Когда бабушка умерла, её дом в селе перешёл по наследству моей матери. Дом был старый, но добротный — двухэтажный, с мезонином, построенный ещё до войны её отцом, моим прадедом. С тех пор его никто по-настоящему не ремонтировал. Жили в городе, а туда приезжали разве что летом. Когда бабушки не стало, мать хотела всё продать. Но я настоял, чтобы мы съездили и посмотрели, можно ли восстановить, хотя бы как дачу. Это было в 2006 году.

Дом стоял почти на отшибе, на высоком берегу, за рекой, под самой опушкой. Забор развалился, окна выбиты, всё поросло лопухом. Пробрались с трудом, открыли — внутри пахло плесенью и старым деревом. Пока мать возилась с бумагами, я пошёл наверх, на чердак. Там было полно хлама: тряпки, обувь, стеклянные банки, свёрнутые ковры, какие-то ящики. И посреди всего этого — толстый тёмный альбом. Переплёт кожаный, местами рассохся, но крепкий. Я открыл его, и первое, что увидел — выцветшая фотография с надписью карандашом: «Лето 1929-го».

Альбом был весь в снимках. Люди на фоне дома, в огороде, у реки, возле старого амбара. На некоторых — мой прадед, молодой, в светлой рубашке, с аккуратной бородкой. Сначала мне даже не верилось, что это он. У него было немного фотографий при жизни, но здесь — десятки. Даже цветных несколько, скорее всего, вручную раскрашенные.

Я спустился и показал альбом матери. Она смотрела долго, всматривалась, что-то вспоминала. Некоторые лица узнавала, других — нет. Много снимков сделано в начале тридцатых, потом — ближе к сороковому. Я спросил, кто всё это снимал, ведь фотоаппаратов тогда почти ни у кого не было. Она только плечами пожала: «Может, у прадеда был. Он, говорят, в молодости всем интересовался, даже электричество сам провёл, до прихода районных электриков».

Но дело было не в этом. Где-то ближе к концу альбома я наткнулся на снимок, который запомню, наверное, навсегда.

На нём — большая группа людей на фоне дома, летом, все в светлой одежде. В центре стоит прадед, уже пожилой, слева — две женщины, одна держит ребёнка. И чуть в стороне — человек, которого никто из нас не узнал. На нём странный блестящий костюм, какой-то гладкий, будто из тонкого металла или резины. Голова не закрыта, но глаза — в тёмных очках. В руках — прямоугольный предмет. Маленький, тонкий, с тёмной блестящей поверхностью. Он смотрит в него, наклонив голову, словно что-то читает или проверяет.

Я сперва подумал, что это шутка. Или фотомонтаж. Но снимок был сделан на плёнку, без следов вырезок, клея, пересъёмки. Мы отнесли альбом в город, в одну мастерскую по реставрации. Там подтвердили: фотография настоящая. Плёнка — довоенная. Бумага старая, настоящая. Никаких вмешательств.

Я показал фото одному знакомому из местного музея, он сказал: «Это либо розыгрыш, либо какой-то театральный костюм. Но в деревне? В 1938 году?» По его словам, такие очки, как на мужчине, в СССР не появлялись до середины 60-х, а материал костюма вообще больше напоминал что-то современное...

ИСТОЧНИК:

На старой фотографии из деревни Клинцы 1938 года мы увидели человека со смартфоном в руке — экспертиза подтвердила подлинность

https://dzen.ru/a/aFPJpRHVQUaOBn0D

Я работал в составе экспедиции в пещере Верёвкина в августе 2023 года. Это была вторая неделя. Ни радио, ни света, ни прямой связи — только связка ламп, да постоянный холод в лёгких.

Мы дошли до глубины около двух километров, немного выше так называемой зоны пересыщения, где воздух ощущается плотнее, чем вода, — и тогда начались сбои в приборах. Лампочки на касках начали странно мерцать, датчики температуры выдавали нелепые цифры — сначала плюс 45, потом минус 20. Электроника глючила, как будто всё пространство было насыщено каким-то полем.

Мы тогда ещё думали, что просто сбой.

Но в ту ночь… хотя по факту там не понять, день это или ночь… в тот период двое спелеологов из второй группы увидели, как под сводом зала "Колодец Слепого" в воздухе словно что-то двигалось. Не свет, не дым, а как будто искривление.

Будто воздух сам по себе преломляется. Один из них потом описал это как "объёмный след без тела". Мы пошли туда снова утром, и там, прямо на камне, который вели к отбору образцов, мы увидели узор. Какой-то… рельефный. Похожий на срез сложного механизма, но явно вросший в камень, как будто это отпечаток от чего-то, что было здесь раньше.

