагу, окинул нас любопытным и испытующим взглядом и ушел.
(Катакомбы).
На мгновение перед смертью сознание вернулось к Вадиму Вольскому, несчастному парню, которого использовали и которым манипулировали всю его недолгую жизнь. Он обернулся и посмотрел прямо на меня – посмотрел своим тяжелым темным взглядом, но на сей раз глаза его умоляли о чем-то, чего понять я не мог…
(Чистильщики).
По дороге заметил лежащих Кривого и Этигела, чьи тела опутывала сеть голубоватых молний. В воздухе слышался резкий запах квинтэссенции – бочки были открыты, и газ разносился с ветром по земле…
(Чистильщики).
Зеленый гель поднялся до шеи. Он сдавливал грудь, и было тяжело дышать.
– Мы не умрем, – эхом отозвался Гор. На его глазах показались слезы.
Винни улыбнулась.
Да, мы не умрем, мы станем экспонатами на борту этого темного корабля, и мы останемся здесь многие столетия, а может быть, и тысячелетия, вечно юные, держащиеся за руки друзья…
В тот момент, когда гель покрыл наши головы, сильнейший удар потряс корабль, ибо он рухнул оземь, наверняка проделав в земле многокилометровый кратер.
И наступила мертвая тишина.
(Чистильщики).
И убитые их будут разбросаны, и от трупов их поднимется смрад, и горы размокнут от крови их.
И зарастут дворцы их колючими растениями, крапивою и репейником – твердыни ее; и будет она жилищем шакалов…
И звери пустыни будут встречаться с дикими кошками, и лешие будут перекликаться один с другим; там будет отдыхать ночное привидение и находить себе покой.
(Исайя, 34:3,13,14)
Глава 1
Я проснулся почти в полной тьме, лишь откуда-то сбоку сочился серебристый свет. Первой моей эмоцией было удивление: неужели я все еще жив? Всего секунду назад ужасающий ураган терзал мир, корабль Первых Богов несло невесть куда, чтобы обрушить его на землю, а нас с Гором и Винни затягивала вязкая зеленая субстанция. И вот, казалось бы, спустя несколько ударов сердца я пробуждаюсь в полной тишине и спокойствии.
Лежа в той же позе, в которой очнулся – на спине, я осторожно повернул голову в сторону. В тот же миг голова противно закружилась, и к горлу подступила тошнота. Несмотря на неприятные ощущения, я разглядел просторное темное помещение. Окна были, судя по всему, забиты досками, и в щели между ними пробивались узкие косые лучи солнца, в которых мельтешила золотистая пыль.
Чтобы хоть как-то ослабить тошноту, я глубоко задышал. Воздух был пропитан запахом сырой штукатурки и многолетней пыли. Затошнило еще сильнее, потом вроде бы отпустило.
Я проморгался. Рядом в полумраке вырисовывались контуры еще одной койки и фигура сидящего на ней человека.
– Знал, что ты очнешься. Всегда настырным был.
Я узнал этот голос – спокойный и ровный как всегда. Дмитрий Гор!
Я хотел назвать его по имени, но тут меня вывернуло наизнанку. Гор подтолкнул ко мне ногой железный таз, и я принялся с утробными звуками его наполнять. Этот неприятный процесс длился ужасно долго, из глаз ручьем текли слезы, из носа – сопли, зато, когда позывы кончились, я испытал невероятное облегчение. Пока лежал, вытирая лицо одеялом, а на зубах хрустела какая-то гадость со вкусом горелой пластмассы, Гор негромко проговорил:
– Из меня это тоже выходило… Неделю назад, когда мы с Винни очнулись здесь. Это тот самый гель, в котором мы завязли, помнишь?
Еще бы я не помнил!
– Где мы? – выдавил я, отдышавшись.
– В безопасности. Не беспокойся ни о чем.
Я помолчал, таращась в темный потолок. Слабость давала о себе знать. Гор сидел неподвижно и тоже молчал. Из-за забитых окон доносился неясный шум: вроде голоса и стук… Ремонт там у кого-то, что ли?
– Димка… – заговорил я. – Это мне примерещилось, да? Как в Бездне? То, что Феникс заставил Вадима распылить квинтэссенцию? И Артур Григорьевич, Этигел, Кривой – все они… Скажи, это глюки были, да?
Я очень надеялся, что Гор скажет «да». И в то же время понимал, что такая вероятность мала. Молния не бьет дважды в одно место. Я уже был в Бездне, в мире иллюзий; вряд ли такое повторится – согласно теории вероятностей…
– Нет, – сказал Гор. – Не глюки.
