— Провожающие, не заходим! Две минуты стоянка. Быстро, быстро! Как фамилия?

Грузная бабка впереди меня еле вскарабкалась по ступенькам. Шустро взбежал паренёк-студент. Я, поцеловав Карика, забралась следом.
— Скоро увидимся, Василёк, — крикнул он под лязганье лестницы.
— Скоро!

Проводница затолкала нас внутрь и встала у входа с фонарём в руках. Белый луч резал снег, скакал по ноздреватым сугробам. Я бросилась к окну; в полутьме вагона вокзальный прожектор шпарил в глаза. Прищурившись, я кое-как разглядела на перроне Карика — он зачем-то нагнулся, потом замахал рукой, а потом стянул перчатку, сложил большой и указательный пальцы кругляшком и приложил к сердцу, несколько раз ткнув себя в грудь. Я засмеялась и повторила жест. Карик улыбнулся, шутливо погрозив пальцем. Поезд тряхнуло. Поехали.

— Что за азбука глухонемых? — проворчала соседка, наблюдавшая за мной из-за баррикады сумок. Я промолчала: говорить с чужими не хотелось, хотелось подольше смотреть на Карика, сохранять в памяти его выражение лица — так он всё ещё будто был рядом. Но тётка с сумками перебила настроение. Взглянув на неё, я на миг отвернулась от окна, а когда вернулась — Карика уже не было, только бежали станционные дома, сугробы и вагоны товарняка на запасном пути.

Я стянула куртку и села. В груди разрасталась голодная пустота. Достала телефон из кармана кофты, повертела в руках — связи не было. Убрала в чемодан и задвинула под полку. Поезд тряхнуло, и из кармана, так и оставшегося открытыми, выскочило что-то мелкое и блестящее.
— Ой!
Я почти прихлопнула беглянку, но поезд тряхнуло снова, меня бросило в бок, и я ударилась о чужую полку.
— Стрелки переводят, — глубокомысленно изрекла соседка, помогая мне встать. — Что потеряла?
— Монетку…
Я бухнулась на колени, чувствуя, как звенит в ушах. Вот ерунда — пять копеек. Ну, уронила и уронила. Мало ли. Но в глазах встал жест Карика — сложенные кружком пальцы к сердцу. Не потеряй. Ни за что.

Забыв брезгливость, я зашарила руками по полу. Соседка посветила мне своим телефоном. Пыль, грязь, трупик таракана, чеки… Серебряно блеснуло в самом углу, сердце прыгнуло к горлу; я потянулась, схватила и выгребла в куче крошек новенький рубль.

— Нашла?
— Не та…
— Сколько потеряла-то?
— Пять копеек!

Пять копеек. Как это, должно быть, смешно. Но это были особые пять копеек — погнутые, со ржавым пятнышком на аверсе и сколом в ребре. Я выпросила их у Карика на вокзале тысячу лет назад, когда мы во второй раз расставались надолго.

Всё было слишком хорошо, он оказался слишком идеален, слишком похож на тот образ, который я выдумала — и встретила наяву. В разлуке я боялась, что и вправду выдумала Кара. Иногда страх доходил до абсурда, я постоянно писала ему, и если он не отвечал на сообщения — спал, или был занят, или просто принимал душ, — тут же начинала воображать ужасы, немели руки; мне начинало казаться, что его не существует.

Когда я провожала Кара в первую командировку на север — боролась с этими страхами, как могла, но в аэропорту не выдержала:
— У тебя есть что-нибудь особенное? Такое, чего больше нет вообще в мире? Чтобы я взглянула и уверилась, что ты настоящий. Не выдумка.
— Смешная, — вздохнул Карик. Правой рукой прижал меня к себе, левой принялся ворошить рюкзак. Протянул мне брелок из камешков янтаря: — Пойдёт? Я в Рубижовке купил у стрелочника, он сказал, сам делает. Эксклюзив.
— Нет, не пойдёт. Мало ли сколько он таких наделал.
— Так… Это? — Карик тряхнул кожаным браслетом.
— Нет. Это тоже можно запросто сплести, подделать!
— Ну я не знаю тогда, — растерялся он. Объявили самолёт, я вздрогнула, и Кар воскликнул: — Ага! Смотри… Такой штуки точно больше ни у кого.
И вынул ту монетку — пять копеек. Самая обычная, аверс и реверс, но криво погнутая, с характерным сколом и ржавчиной.
— Такого пятака больше нигде нет. Оставь себе, смотри и вспоминай меня. Я её ещё в универе совал в ботинок перед экзаменами, а потом мы на рельсы клали под поезд, перед дипломом, вот она и погнулась.

