Один из санаториев Теберды.Санаторий "Большевик".

В долине реки Теберда, расположенной в живописном месте между гор,на Северном Кавказе,в Карачаево-Черкессии был образован курорт,с благоприятными климатическими условиями, для лечения больных, особенно туберкулезных. В этом отношении курорт Теберда по некоторым показателям превосходит такие горные курорты Советского Союза, как Абас-Тумани, Либани, Кисловодск, а также и зарубежные курорты, например, Давос, пользующийся мировой известностью.

Климат Теберды закаливает и тренирует организм. Он вызывает реакцию со стороны сердечно-сосудистой системы, дыхательных и кроветворных органов и т. д. Поэтому приезжают сюда не только туберкулезные больные, но и с нервным переутомлением, малокровием и т. д.

Климат Теберды закаливает и тренирует организм.Подлинное свое значение курорт приобрел после Октябрьской революции, когда началось строительство санаториев. В настоящее время в Теберде функционирует шесть туберкулезных санаториев и один дом отдыха.

К 1942 году, в разных корпусах санаториев проходили лечения тяжело больные дети.В основном с туберкулезом костей и сложными переломами позвоночника,многие не могли двигаться.

Так же на лечении были привезенные дети из Испании,с разными формами туберкулеза костей.

Так жев Краснодарский край были эвакуированы детдомовцы. Детей высадили в Армавире, но после начала немецкого наступле­ния пришлось перебираться в станицу Курганную (после 1961 г. Курганинск), а отту­да, по территории Карачаево-Черкессии через Клухорский перевал, пытаться уходить в Грузию.

Известно, что 32-ва умирающих малыша были спасены жителями аула Бесленей. Судьба ста детдомовцев, пытавших­ся перебраться в Грузию, сложилась трагически. Дорогу на Клухорский перевал захватили немцы, детдомовцам пришлось остаться в Теберде, где они поселились в одном из санаториев.

Летом 1942 года Теберду оккупировали фашисты и......

Сообщение Чрезвычайной Государственной Комиссии о злодеяниях немецкофашистских захватчиков в Ставропольском крае:

"Установлено, что в декабре 1942 года по приказу начальника гестапо города Микоян-Шахар обер-лейтенанта Отто Вебера было организовано исключительное по своей жестокости умерщвление больных костным туберкулезом советских детей, находившихся на

излечении в санаториях курорта Теберда."

Очевидцы этого злодеяния сотрудники детских санаториев, медицинская сестра Иванова С. Е. и санитарка Полупанова М. И. сообщили:

"22 декабря 1942 г. к подъезду санатория первого отделения подъехала немецкая автомашина. Прибывшие с этой автомашиной семь немецких солдат вытащили из санатория 54 тяжелобольных ребенка в возрасте от трех лет, уложили их штабелями в несколько ярусов в машине, — это были дети, которые не могли двигаться, и поэтому их не загоняли в машину, а укладывали ярусами- затем захлопнули дверь, впустили газ (окись углерода) и выехали из санатория. Через час автомашина вернулась в поселок Теберда. Все дети погибли, они были умерщвлены немцами и сброшены в Тебердское ущелье близ Гуначгира".

Списки части замученых детей санатория Теберда.

Воспоминания свидетелей:

Олег Курихин (в 1942 г.был ребенком на лечении):