Я задышал, будто кислорода не хватало.
– Но…
Из меня рвались вопросы. Как мы выжили? Что случилось? Почему Феникс нас не добил? И как мы вышли из Корабля Первых Богов?
– Подожди, – перебил Гор. – Подробности еще узнаешь. Сначала приди в себя. Тебе-то досталось больше, чем нам с Винни, потому что тебя сильно ранили перед… перед консервацией. Потому ты и очнулся позже нас почти на целую неделю. Мы боялись, что ты не выкарабкаешься. Дежурили здесь по очереди.
Проявляя ослиное упрямство, я все-таки попробовал задать еще один вопрос, но на меня снова накатил приступ рвоты. Видимо, я здорово наглотался этого зеленого геля… Ошметки так и барабанили о днище таза. Гор встал и придержал меня за плечи, чтобы я не рухнул с койки.
Наконец, приступ прошел. В ушах свистело, перед глазами плясали радужные зайчики.
– Почему темно?
– Тебе вреден свет.
– Гор, это мне точно не мерещится?
– Нет.
Вопрос, конечно, был дурацкий. Если все это мне мерещилось, то и сам Гор мерещился, и его заверения, что он мне не мерещится.
– Кто нас спас? – выдавил я.
Гор присел рядом и похлопал по плечу.
– Друзья. Кто же еще?
Я вроде бы задавал еще какие-то вопросы, Гор что-то отвечал, не помню. Потом – провал. Я несколько раз приходил в себя и снова терял сознание. Не знаю, как долго это продолжалось. Кто-то вытирал мне лицо и шею влажной тряпкой. Кажется, я чувствовал прикосновение к лицу пальцев Винни…
– Всё пропало, всё кончено… – бормотал я.
Винни шептала что-то успокаивающее. Ее нежный голос с легким акцентом успокаивал меня, укачивал, как колыбельная матери. Я засыпал, и мне снился мир, разрушенный Фениксом Рейном…
… Спустя неопределенное время я пробудился и как-то сразу понял, что трудности позади. Сознание было ясным, несмотря на жуткую слабость. Я ощупал себя: кто-то нарядил меня в длинную рубаху из толстой ткани и просторные штаны. И то, и другое явно сшили вручную, причем шил далеко не профессиональный портной. Мой торс и часть бедра перебинтовали, под бинтами чесалось.
Сквозь щели в окнах по-прежнему сочился солнечный свет. Значит, день. Я спустил босые ноги на холодный пол. Колени подгибались, но я упорно двинулся к двери, держась за стены и за все, что под руку подвернется.
Я не сделал и половины пути, как дверь рывком распахнулась. На фоне освещенного проема темнела высокая фигура, за ней стояли еще двое. Я прищурился. Фигура принадлежала высокому и широкоплечему мужчине лет пятидесяти, его длинные черные с проседью волосы были зачесаны назад и падали на плечи, из-под густых бровей посверкивали слегка насмешливые глаза. Нос выглядел так, словно был несколько раз сломан. Когда я привык к свету, то на подбородке у него разглядел короткий светлый шрам.
– Вы правы, он упрямый, – сказал он низким, но мягким голосом кому-то позади себя. – Встал на ноги даже быстрее Димки, хоть и был ранен.
Я наконец-то разглядел его спутников. Это были Гор и Винни, одетые в мешковатые камуфляжи, на вид затертые и застиранные. Позади них виднелась лестница.
– Привет! – сказал я, трясясь и держась за стенку. Криво улыбнулся. – Может, уже скажете, что, блин, стряслось?
– Кирилл… – начала Винни, но запнулась и исподлобья поглядела на Гора.
Инициативу перехватил мужчина со шрамом.
– Меня зовут Эрик. Вижу, спокойно лежать ты не будешь. Пойдем-ка на улицу, и ты всё поймешь, Кирилл Ратников.
Гор сделал попытку помочь мне, но я отказался от помощи. Чувствовал, что сил хватит. На то, чтобы выйти на улицу и узнать наконец, что стряслось, – хватит.
Мы поднялись по лестнице на два пролета и вышли на плоскую крышу широкого, но не слишком высокого – этажа два-три – здания. Комната, в которой я валялся все это время, стало быть, находилась на последнем этаже.
Солнце клонилось к закату, в небе размазались редкие перья облачков цвета червонного золота.
Прикрываясь ладонью от лучей, я опустил взор, и сердце пропустило удар.