Позже я просверлила в монетке дырочку и, когда Кар уезжал, носила на шее. Слишком часто дёргала — особенно пока он лежал в коме после операции, да ещё когда уплывал дипломатом в гуманитарную миссию. Шнурок истёрся и распался у меня в руках прямо на вокзале. Я сунула монетку в карман, и вот…

— Ты чего ревёшь? — донимала соседка. — Пять копеек. Да я тебе дам пять копеек!
— Нет, нет… Это не те…

Я схватила мобильник, чтобы набрать Карика, но связи по-прежнему не было. Не было всю ночь, и с каждым километром, с каждой станцией всё сильнее сжимало горло. Что-то не так, выстукивало сердце. Что-то очень не так. Наконец, в серых предутренних сумерках, под храп и свист, телефон нашёл две полоски сигнала. Я без сил привалилась к стене и набрала Кара. Пока шли гудки, дёргала на джинсах катышки пыли: я искала монету, по всему купе, пока сонный сосед сверху не попросил не шуметь.

— Алло, — раздалось в трубке настороженно и довольно грубо.
— Карик! — цепенея, выпалила я.
— Какой Карик? Ошиблись!

Я посмотрела последний вызов — видимо, случайно набрала не тот номер. Открыла избранное. Пролистала адресную книгу… Номера Карика не было.

— Эй! Ты чего побелела вся? — подняла голову соседка.
— Ничего… нормально…

Я набрала маме. Та, несмотря на рань, взяла трубку сразу.
— Мама! Мам, всё в порядке?
— Ты чего так рано не спишь, Валька? Всё хорошо.
— Мама, Карик не звонил?
— Какой Карик?
— Мама! Мой парень… Карик… Ну мам!
— Валюш, твои парни мне не звонят. Ты что?
Я смотрела в окно. Снежная равнина и зубцы леса на самом горизонте. Телеграфные столбы: тык. Тык. Тык.
— Валь?..

Мы шутили про эту монетку: такая бесценная во всех смыслах. Что купишь на пять копеек? Но зато сколько воспоминаний… А ещё это был пароль: я показывала монетку охране, и меня пропускали к Карику на раскопки — действовало получше всякого паспорта. Однажды его друзья по монетке пустили меня в общежитие дипработников — через окно на первом этаже, в обход администратора: открыли створки, сбросили верёвку, и я взобралась. Иначе было не пробраться, да и Карику было не выйти из-за визовых сложностей. На следующее утро он улетал на четыре месяца, и мне очень хотелось его увидеть…

С каждой новой разлукой, с каждым разом ржавый пятачок обретал всё большую ценность. Кар говорил, что он у меня как намоленный. Мы шутили, что пятак этот — бесценный во всех смыслах. А теперь пятак, видимо, решил пошутить со мной.

Я зажмурилась, проморгалась, ещё раз пролистала адресную книгу. Номера не было. Я попыталась восстановить его в памяти. Первые цифры помнились, но последние путались, рябили, как палки цикория за окном. Я помотала головой. Бред, абсурд какой-то! С силой пнула по чемодану.

— Сумарь-то у тебя какой большой, — заметила соседка, выставляя на стол чашки. — Встречает хоть кто-то?
— Да, — машинально ответила я. Кару нужно было приехать в посольство Гевесты уже сегодня, поэтому он летел самолётом. Я боялась самолётов панически и ехала поездом — дольше почти на сутки, зато куда спокойней. Мы надеялись, что к моему приезду Какрик закончит формальности, и у нас будет пара дней, чтобы погулять по городу. — Жених встретит. Который вчера провожал.
Соседка, разворачивая пакет, пожала плечами.
— Я и не заметила, что кто-то тебя провожал.
— Как это? Вы ещё спросили, что за азбука глухонемых.
— Конечно! Ты руками махала — то ли крестилась, то ли бесов отгоняла.
— Это я Карику!
— Какому ещё Карику?
— Мой жених. Стоял на перроне, — чувствуя раздражение, злость и вскипающий ледяными комками страх, оборвала я. Настойчиво повторила: — Стоял на перроне.
Соседка аж перестала чистить яйцо. Посмотрела на меня. Протяжно выдохнула.
— Не было никого на перроне вчера. Ты же в Крапивинске села? Ну. Пусто.
— Да ну вас, — пробормотала я. Внутри что-то поворачивалось, какие-то винтики, какой-то кран, выпускавший наружу тайные страхи. — Как не было? Был. Был!
— Да угомонись, — примирительно велела соседка, но сама забеспокоилась ещё сильней, когда я снова бухнулась на колени и принялась искать монету. Вагон просыпался, мои поиски уже никому не мешали; я с грохотом вытащила чемодан и баулы, чьи-то ботинки, тапки…
— Ты попроси у проводницы швабру, — посоветовали сверху. Я так и сделала. Вытащила из-под полок всё, вплоть до того, что сковырнула блестевший в углу гвоздик.