В те ненастные дни я сдружился с соседом по койке. Его звали Осип Глазунов. У него был перелом шейного позвонка. Гипс не позволял ему поворачивать голову, и он смотрел только в потолок. А я мог вертеть головой и размахивать руками. Мы держали иногда друг друга за руку, и я рассказывал ему обо всем происходившем вокруг. Мы слушали радио и переживали поражения наших войск. Но вот в санатории стали готовиться к худшему. Мы слышали шепот; "Наши уходят. Что будет?". Это произошло 12 августа 1942 г. (разумеется, все даты и факты я установил позже). В тот же день все раненые, кто мог хоть как-то идти, из многочисленных госпиталей подались через уже заснеженный Клухорский перевал. Их вел хорошо знавший дорогу местный житель, бухгалтер поселкового исполкома Борис Семенович Зарахович, который в Первую мировую побывал в австрийском плену, откуда и привез себе жену немку. Два дня все было тихо, санаторий как бы вымер. А на третий день, 14 августа, в Теберде местные жители подняли мятеж. Они сформировали временное правительство, которое возглавил Абдул-Малик Джанибеков. Мятежники ограбили наш санаторий. Унесли продукты, отняли у детей одеяла и подушки, некоторых служащих избили. На следующий день в поселке появились десантники горнострелковой дивизии "Эдельвейс", в которой было немало альпинистов, в предвоенные годы занимавшихся восхождениями на Кавказе и неплохо знавших горные тропы. Первым делом с помощью мятежников они в окрестных горах выбили все секреты, оставленные ушедшими войсками НКВД. Вскоре в поселок пришли пехотные немецкие части, врачи и эсэсовцы. Дивизия "Эдельвейс" отправилась штурмовать Клухорский перевал и попала в снежную бурю, а сошедшие лавины погубили почти весь ее личный состав. (После войны трупы замерзших в снегах немецких альпинистов оттаивали, и из Германии приезжали родственники погибших, чтобы опознать и похоронить хорошо сохранившихся во льдах солдат.) Немецкие врачи в нашем санатории сразу же провели селекцию. Нас рассортировали натри группы: евреи, дети коммунистов, прочие. Я оказался во второй группе.

Сначала уничтожили оказавшихся в Теберде взрослых евреев. Их заставили выкопать большую яму, всех в нее согнали, расстреляли и слегка присыпали землей. Те, кто не был убит сразу, двое суток умирали, были слышны их стоны. Детей в гипсах германские солдаты, многое уже повидавшие, все же расстрелять не смогли. Через некоторое время в поселке появился специальный автобус (позже такие машины называли душегубками, рассказывали, что их испытания проходили и на Северном Кавказе), в него погрузили 50 детишек в гипсах. Жертвы увезли в горы. Что с ними стало, неизвестно. Вторую группу отделили от третьей. Нас ежедневно посещали врачи, часто брали кровь на анализ, и мы этого очень боялись. Время от времени кого-то уносили, и нас оставалось все меньше. На первых этажах лечебных корпусов расположились немцы. У них по ночам горел свет, было весело, играла музыка. Там было что-то вроде борделя. Немцев очень привлекали молодые, незамужние русские медсестры. Эти девушки гуляли с ними, но находили время и для того, чтобы ухаживать за нами. Днем нас кормили плохо, но по вечерам, когда мы тревожно засыпали, наши медсестры приносили что-нибудь вкусненькое, ласкали нас, говорили добрые слова, целовали. Среди мелодий, звучавших у немцев, мне больше всего запомнилась ария из оперетты Оффенбаха: "Брось тоску, брось печаль. Мы с тобой мчимся вдаль". Помню, прилетали наши самолеты, немцы по ним палили из зениток, в небо яркими линиями уносились трассирующие снаряды. Теберду не бомбили. По ночам во дворе санатория освещался большой красный крест. За время оккупации нас ни разу не помыли, и под гипсом у меня завелись паразиты. Я стучал кулаками по своей скорлупе, и они переползали к ногам. Помню, несмотря на голод, я рос, и мне стало тесно в гипсе. Позже выяснилось, что в этом коконе мои ребра неправильно изогнулись. Детей коммунистов иногда использовали для испытаний душегубки. Медсестры учили нас копить днем в марле мочу, чтобы, если там окажемся, дышать через нее. Мы послушно выполняли их указания. Позже я узнал, что эта предосторожность не спасла бы нас. В сущности, всем нам была уготована участь подопытных кроликов, но мы верили в спасение. Когда же наша численность совсем поубавилась, оставшихся перенесли в холодный зал клуба, почти не кормили, мы мерзли, некоторые из нас безвозвратно исчезали. Однажды вдруг все затихло, от голода и холода мы лежали молча, и тут пришли наши.