Я увидел просторную площадь перед нашим зданием и широкую улицу за ней. Увидел двух- и трехэтажные здания на другой стороне улицы с ободранными и кое-как отремонтированными стенами и забитыми окнами. Увидел дымящиеся трубы самодельных печей перед зданиями и людей, копошащихся возле них. Кто-то колол дрова. Трава и целые деревца пробивались сквозь трещины в асфальте и зелеными пятнами покрывали площадь и улицу.
Вдали улица упиралась в высоченный каменный забор, как в тюрьмах. На деревянной вышке кто-то стоял…
А за стеной громоздились руины города. Заросшие деревьями, травой и вьюном. Обезлюдившие, полностью покинутые, похожие на циклопические гнилые зубы.
А еще я услышал свежий запах, без выхлопных газов, без намека на городскую вонь. Я вдыхал эту свежесть, и что-то болезненно сжималось в груди.
Я понимал, что значит это запах.
– Нет! Нет? – пробормотал я. Оглянулся на Эрика и Гора с Винни. Эрик улыбался, мои друзья хмурились. – Что это?
– Кирилл, – тихо сказала Винни. – У Феникса получилось. Очень жаль, но это так.
– Нет, – снова, как полный дебил, сказал я. – Не верю…
Эрик взял меня за плечи и встряхнул. Голова у меня заболталась на шее. Силища у этого типа была богатырская.
– Кирилл, ты меня не узнал? – спросил он. – Мы встречались в клинике Иноземцева. Я был тогда тридцатилетним парнем в белом халате. Работал доктором-психиатром. Сейчас мне пятьдесят с гаком, но я по-прежнему чувствую себя молодым… – Он жизнерадостно хохотнул.
Я отшатнулся от него, вытаращил глаза. Где-то на улице засмеялись дети. Боже, они еще смеются! Как они могут смеяться?
– Как это?..
Мой мозг уже предложил вариант ответа, но он был настолько фантастичен, что я не хотел верить доводам собственной логики.
Эрик посерьезнел.
– Вы застряли в геле Корабля Первых Богов, как бабочки в янтаре, – сказал он с расстановкой. – Технологии у них продвинутые, чего уж говорить. Этот гель замедляет физиологические процессы в сотни раз, причем без особого вреда для организма. Не считая рвоты и некоторой слабости, конечно. Недавно мы вас выдернули из этой консервы и разбудили. Увы, мы были немножко заняты и не могли сделать это сразу после того урагана. С тех пор прошло некоторое время… Сейчас двадцать первый год после конца света.
Глава 2
(Саша)
Вечер выдался – загляденье. Небо – синее-синее и бездонное. На западе золотятся перистые облачка, а заходящее солнце заливает золотом верхушки деревьев в лесу. В такой вечер даже угрюмые руины выглядят как-то загадочно, по-волшебному, что ли…
Оглядевшись – нет ли где Шатунов? – я сбрасываю одной рукой сумку с плеча на траву возле кромки воды. Речка течет тихо и дремотно, над водой носятся стрекозы. Другой рукой я вонзаю нагинату в глину. Ох, страшно представить, что сказал бы Тосио, если б увидел, как непочтительно я обращаюсь с оружием древних японцев. На него не действовал даже аргумент, что так нагинату легче подхватывать в случае чего.
Жаль, что его нет рядом. Я была бы не против послушать его ворчанье…
Нагината похожа на гибрид копья и кривого меча: у него длинная деревянная рукоятка и кривой, заточенный с одной стороны клинок. Им удобно валить Шатунов. Север говорит, что нагината – штука громоздкая, и лучше использовать топор, но у меня свое мнение.
Из поселка я выбралась через тайный ход, о котором знают только несколько человек, в том числе Север. Взрослые о нем подозревают, но особо не ищут. Хотя думаю, Эрик точно знает о ходе, но почему-то не запрещает нам совершать прогулки за Стену. Он же психолог – наверное, думает, что молодежи надо давать некоторую свободу. И правильно делает.
Я достаю из сумки мольберт и коробку с рисовальными причиндалами. Все они сделаны Тосио. Кисти, к примеру, он делал из человеческих волос. Не из моих – мои рыжие, «гайдзинские», слишком жесткие, как уверял Тосио. Он брал волосы у Нины, когда она подстригала своих сорванцов. И еще он научил меня делать краски из глины, охры и прочих ингредиентов.