Пятака не было. Как не было номера Карика в телефонной книге. Как не было обещанного звонка от него — а он клялся позвонить в девять, сразу как встанет.

Я посмотрела на часы. Восемь сорок.

Поезд остановился, и я выскочила на станцию — хоть на пять минут вон из вагона. Свежий, морозный ветер зашлёпал по лицу, приводя в чувство. Вот ерунда. Чего испугалась? Ну, потеряла пятак. Ну, стёрся номер, мало ли. Мама… Мама всегда говорила, что ей моих ухажёров не упомнить. А соседка вчера почти спала, когда я села, что она там могла разглядеть? Сейчас в девять Карик позвонит, и всё пройдёт. Пройдёт.

— Заходим, заходим! Перекурили и хватит. Или тут хотите остаться? — окликнула проводница. Меня осенило, я бросилась к ней и схватила за руки:
— Женщина, я вчера садилась в Крапивинске — помните, меня молодой человек провожал? Вы ещё сказали, провожающие, не заходим… Такой высокий, в чёрной кепке, с рюкзаком? Помните?
— Мало ли кто кого провожал. Думаете, вы одна у меня? — буркнула проводница. — Давайте, заходим!
— Но вы помните? Серая куртка, красный рюкзак…
— Не помню! В вагон!

Локомотив тяжело фыркнул, и вслед за этим из душных недр вагона раздалась знакомая мелодия. «Контрабанда мечты» Мельницы — она стояла у меня только на Карика, вечного путешественника... Я взлетела по лесенке, пронеслась через тамбур, едва не врезавшись в титан, бросилась к сумке…

— Алло! Алло, Карик! Карик, ты почему не брал трубку, я… Карик!
Ни помех, ни ответа. Мелодия оборвалась. Сердце сжалось до точки и тут же взбухло: не успела! А в следующий момент раздалось чьё-то кудахтанье:
— Алло, алло! Да, во Владимире уже! Хорошо спали, связь отличная, звони!

Я стояла, огорошенная, никак не соображая, что случилось. Непринятых в телефоне не было, но я же точно слышала «Контрабанду», точно-точно…
Тётка с боковушки опустила мобильник на стол, и музыка тут же заиграла вновь. Тётка схватила трубку и кудахтаньем зачастила:
— Забыл что-то? Чего перезваниваешь тогда? А… А! Ну ладно, скоро будем, давай!

Я опустилась на свой матрас, обхватила руками сумку. Услышала как сквозь вату:
— Племянник поставил какую-то музыку непонятную. Всё прошу, чтоб на нормальный звонок поменял.

Поезд тронулся. Не помню, сколько прошло времени, прежде чем я очнулась.
— Половина пути, — вздохнула соседка, размешивая лапшу. — Ты бы хоть поела. Яичко будешь?
Меня чуть не вывернуло от запаха

Темнело. Зажгли все лампы. Я сидела в углу полки, глядя, как в чёрном стекле отражается жизнь вагона. Мы подъезжали к конечной станции, кое-кто из пассажиров уже собирался, стаскивая багаж, кто-то пил чай, с криком носились дети. Я ничего не слышала. Отражение полустанка, приправленное мелкими огоньками, напомнило крыши Самарканда. Мы с Кариком долго бродили по тамошнему базару и набрели на лоток старика, который торговал украшениями и древними монетами. Кар предложил мне заменить нашу монетку чем-то более интересным. Я отказалась наотрез, но он всё равно принялся рыться в коробке и вытянул тройной чёрный треугольник на кожаном шнурке.
— Это руна Вальнут, — сказал старик. — Для тех, кто хочет умереть в бою, чтобы попасть в Вальхаллу.
— Самое оно, — засмеялся Карик. — Сколько?
— Не покупай это, пожалуйста, — попросила я.
— Ты чего, Василёк? Испугалась? Всё это ерунда, все эти руны. Зато посмотри, как красиво!
Он обвёл пальцем узел, в который скрещивались треугольники, и чёрный металл блеснул в свете заката — глубокий, с переплетающимися внутри оттенками антрацита. Поднял руну повыше — она медленно завертелась, качаясь, как маятник.
— Это будто клубок влюблённых змей, — пробормотал Кар, разглядывая кулон. — Сколько?
— Карик, ну пожалуйста! Зачем тебе это?
— Просто красиво. Василёк, если тебе так не нравится, я не буду носить при тебе. Буду только в разлуке. Ты носишь монетку, а я буду носить этот…
— Вальнут, — подсказал старик.
— Вальнут, — повторил Карик, и я услышала его голос — здесь, в вагоне, в тысячах дней и километров от Самарканда.

— Валентина Дмитриевна! Вам особое приглашение? Сдавайте бельё, прибываем через двадцать минут!

