Уже с юношеских лет я начал жить за счёт женщин.
Отец ушёл из семьи, когда нам с сестрой было 10 лет, поэтому меня обеспечивали мама и бабушка.
Говорят, что личность человека определяет первое воспоминание. Моим первым воспоминанием было то, как я листаю забытый отцом в туалете журнал «Плейбой». В этом что-то есть.
Я всегда был без ума от женщин, от их лиц, форм, запахов. Праздничные локоны, ободки с ушками, колготки, через которые просвечивают трусики, «Откройте кто-нибудь мне бутылочку», речь с придыханием, накрашенный ноготь на мизинце, когда во время секса они берут трубку от мамы, растяжки на попе, полотенце на голове, слёзки от того, что слишком глубоко взяла, вечно не допитый до конца чай, «я что-то пьяненькая». Оргазм ничто по сравнению с тем, что испытываешь от созерцания женщин. Хочется говорить об их красоте, ваять памятники, петь серенады, трогать и пробовать на вкус. Они произведение искусства. Каждую нужно сохранить, превознести, увековечить, выслушать.
С самого детства я был окружён женской любовью и заботой, и я не хочу, чтобы это прекращалось. Как сильно я люблю женщин, так же сильно моя сестра ненавидит мужчин. Она словно мой злой двойник из параллельной вселенной. Или я её. Когда бабушка умерла, я почувствовал, что повзрослел и попробовал взять ответственность за семью на себя. Но, так как я был сыном своего отца, у меня ничего не вышло. Моя сестра же была дочерью моей матери, поэтому у неё хоть ничего и не получилось, но она винила во всем этом моего отца.
И сегодня виновник всех наших психических травм проводил лекцию по журналистике. Сестра, естественно, не пришла.
- Сергей Валентинович Удалов – великий сын нашей земли! – представил отца декан. Все зааплодировали. Отец поклонился. – Для всех нас большая честь жить в одну эпоху с таким, не побоюсь этого слова, великим человеком, Сергей Валентинович! Все снова зааплодировали. Отец снова поклонился.
Как хорошо, что это не слышит сестра, – подумал я.
С 00-х годов у нас в городе производят только 2 вещи. Завод производит – фуры, и отец - стихи. В 1997 отец написал гимн города и мгновенно стал в нашем городе «священной коровой», получив карт-бланш на любые свои выходки. Он приходил на званые вечера в тапочках, курил везде, где ему хотелось, называл губернатора «Кум». Однажды отец запряг лошадей и ездил на них по центральной улице. Ему все прощалось. Более того, его дурачество никого не раздражало. Мне кажется, что он испытывает точку кипения людей, которая никогда не наступит.
- Скажите мне, бояре, - обратился отец к аудитории, - что такое любовь?
- Смысл жизни!
- Совокупность химических реакций!
- Мимолётное чувство!
- Влечение!
- Желание сделать человека счастливым!
- Нет, мои хорошие! – прервал он мысли аудитории. – любовь это…
Отец поднял глаза к небу, затем устремил туда указательный палец, потом другой. Дальше он начал топать ножкой и пританцовывать, подпевая музыке, которую слышал он один:
«Любовь это!...Любовь это!...Это любовь!...И я знаю о любви всё… Любовь это!... Любовь это!... Любовь это – имя существительное!...В слове любовь…2 слога…лю…бовь….букв 6…а звуков 5…вот и вся любовь!»
Наступила тишина. Стало слышно, как от переглядываний поскрипывают мышцы глазных яблок. Я начал хлопать. Мысль и правда была гениальная. Меня поддержали первые ряды, и с каждым хлопком залп ладоней усиливался. В конечном итоге аудиторию озарили овации. За время лекции отец ещё 7 раз срывал продолжительные аплодисменты. Напоследок он завещал:
«Коллеги, будьте сами себе нравственным цензорами!». Все снова начали аплодировать, а отец, шаркая тапочками, побрёл к выходу. Подойдя к двери, он остановился, достал театральный бинокль и начал всматриваться в аудиторию. Найдя меня он подозвал рукой к себе. Я спустился и вышел с ним из аудитории.
- Как дела у Сашечки? – спросил он.
Вопрос был не про меня, а про сестру. Он всегда спрашивал про неё. И, да, это была его идея назвать близнецов одинаковыми именами.
– Всё так же, - честно ответил я.
- Давай, кулёма, придумай что-нибудь! Или может гешефт нужен?
Он засунул руку в карман широких брюк и достал оттуда мятые купюры различного номинала и эпох, начал отсчитывать, но через пару секунд, потеряв терпение, сунул мне в руку всю кучу.
Я одобрительно кивнул.
- Ну, сына, - отец протянул мне руку. Я крепко её пожал. За всю жизнь я пожимал руки тысячам людей, но именно рукопожатие отца всегда вызывает особые чувства, - может пойдём почебарим?
- Я бросил!
- Ах, ты, скотиняка, ещё и курил? Щас как дам!
Отец замахнулся, а затем залился хохотом. Мы вышли на улицу, он затянулся красной «Оптимой»:
- А где твой друг, про которого ещё Шекспир писал?
- Сидор что ли?
- Ну, который: обличье глупца - вот мудрость мудреца.
- Значит Сидор. Не знаю. Второй день не вижу.
- Узнай, - он тыкнул мне в нос указательным пальцем, - Завтра жду вас у себя в редакции.
Отец аккуратно потушил сигарету об железный бочок и не попрощавшись направился в сторону горизонта. «Горизонт» - это бар, в котором мы любим сидеть. Я смотрел ему вслед и впервые задумался, о странной вещи, что создан из его спермы.