Никто не захотел его трогать. Один из наших, Пашка из Перми, подошёл с термометром — и прибор просто перегорел. Вода рядом начала чуть бурлить, хотя температура по всем показаниям — не выше 5 градусов. Мы отступили. Потом ещё пару дней ничего не происходило. Мы продолжали спускаться к озеру "Последняя стоянка Немо" — глубже уже некуда. Но ощущение, что кто-то следит, не отпускало. Даже шуточки кончились.

Когда мы прибыли на станцию у озера, в самой нижней точке пещеры, двое парней, Женька и Айрат, пошли исследовать боковой тоннель — он появился только в этом году, его размыло после подземного сдвига. Они вернулись минут через пятнадцать, но без слов.

Бледные, как мел. Мы думали — нехватка кислорода, паника, приступ. Но потом они оба отказались говорить, просто лежали. Айрат шепнул мне на ухо одну фразу: «Они не из воды». Это всё.

Через сутки мы провели съёмку тоннеля. Камера зафиксировала… движение. Объект. Очень вытянутый, почти прозрачный, двигался сквозь воду, не создавая волн. Как будто без массы. У него не было глаз, рта, ничего. Но когда он исчез, все приборы перегрелись.

Потом по записям посмотрели — на фоне эхолота зафиксировалась аномалия: частота пульсации воды — 37 герц. Таких значений раньше никто не видел в пещерных озёрах.

На следующий день я остался в лагере, а пара человек пошли обратно к озеру. Через три часа они выскочили, как ошпаренные. Один кричал: «Они двигались на стенах!», второй вообще отказывался говорить.

Мы свернули лагерь и начали подъём. Но в одном из узких вертикальных участков нам снова померещилось — или нет? — будто кто-то под нами ползёт. Молча. Не создавая ни единого звука. Но мы видели, как в воде образуются волны, как будто нечто огромное движется — только под водой ничего не видно.

Когда мы выбрались наружу, никто особо не говорил. Только один парень, Славка, сказал: «Это не животные. Это среда. Это нечто живое, но не биологическое. Оно здесь давно».

ИСТОЧНИК https://dzen.ru/a/aEaCeWFLpQUCMuwi

"Я спустился в пещеру Верёвкина на глубину 2212 метров и увидел нечто, что не относится ни к животным, ни к людям"

“Это не техника” — советский подводник рассказал как их субмарина сблизилась с чем-то что нельзя объяснить и всё отключилось

Мне это рассказал один старик. Случайно. Совсем случайно.

Мы стояли в аптеке, в очереди. Он держал бумажку, я — тоже. Сначала молчали. Потом спросил, сколько сейчас стоит валидол. И как-то завязалось.

На вид ему было за 80, но держался бодро. В какой-то момент он вдруг сказал:

— Я служил на лодке. Под водой. Когда ещё за этим следили. И один раз — было такое… что до сих пор не могу объяснить.

Я не перебивал. Просто слушал.

Он не стал называть ни номера подлодки, ни базы. Только сказал, что был обычным матросом. Не офицером. Молодой. Им дали задачу, куда плыть — не сказали. Только командир и несколько человек в курсе были. Такое бывало, объяснил он. Особенно когда дело касалось чего-то, как он сказал, “глухого и закрытого”.

Плыли долго. Почти две недели. Молчание. Режим тишины. Аппаратура — проверка за проверкой.

На шестнадцатый день что-то обнаружили. Две цели. По курсу. Где, по логике, ничего не должно быть. Ни лодок, ни станций, ни подводных объектов.

Командир приказал следовать за одной. Вторая ушла быстро — резко в сторону и вниз. А та, которую выбрали, шла с той же скоростью. Почти зеркально.

Они держались на глубине. Шли параллельно. Потом цель подпустила их ближе. И тут всё начало рушиться.

Первым сорвался акустик. Парень. Молчит, слушает в наушниках. А потом вдруг — резко выкинул их, как обжёгся. Кричал, что не может. Уши кровоточили. Другие тоже услышали. Сквозь металл, сквозь переборки — звук, как нож по стеклу, только хуже.

Он после этого плохо слышал. До конца службы.

Командир орал. Приказал атаковать. Но ничего не сработало. «Пуск» не запускался. Панель горела, а система молчала. Как будто кто-то отключил управление.

Лодка начала опускаться. Без команды. Просто тяжело пошла вниз. Все вцепились в поручни. Кто-то молился. Кто-то пытался что-то включить, переключить. Всё без толку.

В какой-то момент корпус тряхнуло. Не как от удара — как будто кто-то схватил и дёрнул. Всё зашаталось. Кто стоял — упал. Один матрос разбил лицо об приборный щит.