Я вздрогнула. Звонко щёлкнула пластиковая бутылка с минералкой. За окном давно плыло Подмосковье, а в черноте впереди зажигались огни Москвы. Я вглядываясь в них, и тёмное золото холмов давило, впечатывая в мрак несущийся поезд.

Вагоны дёргались, затихая.
— Карик, пожалуйста, — шептала я, не обращая внимания на чужие взгляды. — Будь тут, пожалуйста, пожалуйста…
— Этот что ли твой жених? — вдруг захохотала соседка, я вскинула голову и, если бы не сидела, рухнула бы — такая слабость охватила всё тело: блаженная слабость и густое, валящее с ног счастье. Карик был там, шёл по перрону вместе с поездом — с громадным букетом, в своей чёрной кепке и с красным рюкзаком.
— Этот, — прошептала я, сползая с полки. Подхватила чемодан и побрела к выходу. Проводница опустила лестницу, я выбралась наружу, оглядываясь… Карик стоял в десяти шагах, вертя головой.
— Карик! Кар, я тут!
Я пролетела разделявшее нас расстояние в секунду, бросилась к нему, уже видела зелёные глаза в белёсых ресницах, веснушки, горбинку на носу… Он шагнул в сторону с удивлением и даже с негодованием:
— Осторожней! Смотрите, куда идёте!
— Карик?
Он нахмурился, вглядываясь, как вглядываются в человека, которого не могут узнать.
— Мы знакомы? Извините, я девушку встречаю…

Я перестала дышать — забыла, как это делать. Всё полетело чёрными мушками, как прах от костра. Кар побежал, не оглядываясь, к вагону, вытягивая шею, на ходу доставая телефон… Я побрела прочь на автомате, просто потому, что ноги повели к вокзалу, вслед за толпой прибывших. Около будки фастфуда ручка чемодана выскользнула из руки, чемодан бухнулся на лёд. Я опустилась следом. Слёзы закапали в порошу, застилая глаза.

Что-то сверкнуло в снегу. Я судорожно расковыряла пальцами наледь… Пять копеек. С пятном ржавчины на аверсе, со сколом и просверленной дыркой. Как? Я взяла пятак в руки, сжала между большим и указательным пальцем. В тот же миг сзади раздалось:
— Василёк! Василё-ок! Я тут, я тут, Валька! Я тебя не заметил! Ты видимо проскочила вперёд. Всю дорогу до тебя дозвониться не мог, передумал уже невесть что…

Я дёрнулась на голос. Кар бежал ко мне, поскальзываясь, улыбаясь, размахивая букетом. Я обернулась, в ужасе решив, что за моей спиной есть кто-то ещё, и на самом деле Карик бежит к этой кому-то… Но сзади было пусто. Кар остановился, подхватил меня под локоть, помог встать. Заметил в пальцах монету.
— Ой. Валя! Откуда она у тебя?
— Я… тут нашла… Карик, что за чертовщина…
— Валь, я бежал к тебе, хотел успеть к вагону и выронил её случайно. Подумал, шут с ней… А ты нашла! Вот здорово! Выходит, правда, непростая монетка.
— Карик! Как она у тебя оказалась? Она же всегда у меня была!
— Так ты её забыла вчера. Выронила, когда заходила в вагон. Я же тебе показывал в поезде: у меня, у меня! — Он ткнул себя в грудь, совсем как вчера на перроне. — Ты разве не поняла?..

Автор: Дарина Стрельченко

Пояснительная бригада:
Параллельные миры. Не случайно упоминание Крапивинска - отсылка к Владиславу Петровичу Крапивину и его циклу "В глубине Великого Кристалла". Монетка - как грань, как ребро Кристалла. В одном мире монетка есть, и Карик с Васильком вместе, в другом мире - нет монетки, и Карик совсем не знает Василька.

Имя Владислава Петровича Крапивина известно сейчас почти каждому читателю, чьё детство пришлось на любые годы от шестидесятых до наших дней.

На его книгах выросло уже не одно поколение, но пишут о творчестве Крапивина до сих пор редко — то ли произведения говорят сами за себя, то ли критикам слишком сложно определить, к какому жанру отнести его многочисленные повести. Для сказок они слишком реалистичны, для детских книг чересчур серьёзны, для взрослых — несолидно-романтичны… Сами же романтики всех возрастов читают книги Крапивина взахлёб и знать ничего не желают о мучениях литературоведов.

Когда в конце 1980-х Крапивин начал постепенно подбираться к циклу о Великом Кристалле, его столь же неуверенно записали в фантасты. И если первая повесть из этого цикла — «В ночь большого прилива» — больше напоминает сказку, то в «Голубятне на жёлтой поляне» уже есть все признаки НФ: и путешествие на космическом корабле, и персонаж- робот, и даже пугающие таинственные пришельцы… Но даже в фантастических декорациях Крапивин остался верен своей вечной теме: рассказывал о детстве, о его нехитрых радостях и тайных страхах — и, конечно, о ребятах, готовых на всё ради дружбы.