А. Нестеров и Аджигирей:

“Первое время после оккупации курорта Теберда немцы никого особенно не трогали, только шныряли вокруг санаториев да все выспрашивали: чьи дети, не наркомов ли? И никак не могли надивиться тому, что все мы дети колхозников, рабочих и служащих.

— Это не может быть,— говорили они,— только дети богатых могут лечиться в таких санаториях.

Мы отвечали, что всех нас лечит страна уже по нескольку лет.

— У нас в Германии такого нет,— удивляясь, говорили немцы.— У нас частные санатории, где лечиться можно лишь за собственные деньги или на средства католических обществ.

Все это переводил нам лечившийся с нами мальчик-немец Роальд Диркс.

Вскоре немцы, потерпев поражение, так сказать, в определении социального положения больных, принялись выяснять нашу национальную принадлежность. Даже среди улицы мог остановить фашист ходячего больного и спросить:

— Ты юда?

На третью неделю офицеры немецкого штаба прислали в санаторий распоряжение составить списки всех больных с указанием фамилии, имени, отчества, года и места рождения, национальности и состояния здоровья. Словно проверяя верность главврача, они трижды требовали одни и те же списки, и каждый раз их требования полностью удовлетворялись. Наш главврач того времени Байдин Сергей Иванович (после освобождения нашими войсками Теберды Байдин был изобличен и арестован. Как пособник оккупантов был приговорен к тюремному заключению) не стеснялся хвастать тем, что сидел в одной комнате с немецким генералом. Он дрожал при одной только мысли, что его как комсомольца и саботажника моментально убьют, если он неточно исполнит малейшее распоряжение.

Каждый раз, когда штаб требовал списки с названными выше сведениями о больных, Байдин поручал врачу-ординатору каждого корпуса собирать их по своим корпусам. Распускался слух, что списки эти нужны будто для того, чтобы знать, сколько продуктов потребуется для больных и кого можно отправить домой, дабы разгрузить санатории и лучше кормить остающихся больных. И очень многие верили этому: ведь говорит свой же человек.

Ординаторы составляли списки — в наших корпусах это делали Ройтман Софья Моисеевна и Сарра Моисеевна, фамилию которой не помним — и передавали Байдину. Они надеялись на собственное спасение в том случае, если честно будут выполнять распоряжения фашистов.

Однако Байдину иногда казалось, что врачи неточно записали что-либо о ком-нибудь из больных, и тогда сам являлся в палату и спрашивал подозреваемого:

— Ты не еврей?

Так было с Ильей Игнатовым и с нами. Самое страшное было то, что многие ходячие больные ребята сами заходили к ординаторам и просили “Запишите, пожалуйста, меня...” Они ведь думали, что и в самом деле их отправят туда, где много хлеба. В Теберде в то время было очень голодно.

Вскоре после этого совершилось убийство почти трехсот человек около Лысой горы. А в санаториях организовали так называемый “еврейский корпус”, обслуживающего персонала туда не назначали. Ходячие дети-евреи, сами еле передвигавшиеся от голода, ухаживали за лежачими. Мы тоже заходили к своим товарищам по многолетней болезни, видели, как они мучились, а помочь ничем не могли.

— Хотя бы скорее что-нибудь,— говорили они нам,— или смерть, или что другое, только не эти мучения. Сколько можно? Сил наших уже нет...

Они не догадывались, что их ждет.

И вот 22 декабря 1942 года часа в три дня подъехала какая-то особая автомашина,— огромная, черная, крытая. Она подкатила к “еврейскому корпусу”. Из кабины вылез немец и открыл, раздвинул две половинки задней стены машины. Другие немцы, сопровождаемые Байдиным, пошли наверх. Приказали они идти и дяде Ване, нашему санитару. Он и рассказал нам под большим секретом, что произошло дальше.

Газваген, газовый автомобиль, «душегубка» — термин, используемый после окончания Второй мировой войны в научной и популярной литературе для обозначения мобильных газовых камер, применявшихся нацистской Германией в период Второй мировой войны для массового уничтожения людей.

— Ну, ребята, сейчас мы повезем вас в Черкесск, — сказал Байдин. — Бери, Ваня, неси...