А потом… началась какая-то чушь.

То один объект рядом. То восемь. То сразу пятнадцать.

Приборы с ума сходили. Акустика — молчание. Командир сначала кричал, потом вдруг замолчал. Сел. Сказал: «Тихо. Ждём».

Ничего не работало. Вся система была мёртвая. Даже вентиляция хрипела.

И вдруг — без команды — торпеды пошли. Просто сами. В «молоко». Без цели. Как будто кто-то дал приказ за них.

Лодка падала дальше. Уже почти 300 метров. Ни контроля, ни связи. Только мигание лампочек и глухое давление.

И в какой-то момент — всё прекратилось.

Как будто кто-то отпустил.

Лодка остановилась. Перестала крутиться. Приборы один за другим начали оживать. Управление вернулось. Объектов рядом — нет. Ни одного.

Командир тихо сказал: «Возвращаемся».

Я спросил у старика:

— А что это было?

Он пожал плечами.

— Мы так и не поняли. Ни тогда, ни потом. В отчёт нас не пустили. Подписали бумаги. “Не разглашать”. Но кто-то из ребят потом всё равно рассказывал. В частных разговорах.

Я спросил, не похоже ли это было на испытания какого-нибудь аппарата?

Он покачал головой.

— Не похоже. Не наша техника. И не чья-то. Просто не та логика. Не тот масштаб. Не те действия. Это как будто ты таракан, а на тебя смотрит башмак. Но не давит. Просто... смотрит.

ИСТОЧНИК: “Это не техника” — советский подводник рассказал как их субмарина сблизилась с чем-то что нельзя объяснить и всё отключилось https://dzen.ru/a/aE2SN9roCVReI5H-

Один пожилой человек рассказал мне, как служил на подлодке. На шестнадцатый день они обнаружили нечто под водой — сначала две цели, потом одна. Аппаратура отказала. Звук прошиб уши, акустик оглох. Управление отключилось. Лодку закрутило. Торпеды вышли сами, без команды. Потом всё резко прекратилось. И никто так и не понял, что это было. Он сказал: “Это не техника. Это было что-то, что просто нас не тронуло”.

В одну из бессонных ночей, когда лампы в подвале плясали дикую джигу, а в щите трещало и шипело, Воронцов услышал звук. Не похожий на искрение. Глухой, мерзкий, влажный скрежет. Как будто гигантские зубы перемалывают медную жилу. Шел он не из щита, а из-за стены. Из глухой, ничем не примечательной ниши, которую Воронцов всегда считал просто технологическим уступом.

Он прильнул ухом к холодному бетону. Скрип, чавканье... и слабый стон? Человеческий? Или показалось? Инженер, научный рационалист до мозга костей, почувствовал, как по спине ползет ледяной пот. Но это был шанс. Последний шанс спасти репутацию и проект.

Не сказав никому, он вернулся ночью с киркой и ломом. Долбил сырой бетон в темноте, освещаемый лишь ненадежным светом переносной лампы. Стук инструмента заглушал странные звуки, но Воронцову казалось, что за стеной насторожились и ждут. Пробившись сквозь тонкую перегородку, он увидел узкое пространство. И там... не кабель. Нечто толстое, пульсирующее, темно-бордовое, как огромная вена или кишка, уходящее вглубь фундамента. Оно дышало, покрывалось слизью и... питалось, присосавшись к его главному силовому кабелю, идущему от городской станции. На полу под ним лежало что-то темное, бесформенное, от чего шел сладковато-гнилостный запах.

Воронцов понял все. Потери. Мигания. Ненасытность. Дому нужно было не электричество. Ему нужна была жизнь. Плоть. Кровь. Энергия биологическая, подпитывающая чудовищного паразита, вросшего в фундамент старой Москвы. Медиум, шарлатан, оказался прав насчет жертвы.

Рационалист в нем сломался. Не ужас, а холодная, отчаянная расчетливость взяла верх. Репутация. Карьера. Долги. Суд. Позор. Он представил лицо Громова. Воронцов оглянулся. Наверху, в комнате для дворника, спал старик Тихон, спивающийся, никому не нужный...

Утро. Громов, вызванный сияющей новостью, спустился в подвал. Воронцов, бледный, но собранный, стоял у аккуратно замурованной ниши. На свежей штукатурке четко выведена краской надпись: "Комната распределѣнія питанія". Дверь из толстого железа, с мощным замком, надежно закрывала проем.

- Что это? - удивился купец. - Раньше тут не было двери!