Первый роман основного цикла — «Выстрел с монитора» — вышел в 1988 году, а закончилась история в 1993-м «Сказками о рыбаках и рыбках». Все книги рассказывали об одной и той же компании ребят — «Пограничников», научившихся ходить по граням Кристалла, но в центре истории каждый раз был новый персонаж — и его глазами автор показывал читателям ещё один мир.

Отражения

— В школе Пограничников начали подступать к одной теме… Мы сами её раскопали, нахально так, без взрослых. Об отражённых явлениях и о законе симметричных событий в параллельных мирах…

— Думаешь, я что-то понимаю?

— А никто пока ничего не понимает…

Владислав Крапивин «Сказки о рыбаках и рыбках»

Даже в самих произведениях Крапивина теорию о Кристалле многие считают излишне упрощённой, а потому тамошние академики постановили: перед всеми рассуждениями о мирах и пространствах следует делать оговорку «Ерстка» — «если рассматривать с точки зрения теории Кристалла». Чтобы не углубляться в дебри физики, начнём с той же самой оговорки.

Ерстка, вселенная имеет форму многомерного кристалла, каждая грань которого — это свой мир с тремя измерениями и вдобавок несколькими линиями вероятности. К тому же сам этот кристалл закручен наподобие ленты Мёбиуса и свёрнут в бублик, отчего грани порой стыкуются под неожиданными углами и отражаются друг в друге. Говорят, опоясывает всю эту конструкцию Дорога, — но так, скорее всего, утверждают для наглядности: слишком уж она своевольна, чтобы её можно было так просто описать. На самом деле дорога может находиться где угодно, возникая случайным образом.

К сожалению, в этой картине мира кроется главная сложность, из-за которой Кристалл с таким трудом поддаётся описанию. Переходы героев с грани на грань представить легко: мало ли написано и снято историй о путешествиях в параллельные миры? Другое дело, когда вдруг выясняется, что любое событие может породить несколько отражений, и все будут развиваться немного по-разному. При этом события будущего могут влиять на прошлое, темпоральные линии — закручиваться в кольца и разматываться обратно… Хронология выходит едва ли не запутаннее, чем в сериале «Доктор Кто»: как описать мир, в котором неясно даже, кто из персонажей — один и тот же человек, а кто — разные?

Однако, если не слишком углубляться в теории, разобраться в зыбкой конструкции Кристалла будет не так уж и сложно. Почти все описанные миры — это ближайшие отражения Земли, отличающиеся от неё лишь эпохой или некоторыми деталями быта. Как правило, действие происходит либо в Западной Федерации, напоминающей некоторые европейские страны, либо в Восточной, похожей на СССР. Чуть менее привычными выглядят средневековые общества — марсианское племя иттов, княжество Юр-Танка-Пал и легендарный город Лехтенстаарн, монетка из которого успела побывать едва ли не во всех гранях. Порой героям встречаются и совсем причудливые планеты с нечеловеческими формами жизни — впрочем, туда Пограничники заглядывают лишь мельком, стараясь не забредать слишком далеко от родных краёв.

В «Выстреле с монитора» описывается одна из почти земных реальностей, где расположен вольный город Реттерхальм. Когда и на какой грани этот город существовал — трудно сказать, известно лишь, что он находился на территории Западной Федерации. Уклад его явно напоминал Европу начала XX века: городом управлял заседавший в ратуше магистрат, дети обучались в гимназиях со строгими порядками и обязательной латынью, а высшим достижением прогресса считался трамвай, не так давно пущенный по городским холмам. Именно в Реттерхальме произошли события, которые позже переплелись и отразились на страницах других книг, положив начало приключениям ребят-Пограничников.

Первая история началась с того, что одна из жительниц города, бакалавр естественных и философских наук Валентина фан Зеехафен, решила вырастить модель вселенной («довольно скучный опыт, потому что бесконечный»). Мадам Валентина, хоть и слыла среди горожан чудаковатой особой, отлично разбиралась в законах своего мира — именно она одной из первых предложила теорию Кристалла. Как раз такой кристалл, с жёлтым бумажным окном — ведь у каждого во вселенной должен быть дом с окошком! — вырос у неё в горшке из горошины звёздного жемчуга.

В этот том вошли все семь произведений основного цикла «Великий Кристалл». Купить книгу

Вторая история рассказывает о мальчике по имени Галиен Тукк, которого за детскую шалость изгнали из города. Галька после этого спас свой город от вражеского корабля-монитора, но вскоре Реттерхальм пришёл в запустение и стал всего лишь легендой. Говорили, что это ещё один закон Кристалла: города, которые предали своих детей, долго не живут.