— Дядя Ваня, — со всех сторон закричали малыши, — меня берите, меня! Я хочу в Черкесск.

Дядя Ваня заплакал от жалости к ним, ведь он понимал, куда их повезут, но немцы были рядом и уже покрикивали: “Шнель, шнель!..” И сами хватали ребятишек, а были там совсем малыши — по три-четыре годика. Были и старшие — до восемнадцати лет...

Когда ребят укладывали в машину, немец приказывал класть нх штабелями вдоль стен; чтобы середина машины оставалась пустой. Наконец понесли последнего больного, и он сказал:

— Дайте мне одеяло, ведь я замерзну там.

— Принесите одеяло! — сказал немец подвернувшейся сестре. Та бросилась по лестнице, но не успела и двух ступенек одолеть, как немец сдвинул обе половинки двери машины. Они сошлись плотно-плотно, там щелкнуло что-то, раздался такой характерный звук, какой бывает, когда закрывают кошелек, только гораздо сильнее.

Немец сел в кабину к шоферу, и машина медленно поехала, потом остановилась не очень далеко от нас, в березовой роще. Остановилась и гудела там долго, минут пятнадцать. После гудеть перестала, но простояла на месте до сумерек. В сумерки к ней подошли немцы и начальник полиции Хабиб-Оглы (Хабиб-оглы сумел скрыться, бежать вместе с фашистами). Машина опять поехала. С тех пор мы ничего не слышали о наших товарищах...”

Воспитатели и сотрудники санаториев убитые нацистами в Теберде.

Братское захоронения в Теберде. Могила ленинградских детей-детдомовцев, убитых фашистами в 1942 году.

День Великой Победы в Теберде начался с акции «Бессмертный полк». С флагами и портретами дедушек и бабушек, пап и мам прошли жители города от Северного микрорайона до территории «Красной поляны». Впереди колонны прошли джигиты на лошадях, затем празднично украшенные машины, за ними шли люди с портретами.

Выступая перед собравшимися, Глава Администрации города Теберда Аслан Канаматов подчеркнул, что мы не вправе забывать о страшной трагедии, затронувшей миллионы и пожелал всем мирного неба над головой, благополучия и здоровья. По окончании митинга участники мероприятия возложили цветы и венки к памятнику погибщим детям и воинам.

Из доклада Псковской областной комиссии ЧГК о преступлениях, совершенных гитлеровцами в сельских населенных пунктах Псковской обл. [1944 г.]

Анастасия Максимовна Матвеева, жительница дер. Заречье, Псковская область:

«В ноябре 1943 г. жителям нашей деревни стало известно, что немцы собираются ее сжечь, все ушли в лес, в заранее подготовленные окопы. Однако немцы в лесу нас окружили и погнали в деревню, где разогнали всех по домам. В мою хату загнали меня, мою невестку с сыном 12 лет и еще 9 человек, среди которых было 4 детей. Когда мы вошли в дом, один немец меня сильно ударил по голове. Я потеряла сознание и упала. Очнувшись, я увидела, что в моем доме расстреливают людей, и притворилась мертвой.

Когда все были расстреляны, он сказал "все, капут" и вышел на улицу. Так как я была вся в крови, и в своей и в чужой, то нарочно выпачкала себе кровью еще сильнее все лицо и снова легла, потому что на улицу выйти боялась.

Один из немцев возвратился снова в дом, подошел к моему расстрелянному племяннику 12 лет, снял с него новые валенки и новый полушубок. За ним зашли и другие немцы, собрали все носильные вещи, находившиеся в доме, и унесли. После их ухода я встала. Передо мной лежало 11 расстрелянных. Выйдя на улицу, я увидела, что вся деревня горит, подожженная бандитами. Сгорели все жилые дома и 34 человека мирных жителей».