Я еще раз оглядываюсь, раскрывая мольберт и устанавливая его на ножки. Привычка уже стала рефлексом. Причем жизненно важным. Лишний раз не оглянешься, потеряешь бдительность – сзади подкрадется Шатун и снесет голову к чертям. А то и Вершитель поймает в плен. Брр… Лучше уж к Шатунам.
Вообще-то я почему-то чувствую приближение Шатунов, даже не видя и не слыша их. Но привычка вертеть головой, как говорится, въелась в плоть и кровь.
Из-за зарослей со сторожевой вышки меня не видно. Это я уже проверяла. Ни Шатунов, ни Вершителей поблизости не видно, поэтому я достаю уголек и принимаюсь набрасывать очертания реки. Конечно, можно рисовать и в поселке, за стеной, но там мне как-то некомфортно рисовать – и не только потому, что все, кому не лень, будут смотреть через плечо… Здесь я наедине с природой.
Я и Мир.
С детства люблю рисовать – не только природу, но и людей. Вот чего не люблю, так это изображать руины, их и так всюду слишком много. Мне всегда хотелось увидеть тот, прежний мир, каким он был до Всемирного Урагана. В свое время я просмотрела все фото, которые только нашлись у наших «старичков», родившихся до Урагана, а фотографий этих оказалось не так уж и много: в те времена люди предпочитали хранить фото в памяти компьютеров и телефонов. Но теперь эти приборы бесполезны, ничего в них не посмотришь, и вообще пользы от них никакой. Они просто никому не нужные металлические или пластиковые штуки, что валяются, где попало.
Но я все равно рисовала, хотя и не видела никогда тот мир вживую. Когда рисую, мне кажется, что весь этот разрушенный мир, наполненный живыми мертвецами и некромантами, высохшими скелетами и разрушенными городами, уплывает куда-то за туманный горизонт, а передо мной открывается другой мир – шумный, яркий, живой…
Когда почти заканчиваю делать набросок, вспоминаю сегодняшний сон. Сны я всегда стараюсь запоминать и записывать. Север, когда случайно узнал, чем я занимаюсь по вечерам при свете керосиновой лампы, удивленно улыбнулся, хотя и не стал ничего говорить. На это ему ума хватило. А Эрик, которому я сама сказала про мое хобби, наоборот, похвалил и сказал, что записывать сны – дело нормальное, даже полезное, потому что так можно узнать, чего хочет мое бессознательное.
В принципе, я и так знаю, чего оно хочет, без всяких снов. Вот только вряд ли когда-нибудь его желание сбудется…
Во сне я стою посреди широкой дороги, а по обеим сторонам от меня громоздятся многоэтажные здания. И нет нигде проросших сквозь асфальт деревьев, руин, все целое и новое. По улицам едут машины – едут медленно и бесшумно. По тротуару течет поток прохожих. Некоторое время я просто радуюсь, что попала в это место, где бы оно ни было. А потом замечаю, что глаза прохожих пустые и белые.
Они все слепы…
Я кричу, но голоса нет. Хочу подойти к этим людям, встряхнуть их, сказать: «Вот я! Я здесь!» Но ноги не могут оторваться от асфальта…
Затем я понимаю, что все они мертвы, их кожа отстает от мышц лоскутами, глаза гниют и превращаются в черные провалы. Они давно мертвы, как этот город, стремительно ветшающий, превращающийся в руины, зарастающий сорняками; мертвы, как весь этот мир…
Ловлю себя на том, что переделываю набросок, пытаюсь изобразить сон. Ладно, так тому и быть. Сделаю картину из сна – из первой его части… Начинаю раскрашивать.
– А неплохо, – вдруг слышится сзади.
Я подскакиваю на метр, хватаю нагинату и разворачиваюсь. Так и есть – Север подкрался незаметно. Шатуна я бы почувствовала, а вот своего флирт-фрэнда, как я его называю, нет. Может, это и неправильно, но иначе не получается.
Мы с ним дружим с детства, а последнее время все в поселке считают нас не просто друзьями… Он высокий, довольно приятной наружности, волосы стрижет коротко, зато отращивает бородку – подражает Олегу Ларионову, разумеется. Вроде бы парень всем хорош, да вот только мне не нравится его неуверенность и желание во всем всегда соглашаться со мной. Конечно, когда с тобой соглашаются, это льстит, но и в то же время раздражает. Такое чувство, будто у него нет своего мнения… Одним словом – конформист; я вычитала это слово в одной книжке.