Впрочем, так было только в одной из граней. В какой-то момент город с похожим названием появился в другом мире — говорят, его перенесла мадам Валентина, чтобы спасти от неизбежного разрушения. Время не стояло на месте: во второй книге цикла описывается уже не прошлое, а будущее — и какое! Пожалуй, именно повесть «Гуси, гуси, га-га-га…» окончательно развеивает сомнения в том, считать ли Крапивина фантастом.

В 1988 году он написал настоящую антиутопию, предвосхищающую многие страхи современного общества. Мир Реттерберга чем-то напоминает не то «451° по Фаренгейту», не то «Бразилию» Терри Гиллиама: Западной Федерацией правит беспристрастная машинная система, научный прогресс давно принесён в жертву стабильности, а каждому жителю при рождении вводится прямо в организм личный номер — индекс. Вживлённые в людей индексы играют множество ролей: это и документы, и коды доступа, и банковские счета…

Но самая оригинальная придумка правящего компьютера — система казней, заменившая прежнюю судебную систему. Индекс каждого нарушителя участвует в лотерее, причём шанс проигрыша зависит от тяжести проступка: за переход улицы на красный свет получают миллионный шанс гибели, за особо тяжкие преступления — один шанс из десяти… Вот только порой, невзирая на все усилия системы, в стране появляются безынды — дети без индексов, которым по разным причинам не успели вовремя привить личный номер. Выход один: «нарушителей» надо свозить в спецшколы и изолировать от общества. С воспитанниками такой спецшколы и сталкивается главный герой, рекламный дизайнер Корнелий Глас.

Надо сказать, у настороженного отношения к беспризорникам была и ещё одна причина. Дело в том, что дети почти во всех фантастических книгах Крапивина обладают необычными способностями, — а позже эти таланты сохраняются и у некоторых взрослых. Пожалуй, лучшее объяснение этому факту можно найти в «Голубятне на жёлтой поляне». Когда один из школьников сооружает вечный двигатель, герои предполагают: он просто не знал, что это невозможно. В мире Кристалла многие владеют телекинезом, создают энергетические сгустки, приостанавливают время… Принцип прост: чем сильнее желание, чем отчаяннее положение, тем сильнее поддаётся вселенная мальчишеской воле. Конечно, у каждого ребёнка свои представления о мире и свои границы воображения, потому возможности у них тоже отличаются. У Витьки Мохова, выросшего в семье учёных, энергия принимала вид маленьких шаровых молний; другие обходились просто силой мысли.

Во многих мирах Кристалла знали о таких детях и относились к ним по-разному. В Реттерхальме придумали для них особое название — «койво» — и прежде всего беспокоились, как бы их сила кому-нибудь не навредила. По-видимому, к койво относилась и чудаковатая мадам Валентина. В материалистичном Реттерберге и теория Кристалла была под запретом, и на койво старались не обращать внимания. А вот на Полуострове из книги «Застава на Якорном поле» едва ли не всё общество было результатом эксперимента — на словах Кристалл считался устаревшей теорией, на деле же за талантливыми детьми внимательно следили. Местные политики решили, что раз у многих койво способности пробуждаются только в минуты отчаяния, то им надо специально устроить тяжёлую жизнь — чтобы выковать сильных и мужественных людей и не дать миру превратиться в общество потребления. Эти экспериментаторы создали лицей для одарённых детей, а родителей попросту высылали на соседнюю грань, чтобы семейное счастье не мешало будущим вершителям судеб.

Белый шарик Яшка

Пожалуй, судьба выросшего в горшке кристаллика — одна из самых интересных историй в мире Крапивина. Когда жители покинули Реттерхальм, росток откололся от своего корня. Лишь много лет спустя его нашли мальчишки Полуострова, которые назвали кристаллик Яшкой. Яшка попросил одного из ребят запустить его в космос, чтобы он столкнулся с какой-нибудь песчинкой и стал звездой. Так мы узнали, что звёзды в мире Кристалла ничуть не менее разумны, чем люди: светила одного из далёких созвездий приютили Белого Шарика у себя и стали учить его управлять космическими импульсами.

Оказывается, задача всех «шаров контактного типа» — путём хитроумных энергетических манипуляций приближать Всеобщую Гармонию. Вот только Яшка не выдержал рассуждений о судьбах Вселенной и сбежал к своему новому другу, который жил в кошмаре послевоенного СССР… Так маленький кристаллик променял звёздную жизнь на судьбу простого мальчишки. Через много лет он стал академиком Яковом Скицыным. Один из его потомков до сих пор работает в обсерватории «Сфера».