Как правило, немцы сжигали дотла все деревни, в которые заходили их карательные отряды, причем престарелые женщины и мужчины, неспособные выйти из домов, расстреливались, и трупы их сжигались. В дер. Аксенище Селищенского с/с была расстреляна и сожжена старуха 96 лет Васильева Татьяна Васильевна. Гражданка Александрова Александра 90 лет, проживавшая в дер. Каменка, не имела возможности выйти из дома, и была заживо сожжена. В такой же форме сожжению подверглись и многие деревни Стругокрасненского, Карамышевского, Дновского, Пожеревицкого и других районов области. Причем это уничтожение населенных пунктов, эти массовые убийства ни в чем неповинных людей, не имеющие по дикости и варварству равных себе в истории, производились с исключительно планомерной, холодной жестокостью, садизмом и изуверствами […]

НАРБ. Ф. 1363. Оп. 1. Д. 652. Л. 25–34. Заверенная копия.

Источник: Сожженные деревни России 1941–1944. Документы и материалы. — М.: Фонд «Историческая память», 2017.

https://www.rubaltic.ru/context/15062018-ochnuvshis-ya-uvide...

Статья Ильи Эренбурга «Говорят судьи», 3 ноября 1944 года опубликованная в «Красной звезде», стала ответом на раздававшиеся на Западе призывы «примириться» с немцами и оставить наказание нацистских преступников Богу. Статья полностью состоит из возмущенных откликов советских солдат, своими глазами видевших преступления оккупантов. Впоследствии письма фронтовиков составили книгу «Русские отвечают леди Гибб: Илья Эренбург и его читатели», выпущенную в 1945 году в Лондоне.

Вот письмо Фоменко: «В прошлом я простой русский рабочий, в настоящем инвалид Отечественной войны. Прослужил в армии пять с лишним лет. Уважаемая леди, кому вы проповедуете милосердие? Нам, русским? Знайте, что никто не проявлял больше милосердия к побежденным, как русский солдат... Вы, наверное, знаете, леди, что сделали немцы в Майданеке, а вот где находится деревня Пятери, вы, конечно, не знаете. Есть такой населенный пункт, я его освобождал от немцев. В Пятерях было 200 домов, 300 семей. Когда немца вышибли, остались две баньки, и все. Остальное немцы сожгли, людей угнали. Недалеко от Пятерей расположена деревня Ермачки. Немцы, зная, что там нет наших войск, а одни жители, сделали сильный огневой налет. Уважаемая леди, вы закройте на минуту глаза и представьте себе картину: обезумевшие от горя и страха женщины с детишками среди огня, из крайнего дома показалась старушка без платка с обгоревшими волосами и пошла в нашу сторону, она вела на поводу белую козу. Немцы ее заметили. От первой мины упала коза с развороченным животом. Старушка перекрестилась и тут же упала. И за это простить? Леди, а знаете ли вы девушку Анну Терещенко из станицы Майская на Тереке? Нет, не знаете. А я был на ее похоронах. Когда два рыжих немца ворвались в ее чистую хату, она стирала. Они схватили ее, изнасиловали. Вы, воспитанная на лучших поэтах, представляете себе, что значит изнасиловать гордую казачку? Она наложила на себя руки. И это простить? Желаю вам всего хорошего и советую заняться полезной работой на благо своей страны, тогда вам не будут лезть в голову разные дурные мысли».

Разведчик младший лейтенант Зинченко вспоминает, как в 1941 году немецкие летчики на бреющем полете расстреливали беженцев: «Один приземлился — его сбили, его спросили, зачем он убил детей, и трупы ему показали. Он ответил: «Фюрер и Германия с этим не считаются». Я был тогда необстрелянный дурак, но эти слова я запомнил... Эти гады ходили по моей Украине, как хозяева, и мне говорят, чтобы я жалел немца? Лепет изнеженной дамы, которая вообще не знает фрица! У меня есть превосходство над леди Гибб: я ненавижу немцев, и это помогло мне пройти тысячу километров по освобожденной земле, выручить тысячи людей... Моя мать тоже верует, и она во имя этой веры благословляет меня: «Убей немца!»

Младший лейтенант Зумер говорит: «Моих родных немцы вывели на Каменец-Подольское шоссе, заставили выкопать ямы, потом расстреляли, а детишек живыми побросали в могилы... Когда после такого выступают открыто в защиту детоубийц, я скажу: это позор для нашей эпохи!»