Мы много времени проводим вместе, несколько раз даже уходили в разведку со старшими. Дошли до соседнего города, обчистили склады – другие до них, как ни странно, не добрались за все эти годы. Нарвались на целую толпу Шатунов… Весело было! Нина прямо говорит мне, что, так как мне уже стукнуло девятнадцать, а Северу все двадцать, пора бы нам и жить вместе. Но меня такая перспектива почему-то пугает… Я еще не готова. И понятия не имею, когда буду готова. Возможно, что никогда.
Нина говорит, что я дура, и надо хватать мужика, пока тепленький. В буквальном смысле. Завтра попадется к Шатунам или Вершителям – не дай боги, конечно – и поминай, как звали, станет холодным. В нашем мире всё надо делать быстро, не то умрешь. И детей заводить тоже надо быстро и побольше. Чтобы человечество выжило. Нина очень сильно старается, чтобы человечество выжило: у нее уже пятеро, и на подходе шестой.
Других претендентов на мужья в нашем городке и нет. По крайней мере, не было до появления чужаков из инопланетного корабля.
– Как ты меня напугал, засранец! – ору я.
Север неуверенно улыбается. Привык уже к моей манере разговаривать. Он убирает боевой топорик – успел его выхватить, чтобы отбить удар нагинаты! – и, конечно, сразу капитулирует:
– Извини, не хотел… Я привык ходить бесшумно… Не думал, что ты так увлеклась…
Вот тут бы ему и наехать на меня: мол, как можно терять бдительность за Стеной, но он промолчал. Я даже разочаровываюсь. Проявит он мужской характер когда-нибудь? Когда проявит, тогда и превратится из флирт-фрэнда в бойфрэнда, не раньше.
– Что рисуешь? – робко спрашивает он, пока я с сопением продолжаю малевать.
– А ты не видишь? – бурчу я под нос. – Дерьмо всякое. Приснилось сегодня.
– Похоже на город. Как на старых фотках.
Я не отвечаю, якобы увлеклась работой. Хочется от него другой реакции, чтобы он сказал, что тоже мечтает попасть туда, в Прежний мир! Мы думали бы одинаково. И я бы об этом знала. А потом нам и разговаривать не нужно было бы, мы понимали бы друг друга без слов.
– Что с пришельцами? – меняю я тему. Говорю уже спокойно, легкая грассирование почти совсем пропало.
Север, конечно, сразу догадывается, что речь о трех спасенных чужаках. Пожимает плечами.
– Вроде третий проснулся.
– Да ну?
– Ну да.
– Хорошо! – говорю я.
– Что хорошего?
– Как что? – Я оборачиваюсь к Северу. Он срубает топориком верхушки травы от нечего делать. – Новые люди… Это ж интересно? Тебе не интересно?
– Чего интересного? – бормочет Север, не глядя на меня. – Лишние рты. Опять голодать будем, как в прошлом году.
Я собираюсь ответить, но внезапно чувствую всей кожей: что-то приближается. Начинаю собирать краски, кисти, сворачивать мольберт. Еще не спешу, но и не медлю.
– Что? – шепотом спрашивает Север, напрягаясь. – Шатуны?
Я киваю, запихивая барахло в сумку.
– Где? Я ничего не слышу.
– В лесу.
Он смотрит туда. Солнце уже наполовину закатилось за поросшие лесом руины, небо на востоке налилось густой синевой. Под деревьями почти полный мрак, слышится треск сучьев, но это какое-то мелкое животное.
Но Север ничего не видит и не слышит. Как и я.
Но я их ощущаю без органов чувств. Сама не понимаю, как.
– Пошли!
– Я хочу посмотреть, где он! – восторженно говорит Север, не отрывая взгляда от леса.
– Ты Шатуна никогда не видел, что ли? – поражаюсь я. – Пойдем скорее, Север!
– Видел, конечно. Но… вдруг ты ошибаешься, Саша!
Я потрясенно гляжу на нашего конформиста.
– Ты со мной споришь?
– А что такого? – фыркает Север. – Ты же не принцесса какая-ни…
Он не договаривает. Листва деревьев в сорока шагах от нас выше по течению реки расступается, и из темноты выдвигается массивная фигура.
Наши «старики», в том числе Эрик и даже Олег Ларионов, уверяли, что, если бы Шатуна увидели люди в эпоху до Урагана, многие умерли бы от инфаркта. А те, кто не умер, наложили бы в штаны. Еще «старики» говорили, что нам, поколению, родившемуся уже после Урагана, этого не понять. Что у нас совсем другая шкала страхов и ценностей.