- Техническая необходимость, Кузьма Петрович, - голос Воронцова был хрипловат, но тверд. - Узловой распределительный пункт. Для безопасности. Ключ будет только у меня. Проблема решена. Окончательно.

- И свет?

- Свет, - Воронцов щелкнул рубильником на новом, сверкающем медью щите. Лампы в подвале загорелись ровным, ярким, невыносимо белым светом. - Свет теперь идеален. Питание восстановлено.

Громов сиял. Воронцов смотрел на железную дверь. Из-под нее, смешиваясь с запахом свежей штукатурки и краски, тянулся слабый, едва уловимый шлейф, запах дешевого махоркового дыма и чего-то... железистого. В кармане его пальто лежал тяжелый железный ключ. И обходной журнал, где он только что поставил дату и подпись. Подпись дрогнула, оставив кляксу.

Мне об этом рассказал археолог. Не с кафедры, не из академиков — человек с полевой практикой, знающий, что такое копать руками, а не по схемам. Познакомились случайно, в одной поездке. Разговорились. Я тогда спросил его:

— А вы вообще под Сфинксом были?

Он засмеялся.

— Нет, конечно. Туда никого не пускают. Даже тех, кто формально имеет право.

Потом замолчал. И уже в другой день, когда мы сидели вечером внизу, под открытым небом, он вдруг сказал:

— А знаешь, почему туда никого не пускают?

Я не ответил. Он начал рассказывать.

По его словам, лет пятнадцать назад ему попались сканы архива — ещё тех времён, когда кое-что копали у лап Сфинкса. В архивах речь шла о «выемке песчаной массы у правой ноги», и о «странных пустотах», где была обнаружена «структура колонного типа, сильно изношенная».

— Ты не подумай, — сказал он. — Там не было сказано “зал знаний” или “зал с реликвиями”. Всё очень сухо. Стены, ниша, остатки перекрытия.

Но один из технических инженеров тогда записал в отчёте: “конструкция явно не связана с туннелями XIX века или современной коммуникацией. Вероятно, древнее”.

Это не публиковалось.

Только потом, когда появился Кейси со своими “залами знаний”, всё стало восприниматься как мистика. Хотя речь, если отбросить его пафос, могла идти о трёх обычных подземных пространствах. Только кто их делал — и зачем — никто не знал.

Он говорит, что в Египте таких историй больше, чем в архивах.

— То, что под Сфинксом что-то есть — это знают все, кто там хоть раз копал близко. Но тебе никто этого не скажет в камеру.

В 90-е он общался с одним египтологом. Тот, по пьяни, сказал:

— Под ним три пустоты. Примерно — 100, 120 и почти 280 квадратов. Я сам видел сканы.

Когда он спросил, почему это не обсуждают, тот только развёл руками.

— Туризм, — сказал он. — Идёт война за контекст. Если скажешь, что под Сфинксом кто-то строил до фараонов — на тебя ополчится вся система.

Он замолчал. Потом добавил:

— У нас была экспедиция, хотели просканировать плато. Сделали это. Данные показали аномалии. Пустоты. Под пирамидами. Под Сфинксом. Всё — геометрическое. Не природное.

Они опубликовали это в журнале. Через две недели их признали персонами нон грата. Просто больше не пустили в Египет.

Я спросил:

— И что там по-настоящему?

Он усмехнулся.

— Никто точно не знает. Может, там действительно залы. Может — коммуникации. Но почему так тщательно всё замалчивается?

Потом он вспомнил историю.

— Один парень из нашей команды поехал туда отдельно. Туристом. И оказался на том самом месте. Где “ничего нет”. И сфотографировал небольшой лаз, закопанный обратно песком. На следующий день его допросили в отеле. Не полиция. Люди без формы. Удалили фото с флешки.

В тот момент я уже не знал — верить или нет. Но слушал дальше.

Он рассказал, что часть арабских рабочих, которые участвовали в расчищении в начале 2000-х, говорили о «камере с водой». Что-то вроде подземной чаши, с остатками известковой отделки. И посреди — углубление. Формы странной.

Когда он пытался это подтвердить, получал один и тот же ответ:

Один археолог рассказал мне, что под Сфинксом есть залы, о которых официально не говорят. Сканы показали три пустоты: 100, 120 и 280 квадратов. Всё — геометрическое, не природное. Он говорит: “Мы знали, что там что-то есть. Но после публикации нас просто больше не пустили в Египет. Потому что признать, что кто-то строил до фараонов, — значит признать, что история не полная”.

ИСТОЧНИК:

“Туда никто не ходит. А те, кто ходил — молчат” — археолог рассказал, что нашли под Сфинксом и почему это скрыли

https://dzen.ru/a/aE5yjModsG8HsTfH