Лейтенант Рузов обращается к «сердобольной леди» с такими словами: «Немцы в Минске расстреляли моего сына. Ему было 16 месяцев от роду. Я хочу спросить достопочтенную леди: что этот ребеночек сделал против так называемой Третьей империи?.. Каждый красноармеец знает, что мы идем в Берлин не за добычей. Мы идем судить виновных, и это не только в наших интересах, но в интересах всех свободолюбивых народов».

Младший лейтенант Гипш рассказывает: «Я штурман «Пе». После бобруйской победы мне дали кратковременный отпуск. Представьте себе мое состояние, когда я подошел к дому и вижу один битый кирпич. Соседи показали мне могилу, где лежат мои близкие — старушка мать, отец и четырехлетний племянник. Изверги не сразу их убили, долго издевались. Было это в городе Изяславль. До войны я учился, не думал о крови, а теперь только кровью убийц могу успокоить свое сердце... При виде слез в защиту немцев я невольно презираю защитника».

Красноармеец Анна Игнатенко говорит: «Я не знаю, сколько лет леди Гибб, а мне всего 23 года. Немцы у меня отняли любимого мужа — балтийского моряка, они его убили. Во время блокады Ленинграда у меня на руках умерла от голода восьмимесячная дочурка. Когда от немцев освободили Смоленскую область, я написала родителям, но никого не нашла в живых. Скажите, леди, чем можно измерить мое горе, горе дочери, жены и матери? Если в вашей груди бьется материнское сердце, вы не простите немцам их злодеяний. Правда, у женщин сердце доброе, мягкое, они способны простить многое, но того, что сделали фашисты, простить нельзя. И я не прощу».

Исповедь сержанта Воробьева: «Нас было пять братьев. После ранений Михаил умер, мы четверо сражаемся. Моя дочь Зоя училась в вузе на втором курсе, узнав о гибели Зои Космодемьянской, она пошла добровольцем на фронт и сейчас находится в Восточной Пруссии... В Москве живет семья Клерих. Дед Владимира Николаевича был англичанин — земляк леди Гибб. Сын их Вовка пошел на войну. Это мой племянник. Он попал в окружение. Немцы его отправили в Майданек, они собирались уже сжечь Вовку Клериха (правнука англичанина), но помешала им Красная Армия, только успели они отрезать ему обе ноги. Это сделали ваши «миротворцы», леди Гибб!.. Проходя мимо деревни Клины, мы видели жуткую картину: под горкой были расстреляны деревенские парни, пули в затылок, поодаль лежали девушки, изнасилованные, с отрезанными грудями, отдельно в яме задушенные старик и старуха. За что, леди Гибб, они погибли? За то, что они русские? Я не знаю, есть ли у вас дети, но мы, отцы и матери русского народа, не можем простить. Я проходил через город Парафьянов в Литве, там я встретил еврейскую девушку, она случайно спаслась. Она мне рассказала, как немцы убили 25 тысяч человек. Я видел эти ямы. За что они погибли? За то, что они евреи? Должен вам сказать, леди, что мне 45 лет. Я хочу, чтобы вы поняли, что о прощении немцев не может быть речи».

Полковник Лопахин сообщает, что в его части опросили бойцов: «У кого к немцам кровавые претензии? Оказалось, из 700 опрошенных 685 ответили утвердительно — у кого немцы убили отца, у кого брата, у другого сестру, у третьего мать. Вот, например, у командира противотанковой бригады полковника Копелева немцы уничтожили всю его семью, состоявшую из семи человек». Гвардии старший лейтенант Бяков свидетельствует: «У нас в подразделении нет такого человека, который не потерял бы от немцев: у кого убиты на войне близкие, у кого немцы мать замучили, жену убили, у кого угнали родных на каторгу, а кто сам изранен — два-три раза. Спросите эту леди, знает ли она, что такое война, какие страдания она приносит народам? Понимает ли она, что мы желаем кончить войну? Нам не нужно «жизненного пространства». Но мы хотим наказать немцев»

Гвардии старшина Пронин пишет: «Читая письмо леди, я вспомнил, как мы вошли в только что освобожденную деревню Бухалово. Там не было живой души. В первом доме, куда зашли, мы увидели ребенка с вывернутыми ручонками, он лежал в луже крови, рядом с трупом матери... Если бы леди Гибб и ее единомышленники увидели эту картину, они не посмели бы писать о милосердии...»