Командоры

Дети могут воевать со взрослыми. Взрослые тоже воюют с детьми, они одичали. Но дети не воюют с детьми ни на одной планете — они ещё не посходили с ума!

Владислав Крапивин «Оранжевый портрет с крапинками»

Тема защиты детей, а главное — самого детства, всегда волновала Крапивина. В цикле о Кристалле он рассматривает её всё в новых мирах, показывая порочный круг: каждый раз хватает одного отчаянного порыва ребёнка, чтобы остановить очередную бессмысленную войну или пробиться через грани миров к друзьям и родным. Но вскоре в каком-нибудь другом мире повторялась такая же история: забывшие о детстве взрослые начинают воевать, разлучать семьи и ставить под угрозу беззащитных.

Многие ставят Крапивину в упрёк, что взрослые слишком часто выступают у него отрицательными персонажами. На самом же деле хватает среди них и положительных героев: отец Пётр, Михаил Скицын, Валентин Волынов… Таких людей, как правило, объединяет одна важная черта: «взрослость» для них — не более чем маска или игра. Между собой они поддерживают правила этой игры, но с явной неохотой, а при необходимости легко вспоминают о своей настоящей, детской природе.

Неудивительно, что в мире Кристалла подобные взрослые всерьёз озаботились защитой детей. Так возникла община командоров, которые в некоторых мирах активно действуют, а в других считаются лишь мифом.

По легенде, первым командором был руководитель школы на острове Сэйнеш, набиравший к себе одарённых детей. Когда враги осадили город, они захватили пятьдесят женщин и потребовали выдать им учителя в обмен на жизни заложниц. Командор по собственной воле вышел к вражескому царю, и тот сжёг его у всех на глазах. За спасение города руководителя школы позже причислили к лику Хранителей — так в мирах Кристалла называются люди, совершившие подвиг ради защиты своих ближних. Чтить Хранителей могут представители всех религий: на разных гранях нередко встречаются и христиане, и атеисты, но Хранители считаются обычными людьми, которых все уважают за мужество.

В самом же цикле первым из действующих командоров был Элиот Красс, командир броненосца-монитора, подошедшего к берегам Реттерхальма. Когда Гальку изгнали, Элиот ушёл вместе с ним и защищал других детей, обладавших необъяснимыми талантами. После реттербергских событий Корнелий Глас тоже стал считаться командором — впрочем, у него были свои взгляды на задачи движения. Он не стал разбираться, у кого из ребят какие способности, а основал свою общину «Белые гуси» и стал защищать от бед любых детей.

Уже позднее, в книге «Крик петуха», один из постаревших командоров встретился с Пограничниками и отдал им свой значок. Круг замкнулся: теперь уже на плечи самих ребят легла ответственность не только за свою судьбу, но и за будущие поколения детей во всех мирах.

К сожалению, даже у самых благородных идей бывают недостойные последователи. Экспериментаторы, действовавшие на Полуострове, тоже считали себя командорами. У них действовало целое тайное общество со строгой иерархией, а некоторые участники владели способностями койво. Один из них, директор лицея Кантор, умел проходить через силовые поля и даже блокировать тоннели между гранями.

Жители дорог

Когда встающее солнце бросит от кустов на рельсовый путь длинные тени, состав чиркнет на ходу по невидимой грани соседнего пространства и остановится на минуту. Тогда ребята спрыгнут. И от этого места до обсерватории «Сфера» совсем недалеко…

Владислав Крапивин «Гуси, гуси, га-га-га…»

Про тоннели и другие способы путешествий между мирами стоит рассказать отдельно. Прежде всего, из-за сложной структуры Кристалла многие грани пересекаются сами по себе — в таких местах любой может совершенно случайно очутиться в другом мире. Чаще всего подобные переходы возникают на так называемом «Генеральном меридиане» — условной линии, проходящей через множество граней.

Вокруг этого меридиана часты погодные аномалии и необъяснимые происшествия — и во многих мирах там строят сооружения для исследования Кристалла. В Реттерберге на узле Меридиана стоит Храм Девяти Щитов — церковь Хранителей, служители которой могут увести в другой мир человека, которому грозит опасность. В посёлке Луговой, куда высылали людей с Полуострова, учёные с помощью Меридиана пытались пробиться обратно к своим детям. Наконец, в одном из отражений СССР рядом с Меридианом соорудили исследовательскую лабораторию «Сфера», сотрудники которой так тщательно исследовали Кристалл, что смогли даже запустить по темпоральному кольцу экспедицию — корабль «Даблстар». Межпространственным тоннелям исследователи дали название «Мёбиус-вектор»: по модели учёных из «Сферы», Кристалл мог сглаживать грани, скручиваясь наподобие ленты Мёбиуса.