Если коротко, то Шатун – это живой мертвец, Шиокха-Дахана, по терминологии Эрика. После Урагана квинтэссенция Феникса Рейна убила большую часть человечества и тут же воскресила снова – уже в виде тупой и агрессивной нежити. Те, кто оказался невосприимчивым к действию квинтэссенции, боролись с ними, погибали, выживали – в общем, первые годы были ужасны, полными крови и слёз. Выжившие организовались, создали укрепленные поселения, типа нашего, а нежить осталась слоняться по земле без всякой цели.
Шли годы, и мертвецы менялись, теряли человеческий облик. Эрик говорил, что в них прорастает грибница какого-то неведомого гриба, и гриб этот меняет организм Шиокха-Дахана. Мертвецы увеличиваются в размерах, раздуваются, руки и ноги удлиняются, все тело покрывается желто-коричневым лишайником. Этот лишайник шевелится сам по себе, как волосы утопленника под водой.
Шатун вылез из леса и повернул к нам то, что осталось от лица: обтянутый кожей череп без глаз, дырой вместо носа и оскаленными зубами. Он будто принюхивался или прислушивался. Ну да, смотреть-то ему нечем.
На самом деле он и не слышит, и не чует. У него какое-то другое чувство вместо обычных пяти, никто не знает, какое.
Вокруг бледной маски лица колышутся тончайшие нити грибницы, они будто тоже прислушиваются. Шатун опирается на длинные тонкие руки, похожие на корни деревьев – настолько длинные, что Шатуну не приходится слишком сильно наклоняться вперед, чтобы достать до земли.
– Ух, какой здоровый! Метра два в холке, верно? – говорит Север, медленно отступая. – И как ты узнала, что он здесь?
– Пойдем уже, Север, – говорю я, ловя себя на том, что мой тон стал просительным.
– Не бойся, я с тобой, Сашенька! Как думаешь, сумею я его завалить топором? Ты ведь мне поможешь своей нагинатой?
– Зачем зря рисковать… – бормочу я. Тяну Севера за рукав, но тот уперся. Никогда прежде он так себя не вел. Я не знаю, что и думать.
Шатун уже нас «видит» и резво шагает к нам – покачивается, лишайник колышется совсем не в такт ходьбе.
– Думаешь, я слабак, да? – как-то лихорадочно шепчет Север. – Молчишь? Знаю, что думаешь! Я тебе докажу…
– Не думаю, дурачок, пошли отсюда! Мне кажется, что…
– Ах, дурачок, да? Ну, тогда смотри!
И он идет навстречу Шатуну. Я бросаю сумку в траву и перехватываю обеими руками нагинату.
Север размахивается, подныривает под удар Шатуна длинной лапой и, в свою очередь, наносит удар топором по башке нежити. Шатун отскакивает. Я разворачиваюсь и, как учил меня Тосио, чисто срезаю ногу Шатуну.
И тут происходит нечто неожиданное.
Откуда-то сбоку возникает второй Шатун. Север вскрикивает и падает от его размашистого удара. Я вскрикиваю. Откуда он взялся?!!
Я понимаю, что не успеваю. Первый Шатун, хоть и завалился на бок, хватает Севера за руку, в которой топор, а второй прёт на меня. Клинок нагинаты застревает в его теле, он сам насаживает себя на мое оружие, чтобы добраться до меня. Мертвецы не чувствуют боли… Надо выдернуть оружие, но сзади дергается Север, места для маневра маловато.
– А-а-а! – кричит Север хриплым басом.
Со стороны вышки гремит выстрел. Башка «моего» Шатуна разлетается на клочья вперемешку с черной жижей, он падает. Я выдергиваю, наконец, оружие и отрубаю голову первому Шатуну.
Мы смотрим с Севером друг на друга. И бежим к Стене.
На той стороне нас встречает Олег Ларионов. Он-то и стоял на вышке, и стрелял тоже он. До сих пор держит свой старый-престарый АКМ. У него бритая голова и борода, которая не скрывает выраженный сосудистый рисунок на шее. И шрамы…
– Ну что, наигрались, молодежь? – ехидно спрашивает он.
Нам сказать нечего. Да Олег и не ждет ответа. Поворачивается и уходит.
– Прости, – тихо говорит Север, упершись руками в колени и глядя на меня исподлобья. – Я не знал, что их двое…
Я молча смотрю на него. Потом мягко говорю:
– Нечего прощать, Север. Мы должны убивать этих тварей. Или когда-нибудь они убьют всех нас.
Продолжение в комментариях