Летчик младший лейтенант Романов отвечает леди: «Моего семидесятилетнего отца немцы убили. Он не был политиком. Он был верующим, как вы, леди Гибб. Он, как вы, читал Библию. Он был любимцем детей. Когда он приходил в парк, дети бежали к нему: «Дедушка, расскажи сказку о Бове-королевиче!» Мне пишут, что отец гордо принял смерть, он проклял палачей и плюнул им в лицо. Леди Гибб, я не оратор, но приезжайте комне. Я произнесу речь: все, что я видел. Запаситесь только валерьянкой и нашатырным спиртом...»

«Я родился на Кавказе, у моих предков была кровная месть, — пишет майор Бегизов, — я против такой мести. Но мы будем преступниками, если забудем душегубки. Я в ужас прихожу от одной мысли, что немцы не будут наказаны».

Рядовой Захаров напоминает: «Наш народ не мстит и не прощает, он судит. Если бы леди Гибб проживала в одном из оккупированных немцами городов, если бы она видела, как «милые» немцы насилуют ее дочь, если бы ее старушку мать разодрали танками, если бы ее папаша умер в застенках гестапо, что бы она тогда сказала? Нет, леди, у вас нет сердца, у вас нет уважения к вашему собственному народу, страдающему от ужасов войны».

Из книги А.Дюкова "за что сражались советские люди".

Благовещенская «Комсомолка» разбиралась в обстоятельствах ивановской трагедии 22 марта 1919 года [фото]

Послезавтра в Ивановке будут вспоминать жертв японского террора. 22 марта 1919 года навсегда вошло в историю как один из самых черных дней Гражданской войны на Дальнем Востоке. Большой карательный отряд из японских интервентов вкупе с белыми казаками ворвался в селение Ивановское и принялся жечь заживо и расстреливать мирных жителей. Почему это произошло? Как японцы пытались реабилитироваться в глазах амурчан? Что думает Япония по этому поводу сегодня? Обо всем этом мы поговорили с хранителем музейных фондов МБУК «Ивановский районный историко-краеведческий музей» Натальей Адаменко.

Месть за помощь партизанам

- Наталья Григорьевна, скажите, зачем потребовалось интервентам устраивать террор в Ивановке? Ведь здесь же не было красных партизан…

- Действительно, в Ивановке на момент нападения японского карательного отряда были только старики, женщины и дети. Мужчины, способные держать оружие, ушли в партизанские отряды, и в селе их не было. Это видно по записям в метрической книге о том, кто погиб в тот день. Подавляющее большинство из тех, кто там значится, - подростки и пожилые люди. Самому старшему погибшему, Андрею Баранову, было 90 лет. Даже такого старика интервенты не пожалели. Японцы жгли село и убивали его жителей из мести.

- Мести за что?

- Ивановцы оказывали всяческую поддержку красным партизанам - от продовольствия до лошадей. Здесь было крупное подпольное движение, руководимое самим Мухиным. Командующий японскими войсками в Приамурье Ямада назвал Ивановку «гнездом большевизма» и заявил, что его надо уничтожить. Плюс 19 февраля японцы потерпели крупное поражение у Виноградовской заимки, что всего в 12 километрах от Ивановки, и были озлоблены этим.

- Но если Ивановка славилась как «гнездо большевизма», японцы наверняка и раньше проводили карательные акции в селе?

- Да, отдельные попытки были. Так, 26 января прямо в школе был арестован учитель, участник Первой мировой и большевик Алексей Матыцын. В дальнейшем его расстреляли.

Японские войска маршируют по Благовещенску.