Усилия сотрудников «Сферы», конечно, были не напрасны, но всё-таки их достижения бледнели на фоне забав их же собственных детей. Не понимая толком физических теорий, мальчишки во всех мирах интуитивно нащупывали глубинные законы Кристалла и свободно путешествовали по его граням. Они знали не только про тоннели — способов у них было множество. Альбин Ксото из Реттерберга умел прокалывать пространство, проходя между гранями зеркал, — нужно было только почувствовать, как «раздвинуть молекулы». В некоторых мирах строили хроноскопы: если особым образом сложить два кольца, можно было пройти через них и замкнуть время в петлю. В мире князя Юр-Танки знали легенду о солнечных и лунных рыбках — эти существа могли ценой своей жизни выполнить желание, в том числе — переместить человека из одного мира в другой. Наконец, со временем дети научились самому быстрому и универсальному способу — назывался он «прямой переход».

Со стороны прямой переход выглядел просто: человек закрывал глаза, шагал с небольшого возвышения и исчезал, — а вскоре появлялся в другом месте. На самом же деле при этом он проваливался в межпространственную пустоту — каждый видел её по-разному, но у большинства Пограничников она вызывала ужас. Легко прямой переход давался только Филиппу Кукушкину, который успел полетать по мирам вслед за своим петухом: Филипп видел в пустоте стеклянную лестницу, и с каждым шагом перед ним раскидывались новые миры.

Казалось бы, таким способом может воспользоваться каждый, когда и где угодно. Если верить командору Находкину, когда-нибудь так и будет — если Пограничники передадут свой опыт другим. Но есть у перехода один закон, объясняющий заодно и все прочие фантастические события, которые творятся на страницах цикла (ерстка, разумеется). Переход происходит, если друг хочет попасть к другу, — тогда никакие пространственные барьеры не могут его удержать. Если же друга надо выручать из беды — тут уже придётся робко подвинуться и законам физики, и самому времени.

Для тех же, кто не умеет или не решается бросаться в пустоту, есть и окольный путь — Дорога. Дорогу без преувеличения можно назвать основным местом действия всех книг: хотя в некоторых повестях она только упоминается, к странствиям по ней так или иначе сводится вся история Пограничников. Этот путь ведёт через все миры, и если выйти на Дорогу, то по ней можно добраться до любого места и времени. Путешествие может оказаться долгим, но на самой Дороге время будто останавливается: можно идти по ней много лет, но ничуть при этом не постареть и не вырасти. Разные участки Дороги выглядят по-разному — порой это бетонные плиты, порой гранитная брусчатка или асфальт. За обочиной могут виднеться башни разных городов, а на самой Дороге нередко попадаются попутчики, которые тоже ищут своих родных. В некоторых гранях считается, что после смерти тоже можно попасть на Дорогу и перенестись в новый мир.

* * *

Конечно, цикл о Кристалле не даёт полного представления обо всех описанных в нём мирах. Повести будто выхватывают отдельные сцены из жизни Пограничников — даже если пропустить некоторые книги, читатель всё равно узнает о самых важных событиях из разговоров и воспоминаний. Вместе с тем даже после прочтения всех книг мы получаем ответы не на все вопросы. Нам так и не объяснили, как связаны Лотик, Иту Дэн и Юкки: если это один герой, то сюжет цикла замыкается в кольцо и заканчивается «Ночью большого прилива», а если разные — в истории Юкки много недосказанного. За кадром остаётся школа, которую открыли для Пограничников у обсерватории «Сфера»; только мельком появляется на страницах «Лоцмана» экипаж «Даблстара»…

Книги о Великом Кристалле

Основной цикл

• Выстрел с монитора [= Легенда о Хранителе] (1989)

• Гуси-гуси, га-га-га... (1989)

• Застава на Якорном поле (1990)

• Крик петуха (1990)

• Белый шарик Матроса Вильсона (1991)

• Сказки о рыбаках и рыбках [= Лунная рыбка] (1993)

• Лоцман (1992)

+ примыкающие к циклу произведения

• Я иду встречать брата (1962)

• В ночь большого прилива

• Далёкие горнисты (1970)

• В ночь большого прилива (1977)

• Вечный жемчуг (1978)

• Голубятня на жёлтой поляне (1985)

• Оранжевый портрет с крапинками (1987)

• Серебристое дерево с поющим котом (1993)

• Кораблики, или «Помоги мне в пути…» (1993)

• Синий треугольник (2005), написано в 2001

• Топот шахматных лошадок (2005)

• Ампула Грина (2006)

Несмотря на то, что в сам цикл официально входит ограниченное количество произведений писателя, на самом деле каждую книгу Крапивина можно считать очередной гранью Великого Кристалла.

Автор текста: Алексей Мальский
Источник: https://www.mirf.ru/book/velikij-kristall-mir-krapivina/