Зарево пожара виднелось за 15 километров

- Как все происходило 22 марта 1919 года?

- По словам очевидцев, японцы и белые казаки (но последних было немного) окружили село с трех сторон. Точное их количество неизвестно, в документах лишь говорится, что это был большой отряд при четырех орудиях и нескольких пулеметах. В ночь на 23 марта Ивановку начали обстреливать из пушек, загорелись дома. Утром интервенты вошли в село: врывались в избы, проводили обыски, а потом поджигали. Людей казнили. 186 человек было согнано в центр села и расстреляно из пулеметов, выживших добивали штыками. 36 ивановцев заперли в амбаре и сожгли заживо. Всего в тот день погибли 257 человек. Было уничтожено 419 домов и построек, в том числе школа и больница… Зарево от ивановского пожара было видно за 15 километров от села.

- Но каким-то чудом в этом аду уцелел храм…

- Этому есть более простое объяснение. Документально подтверждено, что настоятель храма Паргачевский передавал японцам списки тех, кто поддерживал большевиков. Так, за пару дней до трагедии на побывку в село вернулся партизан Георгий Бондаренко. Паргачевский пришел в тот день в дом к семье Бондаренко во время ужина. Его пригласили к столу, но тот отказался и, убедившись, что Георгий дома, ушел. Не в традиции сельчан были такие бесцельные минутные визиты. Вскоре Георгия арестовали… За такие дела японцы и пощадили Паргачевского. И храм не тронули…

Церковь- единственное здание, уцелевшее в сожженной дотла Ивановке.

«Бой с большевиками»

- Пытались ли японцы как-то оправдать свои действия?

- В газете «Амурское эхо» 25 марта была опубликована статья «Бой с большевиками». То есть сожжение и расстрелы мирных жителей японцы выдали за сражение с реальным противником. В самой статье, кстати, о большевиках ни слова, они упоминаются лишь в заголовке. По тексту только угрозы японского командования другим селам, что их ждет участь Ивановки в случае поддержки партизан.

- Хоть какое-то расследование трагедии было?

- Да, через несколько дней была создана комиссия из членов японского военного штаба, войскового казачьего штаба и представителей областных и уездных властей. Комиссия лишь оценила нанесенный ущерб. Возмещать его впоследствии, конечно же, никто не стал.

- Как восстанавливали село?

- Ивановцы обратились за помощью в соседние волости, в частности, в Тамбовскую. Просили прислать посевной хлеб, ведь интервенты сожгли амбары с запасами. Но им везде отказали - амурчане боялись помогать Ивановке, думая, что их села постигнет такая же беда. Кстати, всего аналогичной расправе подверглось 20 селений в Приамурье. Но ивановская трагедия - самая серьезная в то время не то что в Приамурье, на всем Дальнем Востоке. По масштабам она сопоставима с Хатынью. Но русский дух крепок, село возродилось и уже в 1921 году отправляло хлеб в помощь голодающему Поволжью.

Этот памятник установлен потомками японских интервентов.

Боль за дела предков

- Скажите, как Япония сейчас относится к этой трагедии?

- Японское правительство до сих пор не принесло никаких извинений. Чего не скажешь о простых японцах. В 1991 году у нас побывал профессор славяноведения Харо Туруюки, узнал о произошедших событиях и опубликовал на родине статью. Из нее о сожжении Ивановки стало известно Ассоциации бывших военнопленных. Ее члены прониклись этой историей. Нас посетил президент Ассоциации Сайто Рокуро. С 1994 года японские делегации регулярно приезжают в село, участвуют в памятных мероприятиях. В 1995 году японцами был установлен памятник «Покаяние» в знак скорби о случившемся. Памятник стоит в сквере. В 1919 году на месте сквера было кладбище. Там и похоронены погибшие в огне террора ивановцы.

- Как японские делегаты воспринимают информацию о случившемся?

- Они очень переживают. Я давно заметила: когда провожу для них экскурсии, рассказываю о событиях марта 1919 года, то вижу в глазах этих людей бесконечную боль за содеянное их предками…

https://www.yar.kp.ru/daily/25853/2822202/